Текст книги "Пейтон-Плейс"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Ваши парты чисты?

– Да, мисс Тронтон.

– Можете встать.

«Можете встать», – кривлялся кто-то на задней парте.

– Свободны! – сказала мисс Тронтон.

Поднялся страшный грохот, и все, кроме одного мальчика, рванулись к дверям.

– Эверет, – сказала мисс Тронтон. – Сядь, Эверет. Следующие тридцать минут ты проведешь со мной.

«Ну, – подумала она, – не так уж я стара, если еще могу их так осадить».

И ей совсем не пришло в голову, что несколько лет назад ни один ученик не осмелился бы передразнивать ее с задней парты. Но если бы мисс Тронтон об этом и подумала, она знала, кому адресовать свои обвинения.

– Война, – сказала бы она, как говорили осенью 1943-го люди во всем мире. – Все так изменилось с тех пор, как началась война.

ГЛАВА II

Констанс Маккензи закрыла духовку и, испуганно вскрикнув, выпрямилась. Ее муж тихо подкрался сзади и закрыл ей ладонями глаза. Когда она вздрогнула, он обнял ее посильнее, и Констанс расслабленно облокотилась на него.

– Не подкрадывайся ко мне так, – сказала она.

– Я просто не мог сдержаться, – прошептал Майк ей в затылок. – Когда ты так наклонилась у духовки, моя похотливость взяла верх.

– Для мужчины сорока одного года ты ведешь себя как молодой, – сказала она, чувственно поворачивая голову, когда Майк поцеловал ее в шею.

Он скрестил руки у нее на груди.

– А у тебя, – сказал он, дыша ей в ухо, – замечательное молодое тело для леди тридцати девяти лет.

– Прекрати, – сказала Констанс. – Мой пирог сгорит, если ты не прекратишь и не выпустишь меня.

– Пирог, – уничижительно сказал Майк, – кто хочет пирог?

– Никто, – повернувшись к нему лицом, сказала она и подняла голову.

Он поцеловал ее так, как всегда это делал, – сначала мягко, потом ищуще, потом с силой, а потом снова мягко.

– Четыре года, – хрипло сказал он, – а мне все еще кажется, что я с тобой в первый раз.

– Пирог, – сказала она, – определенно сгорит. Я чувствую запах.

– А ты знаешь, что у тебя грудь, как у девочки? – спросил он. – У тебя должна быть зрелая, опавшая грудь.

– Ты вообще знаешь что-нибудь о такте? – спросила она. – Но том, что всему свое время? Грудь – не предмет для дискуссий перед обедом.

Майк улыбнулся, немного отстранился от Констанс и заглянул ей в глаза.

– Что же нам тогда обсуждать? – спросил он, плотнее прижимаясь к ней бедрами.

– Пирог, – ответила Констанс с напускной суровостью. – Вот что. И еще рыбу, которая будет подаваться сегодня первой.

– Рыба, – сказал Майк и опустил руки.

– Да, рыба. Тебе полезно, – сказала Констанс.

– Пойду сделаю нам выпить, – печально сказал он. – Если мне предстоит есть рыбу, надо заранее укрепить свои позиции.

– Прикури мне сигарету, пока ты там, ладно? – крикнула Констанс удаляющемуся в гостиную Майку. – Сегодня пришел свежий «Маккол». Там напечатали рассказ Эллисон.

– Где?

– Лежит на столе.

Майк вернулся на кухню с двумя бокалами, двумя сигаретами и журналом. Он подал Констанс бокал и сигарету, уселся за кухонный стол и, попивая, начал листать журнал.

– Вот и он. Имеется название. «Осторожнее. Девочка на работе».

– Это о девушке, которая работает в рекламном агентстве в Нью-Йорке, – пояснила Констанс. – Она – карьеристка по натуре и хочет занять место своего босса. Ее босс – молодой и симпатичный человек, девушка не может с собой справиться и влюбляется в него. В конце концов, она приходит к выводу, что любовь важнее карьеры, и выходит за него замуж.

– Бог ты мой, – сказал Майк и закрыл журнал. – Интересно, она работает над романом, который собиралась написать?

– Не знаю. Подай-ка мне прихватку, – Констанс вытащила пирог из духовки. – Может, она оставила эту идею. В журналах хорошо платят, ты знаешь. А она еще так молода. Я всегда думала, что романист должен быть средних лет.

– Не обязательно, если у него талант, как у Эллисон. С другой стороны, мне тоже всегда казалось, что писатель, прежде чем сесть и успешно написать книгу, должен приобрести определенный жизненный опыт. – Майк хохотнул. – Интересно, работает ли еще редактор, который купил первый рассказ Эллисон. И еще, я думаю, знает ли он о том, какие последствия повлек за собой его поступок.

– Да, «Кот Лизы». Интересно, где Эллисон взяла идею для этого рассказа?

– Прямо у Сомерсета Моэма, – сказал Майк. – Когда рассказ выиграл приз, Эллисон действительно поверила, что она ворвалась в высшие литературные круги.

– Ну, во всяком случае, после этого она окончательно утвердилась в своем решении не поступать в колледж.

«Кот Лизы» был не самым хорошим рассказом. Семнадцатилетняя Эллисон написала его, будучи участницей конкурса, который тогда проводился в одном журнале. В журнале напечатали огромную иллюстрацию, на которой был изображен черный кот на фоне полуоткрытого окна с красными шторами и ваза с весенними цветами на столе.

«Напишите рассказ (не более пяти тысяч слов) к этой иллюстрации», – приглашал журнал читателей и предлагал первую премию в размере 250 долларов.

В то время для Эллисон более важно было то, что журнал обещал опубликовать в следующем выпуске рассказ-победитель. Эллисон немедленно приступила к работе. Это был рассказ об английском джентльмене, работающем в министерстве иностранных дел, который на годовщину свадьбы подарил своей неверной жене черного кота. Однажды этот джентльмен неожиданно днем вернулся из конторы домой. Печальное мяуканье кота привлекло его внимание, и он застал свою неверную Лизу в объятиях любовника.

Может быть, часто думал Майк, редактор, в чьи обязанности входило чтение работ конкурсантов, устал, или его растрогал печальный конец рассказа Эллисон, где английский джентльмен отправился, как это обозначила Эллисон, «внутрь страны», заразился чумой и умер. Во всяком случае, Эллисон была объявлена победителем, ей прислали чек на обещанную сумму и в следующем выпуске напечатали ее рассказ.

– Может быть, Эллисон повезло слишком быстро, – сказал Майк, отпивая из бокала. – Может, она так занята работой в Нью-Йорке, что ей просто некогда накапливать жизненный опыт.

Констанс автоматически накрывала на стол, скорее по привычке, чем сознательно, правильно расставляя тарелки и бокалы.

– Я никогда не верила в то, что она уехала надолго, – сказала она. – Мне казалось, она вернется месяцев через шесть, и вот теперь она в Нью-Йорке уже больше двух лет. Как ты думаешь, это после нашей свадьбы она стала чувствовать себя третьим лишним в семье?

– Нет, не думаю, – ответил Майк. – Хотя наши отношения с Эллисон никогда не были такими, какими бы мне хотелось. Мне кажется, она стала думать об отъезде после самоубийства Нелли Кросс.

Между Майком и Констанс было заключено своего рода молчаливое соглашение – когда бы они ни вспоминали ту пору тридцать девятого года, для указания времени событий они говорили о самоубийстве Нелли Кросс и никогда о том, что это случилось тогда, когда Эллисон узнала правду о своем отце и о своем рождении.

– Но мне кажется, что решение приняло окончательную форму, – продолжал Майк, – после несчастного случая с Кэти Элсворс, во время судебного разбирательства. Думаю, после этого она уже не могла по-прежнему воспринимать Пейтон-Плейс.

– Если это главная причина отъезда, то это просто глупо, – заявила Констанс. – То, что Элсворсы подали в суд на Лесли Харрингтона, не имело никакого отношения к Эллисон. Это было не ее дело.

– Это было дело каждого, – тихо сказал Майк.

Позже, стоя у раковины с грязной посудой, Констанс подумала, что, возможно, Майк был прав, когда сказал, что это касалось каждого. Случившееся раскололо Пейтон-Плейс на две части и поэтому касалось всех независимо от желания. И все-таки, вспоминала Констанс, не только дело Элсворсов повлияло на Эллисон. Эллисон начала меняться еще до этого. После того как Констанс привезла ее домой из больницы, куда она попала после неприятных разбирательств с Норманом Пейджем и трагедии Нелли Кросс, Эллисон уже никогда не была прежним ребенком. «И еще одно, – неохотно подумала Констанс. – Правда о ее отце и обо мне». Она страшно переживала, хотя все время старалась показать, что ей это безразлично. Интересно, подумала Констанс, правда ли то, что дети, растущие без отца, всегда удачливы в выбранной области, потому что чувствуют, что должны отыграться. Констанс посмотрела на мыльную воду, и пена вдруг окрасилась в радужные цвета и замерцала в заполнившихся слезами глазах. Она не имеет права быть такой счастливой после того, как потеряла Эллисон. Констанс вытерла о плечо мокрую щеку и прислушалась к совсем не мелодичному свисту Майка, который возился в подвале с круглой пилой.

«Я так счастлива, – виновато подумала Констанс. – Но прежде всего я должна была подумать об Эллисон».

Тогда, в 39-м, она не думала о ней в первую очередь. Констанс отчетливо помнила ту жаркую ночь после самоубийства Нелли Кросс, когда Эллисон лежала в больнице в состоянии шока. Больше всего в ту ночь Констанс боялась потерять Майка Росси. Когда все уже было улажено, насколько это было возможно, Майк медленно отъехал от стоянки у больницы Пейтон-Плейс. Констанс помнила, он молчал, молчала и она, сидя на переднем сиденье рядом с ним. Он не попросил ее придвинуться поближе, как обычно делал, и не взял ее руку в свою. Констанс сидела, прижавшись к дверце, от страха у нее был неприятный привкус во рту. Майк подъехал к месту, которое называлось «Конец дороги», и, когда он разворачивал машину, фары осветили весь город внизу, – он напоминал лоскутное одеяло. Майк сидел не шевелясь и молчал, Констанс не осмеливалась сказать ни слова. Наконец он выкинул окурок в окно и повернулся к Констанс. При лунном свете черты его лица были столь резкими, что Констанс задрожала.

– Расскажи мне об этом, – сказал Майк, но не дотронулся до нее. Не дотронулся и тогда, когда Констанс не выдержала и заплакала.

– Нечего рассказывать, – сказала она. – Я никогда в жизни не была замужем. Вот и все. Эллисон – незаконнорожденный ребенок, и с самого ее рождения я делала все, чтобы скрыть это. Когда она родилась, мы с мамой исправили ее свидетельство о рождении, так чтобы никто никогда не догадался. Эллисон на целый год старше, чем думает. Я делала все, чтобы защитить ее, но у нее нет отца, и тут я ничего не могу изменить.

– Благородные слова о защите своего ребенка – полная туфта, – грубо сказал Майк. – Ты защищала себя, а не ее. Что касается фактов, – должна ли ты была обрушивать на нее правду так, как ты это сделала, а? В свое время я сталкивался с жестокостью, Констанс. Я видел немало. Но я никогда не видел ничего такого, что можно было бы сравнить с тем, что ты сделала с Эллисон сегодня вечером.

– Черт возьми, а что я по-твоему должна была делать? – воскликнула Констанс, понимая, что говорит как сварливая старуха, но не в силах остановиться. – Что, черт возьми, я должна с ней делать? Разрешать ей бегать в лес с каждым парнем, с которым она встречается? Это я должна делать? Тогда я стала бы единственной матерью в мире, которая согласна с твоими теориями о сексе для детей.

– Но ты ведь не знаешь, занимались ли Эллисон и Норман чем-то, что не вызывает твоего одобрения, – холодно сказал Майк.

– Да, черт возьми, я знаю! Она копия своего отца. Чем больше я смотрю на нее, тем больше вижу в ней Эллисона Маккензи. Секс. Это все, о чем он думал, и его дочь тоже. Мне даже не надо внимательно присматриваться к ней, чтобы увидеть в ней ее отца.

– Это не Эллисона Маккензи ты видишь в своей дочери, – сказал Майк. – Это ты, и это тебя пугает. Ты боишься, что с ней случится то же, что и с тобой, и она останется одна с ребенком на руках. Об этом ты думала, когда сегодня вечером увидела Эллисон и Нормана. И тебе даже не пришло в голову, что, возможно, она не такая, как ты.

– Это неправда! – кричала Констанс. – В этом возрасте я не была такая, как Эллисон. Я бы никогда не пошла с парнем в лес заниматься тем, чем занималась Эллисон.

– Откуда ты знаешь, чем занималась Эллисон? Ты даже не дала ей возможности сказать хоть слово, а сразу начала работать своим ядовитым языком.

– Говорю тебе, я просто знаю и все!

– По собственному опыту? – спросил Майк.

– О, как я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!

– Нет, – сказал Майк, – ты ненавидишь не меня, ты ненавидишь правду. Разница между нами, Констанс, в том, что я принимаю правду, какой бы она ни была. Но что я ненавижу, так это ложь.

Он завел машину и, не сказав больше ни слова, поехал к ее дому на Буковой улице, и Констанс знала, что она его потеряла.

– Как ты мог говорить, что любишь меня? – сказала она, выходя из машины. – Как ты мог любить меня, а потом говорить так, как сегодня вечером?

– Я не сказал, что стал любить тебя меньше, Констанс, – устало сказал Майк. – Я только сказал, что ненавижу ложь. Я два года хотел, чтобы ты вышла за меня замуж, потому что я любил тебя. Я и сейчас хочу, чтобы ты вышла за меня, потому что я тебя люблю, но я не могу видеть, как ты лжешь каждый раз, когда не можешь посмотреть правде в глаза.

– А ты, наверное, никогда не врал, – по-детски сказала Констанс.

– Очень редко, – сказал он, – когда правда могла причинить больше вреда, чем пользы, и редко заходил так далеко, чтобы врать самому себе. Более того, Констанс, я никогда не лгал тебе. Между мужчиной и женщиной не может быть ни доверия, ни уверенности друг в друге, если нет правды.

– Хорошо, – разозлившись, сказала Констанс. – Если ты хочешь правду, пошли в дом, и ты получишь ее. Всю до последней капли. Пошли.

Майк прошел за ней в дом. Констанс вошла в гостиную, он закрыл входную дверь и дверь в холл, задернул все шторы, а Констанс, как каменная, сидела на диване и наблюдала за ним.

– Хочешь выпить? – робко спросила она, – вся злость неожиданно куда-то исчезла.

– Нет, – ответил он и встал, облокотившись на дверь, ведущую в холл. – И ты тоже. Давай закончим с этим. Начинай с самого начала и, ради Бога, попробуй быть искренней, хотя бы когда нас двое.

Стоя возле дверей в ожидании, когда она заговорит, он напоминал тюремщика, лицо его стало жестким и суровым, – таким Констанс его никогда не видела. Он не смягчился, и когда она начала перечислять факты своей жизни. Несколько раз он отходил от двери прикурить сигарету, но ни разу не предложил ей закурить, и несколько раз, голосом, который она не узнавала, Майк прерывал ее рассказ, когда она теряла концы своей истории.

– Это ложь, – как-то сказал он, и Констанс, пойманная в собственные сети, начала рассказ заново.

– О чем ты умалчиваешь? – спрашивал он, и Констанс выкладывала о себе все, в чем всегда считала стыдным признаться.

– Расскажи этот кусок еще раз, – сказал он, – посмотрим, получится ли у тебя дважды рассказать его одинаково.

Эту ночь Констанс запомнила на всю жизнь. Когда все кончилось, Майк, бледный и измученный, прислонился к двери.

– Это все? – спросил он.

– Да, – ответила она, и он поверил ей.

И только гораздо позже Констанс осознала до конца, что сделал для нее Майк. В следующие недели она превратилась в другого человека: она свободно шла но улице и впервые ничего не боялась. Больше у нее никогда не возникало необходимости искать убежища во лжи и притворстве, и, только когда она наконец это осознала, Констанс поняла, что имел в виду Майк, когда говорил о мертвом грузе раковины, который она всегда таскала на себе. Но в эту ночь она еще этого не понимала. Не было ничего, кроме огромного желания и голода, которые заставили ее впервые в жизни протянуть вперед руки.

– Пожалуйста, – прошептала она, и не успел он шагнуть ей навстречу, Констанс кинулась к нему. – Пожалуйста, – плакала она, – пожалуйста. Пожалуйста.

Майк обнял ее, его губы прижимались к ее щекам, глазам, шее. Констанс плакала, а он шептал:

– Дорогая, дорогая, дорогая.

Он растирал ей спину между лопаток, пока она не успокоилась. Потом он сел, не отпуская ее, и стал убаюкивать в своих объятиях. Констанс прижалась лицом к его плечу, согретая своим желанием отдавать, отдавать, отдавать. Она нежно провела кончиками пальцев по его щеке и прошептала:

– Я не знала, что так может быть, – так легко и не страшно.

– Может быть еще и по-другому, даже смешно.

Она, тихонько покусывая, целовала его, и скоро они уже сами не могли различить слов, которые говорили друг другу.

Впервые за время их отношений она сама разделась перед ним и с радостью давала ему смотреть на себя. Она не лежала тихо в его объятиях.

– Все, что угодно, – говорила она. – Все, что угодно.

– Я люблю в тебе этот огонь, люблю, когда ты двигаешься.

– Не останавливайся.

– Здесь? И здесь? И здесь?

– Да. О да. Да.

– У тебя соски твердые, как бриллианты.

– Еще, дорогой. Еще.

– У тебя абсолютно распутные ноги, ты знаешь об этом?

– Я тебе нравлюсь, дорогой?

– Нравишься? Боже!

– Тогда сделай мне это.

Он поднял голову и улыбнулся ей в глаза.

– Сделать что? – дразнил он. – Скажи мне.

– Ты знаешь.

– Нет, скажи. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Она умоляюще посмотрела на него.

– Скажи, – настаивал он, – скажи, что?

Она прошептала ему на ухо, и он сильно сжал ее за плечи.

– Так?

– Пожалуйста, – шептала она, – пожалуйста, – и потом: – Да! Да, да, да.

Потом она лежала, положив голову и руку ему на грудь.

– Первый раз в жизни мне не стыдно после этого, – сказала Констанс.

– Я должен быть отвратительным и сказать: «Что я тебе говорил?»

– Как хочешь.

– Что я тебе говорил?

Она слегка повернула голову и укусила его.

– Ой!

– Возьми обратно!

– Хорошо! Хорошо!

– Уверен?

– О, ради святого!

– Обещаешь?

– Ты – каннибал! Да.

Она поцеловала его туда, куда укусила.

– Любишь меня?

Он приподнялся на локте и положил руку ей на горло – так, что она чувствовала свой пульс на кончиках его пальцев. Он долго смотрел ей в глаза, пока она не почувствовала, как в ней снова нарастает желание.

– Не могу смотреть на тебя, – хрипло сказал он.

– Ты ведь не только из-за секса со мной, да?

– Не знаю. Сначала надо попробовать тебя еще раз.

– Пожалуйста, это обойдется в два доллара.

– Веди себя хорошо, и я дам на чай.

– О, дорогой, – неожиданно сказала она. – Дорогой. Я больше не боюсь, – и ее голос задрожал от счастья и облегчения.

– Я знаю, – сказал он. – Я знаю.

Через несколько недель после этого Майк сделал ей предложение, и Констанс просто и прямо сказала ему: «Да», и пошла домой сообщить об этом Эллисон.

– Майк и я собираемся пожениться, Эллисон, – сказала она.

– О? – сказал ребенок, который больше не был ребенком. – Когда?

– Как можно быстрее. Может быть, в следующий уикенд.

– Почему вдруг такая спешка?

– Я люблю его, и я ждала достаточно долго, – сказала Констанс.

Констанс Росси закончила вытирать столовое серебро и убрала его. «Я потеряла Эллисон не из-за того, что вышла за Майка», – подумала она. Это было во время их долгого разговора об отце Эллисон, и Констанс проиграла. Хотя она искренне старалась честно отвечать на все вопросы дочери.

– Ты любила моего отца? – спросила Эллисон.

– Не думаю, – честно призналась Констанс. – Не так, как я люблю Майка.

– Понимаю, – сказала Эллисон. – Ты уверена, что он мой отец?

«Она ненавидит меня», – подумала Констанс и старалась быть с дочерью помягче.

– Я не ищу для себя оправданий, – сказала она. – Но то, что случилось между мной и твоим отцом, может произойти с каждым. Я была одинока. Я нуждалась в ком-то, а он был рядом.

– Он был женат?

– Да, – понизив голос, ответила Констанс. – Жена, и у него было двое детей.

– Понимаю, – сказала Эллисон, и потом Констанс поняла, что именно в этот момент Эллисон начала думать о том, чтобы уехать из Пейтон-Плейс.

Второй причиной было то, что из-за дела Элсворс Эллисон почувствовала, что в Пейтон-Плейс у нее не осталось друзей.

Констанс повесила мокрое кухонное полотенце на веревку, натянутую на террасе, и глубоко вдохнула вечерний октябрьский воздух. Она помнила, Эллисон всегда любила октябрь в Пейтон-Плейс.

«О, моя дорогая, – думала Констанс, – попробуй быть немножко мягкосердечнее. Постарайся меня простить, постарайся понять, хоть чуть-чуть. Возвращайся домой, Эллисон, тебя здесь ждут».

Констанс медленно вернулась в кухню. Она должна съездить повидать Селену Кросс. Это ужасно, но она совсем не уделяет внимания делу с тех пор, как Селена заняла место управляющего в «Трифти Корнер». Правда, Констанс можно было не волноваться, если Селена в магазине. Селена справляется с работой не хуже ее. Констанс, улыбаясь, прислушалась к свисту Майка. Конечно, это все оправдания. Ей гораздо больше хотелось провести вечер дома, чем у Селены над бухгалтерскими книгами и счетами.

– Эй, – крикнула она у лестницы в подвал. – Ты остаешься там на всю ночь?

Майк выключил пилу.

– Нет, если ты свободна и у тебя есть желание, – сказал он, и Констанс рассмеялась.