Текст книги "Царь Дмитрий - самозванец "

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Въезд Марины Мнишек в Москву превосходил пышно-

стью даже вступление самого Самозванца. На всем пути от Поклонной горы до Кремля, сдерживая толпу москвичей, плечом к плечу стояли двумя стенами двадцать тысяч стрельцов, одетых в новые краснее кафтаны с бердышами или пищалями в руках. Между ними двенадцать лошадей влекли большую, красную, с серебряными накладками карету с позолоченными колесами. В ней через большие окна, забранные тонкими стеклами, на фоне красного бархата московский люд мог рассмотреть свою будущую царицу, одетую во французское платье из белого атласа, осыпанное драгоценными камнями, с двадцативершковым воротником, черные же ее волосы были на иностранный манер взбиты и подняты вверх.

Народ безмолвствовал, смотря с ненавистью на влекшуюся за колесницей армию священников католических и с подозрением на две тысячи увешанных оружием шляхтичей, имевших в обозе еще и запасные пистоли, сабли и пики.

Едва ступили на Воскресенский мост, как в лицо ударил порывистый ветер и накрыл карету облаком песка и пыли, это повторное дурное предзнаменование убедило всех в недолговечности грядущего царствования и, единственное, вызвало радостные крики народа.

Поляки прибывшие вели себя заносчиво, как хозяева заняли лучшие дома в Москве, оскорбляли и поносили народ московский. То же и послы польские на приеме во дворце царском обращались к царю русскому как к вассалу, требовали исполнения щедрых обещаний, данных Самозванцем королю польскому, говорили открыто и об уступке некоторых земель Русских, и о совместной войне со Швецией, и о разрешении католикам заводить костелы на Руси. В грамоте же короля Сигизмунда, привезенной ими, отсутствовал царский титул Димитрия. Это вызвало возмущение бояр, а дьяк Власьев, говоривший всегда на приемах посольских от имени царя, гневно закричал послам: «Умаляя титулы наши, Сигизмунд польский оскорбляет не только меня, но и державу Русскую, и все православное христианство!» Но Самозванец, опасавшийся, что в отсутствие королевских послов его брак с Мариной мо-

жет быть объявлен незаконным, пошел на попятную и грамоту унизительную принял.

Оба венчания по настоянию Самозванца состоялись в один день, мая 8-го. Бояре, всегда ревностные в соблюдении обрядов древних, особенно же в чине венчания на царство, на этот раз не препятствовали Самозванцу в его сумасбродствах. Возможно, делали они это нарочно, чтобы еще больше возбудить народ против поляков. И поляки им в этом всячески содействовали – впервые в истории русской допущенные в храм православный, католики вели себя развязно, норовили водрузить шляпы на головы, во время обряда священного разговаривали громко, возмущаясь теснотой и духотой храма, смеялись над обычаями русскими или дремали, привалившись спинами к иконам.

Самозванец с Мариной, чтобы не раздражать лишний раз святителей и бояр и не вводить в соблазн простой народ, пытались следовать обычаям русским, но и тут не раз попадали впросак. Марина не умела носить русское и несколько раз чуть не упала под тяжестью платья, усаженного сверх меры драгоценными каменьями и жемчугом, в храме же Успения, подходя к иконам, она прикладывалась не к рукам святых, а к устам.

Неблагочиние венчаний Самозванец попытался искупить громкими и долгими увеселениями, шедшими одно за другим. Но и тут не обошлось без столкновений. Уже на первом пиру, состоявшемся на следующий день, послы польские потребовали, чтобы им было предоставлено место за столом царским, когда же бояре указали им, что это против нашего обычая, в гневе покинули залу пиршественную, за ними вскоре последовал и воевода Юрий Мнишек.

Желая загладить ссору, Самозванец на следующее утро пригласил всех поляков знатных на царскую охоту, где не преминул лихость свою показать, сам вскакивал в седло и бросался преследовать легконогую косулю, а под конец заколол кинжалом затравленного медведя. В ночь же после охоты Самозванец с Мариной устроили еще один пир, в польском стиле и в основном для поляков, из русских были только дьяк

Власьев да ближние бояре – Петр Басманов и князь Мосаль-ский. Пир с громкой музыкой и танцами непристойными продолжался до самого утра, к немалому возмущению всех жителей московских.

На следующий день Самозванец с нововенчанной царицей Мариной, вместе с двором своим и панами знатными наблюдали игры военные. Желая поразить поляков, Самозванец приказал снять все пушки со стен Кремля, Китай-города и Белого города и свезти их на поле под Котлами близ Москвы. Там же построили крепость деревянную для боя потешного. Несколько часов палили пушкари, состязаясь в скорости и точности, потом сошлись в бою две рати, и немцы-наемники при поддержке поляков-новобранцев победили наших стрельцов, предводительствуемых князьями Василием Голицыным и Дмитрием Шуйским. «Смотрите, как гвардия моя бояр бьет!» – вскричал Самозванец неосторожно, выдав замыслы свои. Когда же повелел он быть через три дня новым военным играм, на которые должны были явиться все бояре, те поняли, что дальше откладывать исполнение их замысла нельзя.

Все было готово, 38 тысяч дружинников боярских тайно проникли в Москву, лавки оружейные были заперты, так что поляки не могли купить в них ни пороху, ни оружия, двенадцать ворот московских были крепко замкнуты, так что никто не мог ни войти в город, ни выйти из него, всю ночь дьяки городские ходили по домам с приказом тайным, чтобы жители московские готовы были грудью встать на защиту державы и церкви и, вооруженные, ждали набата, в храмах же возвещалась забытая за последний год анафема Расстриге и Самозванцу.

Уже и поляки почувствовали опасность, Юрий Мнишек требовал от царя усилить охрану дворов польских, но Самозванец лишь смеялся легкомысленно: «До чего вы, ляхи, малодушны!» Но, снисходя к просьбе тестя, послал все же несколько сотен стрельцов в Китай-город, еще более уменьшив стражу кремлевскую, да по совету Басманова повелел не открывать поутру ворот Кремля.

Мая 17-го, в четвертом часу дня ударили колокола на Ильинской церкви, затем по всей Москве. По сигналу этому тыся-

чи людей, вооруженных самопалами, мечами, копьями, устремились к Кремлю, другие же бросились к подворьям поляков, окружили их плотным кольцом и завалили бревнами ворота, препятствуя выходу. Немцы-наемники выстроились в боевой порядок и под развернутыми знаменами двинулись было к Кремлю, но смекалистый народ московский завалил все улицы на их пути бревнами и рогатками, так что наемники были вынуждены свернуть знамена и отступить.

Предводительствовал восставшими князь Василий Шуйский. Для проникновения в Кремль он пошел на хитрость: выбрав двести самых храбрых детей боярских, он приблизился с ними к воротам Фроловским и, указывая стрельцам на возбужденную толпу, возгласил: «В Москве бунт! Необходимо известить и защитить государя!» Стражники, знавшие великого боярина, распахнули перед ним ворота. Восставшие ворвались в Кремль и устремились к новому дворцу царскому, князь Василий Шуйский, с саблей в одной воздетой руке и большим крестом в другой, ободрял их и указывал путь.

Самозванец, вставший по своему обыкновению поздно, заслышав шум, послал спавшего на пороге его спальни Петра Басманова узнать, в чем дело. Выйдя на крыльцо и увидев приближающихся заговорщиков, Басманов попытался убедить их одуматься и разойтись по домам, ручался за милость государя, многократно проверенную, говорил об ужасе бунта и безначалия, напомнил даже о данной ими присяге государю, но, сам в недавнем прошлом изменивший присяге, пал под ударами их кинжалов. Заговорщики ворвались во дворец царский, еще двадцать немецких охранников старались честно исполнить свой долг и защитить государя, но все полегли под напором русских ратников. Тут появился Самозванец в одной рубашке ночной и с саблей в руках, крикнул громко: «Я вам не царь Федор! Меня голыми руками не возьмешь!» – и выскочил в окно.

Упал неловко, едва поднялся и, приволакивая правую ногу и поддерживая левой рукой правую, запрыгал к стрельцам, стоявшим неподалеку на посту и без приказа не смевшим двинуться с места. Стрельцы подхватили царя и понесли прочь от

дворца, но заговорщики догнали их и вынудили остановиться у полуразрушенного дворца Бориса Годунова. Самозванец, как и Басманов незадолго до этого, пытался уговорить заговорщиков, поминал о присяге, соблазнял обещаниями наград и жалования, но, видя их твердость, сменил тон, стал требовать свидания с матерью, потом дозволения переговорить с народом с Лобного места, а потом покаялся в самозванстве и лишь молил сохранить ему жизнь. Тут стрельцы отступились от него, Иван Воейков и Григорий Валуев разрядили в лицо царя свои пищали, за ними налетели другие заговорщики и стали сечь бездыханное тело саблями.

Тело Самозванца зацепили веревками и повлекли к Вознесенскому монастырю. Инокиня Марфа, выйдя им навстречу, сказала твердо: «Этот, конечно, не мой сын!» – тем самым развеяв последние сомнения.

Между тем люди московские все решительнее приступали к подворьям поляков, ломали ворота, врывались в дома и, вымещая обиды долгие, убивали всех, встречавших их с оружием в руках. На стороне поляков были опыт и умение, тем не менее тысяча их полегла в неравной схватке. Убили попавших под горячую руку музыкантов Самозванца, растерзали аббата Помацкого, которого застали за исправлением обедни, разорили дома иезуитов. Наемников-немцев же не тронули как людей приказных. Желая прекратить кровопролитие и предотвратить перерастание восстания в бунт, бояре скакали из улицы в улицу, объявляли, что главная цель достигнута – тиран низвергнут, призывали народ успокоиться и приказывали разойтись по домам, все было послушно исполнено. Не прошло и восьми часов с удара набата, как бунт был укрощен.

Лишь на Красной площади собралось тысяч до пяти народу. К ним обратился торжествующий Василий Шуйский. Объявил о гибели царя во время схватки во дворце, а также о том, что перед смертью Расстрига покаялся в своем самозванстве. В доказательство приволокли обезображенное тело, положили на помост у Лобного места, для вящего унижения напялили на голову машкару, приготовленную для несостоявшегося праздника дворцового, в прорезь для рта вставили дудку скоморошью. В ногах же положили другое тело, боярина Басманова, тоже донага раздетое. Жители московские забросали тела нечистотами, а потом разошлись по домам, ликуя и славя бояр.

Оставалась еще царица нововенчанная Марина. В ту ночь ночевала она в палатах царских и при приближении заговорщиков поспешила укрыться на своей половине. Заговорщики искали ее и рвались во внутренние покои, шляхтичи из свиты Марины препятствовали им, последним, на пороге ее спальни, пал пан Осмольский. Рассказывают, что заносчивая царица спряталась под юбками пани Казановской и хоронилась там до прибытия князя Дмитрия Шуйского, остановившего насилие.

Марине объявили о смерти ее царственного супруга и о его самозванстве и заставили выдать все богатые подарки Самозванца, незаконно ею полученные. Марина же, пребывая в помутнении рассудка от потери короны, имущества и мужа, молила лишь вернуть ей любимого арапчонка, бывшего игрушкой в руках поймавших его стрельцов. Просьбу уважили, после чего бояре, наказав Марине никого не принимать и писем не писать, покинули дворец уже бывшей царицы, выставив у дверей крепкую стражу. Тоже произошло и в доме воеводы Юрия Мнишека. А еще бояре свели с престола патриаршего Игнатия, еретика и ставленника Самозванца.

Изнемогши от напряжения великого, люди весь вечер, ночь и день следующий провели в домах своих, не думая ни о празднествах, ни о молитвах, так что даже все храмы были закрыты. Лишь Дума боярская, в которой первенствовал Иван Никитич Романов, да синклит священный, предводительствуемый митрополитом ростовским и ярославским Филаретом, заседали беспрерывно, стремясь не допустить губительного для державы безвластия. Постановили созвать Священный Собор для избрания патриарха, который будет руководить страной в междуцарствие, до прибытия представителей земель Русских на Собор Земский, коий и изберет царя. Решение это постановили объявить народу московскому на следующий день, мая 19-го, на празднике святого великого князя Димитрия Донского.

Но не так мыслил князь Василий Шуйский вместе с ближними своими, не для того они долгие месяцы ковали заговор, чтобы отдать плоды победы в руки бояр. В день назначенный на Красную площадь явились клевреты Шуйских, преимущественно купеческого звания, числом около трех-четырех сотен, и когда бояре, вышедшие вместе со святителями, всем двором царским и дьяками, объявили о своем решении, принялись кричать громко: «Царь важнее патриарха! Да здравствует царь Василий Иванович!» За ними слаженно заголосили ближние Шуйским бояре и князья, и даже некоторые святые отцы. Так князь Василий Шуйский был провозглашен великим князем и царем Всея Руси.

Первым делом Василий Шуйский расправился с противником своим, приказал сжечь тело Самозванца, зарядить пеплом пушку и выстрелить в сторону Польши, откуда тот пришел на Русскую Землю. Через неделю, мая 27-го, к новоизбранному царю пригласили послов польских и в их лице обвинили короля Сигизмунда в нарушении мирного договора между нашими державами, подтвержденного крестным целованием, в помощи безвестному бродяге деньгами и войском, в бесчинствах в землях Русских и в Москве, в умысле на убийство всех бояр русских, в покушении на истинную православную Церковь, в желании разорить все святые обители, выгнав оттуда иноков и женив их на инокинях. Послы пробовали поначалу возмущаться, потом оправдываться, под конец даже напоминали о неких тайных договоренностях и своей помощи в день переворота, тут Василий Шуйский их резко прервал, приказал препроводить на выделенное им подворье и посадить под крепкий арест. Не довольствуясь этим оскорблением, нанесенным королю Сигизмунду, Шуйский повелел задержать в заложниках до окончания переговоров с королем польским всех знатных панов, которых разослали по разным городам русским. Простых же шляхтичей, запертых на своих дворах с самого дня переворота, Шуйский приказал, лишив всего имущества, под конвоем доставить до границы.

–^ЦчЬКй?

Василий Шуйский с Думой боярской постановили также выслать бывшую царицу Марину вместе с отцом и всем ее двором в Ярославль. О вдовьем уделе даже не говорили, один лишь воевода Мнишек продолжал обходиться с Мариной как с законной государыней, воздавая ей в дороге и в ссылке подобающие почести. Марина же являла обычное свое высокомерие, скорбя лишь о потере венца царского.

Ближние Самозванца были подвергнуты опале, но никто не был казнен смертию или заключен в темницу. У Михаила Нагого отобрали титул Великого Конюшего, князя Рубца-Мо-сальского отправили воеводою в Корелу, дьяка Афанасия Власьева – наместником в Уфу, Михайлу Салтыкова – в Иван-город, а князя Григория Шаховского – в Путивль.

Другие соучастники Самозванца бежали из Москвы, главные из них Михаил Молчанов и печатник Богдан Сутупов, захвативший с собой печать государственную. Иные же остались в Москве, распространяли слухи о чудесном спасении Самозванца, не прошло и недели, как слухи были подкреплены подметными письмами, которые по ночам приколачивали к воротам боярских домов. Письма были составлены от имени Самозванца. Возбужденный письмами и тайными лазутчиками народ уже на восьмой день после переворота приступил к Кремлю и стал громко требовать у бояр ответа, почему убит государь. Еще через неделю появились новые подметные письма с якобы указом Самозванца, в котором тот отдавал дворы изменников-бояр своим верным москвичам. Бунт удалось потушить только подоспевшим стрельцам.

Июня 1-го состоялось венчание на царство. Шуйский так спешил, что не дождался ни Собора Земского, ни избрания патриарха, поэтому венец царский возложил на него митрополит новагородский Василий, это породило споры долгие о законности венчания. Другим отклонением от древнего чина венчания была присяга, принесенная Шуйским в храме Успения. Клялся он не казнить смертию никого без суда боярского, истинного и законного; преступников не лишать имения, но оставлять его в наследие женам и детям невинным; в изветах требовать прямых явных улик с очей на очи и наказывать кле-

ветников тем же, чему они подвергали винимых ими несправедливо, и многое другое, и в том крест целовал.

После венчания Василий Шуйский отправил своего посла в Польшу с извещением о последних московских событиях и своем воцарении, а также для переговоров о судьбе всех польских заложников. Князь Волконский ехал от Москвы до Кракова четыре месяца, в каждом местечке и городке путь посольскому поезду преграждали толпы разъяренных людей, послов бесчестили и ругали, а потом принимались забрасывать грязью, отбросами и всякими нечистотами.

В разные же земли и города русские что ни день летели грамоты царские да боярские. Вновь повторяли историю давнюю о Гришке Отрепьеве, уснастив ее новыми выявленными подробностями. Ссылались на свидетельства царицы-инокини Марфы, на рукописный извет старца Варлаама, который бежал с Расстригой в Литву и вернулся в Москву в свите Мнишека, на допросы секретарей Самозванца, братьев Бучин-ских, которые представили переписку царя с папой римским о введении на Руси латинской веры, на запись, данную Юрию Мнишеку, о пожаловании ему Смоленска и Земли Северской, а Марине Пскова и Новагорода. В грамотах тех Василий Шуйский именовался спасителем Церкви и державы, род его превозносился выше всех других родов русских и возводился к кесарям римским. Избрание Шуйского на царство представ^ лялось как единодушное решение Земского Собора, состоявшего из посланцев всех земель Русских, венчал же Шуйского на царство Патриарх Всея Руси.

История избрания патриарха такова. Удалив обманом из Москвы кандидата бесспорного, митрополита ростовского и ярославского Филарета, Шуйский предложил Собору Священному архиепископа казанского Гермогена, его и избрали, воздавая за страдания, что претерпел он от Самозванца.

Желая лишний раз утвердить народ русский в самозванстве свергнутого царя, Василий Шуйский повелел перенести в Москву из Углича тело убиенного царевича Димитрия. Вскрыли могилу заброшенную, никем не посещаемую и спасенную от разорения в правление Самозванца лишь заступничеством

инокини Марфы, в ней обнаружили тело отрока, почти не поврежденное тлением, таким, каким было оно найдено после убиения злодейского, с платком в левой руке и орехами в правой. Июня 3-го доставили в Москву раку с мощами, прикасаясь к которым, исцелились многие недужные. Посему постановили не предавать останки земле, а установили на помосте особом в храме Михаила Архангела и воззвали к святителям о причислении царевича к сонму святых Земли Русской.

Действо сие успокоило на время Москву, на окраинах же разразился бунт. Едва князь Григорий Шаховской прибыл к месту назначения в Путивль, так сразу объявил жителям, что изменники-бояре умертвили вместо царя законного какого-то стрельца безвестного, сам же Димитрий жив и скрывается до времени, ожидая помощи от верных ему подданных. Путивль возмутился, вскоре к нему присоединились Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, Моравск, Белгород, Борисов, Оскол, Кромы, Ливны, Елец, весь юг и запад почти без изъятия. В другие города русские полетели грамоты, написанные от имени царя свергнутого, на которых красовалась большая красная печать государственная, украденная Богданом Суту-повым, также прибывшим в Путивль. Другой же изменник, Михаил Молчанов, скрылся в Самбор и там некоторое время выдавал себя за Димитрия, чудесно спасшегося, став самозванцем Самозванца.

В Путивль стекались тысячи казаков и беглых холопов, вскоре рать воровская, оснастившись знатно припасами воинскими, собранными около Ельца, двинулась к Москве. Предводительствовал ратью безродный Ивашка Болотников, холоп князя Телятевского, взятый в молодые годы в плен татарами, проданный в неволю туркам, выкупленный немцами в Царьграде, служивший венецианцам, вернувшийся на польскую украйну и, обольщенный Михаилом Молчановым, приставший к бунтовщикам. В земле Рязанской восстал Прокопий Ляпунов с братьями и соединился с Болотниковым. Орел, Мценск, Тула, Калуга и Кашира широко распахнули ворота перед новой ратью Самозванца, Вязьма, Ржев, Дорогобуж недолго сопротивлялись. Царь Василий Шуйский выслал против

них тридцатитысячное войско во главе с воеводами главными, князьями Федором Мстиславским и Дмитрием Шуйским, но они были нещадно биты у села Троицкого, что всего в пятидесяти верстах от Москвы, и с позором бежали.

Полностью повторялась история первого пришествия Самозванца, все вспоминали несчастную судьбу Бориса Годунова. Вспомнил о ней и Василий Шуйский. Повелел он достойно захоронить останки царя Бориса и убиенных по приказу Самозванца царя Федора и царицы Марии, надеясь торжественной церемонией подвигнуть людей русских на всеобщее примирение. Тесный Варсонофьевский монастырь с трудом вместил двор царский и высших святителей, в окрестных же улицах волновалось море народное. Открыли могилы, скромные гробы, не вскрывая, переместили в роскошные, раку с останками Бориса несли двенадцать монахов, ибо он скончался иноком, под гроб же с останками несчастного царя Федора подставил плечо сам Василий Шуйский вместе с другими боярами первейшими. Следом, стеная и проклиная Самозванца, влачилась несчастная царевна Ксения. Останки царские были доставлены в Троице-Сергиеву Лавру и там торжественно захоронены близ храма Успения Пресвятой Богородицы.

В начале октября рать воровская подошла к Москве и встала в селе Коломенском. В Москву были отправлены грамоты, в которых всем людям московским объявлялось, что царь Василий Шуйский низложен, Димитрий вновь на престоле и требует их новой присяги, что война кончилась и наступает царство милосердия. Народ московский посулам равно щедрым и лживым не поверил и, опасаясь неистовства казаков, изготовился к осаде. Прокопий же Ляпунов внял увещеваниям тайным Василия Шуйского и, не желая более быть союзником разбойников и бунтовщиков, перешел со своими рязанцами в стан царский, за что получил чин думного дворянина. Болотников еще несколько раз приступал безуспешно к Москве, но декабря 2-го полки царские под водительством боярина Ивана Никитича Романова и юного князя Михаила Скопина-Шуйского выступили за ворота Московские и в чистом поле в сече жестокой разгромили бунтовщиков. Болотников с не-

многими сотоварищами бежал в Калугу, прочих же, числом в несколько тысяч, поймали и по приговору Думы боярской утопили в Москве-реке как злодеев неисправимых. А боярин Иван Никитич Романов неудержимо стремился вперед, на реке Вырке разбил большой отряд бунтовщиков во главе с князем Мосальским, спешившим на выручку Ивашки Болотнико-вого, и декабря 30-го обложил бунтовщиков в Калуге. За доблесть великую боярин Иван Никитич получил от царя медаль золотую.

[1607 г.]

Воевода князь Федор Мстиславский и другие, сменившие боярина Романова, были менее удачливы. Болотников сделал вылазку из Калуги, разбил войско царское, захватив обоз и пушки, пятнадцать же тысяч ратников царских, изменив присяге, перешли на сторону бунтовщиков. Болотников укрепился в Туле, ожидая подхода новых орд казацких, которые вел к нему князь Григорий Шаховской, и громко призывая Самозванца возглавить, наконец, поход, – он еще верил в сказку о чудесном спасении царя! Но Самозванец не мог возродиться из пепла, а зачинщики бунта не сумели найти никого, сколь-нибудь похожего. Поэтому вспомнили о другом самозванце, Петре-Илейке, призвали его в Путивль, объявили истинным сыном святого царя Федора и племянником Димитрия, выставили его как знамя, повлекли за собой в Тулу.

Тут Василий Шуйский сделал то, чего не рискнул сделать в свое время Борис Годунов, препоясался мечом, сел на коня и мая 21 -го во главе рати двинулся на бунтовщиков. Июня 30-го обложили Тулу и октября 10-го с Божьей помощью ее взяли. Болотникова в цепях отправили в Каргополь и там тайно утопили, а самозваного царевича повесили в Москве на воротах Серпуховской заставы в назидание другим самозванцам.

Но самозванцы не переводились и появлялись в самых разных городах русских, царевичи Иван, опять же Петр, Федор, Семен, Василий, Гаврила, Август, Ерофей, Клементий, Савелий, Мартын, несть им числа. Не дремали и поляки, которые ждали лишь повода вмешаться в дела русские и отомстить за понесенные в Москве обиды, а для того без устали искали в пределах своих нового самозванца. Наконец, некоему пану Меховецкому, приятелю первого Самозванца, бывшему с ним вместе в Москве, удалось встретить в Пропойске одного бродягу, похожего немного лицом и фигурой на Самозванца. Имени его не сохранила история, был он, как многие рассказывают, жидовин и жил из милости в доме православного священника, уча грамоте его малолетних детей. Сговорившись с Меховецким, назвался он сначала Димитрием Нагим, бедным сыном боярским из-под Путивля, сказал, что участвовал в походе московского царевича, в Литве же спасается от мести боярской. Когда же приставы литовские приступили к нему, с показной неохотой открылся в своем царском происхождении.

Случилось это августа 1 -го, а уже через месяц вокруг нового Самозванца собралась рать немалая. Поляки являлись не поодиночке, а сразу сотнями, каждая со своим командиром, среди которых выделялись паны Лисовский и Тышкевич. Прибыли и знатные вельможи, Адам Вишневецкий с двумя тысячами ратников, князь Роман Рожинский с четырьмя тысячами всадников. Последний вступил в спор за первенство с паном Меховецким и, зарезав его, провозгласил себя гетманом войска польского. Полки царские еще штурмовали Тулу, когда поляки во главе с Самозванцем вступили на Землю Русскую.

Многие из русских служили прежнему Самозванцу и знали его в лицо, тем не менее они приветствовали-Самозванца нового, желая продолжения смуты и грабежей. Простые же жители городов русских заблуждались невольно, сбитые с толку пышными царскими одеждами Самозванца и его молодцеватой посадкой в седле. Во всем остальном второй Самозванец разительно отличался от первого, был свиреп, груб, корыстолюбив, склонен к неумеренному питию и непристрастен к делу военному, был неумен, хотя и знал твердо Священное Писание и говорил свободно по-русски и по-польски, памятуя ошибки первого Самозванца, являл показную набожность, приверженность православным обрядам и русским обычаям, при этом читал талмуд и похвалялся тайным знани-

^ЦЧ£Й2Й? -

ем. Цомня судьбу своего предшественника и не обладая его смелостью, был подозрителен и осторожен, никогда не ложился спать дважды в одном месте, бродил переодевшись по лагерю, прячась в тени у костров, слушал, что русские ратники меж собой говорят, или к палаткам ляхов подкрадывался и тоже слушал.

[1608 г.]

Самозванец зимовал в Орле, умножая свои силы, и по весне двинулся к Москве. Апреля 13-го под Волховом он встретил семидесятитысячную царскую рать под водительством князя Дмитрия Шуйского и разбил ее наголову. Боярин Иван Никитич Романов, собрав остатки войска, встал на Ходынском поле под Москвой, бился упорно, спася столицу от казавшегося неминуемым падения.

Самозванец отошел и июня 1 -го встал у села Тушина, в излучине рек Москвы и Сходни, где дорогу водную пересекал тракт на Смоленск. Вскоре временный стан превратился в подобие города. Наверху стоял большой дом, украшенный высоким коньком, резными столбами и наличниками, гордо именуемый дворцом царским. Чуть пониже стояло два ряда таких же новых изб, заметно меньших. Вторая улица была вплотную заставлена добротными просторными шатрами поляков. Следующий ряд шатров был попроще, а еще ниже стояли обычные шалаши да навесы для лошадей. В самом же низу, на берегу Москвы-реки, раскинулся торг, который занимал место не меньше всего лагеря. На торгу имелось несколько площадей, соединенных достаточно широкими улицами, плотно заставленными новыми деревянным постройками, лавками купеческими и кабаками. Бунтовщики именовали Тушино своей столицей, по нему же второго Самозванца для отличия от первого прозвали Тушинским вором.

Желая удалить от Самозванца самую многочисленную и опасную часть его войска, Василий Шуйский призвал к себе послов короля Сигизмунда, которые прибыли для переговоров о судьбе польских заложников и несколько месяцев обретались в Москве без дела. Он поспешил заключить с ним мир-

ный договор, по которому, в частности, король Сигизмунд должен был приказать всем своим подданным, без его ведома и разрешения поступившим на службу к Самозванцу, немедленно вернуться домой, а Шуйский обязался освободить всех ляхов, включая Марину, воеводу Мнишека и послов польских, и дать им все необходимое для безопасного путешествия до границы. Еще этим договором предписывалось воеводе Мнишеку не называть нового обманщика своим зятем и не выдавать за него свою дочь, Марине же запрещалось именоваться и писаться царицей Московскою.

Для сопровождения поляков в Ярославль был прислан многочисленный отряд под командой князя Долгорукого. У Белой медленно двигавшийся поезд был взят в клещи отрядами панов Валавского и Зборовского. Марине и Юрию Мнишеку вручили послания Самозванца, который звал их разделить с ним бремя и радости власти. Мнишеки ни минуты не сомневались и отправились в Тушино, остальные же ляхи, истомившиеся в плену, в сопровождении отряда князя Долгорукого свободно продолжили путь к границе.

Так Василий Шуйский честно исполнил свою часть договора с поляками, король же Сигизмунд не захотел или не смог исполнить свою. Он издал указ соответствующий, но ни один из шляхтичей не вернулся на родину. Более того, в Тушино продолжали притекать сонмы поляков, самым знаменитым из них был Ян-Петр Сапега, староста Усвятский, двоюродный племянник великого гетмана литовского, который привел с собой семь тысяч всадников.

Самозванец приобрел, пусть и с осложнениями, еще одно оружие, стоившее целого полка, – честолюбивую и деятельную Марину. Встречу второго Самозванца с его мифической супругой под самым Тушином, в одной версте, постарались обставить так же, как встречу первого Самозванца с матерью: скачка галопом навстречу приближающейся карете, прилюдные объятия на дороге, затем долгая беседа в раскинутом на холме шатре. Нарушила церемонию Марина, узрев отталкивающую внешность того, кто именовал себя ее супругом, она поспешила удалиться в ближайший Саввино-Сторожевский монастырь в Звенигороде. Но тщеславие вкупе с настойчивыми уговорами отца, которому Самозванец обещал новую владетельную грамоту на Смоленск и триста тысяч рублей в придачу, сделали свое дело, Марина дала согласие признать Самозванца своим чудесно спасшимся венценосным супругом и разделить с ним трон, но без исполнения прочих обязанностей супружеских. После тайного венчания по католическому обряду через пять дней, сентября 1 -го, состоялся торжественный въезд Марины в ее новую столицу, все, как в предыдущий раз: открытая золотая карета, грохот пушек, войска, стоящие вдоль дороги и приветствующие радостными криками свою царицу, блеск доспехов и драгоценных камней, щедро усыпающих одежду и оружие, кавалькада из самых знатных польских панов, бояре, склоняющиеся в низком поклоне. Только все было воровским, и царь, и столица, и бояре, и драгоценности! На этот раз Марина лицедействовала весьма искусно, вызвав умиление поляков своей цветущей красотой и показной нежностью к новообретенному супругу. Ее же поспешный отъезд в монастырь после первой встречи был представлен как богомолье, это благочестие притворное было благосклонно принято русскими ратниками.