Текст книги "Пейтон-Плейс"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА XI

Эллисон бегом поднялась по ступенькам парадного крыльца и, хлопнув за собой дверью, вбежала в холл.

– Нелли! Нелли! – позвала она. – Где ты?

Ответа не последовало. Со стороны кухни доносился шум, это означало, что Нелли, как обычно по субботам, наводит порядок в шкафах. Эллисон не стала больше звать и, расстегивая на ходу платье, взбежала по лестнице в свою комнату. Она надела короткие шорты, блузку без рукавов и так же бегом спустилась на кухню.

– Нелли! – крикнула она. – Нелли, я получила работу! Буду писать. За деньги!

Нелли Кросс, стоя на карачках у низкого кухонного шкафчика, подняла голову и посмотрела на Эллисон.

– А, да? – без интереса спросила она.

– О, Нелли, – сказала Эллисон. – Сегодня, что – один из твоих плохих дней?

– Такой же, как и все другие, – угрюмо ответила Нелли. – Никто не будет чувствовать себя хорошо, когда у него в жилах течет один гной.

Это было что-то новое, но Эллисон это беспокоило не больше, чем предыдущие идеи Нелли, и она спокойно восприняла ее ответ. Последнюю неделю Нелли перешла с проклинаний Лукаса и всех остальных мужчин на идею о том, что ее поразила странная болезнь.

– Это триппер, – говорила она Эллисон, мудро кивая головой. – Лукас наградил меня им, перед тем как сбежать.

Эллисон знала – Лукас Кросс исчез из Пейтон-Плейс неделю назад, и его уход на несколько дней вызвал в городе шквал разговоров. Общее мнение было таково: уход Лукаса – избавление от хлама. Но, к всеобщему удивлению, Нелли не разделяла эту точку зрения. Она перестала называть Лукаса сукиным сыном, стала защищать его, как жертву всесильного общества, влияния дурной компании и женщин легкого поведения.

– Я думала, ты будешь рада избавиться от него, – сказала Эллисон, когда Нелли сообщила ей об исчезновении Лукаса. – Для тебя было бы лучше, если бы он ушел еще раньше.

– Он бы и сейчас не ушел, но он заразил меня триппером и испугался, что я заложу его. Я бы не сказала о Лукасе, даже если бы люди из Департамента здравоохранения рвали меня на куски. Гной во всех жилах, вот с чем он меня оставил. Бедняга, он ничего не мог поделать. Напился и ничего не понимал, вот и все.

За последнюю неделю Эллисон научилась понимать, что через довольно частые промежутки времени на венах Нелли образовывались твердые шишки, они были очень болезненными и служили причиной того, что Нелли называла «один из моих плохих дней».

– Да, – отвечала Нелли на вопрос Эллисон. – По-настоящему плохой день. Эти шишки по всем моим венам. Даже не знаю, как я протяну этот день.

– Мне очень жаль, Нелли, – сказал Эллисон, горя желанием вернуть тему разговора к своей персоне. – Но разве тебя не удивляет, что я получила работу?

– Неа, – отвечала Нелли, расстилая свежую бумагу на нижней полке шкафчика. – Я всегда говорила, ты хорошо сочиняешь истории. Меня это не удивляет. Хочешь есть?

– Нет, мне надо упаковать ланч. Мы с Норманом собираемся на пикник.

– Хм-м, – сказала Нелли.

– Что? – резко спросила Эллисон.

– Хм, – повторила Нелли.

– Что ты хочешь этим сказать? – еще резче спросила Эллисон.

– Я хочу сказать «хм», вот что я хочу сказать. Эти Пейджи – хм. Эта Эвелин Пейдж всегда такая заносчивая и самая-самая. Она вышла за Окли потому, что он был старый и она надеялась после его смерти заполучить его денежки. Ну, так он ее одурачил, оставил без гроша, как его научили девочки, вот, что он сделал. Эвелин Пейдж не из-за чего заноситься и строить из себя самую-самую. Окли ее бросил так же, как и Лукас меня. Только у ее мужа нет оправданий, а у моего есть.

– Перестань так говорить, Нелли Кросс! – сказала Эллисон. – Миссис Пейдж замечательная женщина, и это не ее вина, если отец Нормана оставил ее.

– Замечательная женщина, подумаешь, – буркнула Нелли. – Кормила сыночка грудью, пока ему не исполнилось четыре года. У такого дитяти зубы такие же крепкие, как у тебя, а замечательная женщина Эвелин Пейдж все еще нянчит его, и это ей ой как нравится! У старого Окли не было таких зубов, как у Нормана в четыре года. Не удивительно, что Эвелин Пейдж так не хочет отпускать его от груди!

Эллисон побледнела и заговорила низким, злым голосом:

– Ты – злобная старуха, Нелли Кросс! У тебя гной не только в венах, но и в мозгах. И ты из-за этого сходишь с ума. Ты начинаешь заговариваться, как сумасшедшая, – как сумасшедшая мисс Эстер Гудэйл. Так тебе и надо, раз ты так ненавидишь людей.

– Твоя мать много работала и старалась правильно тебя воспитать, – кричала Нелли. – Она вырастила тебя не для того, чтобы ты болталась с мальчишкой, который до четырех лет сосал грудь. Это неправильно, ты не должна гулять с таким мальчишкой, как Норман Пейдж. Эти Пейджи – дрянь, обыкновенный мусор. И всегда такими были.

– Я даже не хочу с тобой разговаривать. Ты – сумасшедшая старуха, – сказала Эллисон. – И я не желаю, чтобы ты при мне произнесла хоть слово о Нормане или его семье.

Она металась по кухне, гремя мисками и кастрюлями, пока ставила варить яйца, и грохала дверью холодильника всякий раз, когда доставала оттуда продукты для сэндвичей. Закончив готовку, она упаковала все в корзину с крышкой и, хлопнув дверью, выбежала из кухни, оставив после себя жуткий беспорядок, который должна была убирать Нелли Кросс.

Нелли вздохнула, поднялась на ноги и посмотрела на сгиб локтя. Он был шишковатый. Нелли сделала шаг вперед и остановилась, обхватив голову руками. Ее пальцы судорожно искали что-то в свалявшихся волосах. Наконец она наткнулась на шишку. Это была большая шишка, большая, как яйцо, и она пульсировала, как фурункул.

Сумасшедшая. Это слово пылало в сознании Нелли, как кипящий жир. Сумасшедшая. Скоро шишка лопнет, и весь гной выльется в мозг, и она станет сумасшедшей, как и считает Эллисон.

Нелли села на пол в кухне Маккензи и захныкала.

– Лукас, – всхлипывала она, – ты только посмотри, что ты наделал.

Было слишком жарко, чтобы ехать в гору, и Эллисон и Норман толкали велосипеды перед собой. Велосипеды были тяжелыми: они пристроили на багажник корзину для пикника, упаковку из шести бутылок «коки», стеганое лоскутное одеяло, два купальных костюма, четыре полотенца и толстый том стихов «Главнейшие английские поэты». Эллисон и Норман, задыхаясь, толкали велосипеды вперед, июльская жара становилась все сильнее, шоссе, уводящее их из Пейтон-Плейс, мерцало и расплывалось перед глазами.

– Надо нам было пойти на Луговой пруд, – сказал Норман, сдвигая черные очки со лба на нос.

– Мы бы там не смогли добраться до воды, – сказала Эллисон и поправила прилипшие к мокрой шее волосы. – Сегодня все ребята Пейтон-Плейс на Луговом пруду. Я бы скорее осталась дома, чем пошла туда.

– Должно быть, уже недалеко, – философски заметил Норман. – Река поворачивает через милю после больницы, а мы наверняка уже прошли около того.

– Да, наверное, уже недалеко, – согласилась Эллисон. – Мы уже сто лет назад прошли фабрику.

По прошествии того, что в жаркий июльский день можно назвать вечностью, они наконец подошли к тому месту, где поворачивала река Коннектикут. Ребята подкатили велосипеды к гигантским деревьям, что росли ближе к реке, и с облегчением уселись на землю, усыпанную мягкими, сухими сосновыми иголками.

– Я думала, мы никогда сюда не доберемся, – сказала Эллисон, выпятила нижнюю губу и сдунула со лба прилипшую прядь волос.

– И я тоже, – отозвался Норман. – Но это стоило того. Вокруг на мили ни души. Послушай, как тихо.

Когда они отдохнули, он продолжил:

– Давай откатим велосипеды в лес, чтобы их нельзя было увидеть с дороги, тогда никто не догадается, что мы здесь.

– Хорошо, – сказала Эллисон, – чуть выше есть место, там деревья растут подальше от реки и получается что-то вроде пляжа, но с дороги его не видно.

Добравшись до места, которое описала Эллисон, они прислонили велосипеды к деревьям и начали переносить вещи к реке. Они аккуратно расстелили на берегу одеяло, поставили на него корзину, положили полотенца и том стихов.

– Сначала искупаемся или перекусим? – спросила Эллисон.

– Давай лучше искупаемся, – сказал Норман. – Я переоденусь и поставлю «коку» в воду – она так нагрелась.

– Придется переодеваться в лесу, – заметила Эллисон, – больше негде.

– Иди первая, я подожду.

Переодевшись, они подошли к воде и какое-то время стояли на мокром песке. Плавать здесь было опасно, и Норман и Эллисон знали это. В этом месте реки было много порогов, а дно было усыпано острыми камнями.

– Надо быть поосторожнее, – сказал Норман.

– Иди первый.

– Пошли вместе.

Очень медленно и осмотрительно они вошли в воду. Река вдруг перестала казаться опасной. Они побрызгались и поплыли от берега.

– Здорово и холодно. Вода просто ледяная.

– Лучше, чем на Луговом пруду. В жару там всегда такая теплая вода.

– Ты еще достаешь до дна?

– Да, а ты?

– Да. Но мы уже далековато.

– Мне не верится, что здесь опасно, разве только весной.

– Я только что порезал ногу о камень.

– Ты можешь плыть?

– Да. Я научился еще два года назад в летнем лагере.

Они купались, пока не окоченели. Выйдя из реки, они стояли на берегу, их тела были все в радужных капельках воды. Эллисон купалась без шапочки и теперь вытирала волосы полотенцем, Норман уселся на одеяло и рассматривал порез на ноге. После купания палящие лучи солнца приятно согревали холодную кожу. Эллисон села рядом с Норманом.

– Хочешь есть?

– Еще бы. Посмотрю, остудилась ли «кока».

– Да уж должна. Вода – как лед.

Они уплетали сэндвичи и, щурясь, смотрели за реку. Солнце отражалось в воде, как зеркале.

– Не знаю почему, но мне всегда приятно смотреть за реку, – сказал Норман, – и думать о том, что там Вермонт.

– Это как будто ты едешь в машине и пересекаешь границу города, – сказала Эллисон. – Минуту назад ты в Пейтон-Плейс, а в следующую – уже где-то в другом месте. Я всегда себе это говорю. Вот сейчас я в Пейтон-Плейс, а сейчас уже нет. Это так здорово, – так же, как сидеть здесь и смотреть за реку, на Вермонт.

– Еще остались сэндвичи с яйцами или только с ветчиной?

– Я взяла каждого по четыре. Можешь съесть мой, если хочешь. Я только что съела с ветчиной.

– Надо было мне взять чипсы.

– Летом они всегда такие жирные.

– Я знаю.

– Ешь огурцы.

– Не хочешь еще поплавать?

– Нет, пока не станет жарко.

– Ты выйдешь замуж, когда вырастешь?

– Нет. У меня вместо этого будут романы.

– Что делать с этой промасленной бумагой? Мы же не можем оставить ее здесь вот так.

– Кинь ее в корзину. Я выброшу на обратном пути.

– Знаешь, это не очень хорошая идея, – сказал Норман. – Я читал, что романы способствуют разложению. И потом, у людей, у которых романы, не бывает детей.

– Где ты это вычитал?

– В книжке о сексе, я ее выписал, – сказал он.

– Я никогда не читала книжек только о сексе. Как ты ее выписал?

– Увидел рекламу в журнале и выписал из Нью-Йорка. Обошлось в один доллар и девяносто восемь центов.

– Твоя мама знает об этом?

– Надеюсь, нет! Две недели я ждал, когда придет эта книжка, и каждый день ходил на почту. Мама бы убила меня, если бы ей только пришла в голову мысль, что я интересуюсь подобными вещами.

– И о чем там написано? – спросила Эллисон.

– О, там все про технику, которую должен иметь мужчина, чтобы заниматься любовью с женщиной так, чтобы ей это понравилось и она не была фригидной.

– Как это – фригидной?

– Это когда женщине не нравится заниматься любовью. В книге говорится, что таких женщин много. И из-за этого распадаются браки.

– А там говорится, что надо делать? – спросила Эллисон.

– О, конечно.

– Почитаем немного?

– Хорошо. Мне почитать, или ты хочешь?

– Ты начинай. Что-нибудь из Свинберна. Мне он больше всех нравится.

Пока Норман читал «Главнейших английских поэтов», Эллисон собрала остатки сэндвичей и перепаковала корзину, потом она перевернулась на живот и растянулась на одеяле. Норман одел черные очки и, лежа, оперевшись на локоть, еще некоторое время читал вслух. Вскоре они заснули.

Когда они проснулись, жара уже немного спала, было около четырех часов. Норман и Эллисон позевывали. Они изрядно вспотели и решили еще искупаться. Остыв в ледяной воде, они выбрались на берег и улеглись бок о бок на одеяле.

– Мне так хорошо, – сказала Эллисон, полузакрыв глаза.

– И мне тоже.

Они, расслабившись, грелись после купания на солнышке и, сощурившись, смотрели на проплывающие в голубом июльском небе облака.

– Когда-нибудь, – сказала Эллисон, – я напишу гениальную книгу и стану знаменитостью.

– А я нет. Я буду писать небольшие, тоненькие томики стихов. Не многие будут знать меня, но те, кто будут моими читателями, станут говорить, что я – юный гений.

– Мою первую статью для газеты я напишу о замке.

– Как ты можешь написать о замке, если ты ни разу там не была?

– Я что-нибудь придумаю.

– Ты не можешь придумывать материал для исторической статьи. Там должны быть факты, только факты, – сказал Норман.

– Ерунда. Ты считаешь, что исторические романы не сочиняют?

– Романы – это другое дело. Их всегда сочиняют.

– Так же, как и стихи.

– И тогда у тебя начнутся романы? После того, как ты напишешь книгу и станешь знаменитостью? – спросил Норман.

– Да. У меня будет новый роман каждую неделю.

– Если так, ты очень скоро разрушишь себя.

– Неважно. Мужчины будут готовы умереть, лишь бы я обратила на них внимание, но я буду очень и очень разборчива.

– В той книге, о которой я тебе говорил, пишут, что природное предназначение женщины – рожать детей, – сказал Норман.

– А что еще там пишут?

– Ну, там есть картинки, на которых показано, как устроена женщина: как устроена ее грудь, чтобы кормить ребенка молоком, и как она устроена внутри, чтобы вынашивать ребенка девять месяцев.

– Я бы не стала тратить доллар и девяносто восемь центов на то, чтобы узнать это. Я все это знала, когда мне было еще тринадцать. А что там пишут о том, как мужчина должен заниматься любовью с женщиной?

Норман положил руки под голову и скрестил ноги. Он начал говорить. Было похоже, будто он объясняет трудную задачку по алгебре человеку несведущему в математике.

– Ну, – говорил он, – там пишут о том, что на теле каждой женщины есть определенные места, которые известны под названием «эрогенные зоны».

– Они у всех женщин одинаковые? – спросила Эллисон тоном, точь-в-точь как у недалекого ученика, которому пытается помочь Норман.

– Определенные – да, – отвечал Норман. – Но не все. Например, все женщины имеют эрогенные зоны в области груди и вокруг отверстий на теле.

– Отверстий?

– Да.

– Каких?

Норман слегка повернулся набок и провел кончиком пальца вокруг уха Эллисон, ее кожа тут же покрылась мурашками, и она резко села на одеяле.

– Например, таких, – сказал Норман.

– Я понимаю, – сказала Эллисон и потерла правой рукой левую ладонь, а потом снова легла рядом с Норманом.

– Зоны вокруг рта, естественно, являются самыми чувствительными, – продолжал он, – не считая еще одного места, – это вагинальное отверстие. Как я понимаю…

Норман продолжал говорить, но Эллисон уже не слушала. Она хотела, чтобы он еще раз провел пальцем вокруг ее уха и поцеловал ее, как в прошлую субботу в лесу у «Конца дороги». Норман продолжал свои объяснения холодным, менторским голосом, и Эллисон злилась из-за этого все больше и больше.

– …если говорить о прелюдии, поцелуи, конечно, это первое, что делает хороший любовник для женщины.

– О, заткнись! – крикнула Эллисон и вскочила на ноги. – Разговоры, разговоры, разговоры. Это все, что ты можешь делать!

Норман изумленно посмотрел на нее.

– Но, Эллисон, – сказал он, – ты ведь сама меня попросила, разве не так?

– Я не просила тебя пересказывать эту дурацкую книжку слово в слово, разве не так?

– Ты не должна злиться на меня. Ты меня спрашивала, и я тебе рассказывал. Нет никаких причин ругаться, не так ли?

– О, заткнись, – сказала Эллисон. – Я знаю ребят, – врала она, – которые не рассказывают девушке, какие они прекрасные любовники, они показывают ей.

– Какие ребята? – спросил Норман, разоблачая ее обман.

Эллисон села, Норман тоже.

– О, забудь, – сказала она, – ты их все равно не знаешь.

– Нет, ты скажи, – настаивал он. – Я хочу знать, кто эти твои замечательные любовники.

– Не скажу.

– Не скажешь, потому что не можешь. Ты их просто не знаешь. Ты врунья.

Эллисон развернулась и залепила Норману пощечину.

– Не смей называть меня вруньей!

Он схватил ее за руки и прижал к одеялу.

– Ты врунья, – повторил он, глядя ей прямо в глаза. – Ты врунья. А за то, что ты меня ударила, я не отпущу тебя, пока ты это не признаешь.

Эллисон сдалась сразу.

– Я все придумала, – сказала она, не глядя на Нормана. – Меня целовал только ты и еще Родни Харрингтон, но это было так давно, что уже не считается. Извини, что я тебя ударила.

Норман отпустил ее руки, но не сдвинулся с места, опираясь руками об одеяло, рядом с Эллисон.

– Ты бы хотела, чтобы я тебя еще поцеловал? – спросил он.

Эллисон почувствовала, что краснеет.

– Да, – ответила она. – Но я бы не хотела, чтобы ты спрашивал меня, Норман. Ни о чем.

Он тихонько поцеловал ее, и Эллисон так расстроилась, что чуть не расплакалась. Она ждала совсем не такого поцелуя.

– Становится поздно, – сказал Норман. Пора возвращаться.

– Да, наверное, – отозвалась Эллисон.

Позднее, когда они катили на велосипедах вниз по шоссе в сторону Пейтон-Плейс, мимо проехала машина с откинутым верхом.

– Поднажмите! – крикнул из машины Родни Харрингтон.

– Крутой парень, – сказал Норман.

– Да уж, сказала Эллисон и обиженно подумала, что в тринадцать лет Родни знал о поцелуях больше, чем Норман в пятнадцать.

ГЛАВА XII

Взглянув на исчезающие в зеркале заднего обзора фигурки Эллисон Маккензи и Нормана Пейджа, Родни Харрингтон громко расхохотался. Так старательно крутят педали, – наверное, боятся опоздать к ужину. Жаль, что они на велосипедах, а не пешком. Так бы Родни предложил подвезти их. Ему нравилось подвозить других ребят на своей машине. Никто из них никогда ничего не говорил, но Родни знал, что, сидя на обтянутых кожей сиденьях, они мечтали иметь точно такую же машину. Родни подумал: что Эллисон и Норман делали так далеко от дома? Может, они останавливались отдохнуть в лесу. При мысли об этом Родни так расхохотался, что чуть не угробил в канаве свою новую машину.

– Мне хорошо! – объявил он всему миру и просигналил классическое «да-да-да-дада-дум-дум».

«А почему, собственно, нет?» – спросил он себя. Родни только что побывал на фабрике отца и вытряс из него десять баксов, у него есть крутая машина, и он едет на свидание к Бетти Андерсон. Какого черта еще надо?

– Не трать все сразу в одном месте, – сказал Лесли Харрингтон, подмигнув и протягивая своему сыну десятидолларовую банкноту. – Ни одна из них не стоит больше двух долларов.

Родни посмеялся вместе с отцом.

– Это ты мне говоришь? – сказал он.

Отец потрепал его по плечу и пожелал весело провести время.

Родни, улыбаясь, вел машину по улице Вязов со скоростью сорок миль в час вместо двадцати пяти. Все эти разговоры о мальчиках, растущих без матери, – просто туфта, считал Родни. У него не было даже смутных воспоминаний о собственной матери, он мог судить о ней только по фотографии на бюро отца. Это была довольно бледная и худая женщина с копной густых каштановых волос. На фотографии губы у нее были тонкие и плотно сжатые. Родни не мог себе представить, что эта женщина была замужем за его отцом. Все, что он о ней знал, и все, что его интересовало, это то, что ее звали Элизабет и что она умерла в возрасте тридцати лет, давая жизнь своему сыну. Родни никогда не скучал о матери, они со стариком прекрасно обходились вдвоем и понимали друг друга. В большом доме на Каштановой улице с помощью мисс Пратт, которая готовила еду и следила за домом, холостяцкая их жизнь была отлажена как нельзя лучше. А все эти истории, что пишут в книжках о мальчиках, у которых нет матери, – туфта. Да, именно так, – туфта. Родни, например, был очень даже рад, что живет без матери, которая все время бы придиралась к нему и пилила из-за всякой ерунды. Слишком часто он слышал, как ребята жалуются на своих матерей, чтобы не радоваться, что его мать давно похоронили. Это положение вещей его вполне устраивало.

К шестнадцати годам Родни Харрингтон мало отличался от того пацана, каким он был в четырнадцать лет. Он подрос на дюйм или около того и стал ростом пять футов, раздался в плечах и стал еще больше похож на своего отца. В остальном Родни не изменился. Волосы его стали чуть длиннее, но были по-прежнему густыми и курчавыми. Толстые, вялые губы, как и прежде, говорили о недостатке дисциплины и самоконтроля. Очень многие в Пейтон-Плейс говорили, что Родни Харрингтона уже не изменишь. Он навсегда останется тем, кем был, – единственным, избалованным ребенком богатого, овдовевшего отца. Его исключение из Нью-Хэмптонской школы для мальчиков только подтверждало то, что говорили в Пейтон-Плейс. В Нью-Хэмптоне попытались учить Родни, но после двух лет неудачных попыток выгнали за лень и нарушение субординации. У этой школы была хорошая репутация, там успешно решали проблемы с молодежью, которые не могли решить в других школах, но и Нью-Хэмптон не смог повлиять на Родни Харрингтона. Кажется, единственное, что понял Родни, пока был в этой школе, так это то, что все ребята из хороших семей вступали в сексуальные отношения с девчонками до того, как поступали в частную приготовительную школу. Те же, кто не имел подобного опыта, были либо голубыми, либо подходящим материалом для духовенства. Родни быстро это понял и, пробыв в Нью-Хэмптоне менее года, уже мог переболтать их всех. Послушать его, так он, еще не достигнув пятнадцати лет, лишил невинности как минимум девять девчонок в своем городе и его дважды чуть не застрелил разъяренный муж женщины, у которой полгода был страстный роман с Родни.

У Родни была приятная, чувственная внешность, водились деньги, к тому же у него был неплохо подвешен язык и он легко мог заставить поверить себе. К тому времени, как его выкинули из Нью-Хэмптона, Родни все воспринимали как мужчину. Даже отец верил ему, хотя для Лесли он сочинял не такие красочные истории, а их героинями делал девчонок из Уайт-Ривер, которым давал вымышленные имена. Родни так часто рассказывал истории о своих победах разным людям, что уже начинал верить в них сам. В действительности же, Родни не имел никакого такого опыта и, когда правда настигала его, у Родни было такое чувство, будто кто-то ни с того ни с сего выплеснул ему в лицо стакан холодной воды. Пугающая мысль о том, что он не знает, как завершить акт, даже если у него появится шанс начать его, действовала на Родни как туча, внезапно закрывшая солнце в жаркий день. Ему становилось холодно, и он понимал, что в его счастливой жизни есть безрадостные стороны. Больше всего Родни пугало не то, что правда унизит его, а то, что девчонка, с которой у него может не получиться, начнет болтать. Когда бы Родни ни думал о том, что скажут его приятели, узнав, что он вешал им лапшу на уши, а сам был неопытен, как семилетний мальчишка, он буквально холодел от ужаса.

Прокручивая в голове эти мрачные мысли, Родии свернул на узкую, полуразрушенную Ясеневую улицу, где жили рабочие с фабрики. Он остановил машину точно напротив дома Андерсонов и храбро просигналил, хотя сам совсем не испытывал никакой храбрости. Он предпринял решительную попытку отбросить все свои страхи, а для Родни Харрингтона избавление от страхов или депрессии никогда не было особой проблемой.

Какого черта, подумал он, и солнце скова вышло из-за тучи. Какого черта? У него есть деньги, машина и пинта ржаного виски в бардачке. Какого черта? Он знает, что надо делать, если удастся заставить старушку Бетти спустить штанишки. Он слышал все это не один раз, разве не так? Он сам не раз описывал, как это делается, не так ли? Какого же черта? Он не только слышал и рассказывал об этом сам, он читал об этом книжки и смотрел фильмы. Так о чем же ему, черт возьми, волноваться?

Бетти шагала по тропинке от своего дома. Она раскачивала бедрами, стараясь походить на героиню музыкальной комедии, которую видела на прошлой неделе. Медленно подойдя к машине Родни, она сказала:

– Привет, малыш.

Бетти была точно на год и четырнадцать дней младше Родни, но постоянно называла его малышом. В этот вечер она была в узких зеленых шортах и маленькой желтой маечке. Как всегда, взглянув на нее, Родни лишился дара речи. Свою реакцию на Бетти Родни мог объяснить, только сказав, что это очень похоже на то, как мисс Пратт, когда он был маленьким, показала ему, как она делает пудинг. Сначала ты видишь на сковородке тонкий слой жидкости, и кажется, ничего не может измениться, но в следующую минуту жидкость поднимается и становится такой густой, что старая Пратт с трудом проворачивает в ней ложку. Вот так же и у него с Бэтти. Пока он ее не видит, ему все ясно и понятно, но как только она облокачивается о дверцу машины и говорит: «Привет, малыш», у Родни сжимается горло, тяжелеют веки и, приложив невероятные усилия, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, он отвечает:

– Привет.

– Слишком жарко, чтобы напяливать на себя выходную одежду, – сказала Бетти. – Я хочу просто покататься и остановиться поесть у какой-нибудь придорожной закусочной.

Родни был в белой рубашке и спортивном пиджаке, он собирался отвезти Бетти в ресторан, а потом куда-нибудь потанцевать, однако без возражений сдался.

– Конечно, – сказал Родни.

Бетти открыла дверцу машины и плюхнулась рядом с ним.

– Чего ты не снимешь этот пиджак? – резко спросила она. – Только посмотрев на тебя, становится жарко и хочется чесаться.

Родни тут же снял пиджак и бросил его на заднее сиденье. Два мрачных человека наблюдали из дома Андерсонов, как он завел машину и рванул вниз по Ясеневой улице. Как только они свернули за угол, Бетти щелкнула пальцами и Родни передал ей сигареты.

– Почему ты не смогла пойти со мной прошлым вечером? – спросил он.

– Были другие дела, – холодно ответила Бетти. – А что?

– Просто спросил. Мне кажется странным, что ты находишь время для меня только два раза в неделю.

– Послушай, малыш, – сказала она, – я не обязана отчитываться о том, как провожу время, ни перед тобой, ни перед кем-нибудь другим, понятно?

– Не заводись. Я просто спросил.

– Если тебе от этого станет легче – я была на танцах вчера вечером. Марти Яновский забрал меня в Уайт-Ривер, и мы ходили в «Китайский Дракон» поесть и потанцевать. Еще вопросы?

Родни понимал, что ему лучше промолчать, но не мог удержаться.

– И чем вы занимались потом? – спросил он.

– Припарковались на стоянке у Серебряного озера, – не задумываясь, отвечала Бетти. – Ну?

– Ничего, я так. Повеселились?

– Честно говоря, я – да. Марти отличный танцор.

– Я не об этом.

– А о чем?

– О том, что было потом. На стоянке.

– Да, я повеселилась, если это тебя вообще касается.

– И что же вы делали? – спросил Родни, он не хотел слышать ответ, но не мог не спрашивать.

– О, ради Бога, – с отвращением произнесла Бетти. – Поищи закусочную, ладно? Я проголодалась. Мы, работяги с фабрики, ужинаем в полшестого. У нас нет слуг, как у владельцев, которые подавали бы нам ужин в восемь.

– Остановлю у следующей, – сказал Родни. – Послушай, Бетти. Я думаю, то, что ты проводила время на стоянке с Марти Яновски, неправильно.

– Что! – это был не вопрос, а скорее гневное восклицание.

– Я не думаю, что это хорошо с твоей стороны, после того как я тысячу раз просил тебя быть моей девчонкой.

– Разворачивай машину и отвези меня домой, – потребовала Бетти. – Немедленно.

Родни выжал газ и не думал поворачивать.

– Я не выпущу тебя, пока ты не пообещаешь больше не встречаться с Марти, – упрямо сказал он.

– Я не просила тебя выпустить меня, – зло сказала Бетти, – я сказала тебе разворачивать машину и отвезти меня домой.

– Если ты не хочешь ехать со мной кататься, – сказал Родни, проклиная себя за то, что не смог промолчать, – я остановлю машину прямо здесь и можешь идти домой пешком.

– Хорошо, – сказала Бетти. – Останавливай машину и дай мне выйти. Я не долго буду идти пешком, будь уверен. Я проголосую, как только увижу машину с симпатичным парнем за рулем. Я не из богатой семейки и могу спокойно голосовать на дороге. Давай, выпусти меня.

– Ай, перестань, Бетти, – взмолился Родни. – Не злись. Я не высажу тебя вот так на дороге. Не сходи с ума.

– Нет, я злюсь. Злюсь, как черт. Кто ты такой, чтобы указывать мне, с кем я могу встречаться, а с кем нет?

– Я ничего такого не имел в виду. Просто заревновал, я ведь столько раз просил тебя быть моей девушкой. Я ревную при одной только мысли о том, что ты с другим парнем, вот и все.

– Ну так держи это при себе, – приказала Бетти. – Я не собираюсь никому подчиняться. И потом, почему я должна быть твоей девушкой и постоянно с тобой встречаться? Следующей осенью ты умотаешь в школу, а я останусь одна, как дура. Девчонке трудно опять попасть в струю, если она с кем-то постоянно встречалась.

– Я думал, может, я нравлюсь тебе больше, чем кто-то другой, – сказал Родни. – Ты мне нравишься больше всех других девчонок, поэтому я и хочу встречаться с тобой.

Бетти немного смягчилась.

– Ты мне тоже нравишься, малыш, – сказала она. – Ты – ничего.

– Ну и?

– Я подумаю.

Родни резко повернул к закусочной, из-под заднего колеса фонтаном вылетел гравий. А ты бы поехала на стоянку вместе со мной? – спросил он.

– Могу, – отвечала она, – если ты поторопишься и накормишь меня. Я хочу два чизбургера и шоколадный коктейль.

Родни вышел из машины и спросил:

– Так ты…?

– Я же сказала, что могу, – нетерпеливо ответила Бетти, – чего тебе еще надо, письменное соглашение?

Позже, когда они поели и стало совсем темно, Родни повел машину вокруг Серебряного озера. Бетти показала ему хорошее место, где можно остановить машину. Родни остановил машину, выключил мотор и фары, ночь опустилась на них, как влажное, черное одеяло.

– Боже, ну и жара, – пожаловалась Бетти.

– В бардачке есть бутылка, – сказал Родни, – и я еще купил в закусочной имбирного пива. Хорошая выпивка остудит тебя.

При свете приборной доски он быстро, со знанием дела смешал два коктейля. Они были теплыми и пахли бумажными стаканчиками, в которые были налиты.

– Фу! – сказала Бетти и выплюнула через низкую дверь крепкий, теплый напиток. – Черт! Ну и пойло!

– К этому надо привыкнуть, – сказал Родни, неожиданно почувствовав себя суперменом. Если он в чем-то разбирался, так это в крепких алкогольных напитках и в том, как их употреблять. – Глотни еще разок, – посоветовал он, – тебе понравится.

– Ну его к черту, – сказала Бетти, – Мне нравится плавать.

– Ты взяла купальник?

– Что это а тобой? Ты что никогда не купался с девчонкой голяком?

– Конечно, купался, – наврал Родни. – Сто раз. Просто спросил, взяла ли ты купальник, и все.