Текст книги "Пейтон-Плейс"
Автор книги: Грейс Металиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
– Господи, долго же ты продержала меня на холоде, – вместо приветствия сказал Лукас.
Мозг Селены снова стал функционировать.
– Здравствуй, Па, – устало сказала она.
– Разве так надо приветствовать меня, после того как я проделал сотни миль, чтобы увидеть тебя? – спросил Лукас.
Его улыбка не изменилась, заметила Селена. Лоб все так же двигается, будто подчиняется губам. Потом она поняла, что на нем военно-морская форма, бушлат и белая фуражка на странно квадратной голове.
– Но, Па! – воскликнула она. – Ты служишь на флоте.
– Да. Будь оно все проклято. Должен тебе сказать, я бы чертовски хотел остаться в лесу. Размахивать топором гораздом легче, чем выполнять работу, которую они там придумывают на флоте. Слушай, я ехал, голосуя, всю дорогу из Бостона. Ты хочешь, чтобы я простоял здесь всю ночь? Я замерз.
– Ты совсем не замерз, – холодно сказала Селена. – На тебе столько надето. И я вижу, на флоте тебя не отучили пить.
– Отучили меня? – спросил Лукас, проходя за ней в гостиную. – Черт, сладкая, на флоте меня научили такому, о чем я и не знал!
– Могу себе представить, – сказала Селена, разгребая золу в камине и подкладывая новое полено.
– Смотри-ка! – воскликнул он, снял бушлат и швырнул его на стул. Здесь кое-что изменилось, да? Снаружи я не разглядел из-за этой проклятой метели. Но, я смотрю, внутри много чего изменилось. Боже, ну и холод. Парень подвез меня только до улицы Вязов, пришлось дальше идти пешком. Он ехал в Канаду, этот парень, просто проезжал по пути. Ты думаешь, он подвез меня до дома, но нет. Он не захотел, потому что, пока ехали, я отхлебывал в одиночку. Ублюдок.
«Я знала, – подумала Селена. – Я знала – слишком долго все было хорошо. Это расплата за неблагодарность, за то, что я все время жаловалась без причин».
Она повернулась к Лукасу, который пил из квартовой бутылки. Опустошив ее, он швырнул бутылку в сторону камина, и она разбилась о решетку.
– Послушай, Па, – зло сказала Селена. – Ты был прав, когда сказал, что здесь произошли кое-какие изменения. Более того, эти изменения останутся. Если ты хочешь раскидывать вокруг пустые бутылки, можешь идти отсюда, куда хочешь. Здесь ты этого делать не будешь. Больше никогда.
Изрядное количество выпитого плюс резкий переход из холода в тепло сделали Лукаса более пьяным, чем он думал сам, и, как всегда, опьянение вызвало в нем озлобление.
– Послушай, ты, – рявкнул он. – Не указывай мне, что мне делать в собственном доме. Я плевать хотел на то, что ты здесь сделала, пока меня не было. Этой мой дом, не забывай об этом.
– Ты вернулся, чтобы опять все начать сначала? – резко спросила Селена. – Разве ты не достаточно сделал? Разве не хватит того, что ты сделал со мной и с Ма? Ты ведь слышал о Ма, да? Она повесилась, вот что ты с ней сделал. Тебе этого не достаточно?
Лукас отрицательной махнул рукой.
– Да, – сказал он. – Я слышал о том, что сделала Нелли. Позор для семьи, вот что это такое. Кроссы никогда не кончали жизнь самоубийством, пока Нелли не сделала этого. Она, наверное, спятила. Но меня это не интересует, – сказал он и начал улыбаться. Лукас встал и, слегка покачиваясь, двинулся к Селене. – Мне всегда было наплевать на Нелли, – сказал он. – После того, как я узнал тебя получше, сладкая.
Одной страшной вспышкой памяти к Селене вернулся день у доктора Свейна. Она чувствовала, как жаркое июльское солнце припекает в спину, чувствовала пот, текущий между лопатками, и руки осматривающего ее Свейна. Она слышала его мягкий голос и помнила боль, которая пронзила ее, когда она пришла в себя и все уже было кончено. Селена вспоминала синее, набрякшее лицо Нелли и лицо Дока, когда он лгал ей и говорил, что у Нелли был рак. Селена сжала в руках щипцы, которыми разгребала золу и которые до сих пор не выпускала из рук.
– Не подходи ко мне, Па, – от страха у нее изменился голос, она стала задыхаться.
– Все такая же дикая кошечка, а, сладкая? – тихо сказал Лукас. – После того как я уехал, не нашлось ни одного мужика, чтобы приручить тебя? Вижу, вижу, – он подходил все ближе, пока не встал прямо напротив Селены. – Веди себя хорошо, сладкая, – сказал он таким знакомым Селене жалобным тоном. – Будь со мной поласковей. Я ведь не твой настоящий папа. Ничего плохого, если ты будешь со мной поласковей, – он положил свои большие руки ей на плечи. – Ну же, сладкая. Прошло столько времени.
Селена отстранилась назад и плюнула ему в лицо.
– Ты старый, грязный ублюдок, – сказала она низким от злости голосом. – Убери от меня свои вонючие руки.
Лукас вытер ладонью плевок с лица.
– Маленькая дикая кошечка, да, – улыбаясь, сказал он. – Я проучу тебя. Проучу, как и тогда, давно. Иди сюда.
И тогда Селена поняла, что борется за свою жизнь. Стараясь подавить ее, Лукас схватил Селену за горло, и от нехватки воздуха у нее потемнело в глазах.
– Ах, ты, сучка, – взвыл он, когда Селена ударила его в пах коленом. – Я проучу тебя!
Лицо Лукаса налилось кровью, и он снова потянулся к ней. И в ту секунду, пока он тянулся к ее шее, Селена, размахнувшись щипцами, со всей силы ударила Лукаса по голове. Он тут же упал на пол, почти к ее ногам. В страхе, что он соберется с силами и встанет, Селена, снова и снова опускала щипцы на его голову. Кровь била фонтаном и забрызгала ей лицо.
Он не должен встать! Если он встанет, он убьет меня! Он должен умереть.
Но, Селена не осмеливалась открыть глаза и посмотреть вниз. Она чувствовала две тонкие, обхватившие ее сзади руки, которые оттаскивали ее от того, что было у ног, но она все еще боялась открыть глаза. Так было, пока она не почувствовала резкий удар в челюсть. Селена опустила руки и посмотрела прямо в глаза своему брату Джо. Сзади слышались дружелюбные, потрескивающие звуки – горело полено, которое она подложила в камин после прихода Лукаса.
«Так быстро, – тупо подумала она. – Полено загорелось так быстро».
Она подняла левую руку и провела по губам. Рука была вся в крови. Селена облизала губы и почувствовала привкус крови.
– Я поранила губу, – как во сне, сказала она.
Джо покачал головой.
– Это его, – прошептал он. – Ты вся в крови.
Все, что хотела Селена, – это лечь где-нибудь и заснуть. Ей казалось, она не спала несколько недель. Селена тряхнула головой, стараясь сбросить усталость. «Я не должна спать, – подумала она. – Я должна думать». Приложив невероятные усилия, она наконец обдумала, что должна делать. Селена шла к телефону – так, будто переходила грязную дорогу, ее рука была уже на трубке, когда к ней подскочил Джо. Он отбросил ее руку с телефона.
– Что ты делаешь? – спросил он. Джо хотелось кричать, но у него получался только сиплый шепот.
– Вызываю Бака Маккракена, – сказала Селена и снова потянулась к телефону.
– Ты сошла с ума? – прошептал Джо, схватив ее за запястье. Он откашлялся. – Ты сошла с ума? – на этот раз он спросил нормальным голосом, который показался слишком громким. – Ты с ума сошла? Ты не можешь этого сделать. Тебя арестуют, если ты вызовешь шерифа.
– А что же еще делать? – спросила Селена.
– Мы должны избавиться от него, – сказал Джо. – Я слышал, как вы говорили. Никто не знает, что он здесь. Мы избавимся от него, и никто никогда не узнает.
– Как мы избавимся от него?
– Мы закопаем его.
– Мы не сможем. Земля промерзла. Мы никогда не выкопаем глубокую могилу.
– В загоне, – сказал Джо, и они оба замерли, думая о загоне. Никто из них не смотрел на тело у камина.
– Земля в загоне не промерзла, – сказал Джо. – У меня там из-за ягнят два дня горела инфракрасная лампа. Земля должна быть мягкой, как летом.
– Надо сообщить, – сказала Селена. – Здесь все в крови.
– Послушай, нельзя сообщать в полицию. Если мы это сделаем, они арестуют тебя и посадят в тюрьму Они посадят тебя в тюрьму, а потом повесят. – Джо сел и заплакал. – Селена!
– Да, Джо?
– Селена, они повесят тебя! Как мама, пошла и повесилась. Они повесят тебя, у тебя лицо станет синим, и ты умрешь!
– Не плачь, Джо.
– Селена! Селена!
Рыдания Джо привели ее в чувство, и Селена начала думать. Она заставила себя посмотреть на Лукаса и подавила в себе желание вырвать от того, что она увидела.
– Достань одеяло, Джо, – спокойно сказала она.
Когда он принес одеяло, она сказала так же спокойно:
– Пойди выпусти овец из загона.
Селена завернула в одеяло то, что было ее отчимом, – узнать можно было только тело. Они с Джо вынесли его из дома, ветер подхватил халат Селены и облепил им ноги. Кровь Лукаса просачивалась через одеяло и оставляла красный след на снегу.
Селена и Джо похоронили Лукаса в могиле три фута глубиной. Когда все было сделано, Джо запустил в загон овец, они тут же начали топтать землю, и через минуту свежая могила была утрамбована их маленькими копытами. Похоронить Лукаса было гораздо легче, чем навести порядок в гостиной. Когда они закончили, было уже светло, все так же сильно дул ветер. Дорожку от дома к загону занесло снегом, будто никто туда и не ходил.
ГЛАВА V
Вскоре после наступления Нового года Джо Кросс связался с человеком по имени Энрико Антонелли, владельцем крупной свинофермы под Пейтон-Плейс, который также работал местным мясником. Мистер Антонелли родился в Кине, Нью-Гемпшир, и еще ребенком переехал в Пейтон-Плейс вместе с родителями. И все-таки в городе его считали чужаком. У него были черные курчавые волосы, веселые темные глаза и большой живот, как у комика из итальянской оперы. Мистер Антонелли очень гордился тем, что он лучше говорит по-английски, чем большинство горожан, чьи предки жили в Америке с 1600-х годов.
– Плохое время года, чтобы резать скот, Джо, – сказал он. – К чему такая спешка?
– Просто мне надоели овцы и все, – ответил Джо. – Подумываю где-то через месяц начать разводить цыплят. Хочу до этого избавиться от овец.
– Даже от Корнелии? – спросил мистер Антонелли об овце, завоевавшей три приза.
– Да, – не без усилия сказал Джо, – даже от Корнелии.
– Джо, ты совершаешь ошибку. Подержи овец еще пару месяцев. Пусть они наберут вес. Тогда мясо принесет больше денег.
Джо, боясь вызвать хоть тень подозрения о том, что в доме Кроссов что-то не в порядке, старался говорить спокойно и беспристрастно.
– Нет. Не думаю, что я буду их еще держать, мистер Антонелли, – сказал он. – Я больше не хочу с ними возиться.
Антонелли провел рукой по жестким курчавым волосам и красноречиво пожал плечами.
– Ну разве не странно, – сказал он, – я всегда думал, ты любишь этих животных, как своих братьев.
– Я любил, – признал Джо, неудачно имитируя пожатие плечами мистера Антонелли. – А теперь уже нет.
– Хорошо, – вздохнул мистер Антонелли. – Постараюсь приехать к тебе утром. Если Кенни Стернс будет достаточно трезв, может, я смогу заполучить его в помощники.
– Я буду дома, – сказал Джо. – Не стоит рассчитывать, что появится Кенни.
Джо принял правильное решение, пропустив школу, чтобы остаться дома и помочь мистеру Антонелли, так как на следующее утро Кенни, естественно, был не в состоянии помочь мяснику.
– Я вам говорил, что не стоит рассчитывать на Кенни, – сказал Джо, помогая Антонелли загружать туши в итальянский грузовик.
Мистер Антонелли покачал головой.
– Я видел его вчера вечером, – сказал он, – и он мне искренне обещал, что будет у меня в шесть.
Как Кенни Стернс смог дойти до школ, не говоря уже о возможности добраться до загородного дома Антонелли, – полная загадка, так как к семи часам утра он был настолько пьян, что не мог различить на приборах, каково давление пара в котлах, и положился на благосклонность судьбы. Он потрогал печку и для проверки постучал по котлам, а потом, удовлетворенный тем, что печка хорошо раскалилась, а в котлах достаточно воды, шатаясь, двинулся по Кленовой улице на улицу Вязов и дальше к себе домой. Добравшись до цели, он тут же заперся до конца дня в сарае для дров, и все попытки его жены Джинни и нескольких горожан, для которых он должен был выполнить кое-какую работу в этот день, выманить Кенни из сарая закончились полным провалом.
– Он в сарае, пьян, как свинья, – говорила Джинни тем, кто приходил нанять Кенни. – Я не могу вытащить его оттуда, пожалуйста, идите, попробуйте, если хотите.
Но для Джинни, как и для нанимателей, у Кенни был один ответ: «Поцелуй меня в задницу».
Эфраим Татл, владелец бакалейного магазина, был единственным человеком в городе, который смог в этот день выжать из Кенни еще пару слов.
– Я поцелую, Кенни, – ответил Эфраим на реплику Кенни, – если только ты выйдешь из сарая, дойдешь до магазина и расчистишь дорожки, как обещал.
– Пошел ты… – враждебно сказал Кенни, и это были последние слова, которые слышали от него в тот день.
Джинни, кроме того, что вынуждена была мерзнуть из-за невозможности взять из сарая дрова, очень скоро соскучилась и рано днем покинула дом.
– Я иду в «Маяк», – сказала она, имея в виду один из пивных баров Пейтон-Плейс, названный так по недоразумению – не только потому, что поблизости не было моря, но и потому, что там не было ни света, ни дома. Это заведение располагалось на Ясеневой улице и представляло собой мрачное сооружение типа сарая, откуда, стоило дверям открыться, исходил запах пота, несвежего пива и опилок. – Я иду в «Маяк», – повторила Джинни. – Там есть те, кто меня ценит.
Джинни Стернс являла собой трагический пример хорошенькой блондинки, превратившей себя в развалину. К сорока с лишним годам ее бело-розовые прелести увяли и перешли в дебелость, но Кенни все еще искренне верил, что на земле не существует мужчины, который, увидев Джинни, не был готов пасть к ее ногам, – по словам Кенни, «как таракан от дуста». В молодости Джинни страдала от неуверенности в себе и должна была постоянно доказывать себе свою ценность, можно сказать, она совершила своеобразный подвиг, отдаваясь каждому мужчине, который ее об этом просил. Прошли годы, и она всегда говорила: «Я могу пересчитать по пальцам одной руки мужчин из Пейтон-Плейс и Уайт-Ривер, которые не любили меня», – под любовью же Джинни имела в виду благородные эмоции и духовные переживания, основывающиеся совсем не на деятельности половых органов.
– Ты слышишь меня, Кенни? – обиженно кричала она и колотила в дверь сарая. – Я ухожу.
Кенни не соблаговолил ответить. Он сел на связку дров и открыл новую бутылку виски.
– Проститутка, – пробормотал он, услышав удаляющиеся шаги Джинни. – Потаскуха. Шлюха.
Кенни вздохнул. Он знал, что ему некого винить в том, что он связался с Джинни. Отец предупреждал его.
– Кеннет, – говорил отец Кенни, – из того, что ты связался с Вирджинией Уленберг, не выйдет ничего хорошего. Эти рабочие с фабрики все одинаковы. Ничего хорошего.
Кенни знал, что его отец не дурак. Не какой-нибудь там «мастер золотые руки», как Кенни, а настоящий садовник-художник, который планировал участок вокруг здания законодательного органа штата.
– Па, – сказал Кенни. – Я люблю Джинни Уленберг и собираюсь жениться на ней.
– Да сохранит Господь твою душу, – сказал ему отец, который любил цветистые фразы и цитаты из Библии.
«Нет, – подумал Кенни, отхлебывая из новой бутылки, – мне некого винить, кроме самого себя. Па говорил мне. Он говорил, что предупреждал меня, когда Джинни начала шляться. Он говорил мне об этом каждый год, пока не умер, сукин сын. Могу поспорить, он не мог пережить, что Джинни досталась не ему».
Остаток дня и начало вечера Кенни провел, пытаясь убедить себя, что Джинни никогда не наставляла ему рога с его отцом. Это была безнадежная задача. Наконец, эта мысль превратилась для Кенни в пытку, и он не мог дольше этого выносить. Кенни решил пойти в «Маяк» и прямо спросить об этом Джинни.
– Джинни, – спросит он устрашающим голосом, – ты когда-нибудь спала с моим отцом?
Пусть только попробует отнекиваться, сука, подумал Кенни. Пусть только попробует. Он разобьет бутылку и «розочкой» выбьет из Джинни всю ложь.
Именно эта последняя мысль привела Кенни в движение и выгнала его из сарая в холодную январскую ночь. Эта мысль согревала его до самой Фабричной улицы, а затем неожиданно покинула его. В одной рубашке он стоял на углу и стучал зубами от холода. Впереди в темноте мерцали огни, и Кенни решил войти в этот дом погреться. Он допил последние полстакана виски, остававшиеся в бутылке, «розочкой» от которой он собирался выбить из Джинни всю ложь, и швырнул ее в сторону. Кенни не сознавал, насколько его шатало, когда он приближался к дому, он лишь думал о том, как чертовски долго до него идти. Когда он наконец подошел к крыльцу, Кенни показалось, – что он слышит пение, – он не заметил черную табличку у входа, которая возвещала о том, что это евангелистская церковь пятидесятников Пейтон-Плейс. Кенни ввалился в дверь и, увидев длинную деревянную скамью у входа, сразу сел. Никто не повернулся и не посмотрел на него. Кенни сидел, нежась в тепле, и, не вслушиваясь, слушал голоса, возвещающие о всемогущей силе исцеления Господа Бога. Время от времени собравшиеся вокруг начинали петь, и тогда Кенни поднимал отяжелевшие веки и оглядывался по сторонам.
Кроме того, что они пели, они еще прихлопывали в ладоши, и все это сопровождалось органной музыкой, отчего в голове у Кенни начинали бить колокола. Господи, негодовал он, и почему они не заткнутся.
Когда священник Оливер Рэнк начал проповедовать раскатистым, высоким голосом, чаша терпения Кенни была переполнена. «Это уж слишком, – подумал он, – черт возьми, куда меня занесло?» Кенни посмотрел вниз, пытаясь определить местонахождение своих ног, которые не позволяли ему встать, и, когда он это сделал, его голова начала описывать широкую дугу. Наконец Кенни встал. Он сделал один шаг в проход между рядами скамей и с глухим стуком упал лицом вниз.
«Черт, я последний сукин сын, если какой-нибудь ублюдок не толкнул меня».
Кенни не осознавал этого, но его мысль обрела форму в приглушенном неразборчивом бормотании.
– Тихо! – крикнул Оливер Рэнк. – Тихо!
«Сам ты заткнись, сукин сын, – пробормотал Кенни, но, к счастью, его бормотание было просто невозможно разобрать. – Любой человек, затыкающий рот другому, – сукин сын», – подумал Кенни и почувствовал себя несчастным.
– Тихо! – снова крикнул Оливер Рэнк. – Тихо! В наших рядах говорит чужой. Что он сказал?
«Я сказал, – мысленно отвечал ему Кенни, – что ты – сукин сын, который хотел бы трахаться со своей собственной мамашей. Каждый, кто толкает другого, – сукин сын».
Кенни не пытался встать или изменить позицию. Главный проход между скамьями был устелен мягкой красной ковровой дорожкой, в здании было тепло, и Кенни чувствовал себя чрезвычайно уютно.
– Это Кенни Стернс! – воскликнул один из присутствующих. – Он наверняка пьян!
– Будь осторожен, брат мой, – сказал Оливер Рэнк. – Не называй этого брата гнусными именами. Что он говорит?
– О, Господи! – вслух простонал Кенни. – Почему ты не заткнешь эту проклятую глотку?
Собравшиеся, услышав только первое слово, сказанное Кенни, начали переговариваться между собой.
Кенни перевернулся на спину, яркий свет резанул ему глаза.
– О, Иисус Христос, – стенал он, – почему никто не выключит этот трахнутый свет, – и снова конец предложения Кенни превратился в бессвязное, неразборчивое бормотание.
– Неизвестный язык! – истерически закричала какая-то женщина. – Он говорит на неизвестном языке! – В следующую секунду прихожане начали кричать хором.
Их священник говорил им, что на языке Откровения говорят только настоящие святые. Способность изъясняться на неизвестном языке Господь даровал только пророкам.
– Говори, святой! – воскликнул Оливер Рэнк, он был возбужден не меньше остальных, так как сам никогда не видел и не слышал, как говорит пророк на языке святых. – Говори! Говори!
Кенни два часа лежал на полу и бредил на непонятном языке.
– Пророк! – кричали те, кто слышал его.
– Мессия пришел, чтобы показать нам дорогу в Иордан! – кричал Оливер Рэнк.
– Святой посланец принес нам весть о втором пришествии! – кричала женщина, первая услышавшая неизвестный язык.
Одного из собравшихся буквально вынесли на улицу, и он побежал, возвещая о чуде, сошедшем на Пейтон-Плейс. Он бежал всю дорогу до «Маяка», чтобы забрать Джинни, которая сначала посмеялась, а потом согласилась пойти с ним, при условии, что она возьмет с собой своих приятелей. Вслед за прихожанином Джинни и полдюжины сопровождавших ее друзей зашли в церковь, где Кенни все еще привлекал всеобщее внимание. Муж Джинни лежал на полу и бредил, как он это обычно делал, будучи пьян, пока остальные, трезвые и, по-видимому, нормальные, люди слушали его так, будто он сейчас укажет им золотую жилу.
– Кенни Стернс! – взвизгнула Джинни, которая сама пила большую часть дня. – Немедленно встань с пола! – она пнула его ногой. – Ты пьян.
– Пусть тот, кто сам не грешен, первым бросит камень! – взревел Оливер Рэнк, глядя на подвыпившую Джинни.
Джинни отшатнулась, будто мистер Рэнк извергал пламя. Единственное слово из следующего предложения Кенни – «проститутка».
– Откровение! – воскликнул мистер Рэнк, указывая пальцем на Джинни. – Названы грешники в наших рядах!
Джинни отошла от Кенни и спряталась за спинами двух своих приятелей.
Через два часа Кенни окончательно вышел из строя. Глаза его закатились, так что были видны только белки. Четверо прихожан взяли его на руки и с превеликой осторожностью отнесли домой.
Со временем Кенни поверил в то, что это рука Господа привела его в церковь, и в то, что сам Господь Бог вложил в его уста слова Откровения. Насчет слов Кенни не был абсолютно уверен, да это его и не волновало. Прихожане евангелистской церкви пятидесятников приняли его за святого, и прошло не слишком много лет, как Кенни крестился, был посвящен в духовный сан и стал священником секты. К счастью, эта религиозная группа не считала необходимым для своего священника обучение в теологической школе, иначе Кенни не легко было бы определить свои философские убеждения.
Пейтон-Плейс не мог прийти в себя от вида экс-мастера-золотые-руки и экс-пьяницы, спешащего по улице Вязов в сюртуке и с Библией под мышкой. Джинни Стернс исправилась и приняла веру мужа, завсегдатаи «Маяка» загрустили. Если Кенни бывал с ней грубоват, как все прошлые годы, Джинни не возражала. Она чувствовала себя так, будто она святая Дева Мария, а Кенни – ангел, который явился к ней сообщить о том, что она избрана стать матерью новой надежды этого мира. Только очень, очень редко что-то внутри Кенни заставляло его задумываться, что же он делает, как священник, и что привело его на дорогу, по которой он теперь шел. Когда это случалось, Кенни пожимал плечами и отдавал все это в надежные руки Господа.
В начале зимы 1944 года Пейтон-Плейс в основном говорил только о Кенни Стернсе. Когда в город приехали два человека из Департамента Военно-морского флота и поинтересовались Лукасом Кроссом, который служил на флоте, а теперь исчез, это почти не привлекло внимания. Люди из Департамента и Бак Маккракен пришли к Селене и Джо Кроссам, задали несколько вопросов, но Селена и Джо сказали, что с тех пор, как в 1939 году Лукас Кросс уехал из Пейтон-Плейс, они его больше не видели. Люди из Департамента поспрашивали немного горожан, но никто не видел Лукаса и ничего о нем не слышал, они уехали, а город вернулся к разговорам о Кенни Стернсе, который был героем номер один.
