Текст книги "Царь Дмитрий - самозванец "

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

лишь глава совета опекунского князь Иван Мстиславский да боярин Василий Михайлович Захарьин, заведовавший Разбойным приказом.

Едва справили девятины по Анастасии, как Иоанн объявил о своем намерении вступить во второй брак, с сестрой короля польского Екатериной. Послы русские отправились в Краков, царь же предался пирам, до которых ранее был не большой охотник. Ежедневно вымышлялись там новые потехи, игрища, пляски сатанинские, девки непотребные сами на колени мужчинам прыгали и в губы их целовали, трезвость же считалась главным пороком. Тогда же начали твориться дела кровавые. Как-то раз князь Дмитрий Оболенский, не выдержав вида длинноволосых и безбородых друзей царя, бросил им упрек в грехе содомском. Федор Басманов немедленно донес об этом Иоанну. Тем же вечером Оболенского в погреб заманили и за слова его дерзкие задушили. Или вот второй случай. На пирах тех устраивались игрища непристойные – пляски сатанинские. И ладно бы скоморохов приглашали, хотя и это было против установлений церковных, но ведь сыны боярские беспутные, Иоанна окружавшие, в круг вставали. Случалось, что и сам Иоанн, меду крепкого испив, нацеплял на себя машкару шутовскую и влетал в тот круг. И вот боярин Михаил Репнин, человек степенный и воевода храбрый, увидев такое непотребство в первый раз, аж заплакал от горести. Иоанн же, развеселившись, подскочил к нему, стал надевать на него маску и в круг его тянуть. Тут боярин Михаил в великий гнев впал, маску с головы своей сорвал и растоптал ее ногами, Иоанну же попенял: «Государю ли быть скоморохом? По крайней мере, я, боярин и советник Думы, не могу безумствовать». Через несколько дней какие-то разбойники зарезали боярина прямо на церковной паперти. С той поры стали бояре смотреть на Иоанна со страхом.

(1561г.]

Но царь Иоанн еще соблюдал видимость законности и для суда над бывшими своими ближайшими сподвижниками собрал митрополита, епископов, бояр и многих прочих духов-

ных и служивых. Сей синклит высокий постановил, чтобы суд был заочный, потому что Алексея Адашева никак нельзя в Москву пускать, ибо может он бунт учинить, а Сильвестр, известный лукавец, может одним словом суд высокий очаровать, а взором своим уста сомкнуть доносителям правдивым.

Дивился народ, слушая признания купцов разных и подьячих о том, как препятствовали Адашев с Сильвестром войне Ливонской и за то передавали им с германской стороны серебро и золото мешками. Потом выступили служители духовные и рассказали, как предавались Адашев с Сильвестром чародейству тайному и от того многие беды вышли Земле Русской и погибель людям православным. И многие прочие рассказали о том, что думали они единственно о мирской власти и управляли царством без царя, ими презираемого; что снова вселили дух своевольства в бояр; что раздали ласкателям своим города и волости; что сажали, кого хотели, в Думу, а верных слуг государевых из Москвы удаляли; что держали царя за мальчика, за куклу на троне. Бояре же верные напомнили о страшных днях болезни Иоанновой, убедительно представили, будто бы хотели злодеи законного наследника обойти и на трон князя Старицкого возвести. И в жестокости сердец своих оскорбляли и злословили голубицу на троне, царицу Анастасию. Суд под грузом обвинений многочисленных и доказательств бесспорных единодушно приговорил: виновны! И на том приговоре все присутствовавшие бояре и святые отцы подписи свои поставили. ,

Сильвестру приказали отправиться с Бел озера в Соловецкий монастырь. Адашева же заключили в темницу в Юрьеве, где он через несколько недель сам себя отравил ядом, который постоянно в перстне носил.

Вслед за тем пришла пора беззакония, сколько людей поплатилось за близость к Адашеву и Избранной Раде! Казнили прославленного ратными подвигами Данилу Адашева вместе с сыном двенадцатилетним. Отправили на плаху трех братьев Сатиных, коих единственная вина была в том, что их сестра покойная за Алексеем Адашевым замужем была. То же и с другим адашевским родственником сделали, с Иваном Шишки-

ным, не пощадив ни жену его, ни детей. Потом принялись за людей высокородных. Без суда, без объявления вины казнили князя Юрия Кашина, думского боярина, и брата его. Князя Дмитрия Курлятьева, одного из главных в Избранной Раде, неволею в монахи постригли вместе с женой и детьми, а потом всех по монастырям разным передушили. Князя Михаила Воротынского, воеводу знатного, вместе с семьей сослали на Бе-лозеро, а брата его меньшего Александра заточили в Галиче. Брат же их старший Владимир, так достойно себя проявивший во время болезни Иоанновой, был уже неподвластен суду земному, потому вотчины его у наследников в казну отобрали.

Сватовство Иоанна к принцессе польской, к немалой его досаде, сорвалось, потому взял он за себя Марию, княжну Черкасскую, дочь Темрюкову. С ней в Москву прибыл ее брат молодой князь Михаил Черкасский, сразу вставший у трона царского. Пировали на свадьбе три дня, но простому народу и гостям московским то было не в радость, ибо им было строго заказано на улицы выходить и к дворцу приближаться.

^; В скором времени приспел новый повод для торжеств великих – пришла из Царьграда грамота, где Собор Вселенский признавал право государей Московских на царский титул. Царь Всея Руси вставал теперь в один ряд с королями европейскими, уступая разве что императору германскому и султану турецкому. Царь Иоанн повелел в точности повторить обряд венчания на царства, что был совершен за пятнадцать лет до этого. А еще повелел он привести всех в присяге повторной, потому что после суда над Адашевым и Сильвестром начал всех подозревать в измене. И первыми присягнуть заставил родственников покойной царицы Анастасии, братьев ее Никиту Романовича и Даниила Романовича, Василия Михайловича Захарьева, Василия да Ивана Яковлевых-Захарьиных, Григория Юрьевича Захарьина, которых он с* каждым днем все дальше отдалял от себя. Потом только к кресту подошли князь Иван Мстиславский, боярин Федор Умной-Колычев, князья Андрей Телятевский да Петр Горенский, воевода Алексей Басманов и другие. Но бояре первейшие, Бельские, Шуйские, Горбатые, Оболенские, Репнины, Морозовы вдруг

взбунтовались и отказались от присяги повторной, через десять лет жизни тихой и мирной, минувших с болезни Иоанновой, проснулось своеволие боярское! Царь Иоанн, подозревая, что за заговором боярским стоит князь Владимир Андреевич Старицкий, приказал провести розыск. Тут же объявился и свидетель важный, некий Савлук Иванов, который служил дьяком у Старицких, но был обвинен ими в хищении денег и заточен в темницу. Извлеченный оттуда по приказу царя Иоанна, он показал, что князь Старицкий, презрев Бога и честь, ссылался изменнически с королем польским и ханом крымским, раскрывал им секреты наши военные, призывал их на Русь идти, обещал провожатых дать и дороги безопасные указать, а как свергнут они царя законного и на престол его, Владимира, возведут, тут он их пожалует, крымчакам Казань и Астрахань отдаст, а королю польскому – Ливонию, Полоцк, Смоленск и Псков. Дума боярская встала на защиту князя Ста-рицкого, так утвердив подозрения царя в существовании заговора боярского. Не мог тогда Иоанн перебороть эту силу, поэтому ограничился наказанием мягким: конфисковал княжество Старицкое в казну государеву, но тут же и вернул его обратно, наполненное другими людьми – боярами, стольниками и дьяками, князю Владимиру после новой клятвы крестоцеловальной указал жить в Старице безвылазно, а матери его Евфро-синье настоятельно посоветовал постричься в монахини. Даже лишившись главы своей, боярство мятежное не смирилось. Устроили бояре торжественные проводы Евфросиньи Ста-рицкой в монастырь, поезд, что за ней до самого Белозера тянулся, превосходил даже царский во время паломничеств ежегодных. И в той поездке, как доносили царю, продолжали они умышлять против государя и всей Земли Русской.

[1562 г.]

За сварами внутренними забылись дела внешние. А между тем новый магистр ордена Ливонского Готгард Кетлер заключил вассальный договор с королем польским, получив за это корону наследственного герцога Курляндского. По договору тому король Сигизмунд обязывался не изменять в Ливонии ни

веры, ни законов, ни прав гражданских, за то получал город Ригу и земли вокруг нее и выход к морю Северному, давно им лелеемый. Не все города ливонские с решением своего магистра согласились. Ревель с Эстляндией не захотели поступать под власть Польши и отдались Швеции, а остров Эзель – королю датскому, который сразу же посадил там своего брата Магнуса. Так Швеция с Данией, ранее вяло вступавшиеся за землю чужую, теперь готовы были яростно защищать землю свою, благоприобретенную. Польша же стала заносчиво требовать от царя Русского возврата всех городов, нами в Ливонии завоеванных. И литовские паны были в том с поляками согласны, ибо земли те ливонские к ним прилежали. Но наиболее возмутило царя Иоанна то, что король польский в грамоте, им в Москву присланной, именовал его великим князем.

Царь Иоанн повелел готовиться к войне с Литвой. Близость большой войны, а более надежда на добычу богатую в обширных землях литовских, заставила бояр забыть распри. Никого призывать не потребовалось – сами слетелись. Ратников было, как говорят, двести восемьдесят тысяч, да обозников за восемьдесят тысяч, пушек же всего двести. Во главе войска находился сам царь Иоанн, а при нем Никита Романович Захарьев-Юрьев и помимо воевод знатнейших двенадцать бояр думских, да пять окольничих, да шестнадцать дьяков. Сразу после Светлого Рождества Христова русская рать обрушились на Литву.

[1563 г.]

Князь Андрей Курбский, стремившийся вернуть себе любовь и благоволение царя, в начале февраля осадил и взял главную твердыню литовскую – град Полоцк, а князь Юрий Репнин и князь Дмитрий Палецкий отогнали гетмана Радзи-вилла, спешившего на выручку с сорока тысячами воинов. Потом, не теряя времени, устремились к Минску, Вильне, Мсти-славлю, в Самогитию, разоряя все земли невозбранно. Тут король польский запросил перемирия, кое было ему дано. Ушло всего времени на тот поход два месяца, царь же Иоанн поми-

мо земель обширных приобрел новый титул – великого князя Полоцкого.

Блестящая победа сия оказалась последней в числе побед царя Иоанна. Счастие военное, казалось, отвернулось от него, то же и в делах внутренних, где ширилось недовольство боярское и общее неустройство, сам же царь Иоанн все более впадал в подозрительность и свирепство. Многие люди, глядя на царя, вспоминали необузданность его юношеских лет, скорбели о прошедших тринадцати годах его правления, блестящего и в то же время благочестивого, и убеждались в том, что свершилось оно во многом благодаря влиянию благотворному царицы Анастасии и советам братьев ее и других родственников, Захарьиных-Юрьевых, ныне от двора почти удаленных.

[1564 г.]

Король польский недолго соблюдал дарованное ему перемирие, коварно воспользовавшись непонятным легкомыслием князя Петра Шуйского. Воевода шел с двадцатитысячной ратью в лесах под Оршей без всякого охранения, везя доспехи и оружие на санях в обозе. На рать нашу напали лучшие полки литовские, ведомые Николаем Радзивиллом, и всю ее рассеяли, захватив обоз, пушки и пленных. На поле брани пали князь Петр Шуйский, головой заплативший за свою неосторожность, и князья Палецкие, а воевода Захарий Плещеев-Очин и князь Иван Охлябинин были взяты в плен, доставлены в Краков и представлены королю польскому. Радзивилл же дошел до самого Полоцка, бомбардировал его, но, не сумев взять, отправился восвояси. Царь Иоанн открыто обвинил в измене бояр, которые хотели рать нашу погубить и сами литовцев на нее навели.

Улучив момент, в поход двинулся крымский хан, несколько лет сидевший себе тихо за своим Перекопом, не смея южных рубежей наших тревожить. Мы там и войска большого не держали за ненадобностью, поэтому набег крымский мог много бед принести. На счастье наше, в это время под Рязанью в своем поместье богатом отдыхали Басмановы, Алексей с сад-

ном Федором, они первые вооружились с людьми своими и, отослав гонцов в Москву за подмогой, заперлись в Рязани. Крымчаки несколько дней безуспешно приступали к стенам крепости, но взять не смогли, когда же войска наши придвинулись, то быстро отступили. Басмановы с великой честию воротились в Москву, а царь наградил их знатно.

Но самый большой урон державе и самолюбию царя Иоанна нанесло бегство князя Андрея Курбского в Литву из Дер-пта, где он после Алексея Адашева наместничал над Ливонией. Темной ночью князь Курбский перелез через стену городскую и сопровождаемый одним только стремянным ускакал в сторону литовской границы, бросив в городе и жену с сыном малолетним, и богатую казну полковую, и все свои ливонские и литовские трофеи. Направился же он прямиком в городок Вольмар, где его уже ждал гетман литовский Радзивилл, и был принят там с большим почетом. Но еще более роскошной была встреча в Кракове с королем польским, тот принял его в присутствии всего двора и шляхты не только как героя величайшего, но и как друга, посочувствовал ему за потерю жены и сына, что же касается поместий и богатства, то обещал возместить ему это сторицей. Курбский же принял все это с благодарностью и в слове ответном не только короля прославлял, но и корил за слабость в войне, призывал его не жалеть ни сил, ни казны, ни рати, чтобы сокрушить богопротивную власть царя Иоанна.

Вскоре был изловлен слуга князя Курбского, тот самый, что один бежал с ним в Литву, а затем почему-то тайно вернулся назад. Холопа сего, именем Васька Шибанов, доставили в Москву в клетке и железах, а с ним ларец из тайника, этим Васькой под пыткой указанного.

В ларце том были разные бумаги Андрея Курбского. Первая – короткое, на трех листах, письмо царю Иоанну. «Ты называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были от тебя поневоле крест целовать, а если кто не присягнет, тот умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в том, что если кто присягнет поневоле, то не на том грех, кто крест целует, но преимущественно на том, кто при-

нуждает, если б даже и гонения не было; если же кто во время прелютого гонения не бегает, тот сам себе убийца, противящийся слову Господнему: «Аще гонят вас во граде, бегайте в другой» – так писал князь Курбский царю и далее обвинял его во многих других грехах. Еще в том ларце потаенном были грамоты от короля польского и гетмана литовского, в коих они Курбского на измену склоняли и всякие милости ему обещали, и копии его ответов, где он все секретные планы наши врагам выдавал и прямо указывал, где и как лучше против нашей рати действовать, чтобы вернее ее погубить. Нашлись там и наметки, как державу Русскую изничтожить, власть царскую сокрушить, а страну на уделы поделить, как встарь, себя же Курбский мнил великим князем Ярославским по отчине его.

Вскоре князь Курбский во главе рати литовской вторгсяна нашу землю, загнал один из полков царских в болото и там разгромил. Доносили, что призывал он короля польского дать ему еще большее войско, тридцатитысячное, и похвалялся, что дойдет с ним до самой Москвы и царя русского скинет.

В эти дни приключилась неожиданная и странная смерть Данилы Романовича, брата царицы Анастасии. Царь Иоанн, подозревавший уже и Захарьиных, повелел похоронить своего ближайшего родственника без всяких почестей и огласки.

В начале зимы во дворце царском началась подготовка к какому-то переезду невиданному. Увязывали все, разве что лавки оставляли да росписи на стенах. Было приказано собираться и семьям всех людей дворовых и ближних.

Декабря 3-го еще затемно стали стекаться в Кремль саки тяжелые, несметное количество саней. Подъезжали они десятками к дворцу царскому, и в них сносили и святыни московские, и казну царскую, и утварь дворцовую, и рухлядь jvrfe-ховую, и припасы разные. А как нагружали сани и груз крепко увязывали, так сани отъезжали к воротам Боровицким, на йх же место следующие становились. Наконец, появился и сам царь Иоанн, махнул рукой, и поезд царский медленно двинулся к воротам Кремля. Долго стоял народ московский, провожая глазами своего царя, уезжавшего в неизвестность. А Как исчезли в предвечерней мути последние сани, так случилось

^ЦЯаК£?

знамение грозное – посреди зимы заплакало небо и пролился дождь на землю, толстым слоем снега покрытую. И стало тепло, как весной, и зажурчали ручьи, и замешалась такая грязь, что никто не мог ни в Москву пробиться, ни из нее выбраться. Поезд царский сгинул без вести.

[1565 г.]

В самом начале января царь Иоанн из Александровой Слободы прислал митрополиту грамоту, на оглашение которой собрались все святители, в Москве пребывавшие, все бояре и князья, дети боярские и дьяки, все, кому та грамота была адресована. Подробнейше в ней были исчислены все измены и убытки, которые они державе нашей за последние тридцать лет творили. Как казну расхищали, как вотчины государевы на себя переписывали, как земли, им в наместничество пожалованные, разоряли, как от службы царской увиливали, как потворствовали всем – и хану крымскому, и ливонцам, и литовцам, и королю польскому, только собственному царю, Богом над ними поставленному, во всем препоны чинили. Досталось и митрополиту со святыми отцами за то, что препятствуют правосудию царскому, за то, что вступаются за виновных бояр и дьяков, на которых обращается справедливый гнев царский, и не только вступаются, но и покрывают их дела недостойные, а царю выговаривают грубо, как мальчишке неразумному. «Не хотя терпеть измен ваших, – писал Иоанн, – мы от жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет путь. А на вас кладем опалу нашу».

Собрание это за многолюдством его происходило на площади перед храмом Успения. А тем временем за стенами Кремля на Троицкой площади шло другое собрание, еще более многолюдное, и там тоже выкрикивали грамоту царя Иоанна, но совсем другую. Была она обращена ко всем простым людям московским, и к гостям, и к купцам, и, как было сказано, ко всему христианству православному. Были там в конце те же самые слова о том, что в жалости сердца оставил царь государство и поехал, куда Бог укажет, но с добавлением, что на народ он никакого гнева не держит и опалы на него не кладет.

11 – 4370 Эрлих

Эта грамота произвела действие надлежащее, подкупленный милостивыми словами царя народ возмутился своеволием боярским и преисполнился страхом перед грядущей смутой.

«Государь нас оставил! Последний наш заступник пред Господом! – раздались крики народные. И полетели дальше за стену Кремлевскую. – Без царя народу никак не можно! Пусть царь укажет нам своих изменников, мы их сами истребим!»

Устрашенные этими криками, бояре немедля принялись собирать большое посольство к царю Иоанну. Главными послами избрали Святителя Новагородского Пимена и Чудов-ского архимандрита Левкия, а к ним присоединили и других святых отцов: епископов Никандра Ростовского, Елевферия Суздальского, Филофея Рязанского, Матфея Крутицкого, архимандритов крупнейших монастырей – Троицкого, Симоновского, Спасского и Андрониковского. Бояре собрались все до единого во главе с князьями Александром Горбатым, Иваном Мстиславским и Иваном Бельским, также и дьяки, которые свои приказы заперли. Казалось, вся Москва поднялась вслед за святителями и боярами – «бить челом государю и плакаться».

Царь Иоанн принял посольство весьма нелюбезно. Александрова Слобода являла вид крепости, изготовившейся к долгой осаде, во все стороны топорщились пушки, на стенах маячили стражники, ворота были крепко заперты. Лишь После нескольких часов безответных призывов ворота чуть приоткрылись, в них было дозволено протиснуться святым отцам и боярам, после этого ворота вновь затворились. Говорил с ними царь Иоанн с обычным для него многословием. Повторил упреки боярам в их своевольстве, нерадении, строптив;о-сти, ссылался обильно на историю и Священное Писание, возводя строптивость боярскую к временам Моисеевым, в заключение же обвинил бояр в отравлении царицы Анастасии и в желании возвести на престол князя Старицкого. Наконец, снисходя к мольбам святителей, он пообещал оставить мысль об отречении от престола, об условиях же своего возвращения сказал, что объявит позже. В Александровой Слободе для

переговоров осталось несколько бояр во главе с князем Александром Горбатым да несколько дьяков, в законах сведущих, остальные же вместе с простым народом вернулись в Москву и вновь погрузились в тревожное ожидание.

Так прошло больше месяца. В середине февраля у Москвы появился поезд царский и встречен был колокольным звоном. Когда же царь Иоанн показался народу, то все ужаснулись происшедшей с ним перемене. Сильно похудевший, он казался еще выше ростом, его прекрасные волосы повылезли, обнажив голый череп. Черты исказились, в глазах же проступали настороженность, подозрительность и свирепость. Еще более ужаснули вести, прибывшие с поездом царским. Оказалось, что в Александровой Слободе нашел смерть на плахе князь Александр Горбатый, герой покорения Казани, тогдашний глава Думы боярской и тесть Никиты Романовича Захарьина-Юрьева. Вместе с ним был казнен его единственный сын Петр, так пресекся род князей Горбатых. Близ своего поместья был зарезан князь Семен Ростовский, голову же его отрезанную подбросили в дом к вдове его. Без суда гласного казнили князя Ивана Кашина, князя Дмитрия Шевырева на кол посадили. То было провозвестие будущих великих казней!

Между тем царь Иоанн, собрав подобие Собора Земского, Святителей, бояр, дьяков, выборных от купцов, возвестил о создании опричнины, слова доселе неизвестного. В державе Русской царь вырезал в свою собственность единоличную удел, в который вошло три крупных уезда – Суздальский, Можайский и Вяземский, да еще с десяток мелких. К ним города торговые – Можайск, Вязьма, Вологда, Устюг Великий, да основные места, где соль варят, – Старая Русса, Соль Галицкая, Соль Вычегодская, Балахна, Каргополь, а еще Козельск, Пере-мышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровье, Медынь, Суздаль, Шуя, Галич, Юрьевец и Вага. В Москве же царь брал себе Арбат с Сивцевым Врагом и половину Никитской улицы.

, ■ Отныне все у царя, не только земля, но и двор, и весь обиход были особыми, опричными: свои бояре, окольничии, дворецкие, казначеи, дьяки и прочие приказные люди, дети боярские, стольники, стряпчие и жильцы. При приказах Сытном,

Кормовом и Хлебном назначались особые ключники, подключники, сытники, повара, хлебники, всякие мастера, конюхи, псари и всякие другие дворовые люди. Для собственной охраны царь набирал тысячу телохранителей, кои только ему подчинялись.

Все остальное, большая часть Земли Русской и все войско, отдавалось боярам, в их управление и распоряжение, и называлось отныне земщиной. Дивились бояре, но, устрашенные недавними казнями, не посмели царю перечить и подписали договор об опричнине, царем Иоанном составленный.

На следующий же день потянулся царский поезд обратно в Александрову Слободу, коя стала столицей опричнины Иоанновой. И скакали вокруг возка с царем невиданные раньше ратники, числом около пятидесяти, хорошо вооруженные, на одинаковых гнедых жеребцах, одеты они были в необычные кунтуши черного цвета, в черные же шаровары и сапоги. К лукам седел у всех у них было приторочено странное украшение – настоящая песья голова и метла. Это были первые из новых телохранителей царей, опричников, или, как их потом в народе прозвали, кромешников.

Начался дележ Земли Русской, ранее не виданный. Царь Иоанн изгнал всех суздальских бояр и детей боярских со всеми чадами и домочадцами на улицу без всякого имущества, и эта толпа огромная в двенадцать тысяч человек добиралась пешком по снегу до своих новых поместий в земле Казанской. Освободившимися же землями суздальскими царь Иоанн наделял своих опричников. Но в дела земщины до поры до времени не вмешивался, так что бояре почли возможным вернуть из ссылки князя Михаила Воротынского, сразу же ввели его в Думу боярскую и наместником Казанским поставили.

Еще царь Иоанн занимался обустройством своей столицы новой. Вот как описывает очевидец новый дворец царский. «Весь фасад – столбы да окна, ни одно на другое не похожее. У каждого свой изгиб, своя резьба, свой узор, своя краска. А если где и было ровное место, то там картина изразцовая выложена была, или щит висел изукрашенный, или оружие разное крест-накрест было прикреплено. А крыша! Будто взяли не-

сколько десятков венцов царских, да шеломов княжеских, да шапок татарских, каменьями драгоценными обсыпанных, и все это свалили в кучу, так теснились они, и громоздились, и налезали друг на друга, и маковки к солнцу стремили. Одни пестрили красками разноцветными, другие окладом золотым, третьи серебряной чешуей, и все это переливалось в лучах солнца и самое это солнце затмевало.

А слева от дворца, на месте бывшего монастыря стоял главный храм, весьма изрядный, так что старый притулился к нему часовенкой. Был он тоже свежей постройки и снаружи еще не отделанный, только что на каждом кирпиче был крест вырезан, да девять его куполов сверкали золотом. Все стены от самых куполов до пола были плотно увешаны иконами в окладах драгоценных, царские врата стояли одни за другими, образуя галерею, а помещение было заставлено ковчежцами с мощами и другими реликвиями святыми».

Слободу Александрову охватывала мощная стена, бревна дубовые в обхват, сажени в три-четыре, а где и в пять высотой, были врыты двумя рядами в землю вплотную друг к другу, а между ними почти доверху земля была насыпана, ворота же были только одни.

Посреди Слободы имелась площадь торговая, главным украшением которой было несколько виселиц в ряд, помосты срубовые с плахами, два колеса да столбы с кольцами. Вдоль же площади тянулось несколько линий домов, в которых жили новые приближенные царя Иоанна, его двор и опричники. Но и здесь подозрительный царь не чувствовал себя в безопасности. Не прошло полугода, как он приказал вокруг дворца своего ров выкопать, а из земли вынутой вал насыпать. А потом и вовсе вознамерился перенести столицу свою еще дальше на север, в Вологду. Приказал, чтобы там храм заложили, самый большой во всей Земле Русской, больше Софии Но-вагородской, и дворец просторный, в тысячу покоев, и Кремль больший, чем Московский. Не удовлетворившись этим, писал в Англию, новой королеве Елисавете, прося ее об убежище для него и семьи его в случае бунта боярского.

Но более всего царь Иоанн с войском своим опричным во-

зился, набирал его со всем тщанием, не считаясь со временем, и набрал не оговоренную тысячу, а все шесть. Для этого был создан совет особый, в который кроме царя входили Алексей Басманов, Афанасий Вяземский и Малюта Скуратов. На совете том каждого добровольца с пристрастием расспрашивали о его роде-племени, о друзьях и покровителях, выискивая связи с боярами знатными. Если же появлялось хоть какое-то подозрение, то могли и в пыточную отправить, а там и на плаху. С тех же, кто испытание прошел, брали присягу служить царю верой и правдою, доносить на изменников, не дружиться с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать ни отца, ни матери, а единственно царя Иоанна. Зато после присяги такой опричник новый получал не только снаряжение богатое, но и землю, и дома, и имущество разное, у прежних владель-цев-бояр отобранное. Кроме людей худородных привечал царь Иоанн и немцев, приглашал их к себе целыми родами из покоренной Ливонии. Из них многие стали опричниками – Таубе, Краузе, Штаден, Эберфельд и другие.

Другой затеей царя Иоанна было братство по типу монастырского. В братство сие отобрал он из опричников триста человек, себя провозгласил игуменом, князя Афанасия Вяземского – келарем, а Малюту Скуратова – параксилиархом. Обрядил всех в парчовые, золотом шитые кафтаны с собольей опушкой, а поверх них – в черные рясы, на головы возложил тафьи, жемчугом изукрашенные, а поверх – скуфейки монашеские. Сам же составил и устав братства, за малейшие нарушения которого грозили отнюдь не шуточные наказания, по первому разу – заключение восьмидневное в темницу на хлеб и воду.

Каждое утро дворец царский в монастырь превращался. На рассвете царь Иоанн с царевичем Федором и Малютой Скуратовым взбирался на колокольню благовестить к заутрене, все как один спешили в храм. Служба была долгой, часов до двух или трех, царь Иоанн и пел, и молился очень усердно, так что иногда ударялся лбом о каменный пол. А после небольшого перерыва в пятом часе собирались вновь на обедню и опять молились ревностно. А уж в шестом садились за брат-

скую трапезу, во время которой царь Иоанн стоя читал вслух что-нибудь из Священного Писания.

Часто после этого царь с опричниками, скинув одежу монашескую, садились уже за другой пир, где вино лилось рекой, являлись девки непотребные и скоморохи со своими бубнами и дудками, начинались пляски да переодевания. Другим развлечением царя Иоанна было выпустить в день базарный медведей из клеток и направить их на толпу, что перед дворцом его клубилась. То-то смеху было! Но если медведь кого помнет или, не приведи Господь, насмерть задерет, то царь Иоанн щедро жаловал, гривну—помятому, рубль – вдове. Ночью же, перед отходом ко сну, царь Иоанн любил слушать сказки, что ему бродячие слепцы рассказывали.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.

[1566 г.]

Так, за отсутствием дел общих и больших потрясений внешних, и обустраивались опричнина и земщина, каждая сама по себе, на Земле Русской. Но тут вдруг митрополит Афанасий, сменивший почившего в Бозе Макария, ссылаясь на болезнь тяжкую, с престола митрополичьего сошел и в Чудов-ский монастырь удалился. Митрополит – человек на Руси первейший, к его слову все прислушиваются, от боярина прегордого до смерда последнего. Выборы митрополита – общерусское дело, выдвижение же митрополита – исконная великокняжеская привилегия. Опричники многие за окаянного архимандрита Левкия стояли, но царь Иоанн после раздумья долгого указал на казанского архиепископа Германа.

Герман прибыл в Москву на Собор Священный и расположился на митрополичьем дворе, ожидая посвящения, но оказалось, что у земщины свой кандидат имелся, игумен соловецкий Филипп, муж благочестивый, но неистовый и неукротимый, происходивший из знатного рода бояр Колычевых. И Филипп, едва в Москву прибыв, не замедлил свой нрав проявить, с амвона храма Успения потребовал для начала у царя войско опричное распустить. Тут даже бояре всполошились, на коле-