Текст книги "Царь Дмитрий - самозванец "

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Не имея сил и решимости взять Москву, Самозванец продолжал разорять окрестные земли Русские. На север отправился большой отряд поляков под командой Сапеги и Лисовского. В него входили собственный полк Сапеги при 20 пушках, полк Бунавского, 100 конных, сотня пехоты голубой, 120 конных пятигорцев под командой Дзавалтовского, пана Мирского 100 конных, пана Колецкого 150 конных, две хоругви пехоты красной по 2 50, полк гусаров под двумя хоругвями, 250 конных, шесть тысяч русских ратников Лисовского, полк Яроша Стравинского, 300 конных копейщиков, полк Марка Валамовского, 700 конных, полк казаков, полк пана Микулинского, 700 конных копейщиков – в общей сложности более 25 тысяч человек. Им вдогонку Василий Шуйский послал 50-тысячную рать во главе с князем Иваном Шуйским. С ходу смяли прикрытие заднее и разделали под орех. Поляки едва успели хоругви свои в поле в порядке поставить, но русские так ударили, что правое крыло смяли, левое растоптали, все пушки забрали, один лишь Ян Сапега, раненный пулей в лицо, сражался в центре, как лев. Ударил раз, второй, на третий дрогнули русские ратники и побежали.

Перед поляками открылся путь на север, и сентября 23-го они встали на Клементьевском поле напротив Троице-Сер-гиевой Лавры. Монастырь был укреплен изрядно, вокруг шла стена каменная в полторы версты длиной, а высотой где в пять, а где и в десять саженей, в три яруса, для подошвенного, среднего и верхнего боя, да двенадцать башен, а на стенах девяносто пушек. Внутри тысяча стрельцов стояла под командой воевод славных, князя Григория Долгорукого и Алексея Голохвастова, к ним около тысячи монахов, да мужики посадские и деревенские, что в монастыре укрылись при известии о приближении поляков. С юга и запада монастырь был окружен прудами да болотами, а с востока – густым лесом. Много раз приступали поляки к монастырю, с октября 3-го шесть недель без перерыву палили из шестидесяти шести пушек, стараясь разрушить стены каменные, но вотще.

Тогда поляки перешли к тихому облежанию, Сапега же с Лисовским, взяв отряды большие, отправились дальше. В короткое время были заняты Углич, Кострома, Галич, Вологда, Суздаль, Владимир, Шуя, Кинешма, Белозерск, Переславль-За-лесский, Ярославль, жители которых не помышляли о сопротивлении и распахивали ворота городские. Один лишь Ростов, где сидел достославный митрополит Филарет, затворился, так что пришлось Сапеге устраивать форменный штурм города. Но пуще стен жители ростовские берегли главную свою святыню – митрополита Филарета, и, окруженные врагами со всех сторон, увлекли его в храм Успения и там заперлись, угрожая взорвать себя вместе с храмом. Но поляки обманом ворвались в храм, схватили Филарета, сорвали с него ризы святительские, клобук и епитрахиль, одели в рубище, в крестьянский армяк, татарскую меховую шапку да старые казацкие сапоги, бросили в телегу и отвезли в Тушино. Там Филарет за стойкость свою претерпел многие унижения, Самозванец угрозами старался заставить его принять посох патри-

Царь Димитрий – самозванец?

арцдш, и Филарет в конце концов согласился, уповая на то, что только так он сможет сдерживать нечестивцев и пробуждать совесть заблудших.

Василий Шуйский, потерявший большую часть войска и утративший веру в оставшихся, решил пригласить наемников европейских, памятуя, как те честно сражались в войске Бориса Годунова. Предложение встречное не заставило себя долго ждать, шведский король Карл, дядя короля Сигизмунда, похитивший у него корону шведскую, предложил Шуйскому свое войско в помощь, пять тысяч человек. Шуйский принял предложение, чему способствовала утрата Пскова, Ивангорода и Орешка, присягнувших Самозванцу. Для подписания договора Шуйский нарядил молодого воеводу князя Михаила Скопина-Шуйского, которому надлежало, получив в свое распоряжение рать иноземную, пробиться с ней в Москву, по возможности возвратив под власть царя Василия все города и земли, что попадутся им по дороге. Наказ дяди князь Скопин-Шуйский выполнил почти полностью и даже с блеском, но что за воинство вел он за собой! Среди пяти тысяч ратников, трех тысяч конных и двух тысяч пеших, которые обязался предоставить лукавый король Карл, оказалось совсем немного шведов, а все больше французов, англичан, шотландцев, голландцев. Число их быстро возросло, рассказывают, тысяч до пятнадцати, за счет разных искателей приключений и легкой наживы. Впоследствии большинство из них, убоявшись трудностей похода и не дождавшись обещанных денег, вернулись домой, так что уже на дальних подступах к Москве под знаменами Шуйского сражалось лишь несколько сотен истинных шведов во главе с Яковом Делагарди, сыном давнего и заклятого врага нашего.

[1609 г.]

Несколько месяцев сохранялось зыбкое равновесие, Самозванец не мог взять Москву, Шуйский не мог вернуть города утраченные, поляки вместе с воровскими казаками грабили земли Русские, князь Михаил Скопин-Шуйский собирал рать иноземную и медленно двигался к Москве. Держава рас-

кололась, и у каждого обломка была своя столица, свой царь и свой патриарх.

В Тушино везли возами меха и шелка, камни драгоценные и доспехи искусные, вцно и оружие, соль и пряности, гнали табуны лошадей и тучные стада, за все в Тушине платили щедро, и Самозванец с двором своим, и поляки, и казаки, которые счет деньгам не знают. Там же был большой торг вещами, награбленными в других городах. Москва же голодала, цена на пшеницу и рожь доходила до семи рублей за четверть, чего не бывало даже во времена царя Бориса Годунова, при неурожае трехлетием.

Впрочем, многие находили в соседстве двух столиц большое удобство. Воеводы, дьяки, даже и бояре постоянно ездили в Тушино, многие действительно переходили на службу к Самозванцу, другие же только обещали, брали жалованье вперед, усаживались за стол пиршественный, а проспавшись на следующее утро, спешили обратно ко двору царя Василия Шуйского. Они не винились за задуманное предательство, даже похвалялись тем жалованьем, которое им пообещал Самозванец, и требовали у Шуйского большего за сохранение верности. Было таких вельмож столь много, что для них особое название придумали – перелеты.

На смену боевым действиям пришли измены, интриги, заговоры. Бояре московские обманывали Шуйского изъявлениями преданности, сами же осматривались в поисках лучшего царя. Многие из них были согласны принять даже Самозванца, вступали с ним в переговоры тайные, требуя лишь удаления поляков и сохранения их власти и прежних обычаев. Другие мыслили лишь о свержении Шуйского. Попытокта-ких было предпринято несколько, самая громкая случилась февраля 17-го. Заговорщики во главе с князем Романом Гагариным и воеводой Григорием Сумбуловым, не мудрствуя лукаво, решили в точности повторить тот переворот, что в свое время сам Шуйский устроил. Собравшись числом около трех сотен, они кинули клич к народу московскому, призвали на Красную площадь к месту Лобному бояр, притащили силой патриарха Гермогена и предложили сему подобию Собора

низложить Шуйского. Народ встретил предложение угрюмым молчанием, бояре в негодовании удалились, один князь Василий Голицын, вероятно, заранее предупрежденный о перевороте, остался, лишь Гермоген кипятился, сильный духом, а более не терпевший насилия над собой, он, не сходя с места, проклял заговорщиков. Тогда те ворвались в Кремль и устремились к дворцу царскому, но Шуйский, извещенный о бунте, легко отбился. Заговорщики, видя свою неудачу, спокойно разошлись по домам, Гагарин с Сумбуловым в Тушино отъехали, и князь Василий Голицын, пожав плечами, отправился на свое подворье, а вечером... пировал с Шуйским.

То же происходило и в Тушинском стане. Уже в январе, не дождавшись обещанных денег, покинул Тушино воевода Юрий Мнишек, даже не благословив дочь на прощание, а по возвращении в Польшу громко объявил правду о втором Самозванце. Потом начали роптать и остальные поляки, они требовали решительного штурма Москвы и скорейшего окончания войны, чтобы они могли, наконец, насладиться результатами победы и заняться обживанием поместий, щедро пожалованных им Самозванцем. С каждым днем поведение поляков становилось все более наглым и непочтительным, князь Рожинский позволял себе тыкать государю и даже поднимать на него руку, а пан Тышкевич в присутствии многих шляхтичей назвал его обманщиком. Между собой поляки решили действовать по собственному разумению, не обращая более внимания на приказы Самозванца, самого же его окружили столь плотной опекой, что это больше походило на домашний арест.

Все изменилось осенью. Король Сигизмунд, возмущенный союзом Шуйского со шведами и ободренный легкостью, с которой самостийные польские отряды берут для Самозванца один русский город за другим, во главе своей армии ступил на Русскую Землю. Мнил он, что перед регулярной королевской армией города русские склонятся с еще большей готовностью, и, завидуя славе великого короля Батория, грезил превзойти его подвиги. Коварно нарушив мирный договор, заключенный с царем Василием Шуйским, король Сигизмунд

устремился к Смоленску. Город этот был заново отстроен и укреплен в правление Бориса Годунова. Стоящий на высоких холмах, он устремлялся еще выше куполами храмов своих и башнями крепости. Опоясывала его стена кирпичная толщиной в три сажени, а высотой в иных местах до семи. Тридцать восемь башен, круглых и квадратных, стояли твердынями неприступными, расстояние между ними было около двухсот саженей, а общая длина стены крепостной превышала семь верст. Воистину перл драгоценнейший в ожерелье городов русских! Вот только стояло там в то время всего пять тысяч стрельцов во главе с воеводой славным Иваном Михайловичем Шеиным, что в было в несколько раз меньше армии королевской. Несмотря на это, город не спешил распахнуть ворота перед королем польским, более полутора лет отбивая многочисленные приступы. Чего только не делал король Сигиз-мунд: рыл подкопы и взрывал стены, бросался на штурм, морил город голодом в осаде, писал прельстительные письма и жителям, и ратникам, и отдельно воеводе Шеину – крепость стояла неколебимо. На Руси шли битвы междоусобные, в Москве менялась власть, уж не было того, кому присягу приносили, – ратники стояли насмерть.

Более других вторжением армии короля Сигизмунда озаботились поляки, состоявшие на службе у Самозванца! Едва до Тушина дошла весть о походе короля, поляки созвали коло и нарядили послов к королю Сигизмунду с требованием отступиться от стен Смоленска и вернуться обратно в Польшу. Они опасались, что король похитит у них плоды их побед! Но военное счастье уже отвернулось и от поляков, и от Самозванца. Сапега все стоял под Троице-Сергиевой Лаврой, целый год отражавшей яростные приступы, а с севера уже приближался князь Михаил Скопин-Шуйский, который потрепал знатно отряд Сапеги и в конце сентября занял Александрову Слободу. Полки Самозванца, возглавляемые гетманом Рожинским, атаманом Заруцким, боярами-изменниками, пошли на решительный штурм Москвы, но воевода славный боярин Иван Никитич Романов приступ отбил и отогнал поляков за Ходынку, взяв семьсот пленных.

В этих обстоятельствах тушинские поляки согласились в декабре принять послов короля польского. Переговоры вел гетман Рожинский, даже не поставивший Самозванца в известность о прибытии послов. Не надеясь отговорить короля Сигизмунда от продолжения похода, гетман принялся торговаться, требовал два миллиона злотых за переход на сторону короля, сохранения пожалованных Самозванцем поместий, для видимости требовал и выделения Самозванцу с Мариной достойного их царского достоинства удела, Пскова с окрестными землями. Но Самозванец чутьем воровским понял, что сподвижники недавние готовы при необходимости выдать его королю польскому, и вот декабря 29-го Самозванец бежал из Тушина. Обстоятельства его побега темны, потому что в ту ночь никто более не покидал границ лагеря, позднее рассказывали, что он скрылся, спрятавшись под кучей мусора на крестьянских дровнях.

Исчезновение Самозванца вызвало волнения в Тушине. Сначала говорили о бегстве царя, затем о его ранении, потом и о гибели. Всю ночь не стихали крики в лагере, а на рассвете толпы поляков и казаков приступили к дворцу царскому с громкими призывами к Димитрию явить себя народу. Казалось, еще немного и они ворвутся во дворец, чтобы самим удостовериться в справедливости слухов. Пришлось Марине выйти на крыльцо и объявить, что государь отъехал, но скоро обратится к ним с воззванием. Пока же призвала всех успокоиться и разойтись по домам. Толпа отхлынула, но не успокоилась. Раздался крик, что царицу тоже держат в неведении, что царь пленен и содержится под стражей, указывали и на главного злодея, на гетмана войска, князя Рожинского. Пан Тышкевич, еще недавно обвинявший царя в обмане, теперь во главе своего отряда бросился на штурм подворья князя. Дело дошло до стрельбы, но в конце концов решили выслушать гетмана, тот вышел и поклялся, что царя нет в его доме, ни живого, ни мертвого. Последнее слово утвердило воинство в мысли, что царя уже нет в живых. Принялись искать тело, дотошно обыскивая весь лагерь. Не миновали даже обоза послов польских, перерыли все, разграбили, но тела не нашли.

[1610 г.]

Самозванец вскоре объявился, на этот раз в Калуге, где со времен атамана Болотникова не иссякал бунтарский дух. Там ему предоставили лучший дом, туда спешили с юга новые казацкие сотни, а с востока татарские. Грамоты Самозванца достигли и Тушина. В них он призывал отряды, кои считал верными, оставить немедля Тушино и двигаться к нему в Калугу. То были последние жалкие потуги самозванческой интриги, поляки уже не верили Самозванцу и вели переговоры с собственным королем, из русских же изменников откликнулись немногие, лишь неугомонный князь Григорий Шаховской да князь Дмитрий Трубецкой возглавили поредевший двор царский, а атаман Иван Заруцкий принял командование над казацкими ордами.

Марина Мнишек по-прежнему пребывала в Тушине в роли пленницы, негласной, но не безгласной. «Счастие меня оставило, но не лишило права властительного, утвержденного моим царским венчанием и двукратною присягой народу русскому» – так писала она королю польскому, отстаивая свои мифические права на престол. Оставив свое обычное высокомерие, попробовала Марина возмутить тушинских казаков, для этого ходила в платье русском, с распущенными по плечам волосами по лагерю, приветствовала атаманов по имени, как знакомых старых, и обращалась с речью пламенной к высыпавшим навстречу ей казакам. Говорила о том, что истинный царь Русский Димитрий Иванович ждет их к себе в Калугу, что не сомневается в их верности, надеется с их помощью и по благословенью Божьему покарать изменников и установить мир в державе Русской, а после этого одарит он верных своих казной богатой. Не добившись успеха и здесь, Марина, переодевшись простым ратником, февраля 11-го бежала из Тушина в сопровождении одного лишь слуги и служанки. Снаряженная гетманом Рожинским погоня вернулась ни с чем. Марина отправилась в Дмитров, где ее верный рыцарь пан Са-пега, отступившись от Троице-Сергиевой Лавры, отбивался от наседавшего на него князя Михаила Скопина-Шуйского. Воз-

можно, мыслила Марина укрепить дух Сапеги и склонить его продолжать борьбу на стороне Самозванца, не преуспев в этом, она отправилась в Калугу к своему названому мужу. Жители калужские и войско, там собравшееся, приветствовали ее с восторгом.

В Тушине же начались разброд и шатания. Знатные изменники русские первыми отправились под Смоленск на поклон к королю польскому, казаки и немногие поляки отправились в Калугу, русские ратники разбрелись кто куда, дольше всех, до первых чисел марта, держались поляки, но и они ушли. Уходя, гетман князь Рожинский приказал зажечь Тушино, деревянный город сгорел дотла. Отягощенные богатой добычей и многими пленниками, среди которых находился и благочестивый Филарет, поляки двинулись к Смоленску. Молодой воитель, князь Михаил Скопин-Шуйский громил всех подряд, освобождая город за городом, уезд за уездом. Его отряды даже устремились вслед уходящему войску Рожинского и настигли его под Волоком Ламским. Там, в Иосифовом монастыре, в драке пьяной с подчиненными нашел свой конец честолюбивый князь Рожинский. Потеряв своего командира, поляки бросились врассыпную, но их почти всех порубили ратники русские.

Марта 2-го войска русские торжественно вступили в Москву. Жители московские восторженно приветствовали князя Михаила Скопина-Шуйского, витязя доблестного, и митрополита Филарета, страдальца за Землю Русскую. Не то Шуйские! Царь Василий Шуйский уже ревновал к славе своего двоюродного племянника, брат же его, Дмитрий Шуйский, бывший наследником бездетного царя, видел в князе Михаиле соперника в борьбе на царский венец. И вот апреля 23-го на одном из пиров жена Дмитрия Шуйского Екатерина, дочь презренного Малюты Скуратова, поднесла князю Михаилу чашу свином, после чего тому стало нехорошо, едва он доехал до дому, как у него хлынула кровь из горла, из носа, из ушей, даже из глаз. Через два дня князя Скопина-Шуйского не стало.

Очевидное злодейство возмутило народ русский, и первым в Рязани возмутился Прокопий Ляпунов, открыто при-

звавший свести Василия Шуйского с престола. И поляки ободрились гибелью непобедимого воеводы русского, король Си-гизмунд, по-прежнему стоявший под Смоленском, повелел своему гетману Жолкевскому идти на Москву, для того дал ему из сил своих две тысячи всадников, тысячу пеших ратников и всех поляков, вернувшихся из Тушина. Под Займищем июня 23-го Жолкевский встретил трехкратную русскую рать во главе с князьями Дмитрием Шуйским и Андреем Голицыным и разбил ее, так что Дмитрий Шуйский сам-един пешком в Москву вернулся.

Уже Жолкевский топтал копытами своего коня пепелище Тушина, атаман Заруцкий, объединившийся с Сапегой, стоял под стягом Самозванца в Коломенском, а от Каширы приступали рязанцы во главе с Прокопием Ляпуновым. В обстоятельствах сих, видя силу необоримую, Василий Шуйский июля 17-го согласился по доброй воле сойти с престола и принять в удел Нижний Новгород, сложил он регалии царские к ногам князя Мстиславского и переехал с женой молодой из дворца царского на свое старое подворье. Но народ московский не удовлетворился этим, справедливо видя в Шуйских корень всех бед своих. На второй день Захар Ляпунов вместе с князьями Засекиным, Тюфякиным и Мерином-Волконским ворвались на подворье Шуйского, связали его и поволокли в Чудов монастырь, где его насильно постригли в монахи. То же и жену его юную Марию, братьев же, Дмитрия и Ивана, посадили под замок. Никто не поднял голос в защиту Шуйских, один лишь неистовый патриарх Гермоген не признал пострижения Василия Шуйского и упорно именовал иноком нечестивым князя Тюфякина, произносившего слова обета. Еще Гермоген, будучи местоблюстителем престола Русского в междуцарствие, призвал собрать немедленно Собор Земский и избрать нового царя, указывал и на самого достойного и законного претендента – юного Михаила, сына благочестивого Филарета, внука почитаемой в народе за святую Анастасии, первой супруги царя Иоанна Васильевича. Но бояре рассудили по-иному и, вспомнив планы свои давние, положили предложить венец царский королевичу Владиславу, сыну короля

Сигизмунда. Надеялись они так прекратить смуту, устранить войска польские с Земли Русской, лукаво говорили о том, что Владислав обладает наследственными правами и на польский престол, и на шведский, так что в будущем возможно объединение держав этих под рукой одного монарха, царя Русского. Пока же назначили совет по типу опекунского, чтобы не оставалась держава Русская без присмотра и опеки. Вошло в совет по обычаю древнему семь бояр: Федор Мстиславский, Иван Воротынский, Василий Голицын, Иван Романов, Федор Шереметев, Андрей Трубецкой и Борис Лыков.

Бояре начали переговоры с поляками во главе с гетманом Жолкевским, представлявшим короля Сигизмунда, и ровно через месяц после свержения Василия Шуйского, августа 17-го, подписали договор о возведении Владислава на Русский престол. На бумаге все выглядело хорошо: королевичу венчаться от патриарха по древнему обряду; Владиславу царю чтить святые храмы, иконы, мощи и все духовенство, церковных имений не отнимать, в духовные дела не вмешиваться; на Руси не быть ни латинским костелам, ни других вероисповеданий храмам, тех же русских, кто оставит веру православную ради латинской или иной ереси, казнить смертию; жидам не приезжать в Московское государство; не переменять древних обычаев, чиновникам и боярам быть одним русским; поместья и отчины неприкосновенны; Польше и Литве утвердить с державой Русскою вечный мир; жителей из одного государства в другое не переводить; торговле между обоими государствами быть свободной; королю немедленно вывести войско из всех городов русских, королевичу же иметь с собой не более пятисот поляков; всех пленных освободить без выкупа; дочери воеводы Сандомирского Марине Мнишек ехать в Польшу и впредь не именоваться царицей Московскою.

Подписав договор, Дума боярская поспешила присягнуть новому государю и привести к присяге всех именитых жителей московских, после чего бояре отправили великое посольство к королю Сигизмунду бить челом, чтобы отпустил он сына на царство. Во главе посольства поставили князя Василия Голицына, святители нарядили благочестивого Филарета, ко-

торый должен был совершить обряд крещения Владислава в веру православную. Филарет, единственный из всех открыто возражавший против приглашения иноземца на престол, был вынужден подчиниться решению Собора Священного.

Но договор так и остался на бумаге. Первой не подчинилась Марина, когда же ей с мужем названым предложили от имени короля Сигизмунда взять в удел в Польше Гродно или Самбор на выбор, ответила по своему обыкновению высокомерно и заносчиво: «Пусть король отдаст нам Краков, мы из милости пожалуем ему Варшаву!» Затем поляки нарушили договор: сентября 21-го, темной ночью их полки тихо, по-воровски вошли в Москву и заняли Кремль, Китай-город, Белый город и даже Новодевичий монастырь. Король же Сигизмунд не утвердил договор подписанный и вознамерился сам воссесть на престоле Русском. Видя неосуществимость и гибельность этого намерения, гетман Жолкевский попытался переубедить короля, для этого отправился из Москвы в ставку королевскую под Смоленск, взяв с собой в виде трофея инока Варлаама, бывшего царя Василия Шуйского, и братьев его, Дмитрия и Ивана, так лишний раз унизив державу Русскую.

Народ возмутился, и смута разгорелась с новой силой. Воспользовавшись случаем, Самозванец возгласил новый поход, из Калуги полетели грамоты с призывами сплотиться и изгнать всех иноземцев из державы Русской, пока же резать всех подряд, где ни попадутся. К такому призыву не остались равнодушны даже те города и земли, которые раньше хранили верность Василию Шуйскому. Суздаль, Владимир, Коломна, Нижний Новгород перешли на сторону Самозванца, то же и Казань, которая чутко уловила слова грамоты о том, что страны европейские нам чужды. Лишь один человек нашел в себе смелость сказать, что все это лишь еще один обман Самозванца, – Богдан Бельский, сидевший в Казани воеводою. Народ, скорый и лютый на расправу, низверг вечного правдолюбца с башни высокой и растерзал в клочки. ,

Уже собиралось ополчение, чтобы идти на Москву под флагом Самозванца, но декабря 11 -го Господь рукою князя ногайского Петра Урусова пресек земной путь Самозванца. Неиз-

вестно, что послужило тому причиной, обычная ссора или месть за обиду давнюю, известно лишь, что Самозванец отправился на охоту, но не со свитой своей, а с татарским отрядом Урусова, обратно же в Калугу привезли лишь обезглавленное тело, а убийцы бесследно растворились в степи. Марина, в последние месяцы редко являвшаяся народу, чтобы лишний раз не напоминать ему о своем иноземном происхождении, на этот раз вышла на крыльцо, но не пролила ни слезинки над обезображенным телом супруга названого. Движимая единственно честолюбием, она немедленно объявила, что беременна, немедленно и родила сына, которого казаки, искавшие только повод для продолжения смуты и грабежей, провозгласили царем Иваном Димитриевичем, все же прочие люди русские прозвали по отцу возможному Ворёнком.

[1611 г.]

Гибель Самозванца нисколько не повлияла на сбор ополчения русского. В начале марта двинулись к Москве из Калуги князь Дмитрий Трубецкой с детьми боярскими и стрельцами, а Иван Заруцкий с казаками, из Рязани Прокопий Ляпунов, из Владимира князь Литвинов-Мосальский, из Костромы князь Федор Волконский, из Ярославля Иван Волынский. В саму же Москву со многими верными людьми пробрался славный витязь князь Дмитрий Пожарский.

Поляки, сидевшие в Москве, удвоили осторожность, запретили всем русским носить сабли и даже ножи, обыскали все лавки и забрали у купцов топоры, выставленные на продажу, стали заворачивать от ворот Московских все возы с товарами, что крестьяне везли на торг. Но восстание, которое долго готовили, началось прежде времени и равно неожиданно для обеих сторон. Мелкая ссора на торгу между возчиками и польской стражей переросла в драку, привлеченные шумом, на площадь торговую устремились толпы жителей московских, в то же время наемники немецкие, не разобравшись, дружно выступили из Кремля и принялись избивать безоружных людей. В Белом городе ударили в набат, и вскоре к Китай-городу накатил новый вал жителей московских, на этот раз с

топорами, рогатинами, саблями, пищалями, даже пушки выволокли с Пушечного двора. Дело вышло нешуточное, командир поляков пан Гонсевский бросил в бой всех своих воинов, те рубились с отчаянной храбростью, но все же постепенно отступали под напором многократно превосходящих сил. В последней попытке спастись поляки подожгли дома вокруг Кремля, и вскоре ратникам русским противостояли уже не иноземцы, а сила несравненно более мощная – стена огненная. Они стали поспешно отходить прочь, дав полякам столь необходимую им передышку. На следующее утро поляки стали поджигать в разных местах Белый город и Замоскворечье, так вся Москва сгорела дотла. Все жители московские, от мала до велика, покинули город родной, брели по снегу последнему неведомо куда, не имея ни еды, ни одежды, оставив за спиной дома свои сожженные и надежду. Поляки, которые в Кремле отсиделись, теперь без боязни шастали по обезлюдевшим развалинам, вламывались в храмы каменные, устоявшие во время пожара, обдирали с икон священных оклады драгоценные, снимали со святых ризы позолоченные, ожерелья и вороты, украшенные каменьями и жемчугом, волокли серебряную утварь церковную, на местах подворий богатых разрывали ямы и погреба, где хозяева загодя схоронили все вещи ценные и припасы разные, выбрасывали с презрением еду, одежду, полотно, посуду оловянную да сосуды медные, себе же забирали лишь бархат, шелк, парчу, золото, серебро да камни драгоценные, тут же скидывали свои лохмотья грязные и окровавленные и облекались в одежды роскошные, а потом, отягощенные добычей великою, возвращались радостные в Кремль. А там принялись грабить храмы священные и дворцы царские. Летели в грязь иконы бесценные, икона же Владимирской Божией Матери была разрублена польской саблей.

Всего на одну неделю опоздало ополчение русское, марта 28-го первые дружины ступили на пепелище московское и обложили Кремль.

Король Сигизмунд по-прежнему стоял под Смоленском, без устали приступая к городу. Не гнушался и обманом, пытался угрозами и пытками заставить благочестивого Филарета

вступить со смолянами в переговоры и склонить их к сдаче, но Филарет с твердостью отказался, тогда Сигизмунд, презрев священную неприкосновенность посла, приказал заковать Филарета в железы и отвезти его в Польшу в темницу тесную.

Но силы оборонявшихся иссякали, на исходе двадцатого месяца осады, июня 3-го, полякам удалось проломить крепостную стену и ворваться в город. К этому времени из стотысячного населения из-за болезней и обстрелов непрестанных осталось не более пяти тысяч, но и они продолжали сражаться на улицах, женщины же, дети, старики немощные, числом в несколько сотен, затворились в соборе Пресвятой Богородицы. Когда поляки проникли и туда, то архиепископ Сергий дал знак взорвать собор вместе со всеми, там находившимися.

Поляки, сидевшие в осаде в Кремле Московском, с воодушевлением услышали весть о взятии Смоленска. Тем сильнее было разочарование, когда узнали они, что король армию распустил и отправится в Польшу праздновать триумф и отдыхать от трудов ратных. Помочь своим соплеменникам попытался Ян Сапега, с обозом продовольствия прорвался он в Кремль сквозь кордоны русские, то было его последнее деяние, внезапно заболев, он сентября 14-го скончался в Кремле, в доме Шуйского.

Но более всего полякам осажденным споспешествовало то, что не было в ополчении русском единства. Три избранных главных воеводы, князь Дмитрий Трубецкой, Прокопий Ляпунов и Иван Заруцкий, не столько сражались, сколько спорили о первенстве и о том, кто после их победы на престол Русский сядет. Особенно усердствовал Заруцкий, который, приобретя власть над Мариной, отстаивал мифические права ее сына. Пан Гонсевский из Кремля ловко разжигал огонь вражды междоусобной письмами подметными и добился того, что возмутившиеся казаки зарубили Прокопия Ляпунова.

Тогда из Кремля донесся громкий голос патриарха Гермогена, призвавшего собрать новое ополчение, вычистить из пределов Земли Русской не только иноземцев, но и всех смутьянов, и держава, изнемогшая от смуты, откликнулась на его призыв.

[1612 г.]

Поляки, пытаясь сломить дух Гермогена, заключили его в темницу, но и оттуда он продолжал обличать нечестивцев, тогда поляки уморили его голодом. Февраля 17-го Гермоген почил в Бозе и был торжественно похоронен в Чудовом монастыре. На смену ему выдвинулся боярин Иван Никитич Романов, который единственный из всех сидевших в Кремле бояр не склонился перед поляками. И помощником ему был юный Михаил Романов, достойный сын своего несгибаемого отца, митрополита Филарета, он ходил из дома в дом и укреплял дух кремлевских сидельцев, невольных пленников в земле своей.

Страдания же они претерпели великие! Уже осенью ощущалась нехватка еды, зимой же грянули морозы трескучие. Жгли, что под руку ни попадется, сначала заборы по досточкам размели, потом все деревья вырубили, затем пришел черед построек разных, под конец в ход пошла мебель, столы да лавки. По весне ели мышей и ворон, кошка стоила восемь золотых, собака – десять. Поляки же дошли до людоедства.