Текст книги "Пейтон-Плейс"

Автор книги: Грейс Металиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

– За «Замок Сэмюэля», – сказал он, – и пятьдесят две недели, потраченные на него. Если ты написала так же хорошо, как говорила сегодня вечером, можно считать – у нас бестселлер.

Смеллер, подумала она, вспоминая Дэвида Нойса, но не сказала этого вслух.

– Если тебе понравится, – сказала она, – меня не волнует, если от него откажутся все издатели Нью-Йорка.

– Не говори так, – сказал Бред, усаживаясь рядом с ней на диван. – Как ты думаешь, откуда у меня деньги на аренду офиса, если время от времени я не получаю бестселлер?

Последовала долгая пауза, в течение которой она отпила из бокала, поправила юбку и прикурила сигарету. Она сидела и, как и Бред, смотрела на огонь в камине, впервые ощутив дискомфорт в его присутствии.

– Не надо. Ты знаешь, – сказал Бред, и она так вздрогнула, что чуть не выронила стакан.

– Не надо что?

– Чувствовать себя неудобно. – Он встал, подошел к камину, поправил дрова и вернулся к ней. – Интересно, ты понимала, о чем говоришь, когда сегодня утром попросилась поехать со мной, или ты решила оставить эти размышления для меня?

– И какой же ты нашел ответ?

– Я решил, что юная леди, попросившись провести уикенд с мужчиной, либо хочет заняться сексом, либо дурачит саму себя. Я рад, что у тебя хватило ума выбрать в компаньоны меня. Ты, наверное, знаешь, что человек, который по возрасту годится тебе в отцы, не может причинить тебе никакого вреда.

– Дэвид Нойс не относится ко мне как к ребенку, – резко сказала Эллисон. – Недавно он сделал мне предложение. Я бы хотела, чтобы ты хотя бы сегодня вечером перестал употреблять слова «старый» и «молодой» так, будто это наши имена.

– Но я не могу, – сказал Бред. – Если сегодня вечером я буду говорить о нас как о людях одного возраста, за этим последует провокационная мысль.

– Может быть, я бы хотела спровоцировать тебя на определенные мысли. Несколько мыслей обо мне как о личности, а не о твоем клиенте.

– Не позволяй себе быть уязвленной, моя дорогая, – холодно сказал он. – Уязвленность часто заставляет женщину говорить то, о чем она потом искренне жалеет.

– Ну ину! – воскликнула Эллисон с излишне подчеркнутым удивлением. – Звоните в колокола, поднимайте флаги, закрывайте школы! Бредли Холмс сказал, что Эллисон Маккензи – женщина!

Он быстро подошел к ней, взял за локти и поставил на ноги. За секунду до того, как он ее поцеловал, у Эллисон мелькнула мысль о том, что хорошо, что она не надела туфли на каблуке. Он поцеловал ее, но не отпустил из рук.

– Почти, но не совсем, – сказал он.

– Что?

– Почти, но не совсем женщина, – сказал Бред. – Ты целуешься как ребенок.

Она видела свое отражение у него в глазах.

– А как это делать?

– Что?

– Целоваться как женщина.

– Приоткрой немного рот, – сказал он и снова поцеловал ее…

Бред был опытным, искусным мужчиной и занимался любовью как искусством. Он быстро провел с ней предварительный курс.

– Нет, – сказал он, когда Эллисон отвернулась и закрыла глаза. Он взял ее за подбородок и повернул в свою сторону. – Если ты будешь стыдиться, ничего хорошего не получится ни сейчас, ни потом. Скажи, что заставляет тебя отворачиваться, и я постараюсь объяснить тебе. Только не закрывай глаза, будто ты не должна смотреть на меня.

– Я никогда раньше ни перед кем не была голая.

– Не говори «голая», – сказал Бред. – Тут больше подходит слово «обнаженная», это слово гладкое, как твои бедра, – говорил он, лаская ее, – а «голаая» напоминает перевернутый камень, под которым ползают личинки. Итак, почему тебе стыдно быть обнаженной?

Она колебалась…

– Я боюсь не понравиться тебе, – наконец сказала Эллисон.

– Это не то, чего ты боишься.

– Что же это тогда?

– Ты боишься, что я плохо подумаю о тебе из-за того, что ты мне позволяешь взять тебя. Это нормальный женский страх, и если ты найдешь убедительную причину, этот страх покинет тебя. Странно, но женщинам всегда нужны оправдания. С мужчинами все гораздо проще.

– Как? – улыбаясь, спросила Эллисон.

– Мужчина говорит: «Вот прекрасное создание, с которым я хотел бы провести ночь». И идет к своей цели. Если он достигает ее, он прыгает в кровать, пока женщина не передумала и не стала требовать от него, чтобы он представил ей причины, по которым она это делает.

Селена заложила руки за голову:

– Значит, ты считаешь, что неженатые люди могут заниматься сексом?

– Я никогда не думал об этом, как о том, что нуждается в оправданиях. Это так, и людям нет нужды суетиться вокруг с извинениями или оправданиями. Ты поняла хоть слово из того, что я сказал?

– Да, думаю, да.

– Ну, тогда могу я на тебя посмотреть?

Она сжала кулаки, но не закрыла глаза и не отвернулась от него.

– Да, – сказала Эллисон.

– Ты действительно прекрасна, – сказал Бред, – у тебя длинные аристократические ноги и груди, как у статуи.

Она облегченно выдохнула, и сердце ее бешено заколотилось. Он поцеловал ее туда, где было видно, как пульсирует сердце, и мягко надавил на живот. Он целовал и ласкал ее, пока все ее тело не задрожало в его руках. Он целовал ее внутри бедер, и Эллисон начала стонать, но даже тогда Бред продолжал ласкать ее, пока она не начала волнообразно двигать бедрами. Она лежала, закинув руки за голову, и он прижимал ее к кровати, держал обеими руками за запястья.

– Не надо, – скомандовал он, когда она попыталась, почувствовав первую вспышку боли, отпрянуть от него. – Не отодвигайся от меня.

– Я не могу, – кричала она. – Я не могу.

– Нет, ты можешь, упрись ногами в матрас и приподними бедра. Помоги мне. Быстро!

Она до крови прикусила губу и вскрикнула от смешанного ощущения боли и удовольствия.

Потом они курили и разговаривали, он снова повернулся к ней.

– В первый раз для женщины никогда не получается так хорошо, как должно быть, – сказал Бред. – За тебя.

Он снова возбуждал ее словами, поцелуями, прикосновениями, и в этот раз она почувствовала радость удовлетворения без боли.

– Я думала, я умру, – сказала она ему после этого. – Это самое прекрасное чувство на свете.

В воскресенье утром она могла ходить обнаженной перед Бредом, она чувствовала, как он на нее смотрит, и не стыдилась. Она изгибалась, поднимала волосы над шеей, прижималась грудью к его лицу и радовалась его быстрой реакции на нее.

Так вот, как это бывает, думала она, – заниматься любовью с мужчиной.

Очень скоро, в воскресенье вечером, они возвращались в Нью-Йорк. Бред держал ее руку в своей, и Эллисон смеялась.

– Это будет ужасно, если я забеременею, – сказала она, а сама думала, что это будет совсем не ужасно, – потому что тогда мы должны будем пожениться и у меня совсем не будет времени на работу. Мы будем все время проводить в постели.

Бред отпустил ее руку.

– Мое дорогое дитя, – сказал он. – Я был чрезвычайно осторожен и предпринял все меры безопасности, чтобы не допустить этого. Я уже женат. Я думал, ты знаешь.

Эллисон ничего не почувствовала, она вся оцепенела, будто ее погрузили в лед.

– Нет, – сказала она обычным тоном. – Я не знала. У вас есть дети?

– Двое, – сказал Бред.

Она должна была почувствовать хоть что-то, но пустота внутри все вытесняла.

– Понимаю, – сказала Эллисон.

– Я удивлен, что ты не знаешь. Все знают. Дэвид Нойс знает об этом. Однажды он встретил в офисе мою жену.

– Он никогда мне об этом не говорил, – ровно сказала Эллисон.

– Ну, – сказал Бред с легким смешком, – Бернис не из тех, кто производит впечатление при первой встрече, – он остановил машину точно перед ее дверью. – Завтра я прочитаю роман. Будем надеяться, он так же хорош, как ты говоришь.

– Да, – сказала она, выходя из машины. – Нет, не выходи, Бред. Я найду дорогу. Спокойной ночи. Спокойной ночи, – повторила она, – и спасибо за чудесный уикенд.

Стив развлекалась со своим приятелем, когда в квартиру вошла Эллисон.

– Проваливай, – сказала ему Стив и, как только дверь за ним закрылась, спросила: – Что? Что случилось?

Эллисон поставила чемодан на пол.

– Бред женат, – сказала она таким же тоном, каким сообщила бы незнакомому человеку, что Бред брюнет.

Стив подошла к кофейному столику, взяла две сигареты, прикурила и одну протянула Эллисон.

– Ну, это ведь не трагедия, да? Я хочу сказать, ты ведь не влюблена в него и все прочее, Эллисон?

– Да?

– Я сказала, что ты ведь не влюблена в него или что-нибудь еще? Да?

– Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь говорил о его жене, – удивленно сказала Эллисон. – Разве не странно? Я даже не знала, что Бред женат, пока он не сказал мне об этом на обратном пути.

– Эллисон! Ответить мне! Я сказала, что ты ведь не влюблена в него или что-нибудь еще. Да?

– Я провела весь уикенд с ним в постели. Я не думаю, что женщина может знать Бреда и не влюбиться в него, или спать с ним и не знать, что любит его.

– О, Господи! – сказала Стив, села на край стула и расплакалась. – О, Эллисон, – всхлипывала она. – Что ты будешь делать?

– Делать? Я пойду спать.

Когда Стив на следующее утро заглянула в спальню подруги, она увидела, что Эллисон лежит на спине и смотрит в потолок.

– С тобой все в порядке? – взволнованно спросила Стив. – У меня встреча в девять, но я могу ее отменить, если я тебе нужна.

– Со мной все замечательно, – сказала Эллисон. Ей казалось, что ее всю обложили льдом.

– О, Эллисон. Что ты будешь теперь делать?

– Делать? – переспросила Эллисон тем же тоном, что и прошлым вечером. – Ну, я думаю, пойду прогуляюсь. Кажется, сегодня чудесный теплый день.

Она встала с кровати.

– Тебе лучше бежать, если встреча на девять.

– О, – сказала Стив. – Я забыла сказать тебе. В субботу звонила твоя мама. Я сказала, что ты уехала на уикенд в Бруклин, с подругой. Она сказала, что ничего серьезного, просто хотела сообщить тебе местные новости, которые, она думает, тебя заинтересуют. Я сказала, что передам тебе, чтобы ты позвонила, когда вернешься.

– Я перезвоню. Спасибо.

Она выпила три чашки кофе и выкурила четыре сигареты, но не поела и не перезвонила Констанс. Эллисон вышла из квартиры и ходила по городу все утро. К полудню она оказалась на Бродвее. Она была почти в пятидесяти футах от киоска, когда ее усталый мозг отреагировал на то, что она увидела. Она видела свернутую газету и написанный большими буквами заголовок, который что-то в ней пробудил. Там было написано Пейтон Плейс. Она прорвалась через толпу обратно к киоску.

– Вон ту газету.

– Десять центов.

Это была «Конкорд Монитор» четырехдневной давности.

«Отцеубийство в Пейтон-Плейс», – прочитала она.

Потом она взяла такси и попросила побыстрее отвезти ее домой.

Когда она вошла в квартиру, Стив сказала, что Бред звонил три раза.

Эллисон прошла мимо нее в спальню. Она вытащила свой чемодан из кладовки, куда его поставила прошлой ночью Стив.

– Я уезжаю домой, – сказала Эллисон.

Эллисон сидела и прислушивалась к тишине ночного Пейтон-Плейс. Она не уехала из Нью-Йорка, пока не позвонил Бред.

– Я прочитал книгу, – сказал он так, будто между ними ничего не произошло. – Ты можешь прийти ко мне в офис?

– Нет, я не могу, Бред, – ответила она, стараясь говорить так же, как он. – Я уезжаю домой.

Последовала долгая пауза.

– Послушай, Эллисон. Пожалуйста, не глупи. Приходи в офис, и мы поговорим.

– Что ты думаешь о книге, Бред?

Опять пауза.

– Чего-то не хватает, – наконец сказал он. – Она. Не живая и не реальная.

– Это нельзя исправить? – спросила Эллисон.

– Я этого не говорил, Эллисон. Просто я думаю, тебе лучше отложить ее на время. Ты молода. Некуда спешить. Напиши еще несколько рассказов для журналов, и, может быть, на следующий год ты снова сможешь попробовать.

– Ты имеешь в виду, что книга плохая. Да?

– Я этого не говорил.

– Ты можешь продать ее?

Бред опять замолчал.

– Нет, – сказал он, – Я не думаю, что смогу продать ее.

Эллисон встала и подошла к камину, она пошевелила бревно, – так, чтобы оно получше разгорелось, а потом вернулась в свою комнату. Она думала о Дэвиде Нойсе, о том, что он сказал о «Замке Сэмюэля». «Если ты сглупишь», – сказал он. Ну что ж, она сглупила, и книга оказалась плохой. Она подошла к маленькому столику и достала письма от Дэвида, которые она получала все это лето. Эллисон, улыбаясь, перечитывала их заново. Он наверняка слышал о ее книге от Стив Вэлейс, но не упоминал об этом в своих письмах. Он писал о том, как проходят его дни, как продвигается работа над книгой, описывал места, где он побывал, и людей, которых встречал. И в каждом письме просил Эллисон побыстрее возвращаться в Нью-Йорк.

«Я скучаю без тебя, – писал он, – без твоего острого язычка. Никто больше не называет меня «гениальным мальчиком» и мое эго страдает, с тех пор как ты уехала.

Сегодня я с отвращением вспоминал слова популярных песен. «Возьми меня», «Оставь меня», – какие утомительные вещи. «Ударь меня, так чтобы я упал, ударь меня в зубы. Опусти свой чудесный каблучок мне на переносицу. Ничего страшного. Я пойму». Можешь представить такого глупого парня? Я могу».

«О, Дэвид, – думала Эллисон, – я сделаю тебе больно, но я ничего не могу с этим поделать».

Она села за стол и написала ему письмо. Она писала, как писала бы рассказ. В деталях описала весь уикенд в Коннектикуте. И, только дописав последнее предложение, успокоилась.

«Мой позор в том, Дэвид, что я его не любила. И это самое худшее. Мне всегда нравилось думать о себе как о женщине, которой нужен секс только для выражения высшей степени любви. Но с Бредом было не так. Я думала, что смешивать любовь и секс глупо, но теперь я знаю, почему многие женщины так поступают. Потому что потом, когда не можешь вспомнить любовь, становится больно».

Больше она не получала писем от Дэвида и сама не писала ему. Но она даже не могла себе представить, как это – осторожничать в том, что говоришь перед Дэвидом. В конце октября она решила вернуться в Нью-Йорк и написала об этом Стив и Бредли Холмсу. Она смогла написать на конверте имя Бреда спокойной рукой со спокойным сердцем.

Однажды днем в конце октября Эллисон и Майк поднимались по склону холма, на котором стоял замок Сэмюэля Пейтона.

– Я никогда не была здесь раньше, – сказала Эллисон. – Может, поэтому у меня не получилось написать об этом. Когда-то давно я понимала, что писать о том, чего не знаешь, пустая трата времени.

– Ты собираешься попробовать еще раз? – спросил Майк. – Я имею в виду роман.

– Пока нет, – ответила Эллисон. – Думаю, опять вернусь к рассказам. Майк… – Она остановилась. – Майк, я бы хотела помириться с мамой.

– Хорошая идея, – спокойно сказал он. – Только не делай этого под влиянием минуты. Если это не серьезно, лучше не надо, ты причинишь ей еще большую боль, а я не вынесу этого.

– Я серьезно, – сказала Эллисон. – Я понимаю, как это бывает. Маме просто не повезло больше, чем другим.

Майк расхохотался.

– Я бы так не сказал. У нее есть ты, ведь так? Может, она счастливее других.

– Интересно, что бы сказал Пейтон-Плейс, если бы узнал о нас, – пробормотала Эллисон.

– Тебя слишком волнует Пейтон-Плейс, – сказал Майк. – Это просто город, Эллисон. У нас есть свои характеры, но они есть и в Нью-Йорке, и в любом другом городе.

– Я знаю, – сказала Эллисон. – Но я не могу заставить себя почувствовать это. Со мной так бывает. Я знаю, что это так, и все. Я даже могу написать о том, как я думаю, но я так не чувствую. Как любовь. Мой импресарио говорит, что я пишу очень правдоподобные любовные сцены, но Майк… – она посмотрела на него. – Майк, какая же разница между тем, что ты пишешь или читаешь, и жизнью.

– Главная разница в том, что писать или читать легче, чем жить, – сказал Майк. – Я думаю, это единственная настоящая разница.

Эллисон прислонилась к одной из стен, окружавших замок.

– А мне кажется, главная разница в том, что писать или читать не так больно. Когда я вернулась, я решила заняться первым и бросить последнее.

Майк улыбнулся.

– Но, с другой стороны, жизнь слишком коротка, чтобы не жить каждую минуту.

– И, кроме этого, у людей все равно нет выбора, – добавила Эллисон и рассмеялась. Впервые за все лето она смеялась просто так. – Дни становятся все короче и короче. Скоро стемнеет.

Констанс и Эллисон никогда не любили произносить сентиментальных фраз. Когда Констанс после ужина заметила, что с камина исчезла фотография в серебряной рамке, которая стояла там годами, она повернулась и с удивлением и надеждой посмотрела на дочь. Эллисон улыбнулась, улыбнулась и Констанс. Кроме Майка, никто ничего не сказал.

– Послушайте, – заметил он. – Здесь предполагалась большая сцена, как в Голливуде. Эллисон, ты должна была воскликнуть: «Мама»! – и расплакаться. Конни, ты должна была улыбнуться сквозь слезы и сказать, дрожащим голосом, конечно: «Дочка»! Потом вы обе должны были упасть друг другу в объятия и разрыдаться. Тихая музыка, экран гаснет. Господи, с какими же холодными рыбами я связался!

Эллисон с. Констанс рассмеялись, и Констанс сказала:

– Давайте откроем коньяк, который я припасла к Рождеству.

В эту ночь начались осенние дожди. Они продолжались почти две недели, а потом, проснувшись однажды утром, Эллисон, еще не встав с постели, поняла, что пришло «бабье лето».

– О, – воскликнула она, выглянув из окна. – Наконец-то ты здесь!

Она быстро оделась и, не завтракая направилась к «Концу дороги». Она поднялась по длинному склону на холме за Мемориальным парком. Все было как прежде. Она шла через лес своей легкой, грациозной походкой и наконец вышла на поляну. Там так же росли желтые голденроды, и те же, разукрашенные в яркие тона клены окружали ее со всех сторон. Эллисон сидела в своем секретном месте и думала, что, хотя это место не такой секрет для всех, как она раньше думала, все же то, что ее окружает, говорит ей секретные вещи. Она почувствовала уверенность в неизменности, которая так успокаивала ее в детстве, и дотронулась до головки голденрода.

«Я смотрел, как на Древе Вечности распускаются цветы жизни». Эллисон вспоминала Мэтью Свейна и еще много-много друзей, которые были частью Пейтон-Плейс. «Я слишком легко теряю чувство пропорции, – призналась себе Эллисон. – Я позволяю всему становиться слишком большим и важным. Только здесь я понимаю размеры вещей, которые касаются меня».

Эллисон посмотрела на яркое голубое небо «бабьего лета» и подумала, что оно похоже на перевернутую чашку. Это ее успокоило, как и раньше, но теперь Эллисон поняла, что не нуждается в успокоении. Когда она встала и снова пошла к «Концу дороги», солнце было уже в зените. Дойдя до указателя, она прикрыла глаза ладонью и посмотрела вниз, на игрушечную деревню, которой был Пейтон-Плейс.

«О, я люблю тебя, – воскликнула она про себя. – Я люблю всего тебя. Твою красоту, твою жестокость, твою доброту и злость. Теперь я знаю тебя, и ты меня больше не пугаешь. Может, завтра или когда-нибудь в следующий раз ты и испугаешь меня, но сейчас я не боюсь тебя и я люблю тебя. Сегодня ты просто город».

Она бежала вниз по холму навстречу городу, и ей казалось, деревья поют ей разными голосами: «До свидания, Эллисон! До свидания, Эллисон! До свидания, Эллисон!»

Она испытывала такой излишек энергии, что бежала до самой улицы Вязов. Констанс окликнула ее у дверей «Трифти Корнер»:

– Эллисон! Я ищу тебя по всему городу! У тебя гость. Молодой человек из Нью-Йорка. Говорит, его зовут Дэвид Нойс.

– Спасибо! – крикнула Эллисон и махнула рукой.

Она торопилась и, когда дошла до Буковой улицы, бегом пробежала весь квартал до своего дома.