Текст книги "Пейтон-Плейс"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Взгляни на него теперь, Селена. Он среди присяжных, и он будет распоряжаться твоей жизнью. Он тебе не друг, даже если ты думаешь, что он изменился. Он сказал мне, что я лгу, сказал в этом зале, и я знаю его всю мою жизнь. Не доверяй Чарльзу Пертриджу. Он говорил, что я лгу, и так же поступит с тобой. Встань, Селена! Скажи им, что ты была бы рада, если бы тебя в Пейтон-Плейс судили враги, а не друзья».

– Вызывается Мэтью Свейн, – объявили в зале суда, и Эллисон поняла, что уже слишком поздно. Селена доверилась друзьям, как когда-то Эллисон, – тогда друзья отвернулись от нее и обвинили ее во лжи. Мэтью Свейн клялся на Библии. Эллисон почувствовала, что ее глаза наполняются слезами, как это часто бывало после возвращения в Пейтон-Плейс, и Майк накрыл ее руку ладонью.

Мэтью Свейн говорил знакомым каждому в Пейтон-Плейс голосом и не пытался ради суда улучшать свой английский.

– Лукас Кросс был сумасшедшим, – начал он. – Он был сумасшедшим в худшем смысле этого слова. Все в этом зале, кроме некоторых приезжих, знают, как жил Лукас. Он был пьяницей, бил жену и измывался над детьми. Теперь, когда я говорю – измывался над детьми, это значит, что он измывался в худшем смысле этого слова. Лукас Кросс начал издеваться над Селеной сексуально, когда ей было четырнадцать лет, он грозил, что убьет ее и ее младшего брата, если она обратится в полицию. Селена не пошла к Баку Маккракену. Когда стало слишком поздно и она забеременела, Селена пошла ко мне. Я сделал для нее все, что мог. Я сделал так, что она не родила ребенка Лукаса.

Зал суда загудел. Вирджиния Вурхес заскрипела ручкой в блокноте.

– Аборт! – прошептала она Томасу Делани. – Этот доктор уничтожил себя!

Но какой великолепный джентльмен, подумал Делани, игнорируя свою коллегу. Белый костюм, седые волосы, ярко-голубые глаза. Какой джентльмен!

– Теперь, я уверен, возникнут вопросы по поводу того, откуда я знаю, что Селена была беременна от Лукаса, – сказал Док, и зал суда погрузился в тишину, будто все вымерли. – Я знаю это, потому что Лукас сам признался мне в этом. Я думаю, здесь все помнят, когда Лукас исчез из города. Он уехал, потому что я сказал ему, что он должен уехать. Я сказал ему, что мужчины этого города линчуют его, если он останется. В общем, я напугал его до смерти, и он бежал. Понятно, что я должен бы пойти к Баку Маккракену, когда узнал о Лукасе. Если бы я это сделал, меня бы сегодня не было в этом зале. Я должен был пойти. Если бы я сделал то, что должен был сделать, Лукас Кросс был бы сегодня жив. Он был бы жив и сидел бы в тюрьме. У него не было бы возможности вернуться в город и снова издеваться над детьми. Когда же он вернулся и снова попытался сделать с Селеной то, что он уже с ней делал, она убила его. Лукаса Кросса надо было убить. – Доктор слегка приподнял голову. – Если мои слова требуют подтверждения, оно у меня есть, – он достал из внутреннего кармана сложенный пополам лист бумаги и передал его Чарльзу Пертриджу. – Это бумага – подписанное признание, – сказал Док. – Я написал его в ту ночь, когда ко мне обратилась Селена, и Лукас подписал его. Это все, что я хотел сказать суду.

Мэтью Свейн освободил место свидетеля, и зал снова ожил. На последнем ряду мисс Элси Тронтон одной рукой в черной перчатке закрыла глаза, а другой прижала к себе Джо Кросса.

В первом ряду Сет Басвелл наклонил голову, пытаясь спрятать стыд. «О, Мэт, – думал он, – у меня бы никогда не хватило смелости».

Во втором ряду Марион Пертридж дрожала от злости. «Я должна была знать, – думала она. – Сам преступник и убийца, а все слушают его как самого Господа Бога. Он заплатит за это, он заплатит за то, что лишил Чарли шанса. Он и девчонка вместе сделали из Чарли дурака».

Основная причина, почему Вирджиния Вурхес сказала, что слушание по делу Селены Кросс «потерпело фиаско», заключалась в том, что суд после выступления Мэтью Свейна не стал искать дальнейших оправданий для Селены Кросс. Признание, которое, как показал д-р Свейн, он получил от отчима Селены, было признано доказательством. Его передали присяжным для проверки, но Вирджиния заметила, что ни один из двенадцати присяжных не взглянул на признание Лукаса, передавая его из рук в руки. Судья обратился к присяжным со словами, которые Вирджиния никогда раньше не слышала в зале суда.

– Все вы знаете Мэтью Свейна, – сказал судья. – Я знаю его всю мою жизнь так же, как и вы, и я говорю, что Мэтью Свейн не лжец. Выйдем в другую комнату и примем решение.

Меньше, чем через десять минут, присяжные вернулись на свои места.

– Невиновна, – объявил Лесли Харрингтон, как старшина присяжных, и на этом слушание закончилось.

– Может, оно и началось с сильного удара, – сказала Вирджиния Томасу Делани, – но закончилось со звуком, больше напоминающим треск сырых поленьев в огне!

Томас Делани смотрел в спину уходящему из зала суда д-ру Свейну. Через несколько минут репортер заметил, что доктор вышел из здания в сопровождении пятерых мужчин. С одной стороны от него шел Сет Басвелл, с другой – Чарльз Пертридж, чуть позади – Джаред Кларк и Декстер Хамфри, а Лесли Харрингтон прошел вперед, открыть дверцу машины доктора. Шестеро мужчин сели в машину и уехали, Делани повернулся к стоящему рядом Клейтону Фрейзеру.

– Отличная банда старых негодяев, да? – с любовью сказал Клейтон, и Делани понял, что это самый большой комплимент, который можно было услышать от старика.

– Да, – сказал он и пошел через толпу к Питеру Дрейку.

– Поздравляю, – сказал он адвокату Селены.

– С чем? – спросил Дрейк.

– Как? Вы выиграли это дело, – сказал Делани.

– Послушайте, – резко сказал Дрейк, – я не знаю, откуда вы приехали, но, если вы не понимаете, что это дело Чарльза Пертриджа от начала и до конца, вам еще много предстоит узнать о Пейтон-Плейс.

– Что теперь будет с доктором? – спросил Делани.

Дрейк пожал плечами:

– Ничего особенного.

– Я понимаю, что еще многого не знаю о Пейтон-Плейс, – саркастически сказал Делани, – но мне кажется, я знаю достаточно об этом штате, чтобы понять, что аборт – это противозаконно.

– А кто собирается подавать на Мэтью Свейна в суд? – спросил Дрейк. – Вы?

– Никто и не должен. С той минуты, как об этом стало известно, его должны лишить лицензии.

Дрейк снова пожал плечами.

– Приезжайте через год, – сказал он, – увидите, что Мэт по-прежнему занят своим делом. Спорю на золотой ключ от Пейтон-Плейс, он все так же будет жить на Каштановой улице и выезжать на ночные вызовы.

– А как же девушка? – спросил Делани, кивая на окруженную толпой горожан Селену. – У нее есть какие-нибудь планы? Куда она поедет?

– Послушайте, – устало сказал Дрейк, – почему бы вам самому ее не спросить? Я еду домой.

ГЛАВА XIII

Для Эллисон Маккензи лето тянулось очень долго. Большую часть времени она сидела в своей комнате или в одиночестве гуляла по улицам Пейтон-Плейс. Она ложилась рано, а вставала поздно. Иногда она заходила к Кэти Уэллес, но, когда это случалось, она не чувствовала себя уютно. Как будто стена выросла между двумя подругами, и, хотя Эллисон понимала, что это не стена враждебности или непонимания, а стена счастья, это не уменьшало у Эллисон ощущения потери.

Стена счастья, думала Эллисон, какое счастье жить за такой стеной.

Кэти левой рукой придерживала ребенка, который сидел у нее на коленях. Пустой рукав хлопчатобумажного платья был аккуратно подколот булавкой. Эллисон задумалась, как Кэти одевается сама каждое утро.

– Счастье, – сказала Кэти, – в том, чтобы найти место, где тебя любят, и остаться там. Вот почему я никогда особенно не жалела, что не получила много денег после того несчастного случая. Если бы у нас с Луи появились деньги, возможно, нам бы захотелось попутешествовать, но мы бы никогда не нашли такого места, как это.

– Ты всегда была увлечена Пейтон-Плейс, – сказала Эллисон. – Не знаю почему. Это один из самых худших примеров маленького городка, – так я думаю.

Кэти улыбнулась:

– Нет. Неправда.

– Разговоры. Разговоры. Разговоры, – раздраженно сказала Эллисон. – Пейтон-Плейс знаменит своими разговорами. Говорят о каждом.

– Туфта, – не очень вежливо сказала Кэти. – Во всем мире все говорят обо всех. Даже в твоем замечательном Нью-Йорке. Уолтер Уинчел самый большой старый сплетник из всех. Он хуже Клейтона Фрейзера, «девочек Пейджа» и Роберты Картер вместе взятых.

Эллисон рассмеялась.

– Уинчел – это другое дело, – сказала она, – он платит за сплетни.

– Плевать, – сказала Кэти. – Если я когда-нибудь видела скупщика краденного, я видела его в колонках Уинчела. Мы, по крайней мере, не выставляем свое грязное белье напоказ в газете.

Эллисон пожала плечами.

– Газеты ограничивают себя известными личностями, – сказала она. – В Пейтон-Плейс интересуются каждым.

– Здесь сейчас все чествуют Селену, если так можно сказать. Селена и Пейтон-Плейс – это тебя беспокоит? – спросила Кэти.

– Да, – признала Эллисон. – Я думаю, Селена поступает глупо, оставаясь здесь. Ей следовало бы взять Джо и уехать в Лос-Анджелес к Глэдис, там ее никто не знает. Она ведет себя как страус, будто ничего не произошло. Правильно или нет, а это случилось, и теперь люди начнут говорить. Это только вопрос времени. Все эти замечательные друзья, которые так не хотели, чтобы ее повесили, повесят ее сами своими злыми разговорами.

– И это тоже пройдет, – сказала Кэти. – Так всегда бывает.

– Через сто лет разговоров, – сказала Эллисон и встала, чтобы уходить. – Ты увидишь. В конце концов Селена будет вынуждена уехать.

– Непохоже, чтобы она собиралась убегать, – сказала Кэти. – Вчера я была в магазине твоей мамы. Селена дружески беседовала с Питером Дрейком. Она не уедет.

– Ты всегда в любом разговоре видела перспективу для любовных отношений, – резко сказала Эллисон. – Не волнуйся. Дрейк не станет рисковать из-за Селены. Тед Картер не стал, и он не будет. Мужчины все одинаковы.

– Господи! – воскликнула Кэти. – Что с тобой случилось там, в Нью-Йорке? Ты никогда так не говорила до того, как уехала.

– Я поумнела, – сказал Эллисон.

– Чепуха, – сказала Кэти. – Все, что тебе надо, – это найти хорошего парня и выйти за него замуж.

– Нет уж, спасибо, – ответила Эллисон. – Любовь и я плохо совместимы.

Заявление Эллисон было слишком легкомысленным, но в это лето она не только думала так, она в это верила. За любовью пришла боль, которой не было до отъезда из Нью-Йорка, но которая выжидала, пока Эллисон вернется в Пейтон-Плейс, и теперь переполняла ее. Эллисон казалось, она умрет от этой боли. Боль была такой сильной, что Эллисон задыхалась, и такой острой, что у нее обнажились все нервы, и от этого было еще больнее.

Эллисон заново переживала свои детские потери и рыдала от жалости к самой себе. «Я потеряла Родни Харингтона для Бетти Андерсон, Нормана Пейджа для его матери и маму для Майкла Росси. Что я сделала не так? Что со мной происходит?»

Она прибыла в Нью-Йорк в сентябре, через три месяца после окончания средней школы. Констанс настаивала на том, чтобы Эллисон остановилась в одном из этих депрессивных отелей для женщин, но Эллисон не стала терять времени и сразу начала отстаивать свою независимость. Через пятнадцать минут после того, как она сошла с поезда, Эллисон изучила все нужные ей объявления в «Нью-Йорк Таймс». Одно из них привлекло внимание Эллисон.

«Девушка, которой нравится не лезть в чужие дела, хочет разделить квартиру-студию с близкой по духу девушкой, которой нравится заниматься тем же».

Эллисон аккуратно списала адрес и в течение часа познакомилась и въехала в квартиру девушки двадцати лет, которая называла себя Стив Вэлейс.

– Только не зови меня Стефания, – сказала Стив. – Не знаю почему, но, когда меня так зовут, я чувствую себя бледной и скучной, как персонаж Джейн Остин.

На Стив были широкие пятнистые, под леопарда, брюки и ярко-желтая рубашка. Волосы – богатого каштанового цвета, а в ушах огромные золотые серьги-обручи.

– Ты актриса? – спросила Эллисон.

– Еще нет, – хрипловатым голосом ответила Стив. – Еще нет. Все, что я пока делаю, – бегаю по конторам для распределения ролей, но как модель я могу себе позволить снимать квартиру и питаться. А ты чем занимаешься?

– Пишу, – не без страха сказала Эллисон. За такие слова над ней часто смеялись в Пейтон-Плейс.

– Но это же просто замечательно! – воскликнула Стив, и в эту секунду Эллисон полюбила ее.

Но писать рассказы и продавать их, как поняла Эллисон, это совершенно разные вещи. Она начала осознавать, что ей невероятно повезло, когда она продала свой первый рассказ, и что дорога к следующему напечатанному рассказу действительно будет каменистой.

– За редактора, как тот, который купил «Кота Лизы», – часто и горячо провозглашала она раз в неделю тост, получая щедрый чек от Констанс.

На стене в гостиной Стив Эллисон повесила цветную иллюстрацию из журнала, напечатавшего «Кота Лизы». В течение первого года в Нью-Йорке она часто смотрела на нее и таким образом набиралась мужества, так как бывали дни, когда она боялась, что никогда не сможет зарабатывать на жизнь как писатель. Но потом она встретила Бредли Холмса, литературного импресарио, и перед ней начали открываться новые двери. Ей бы никогда не добиться успеха, если бы не Холмс, но думать о нем, сидя на кровати у себя в комнате в Пейтон-Плейс в этот жаркий день, было настолько больно, что Эллисон уткнулась в подушку и разрыдалась.

«О, я люблю тебя, люблю», – рыдала она, а потом вспоминала прикосновения его рук, и к горю примешивался стыд. Чем плотнее Эллисон зажмуривала глаза, тем отчетливее возникал его образ.

Бредли Холмсу было сорок лет, это был крепко сложенный брюнет, хотя он был ненамного выше Эллисон.

– На твоем месте легче продавать сразу издателю, – говорила Эллисон ее приятельница Стив, – чем хорошему импресарио.

После серии отказов, полученных от секретарей импресарио, Эллисон подумала, что, возможно, это правда. И после еще одного абсолютно катастрофического опыта, когда она уже склонна была думать, что на ее месте главное не продать рассказ импресарио, а прорваться через его секретаря, Эллисон нашла убежище в нью-йоркской публичной библиотеке. Книга, которую она выбрала, оказалась бестселлером, и автор посвятил ее «другу и импресарио Бредли Холмсу», который, по словам автора, был настоящим другом, терпеливым гением с душой Христа и, кроме того, лучшим импресарио в Нью-Йорке.

Эллисон тут же расплатилась и узнала в телефонном справочнике адрес Бредли Холмса. Его офис находился на пятой авеню, и, чуть позже, в тот же день, Эллисон села за машинку и напечатала историческое письмо мистеру Бредли Холмсу. Она писала, что, видимо, заблуждалась, когда думала, что литературные импресарио по роду своей работы должны читать рукописи, которые им приносит автор. Если она права, как получилось, что она, завоевавший премию писатель, не может встретиться с импресарио лицом к лицу? Если же она ошибается, для чего тогда вообще существуют литературные импресарио в этом мире? И еще восемь страниц в таком же духе. Эллисон отправила их по почте, не перечитывая, так как боялась, что, если начнет обдумывать написанное, – передумает.

Через несколько дней она получила ответ от Бредли Холмса. Он был напечатан на плотной бумаге кремового цвета, в верхней части листа было выгравировано его имя. Ответ был коротким, Эллисон приглашалась в офис на пятой авеню для знакомства с мистером Холмсом, где она должна будет оставить свои рукописи для прочтения.

Когда Эллисон впервые теплым, солнечным утром вошла в офис мистера Бредли Холмса, там было светло, в воздухе пахло дорогими коврами, затушенными сигаретами и книгами в кожаных переплетах.

– Садитесь, Эллисон Маккензи, – сказал Бредли Холмс. – Должен признаться, я немного удивлен. Не ожидал, что вы так молоды.

Бредли часто пользовался словом «молодой» в той или иной форме во всех разговорах с Эллисон.

– Я гораздо старше, – говорил он.

Или:

– …Я прожил гораздо дольше.

Или:

– У тебя удивительно проницательные глаза для такой молодой девушки.

И много, много раз он говорил:

– Там будет симпатичный молодой человек, который, я думаю, тебе понравится.

Эллисон провела с ним, может быть, около пятнадцати минут, а потом он вежливо проводил ее до лифта.

– Прочитаю ваши рассказы как только смогу, – сказал он ей. – Я свяжусь с вами.

– Хм, – сказала позднее Стив. – Старый трюк всех импресарио. Не звоните нам, мы сами вам позвоним. К счастью, я никогда не натыкалась на это как модель, но из театральных контор меня выпроваживали именно с этими словами! Так что ничего не выйдет с Бредли Холмсом. Тебе лучше попробовать что-нибудь еще.

Через три дня Бредли позвонил Эллисон.

– Здесь есть некоторые вещи, которые я бы хотел обсудить с вами, – сказал он. – Вы можете прийти ко мне в офис сегодня?

– У вас есть талант, – сказал Бредли Эллисон, и с этой минуты она была готова умереть за него. – У вас, – продолжал он, – хорошо получаются короткие рассказы. Думаю, на данный момент, мы сконцентрируемся именно на этом. Сохраним ваш талант на потом, например для написания большого романа. К несчастью, я только не знаю, где можно поместить ваши рассказы. Толстые журналы могут платить вам достаточно, чтобы вы могли прожить на это, но они равнодушны к рассказам, полным старых дев, котов и секса. Вот.

Он подал Эллисон рукописи, которые являлись лучшими рассказами Эллисон.

– Мы будем работать над этим, – сказал он.

Через две недели Эллисон относилась к Бредли не иначе как к гению. Через два месяца он продал два ее рассказа, и она начала думать о написании романа.

– У тебя полно времени, – говорил он ей. – Ты так молода. Но, коль скоро ты начала зарабатывать приличные деньги в журналах, возможно, тебе никогда не захочется писать книгу. Приступай, если хочешь, посмотрим, что у тебя получится.

– Да, Бред, – сказала Эллисон. Если бы он сказал ей, что для нее было бы хорошо сунуть руку в пропеллер, она бы сделала это. – Да, Бред.

Они обедали в одном из хороших ресторанов в Ист-Сайде, где Бред был завсегдатаем.

– Мне не нужно выезжать из города, чтобы встретить персонажи испорченных типов, – сказал он. – Я встречаю достаточное количество подобных типов на так называемых литературных чаепитиях.

После этого Эллисон начала сторониться деревенских жителей, но еще гораздо раньше Бредли начал осознавать, какое огромное влияние он имеет над своей молодой клиенткой.

– Думай сама, – говорил он ей. – У нас не отношения Трилби – Свенгали, не заблуждайся на этот счет.

Но Эллисон привыкла к зависимости. Она звонила и советовалась с ним по тысяче разных проблем, которые легко могла решить сама.

– Не надо думать, что я твой отец, – предупреждал ее Бредли.

Эллисон так и не думала. Он был для нее Бог.

Потом Бред начал знакомить ее с разными молодыми людьми. Самым интересным из них был высокий молодой человек но имени Дэвид Нойс, который писал, как она говорила, «романы общественного значения».

– Хотел бы я, чтобы Эллисон смотрела на меня, как она все время смотрит на Бреда Холмса, – говорил он Стив Вэлейс. – Я даже смущаюсь, когда вижу, как она на него смотрит. Столько любви и преклонения. Я бы не выдержал. Интересно, как ему это удается?

Эллисон нравился Дэвид. Он открыл для нее целое королевство новых мыслей и идей, он помогал ей, когда она начала писать роман. Она рассказала ему легенду замка Сэмюэля Пейтона, и он внимательно ее выслушал.

– Звучит неплохо, – сказал Дэвид. – Конечно, будет трудновато. Тебе придется вкалывать, как черт, чтобы сделать из Сэмюэля симпатичный персонаж. Если ты сглупишь, он окажется негодяем.

– Бред считает – это замечательная история, – сказала Эллисон. – Он говорит, это будет настоящий бестселлер.

– Смеллер, – поправил Дэвид.

– Ну, не каждому дано быть гениальным мальчиком.

Дэвиду было двадцать пять, и после публикации его первого романа он был признан критиками как новое яркое дарование. Он хотел изменить мир, и ему трудно было понять таких людей, как Эллисон, которые писали либо для денег, либо для славы. Дэвид видел мир без войн, нищеты, преступлений и тюрем и постоянно пытался заставить других видеть это же. Бредли Холмс называл Дэвида – «молодой человек с предназначением», и, конечно, Эллисон тоже так его воспринимала.

– Сам он предназначенный, – сказал Дэвид, когда Эллисон передала ему слова импресарио. – Он как Нью-Йорк. Блестящий и предназначенный для гонки за деньгами. У Бреда и Нью-Йорка много общего, у них один критерий – доллар.

– Какие ужасные вещи ты говоришь! – воскликнула Эллисон, чуть не в слезах от злости. – Бред милый и самый мягкий человек из всех, кого я встречала.

– Бред чертовски хороший импресарио, – сказал Дэвид. – А я редко видел, если вообще когда-либо видел, деньги и мягкость, разгуливающие рука об руку.

– Иногда, – раздраженно сказала Эллисон, – а точнее всегда, ты меня утомляешь. Бред – мой единственный и лучший друг.

– О? – саркастически спросил Дэвис. – А как же тот парень, Росси, о котором ты мне рассказывала? Тот, который встал на твою сторону, когда пострадала твоя подруга Кэти? Он тебе не друг? Когда он встал рядом с тобой, он рисковал своей работой и с трудом заработанным положением, которое приобрел в этом змеином гнезде, которое ты называешь Пейтон-Плейс. Как же насчет Росси? Мне показалось – это он твой лучший друг.

– А, он, – Эллисон передернула плечами. – Он – другое дело. Это муж моей мамы.

– Иногда, – медленно сказал Дэвид, – мне кажется, для того, чтобы убедиться в том, что у тебя есть душа, ее следует положить под микроскоп.

– Дэвид, давай не будем ругаться. Хотя бы один вечер. Давай будем просто друзьями.

Дэвид молча смотрел на нее некоторое время.

– Я не хочу быть твоим чертовым другом, – сказал он.

– Ну и кем же ты тогда хочешь быть? – спросила Эллисон.

– Твоим любовником, – сболтнул Дэвид. – Но у меня нет набора клише, чтобы сообщить тебе об этом.

Они сидели в ресторане в Гринвич-Вилледж. Стол был накрыт красной клетчатой скатертью, на его краю догорала вставленная в пустую бутылку свеча. Дэвид придвинулся к Эллисон и дотронулся до ее волос.

– Единственная красивая вещь, которую я могу сказать, когда смотрю на тебя, это то, что у тебя замечательные волосы.

– Спасибо, – ответила Эллисон, разглядывая собственные руки. Она не была готова услышать от Дэвида сказанный тихим голосом комплимент. – Нам лучше поторопиться. Я никогда раньше не видела балет и не хочу опаздывать.

Они смотрели «Сильфиду», Эллисон вспоминала Пейтон-Плейс, и сырой апрель заглядывал в окно. Ее немного знобило, и Дэвид взял ее за руку. После этого вечера Дэвид стал ближе Эллисон, но все равно, думая о любви, она всегда думала о Бредли Холмсе.

– Эллисон! – это Констанс звала ее с лестницы.

– Да, мама?

– Майк пришел домой. Спускайся и выпей вместе с нами.

– Спасибо, сейчас иду.

Она умыла распухшее от слез лицо и расчесала волосы. «Дэвид, – думала она, – Дэвид был бы нежен со мной».

Несколькими днями позже, в первую неделю сентября, вечером, Эллисон сидела на террасе, выходящей на задний двор, с Констанс и Майком. Эллисон наблюдала за мотыльком, который пытался пробиться через сетку на террасу, и вполуха слушала Констанс, которая говорила о Теде Картере.

– Не думаю, что он когда-нибудь вообще любил Селену, – сказала Констанс.

– Я не согласен, – сказал Майк, вытягивая свои длинные ноги. – Это правда, что любовь бывает разной глубины, но, глубокая или мелкая, это все равно любовь. – Он предусмотрительно не глядел на Эллисон. – Даже если мужчина не делает ничего и только спит с женщиной, он все равно таким образом выражает любовь – своего рода.

Констанс усмехнулась.

– Сейчас ты начнешь говорить, что мужчина выражает любовь, отправляясь в публичный дом.

– Мама! Ради Бога! – сказала Эллисон.

– Поговори с Майком, – сказала Констанс, выуживая кусочек апельсина со дна бокала. – Это он научил меня называть пики пиками. И все равно я не вижу, какое это имеет отношение к Теду и Селене. Он держал ее рядом с собой столько лет, изображал, что хочет жениться на ней, и вот что случилось, стоило ей попасть в беду. Он оставил ее. Годами мы думали, что Тед такой большой, а оказалось, он миниатюра Роберты и Гармона. Тед и его грандиозные планы. Этот трус не нашел в них места для Селены.

– Но какое это имеет отношение к тому, любил он ее или нет? – спросил Майк.

– Если бы он действительно ее любил, он был бы рядом с ней, – горячо сказала Эллисон, она была рада, что на террасе темно и Майк не может видеть ее лица.

– Не обязательно, – сказал Майк. – Бывает, что любовь не выдерживает испытаний, но это не значит, что сначала не было любви. Любовь не статична. Она меняется, колеблется, иногда становится сильнее, иногда слабее, а иногда исчезает вообще. И все же, я думаю, нельзя быть неблагодарным за полученную любовь.

– Это не стоит того, – сказала Эллисон. – За каждое мгновение любви ты получаешь слишком много боли.

– Главное, Эллисон, помнить о любви, а не зарываться в свои потери, – мягко сказал Майк.

– Что ты знаешь об этом? – Эллисон вскочила на ноги, и по ее щекам потекли слезы. – Ты никогда ничего не терял. Ты получил, что хотел, – она выбежала с террасы и поднялась к себе в комнату.

– Ну! – удивленно сказала Констанс. – Что же ее мучает?

– Растет боль, – сказал Майк.

В своей комнате Эллисон лежала, уткнувшись лицом в подушку. Помнить? – отчаянно думала она. Помнить что? Она вспоминала себя и Бредли, от стыда у нее сжимались кулаки, и она молила Бога, чтобы он дал ей забыть это. Помнить любовь, а не потерю, сказал Майк. Как это можно забыть?

«О, Боже, – стонала Эллисон, – зачем он вообще заговорил о любви?»

Это случилось в тот день, когда она закончила роман. Эллисон писала всю ночь и наконец в полдевятого утра напечатала одно замечательное слово – конец. Она потянулась, расправила плечи, чувствуя слабость и боль от перенапряжения, посмотрела на часы и прикурила сигарету. Было уже почти девять часов утра, и она могла позвонить в офис Бреда.

– О, Бред, – сказала она, услышав его голос, – я закончила.

– Прекрасно! – сказал он. – Почему бы тебе не занести его ко мне в понедельник?

– В понедельник? – воскликнула Эллисон. – Но, Бред, я думала, мы вместе пообедаем, а потом почитаем.

– Это было бы замечательно, – сказал Бред, – но я уезжаю сегодня днем в Коннектикут.

– О? Ты едешь один?

– Да.

– Бред, – казалось, Эллисон молчала очень долго. – Бред?

– Да?

– Возьми меня с собой.

Теперь была его очередь молчать.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Заеду за тобой около четырех.

– Я буду готова.

– И, Эллисон…

– Да, Бред?

– Оставь рукопись дома. Мы можем поговорить о ней, если ты хочешь, но у меня была чертовски тяжелая неделя. В этот уикенд я бы хотел отдохнуть.

– Хорошо, – сказала Эллисон и тихо повесила трубку.

Стив, зевая, вышла из спальни. Это был один из тех редких дней, когда ей никуда не надо было бежать рано утром, и она была ужасно довольна.

– Привет, – сказала Стив, почесывая голову. – Кофе готов?

– Я уезжаю на уик-энд с Бредом, – сказала Эллисон.

Стив начала делать упражнение, которое гарантировало тонкую талию.

– Только не надо вести себя так, будто ты сейчас либо умрешь, либо взлетишь на небеса.

Эллисон посмотрела на нее усталыми, красными от работы глазами.

– Я никогда не проводила уик-энд с мужчиной, – сказала она.

– Во-первых, – сказала Стив, подтверждая свои слова жестом, – я не думаю, что то, о чем ты думаешь, пройдет. Только не с сэром Холмсом у руля. И во-вторых, – Стив показала два пальца, – это наверняка не случится, если ты не выспишься и не избавишься от этих налитых кровью глаз.

– Я закончила книгу.

– Эврика! Банзай! И что там еще… – она подбежала к столику, на котором стояла пишущая машинка, и посмотрела на прекрасное слово, напечатанное на белом листе бумаги. – Конец, – сказала она, – слава Богу! Я боялась, что у тебя раньше сдадут нервы. О, Эллисон, это же просто здорово! – Стив босиком исполнила танец радости. – Ты закончила! – она замерла на месте и посмотрела на свою подругу. – О, это поэтому Бред берет тебя на уик-энд, чтобы прочитать книгу?

– Нет. Он просто хочет поговорить со мной о ней. И он хочет отдохнуть.

– Ерунда, – сказала Стив. – Если я когда-нибудь видела влюбленного мужчину – это Бред Холмс. Вся его проблема в том, что ему за сорок, то есть он в два раза тебя старше, – Стив говорила это из кухни, а Эллисон сидела в гостиной. – Конечно, большинство мужчин не волнует такая мелочь, но большинство это не Бред Холмс.

– Не понимаю, какое отношение имеет возраст к любви. А ты?

– И я не понимаю. Спроси Бреда.

– Может, и спрошу, позже. А сейчас я иду спать.

– Я разбужу тебя заранее, и ты сможешь приготовиться к этому уик-энду.

В своей комнате в Пейтон-Плейс Эллисон встала и подошла к окну.

«Какими умными были мы со Стив в тот день, – думала она. – Какой смелой я себя чувствовала, какой взрослой и бесстрашной».

– А тебя не шокирует, что я еду одна на уикенд с мужчиной? – спросила она Стив.

– Нет, если это Бред Холмс, – ответила Стив, упаковывая бесформенную пижаму Эллисон в чемодан. – Самый благородный жест с его стороны это то, что он представил тебя Дэвиду Нойсу. Я не сомневаюсь, что ты вернешься в город такой же девственницей, как и уехала.

Эллисон нервно отошла от окна и дрожащими руками отыскала сигареты на ночном столике среди прочих мелочей. Она смяла пустую пачку и тихо спустилась вниз. Констанс и Майк давно спали, в гостиной горел только ночник. Эллисон открыла дверь и выглянула на Буковую улицу. Ночь была холодной, как это часто бывает в сентябре в Пейтон-Плейс. Она тихо закрыла дверь и вернулась в гостиную. Камин остыл. Эллисон заново разожгла его, села в кресло напротив и стала смотреть на огонь.

«Я должна была убежать, – думала она. – Я должна была убежать от Бреда к Дэвиду. Но хотела ли я этого? – До сих пор Эллисон находила для себя много оправданий. – Я ничего не могла сделать, я не понимала, я любила его. Это он во всем виноват, он должен был знать лучше меня». Эллисон смотрела на огонь и впервые с тех пор, как узнала о том, что случилось с ее матерью, подумала о сердце Констанс и о том, что она думает.

– Это могло случится с каждым, – говорила Констанс. – Я была одинока, а он оказался рядом.

«Но я не была одинока. У меня были работа, Стив и Дэвид. Я не была одинока».

Огонь в камине разгорелся ярче, и Эллисон сразу почувствовала присутствие Бренди Холмса. Странно, теперь то, о чем она раньше думала с отвращением, Эллисон вспоминала с любопытством.

Он стоял напротив камина в сельском доме в Коннектикуте и протягивал ей стакан.

– Это может способствовать свершению проступка, – сказал он. – Но чуть-чуть шерри никому не может повредить. Пожалуйста.