Текст книги "Царь Дмитрий - самозванец "

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

нях умоляли правдолюбца пыл свой умерить, хотя бы до утверждения. То же и святые отцы, убеждали они Филиппа принять сан митрополита без всяких условий, думать единственно о благе Церкви, не гневить царя понапрасну дерзостью. В итоге сошлись на том, что Филипп не будет вмешиваться в дела мирские на территории опричнины и не будет громогласно хулить царя Иоанна и двор его. И об этом была составлена особая грамота, подписанная Филиппом и всеми архиепископами и епископами и скрепленная печатью государевой.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.

[1567 г.]

Раздосадованный поражением на выборах митрополита и противодействием земских бояр, царь Иоанн искал только повода для расправы над ними. Повод вскоре представился. Царю стало известно, что глава земщины конюший Челяд-нин-Федоров, а также первейшие бояре князь Иван Бельский, князь Иван Мстиславский да князь Михайло Воротынский получили послания от короля польского и гетмана литовского, в которых им обещались милости великие, коли предадут они в руки полякам и литовцам Землю Русскую. Каждому из изменников были обещаны большие уделы, особенно же жаловали князя Михаилу Воротынского, напирая на то, что он от царя более других пострадал. Были перехвачены и ответы бояр королю и гетману, в которых бояре в выражениях, весьма грубых и насмешливых, соглашались принять литовское подданство, предлагали королю поделить между ними всю Литву, чтобы затем вместе с королем перейти под власть великого государя Московского. Говорили, что сами письма от короля польского и гетмана литовского были написаны по наущению царя Иоанна, но, невзирая на это и на ответ бояр, царь повелел Ма-люте Скуратову начать розыск об измене и заговоре. Доказательства заговора не замедлили явиться. Показания главные дал князь Владимир Андреевич Старицкий, который по слабости душевной рассказал, что земские бояре предлагали возвести его вместо Иоанна на трон Русский, чтобы был он бояр-

ским царем, а чтобы завлечь его, земщина произвела обмен наследственного Старицкого княжества на новые, более крупные и богатые владения – город Звенигород с волостью Звенигородской, да город Дмитров с уездом. Князь же Ста-рицкий указал поименно основных заговорщиков.

По окончании розыска царь Иоанн направился в Москву и остановился в своем новом опричном дворце. Собственно, это был не дворец, скорее крепость или замок в неведомом стиле, подобного которому на Руси никогда не было. Стоял он на месте бывших торговых рядов и подворий напротив Кремля на другом берегу реки Неглинной. Отсюда начинались улицы, записанные в опричнину, и замок как бы защищал их, противостоя земскому Кремлю. Был он почти квадратной формы саженей в сто тридцать по каждой стороне, и окружала его стена, выложенная на сажень из тесаного камня и еще на две – из обожженного кирпича. Стены были сведены остроконечно, без крыши и бойниц. Внутри стен взметнулись вверх три каменные главы, увенчанные двуглавыми орлами, обращенными грудью к Кремлю. На Кремль же выходили мощные ворота, окованные железными полосами, покрытыми оловом. На них было два резных разрисованных льва с раскрытыми пастями и зеркальными глазами, коими они грозно сверкали в сторону Кремля, а над ними парил двуглавый орел с распростертыми крыльями, на земщину нацеленный.

Там и состоялся суд над заговорщиками, в один день схваченными. Но обвиняемые во главе с конюшим Челядниным-Федоровым держались с достоинством, отвечали с величайшим спокойствием и никакой вины за собой не признавали. Царь Иоанн, распаляя себя, вдруг вскочил с трона царского и принялся громко укорять конюшего, что тот мыслил свергнуть его с престола и властвовать над Русскою державою. Так постепенно он дошел до мысли, что боярин хотел сам сесть на престол. Тут Иоанн скинул с себя одежду царскую и венец и, подозвав Афанасия Вяземского и Федора Басманова, приказал им обрядить в эти священные одежды старика конюшего и посадить его на трон. Потом всунул ему в руку яблоко дер-

жавное и принялся перед ним юродствовать – обнажил голову, поклонился низко и заголосил тонко: «Здрав буди, великий царь Всея Руси! Вот и приял ты от меня честь, тобою желаемую!» Но тут вдруг распрямился, топнул грозно ногой, закричал: «Но, имея власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть с престола!» – и ударил конюшего скипетром, обагрив кровью ступени трона – страшное предзнаменование! Опричники бросились к конюшему, сорвали с него одежды царские, нанесли ему несколько ударов ножами, а потом выволокли за ноги бездыханное тело из дворца и бросили его псам на съедение.

Остальные подсудимые уже прощались с жизнью и мыслили как о величайшем счастии, лишь быть погребенными по-христиански, но Иоанн неожиданно укротил гнев и возвестил: «Суду все ясно! Вина ваша полностью изобличена свидетельствами беспристрастными и гласом Божиим, коему я постоянно внимаю. Приговор мой услышите позже!» – и движением руки дал знак увести всех в темницу.

Но то была лишь отсрочка! Опричники устремились во все концы Москвы, хватали на улицах разных именитых людей, которые, ничего не ведая, шли спокойно в церковь или ехали по своим делам, и тут же всенародно убивали их, последним ударом кинжала прикрепляя к их груди листок бумаги с приговором царским. Люди в ужасе разбегались, не смея не только защищаться или протестовать, но даже подбирать тела убиенных для достойного погребения. На следующее утро опричники, сверяясь с какими-то списками, уже вламывались в дома и там не давали никому пощады, нередко все семейство висело рядком на воротах собственного дома. А в доме боярина Челяднина-Федорова вырезали даже всех холопов, уцелевших после первого погрома. Убили и престарелую жену конюшего, княгиню Марию, перед этим гнусно над ней надругавшись. Рассказывают также, что в поисках разных людей опричники врывались и в церкви, где те искали спасения, обыскивали алтари и найденных убивали на месте, даже не выводя на улицу, – невиданное богохульство!

В полночь вновь налетели коршунами опричники на дома

московские, выдернули из постелей супружеских жен, красотой отмеченных, а из светелок девичьих всех без разбору, согнали их, простоволосых и в одних рубашках непрепоясанных, на площадь перед замком опричным, а как набралось их более двух тысяч, то погрузили на повозки и вывезли в село Коломенское. На третий день привезли их, донельзя измученных, обратно и выпихивали голых из повозок, нарочно не у самых ворот, и так бежали они домой, прикрываясь лишь волосами и краской стыда.

Лишь после этого пришел черед бояр и прочих знатных людей, которые дожидались в темнице решения своей судьбы. А на площади Троицкой перед Кремлем все готово было для кровавой обедни. Напротив Лобного места возведен был высокий помост, на котором установили кресло богатое для царя Иоанна и кресла попроще для ближних его. Вкруг Лобного места установили орудия казней: два острых кола, бараньим жиром смазанных, пред столбами; два колеса; огромную сковороду, на которой какому-то несчастному предстояло станцевать свой последний танец, и столь же большой котел с водой, который мог вместить не только человека дородного, но и быка целого; вертел огромный, под которым жгли костер, накапливая угли, и два столба с лежащими рядом связками хвороста, это для простого сожжения. И как знак милости царской на Лобном месте стояла плаха с топором. На площади нашли смерть около тридцати осужденных: окольничий Михаил Колычев с тремя сыновьями, воевода князь Дмитрий Ряполовский, князь Иван Куракин-Булгаков, двое из князей Ростовских, Игнатий Заболоцкий, видные дьяки земские – казначей земский Хозяин Юрьевич Тютин, печатник Казарин Дубровский, Иван Выродков, Иван Бухарин.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.

[1568 г.]

Отныне лишь одна сила противостояла царю Иоанну внутри страны – Церковь, вернее, митрополит Филипп. Как-то раз царь Иоанн направился в храм Успения в Кремле, где слу-

жил воскресную обедню митрополит. Сопровождали Иоанна весь его двор и множество простых опричников, все были обряжены в черные ризы с высокими шлыками, кои обычно использовались для богослужений братии в Александровой Слободе. Когда Иоанн вошел в церковь и подошел к митрополиту под благословение, Филипп даже головы в его сторону не повернул. После долгого напряженного молчания в храме разнесся голос Алексея Басманова: «Святой владыко! Государь перед тобою. Благослови его!»

«В этом виде, в этом одеянии странном не узнаю царя православного! – загремел Филипп на весь храм. – Не узнаю и в делах царских! О, государь! – возвестил он. – Мы здесь приносим жертвы Богу, а за алтарем льется невинная кровь христианская. Отколе сияет солнце на небе, не видано, не слыхано, чтобы цари благочестивые возмущали собственную державу столь ужасно! В самых неверных, языческих царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям, а на Руси – нет! Достояние и жизнь людей не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства, и совершаются они именем царским! Или забыл ты, что есть Всевышний, судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его? Обагренный кровью невинных, оглушаемый воплями их муки? Ибо сами камни под ногами твоими вопиют о мести!»

Тут царь Иоанн ударил посохом о камень и закричал в ответ: «Что говоришь, старик?! Разве ж это кровь? Это я всех щадил! Доселе щадил бунтовщиков и изменников! Коли нарица-ешь меня кровавым и грозным, то и буду отныне таким!» – развернулся и чуть не бегом покинул храм.

После этого взяли нескольких близких к Филиппу священнослужителей и допросили их о тайных замыслах митрополита, но так ничего тайного и не сведали. После еще одного похожего столкновения царя Иоанна с митрополитом на богослужении в Новодевичьем монастыре розыск был продолжен. На этот раз проводили его в Соловецкой обители и нашли множество свидетельств недостойного поведения Филиппа в то время, когда был он там игуменом. Неустанные труды и заботы Филиппа о процветании обители представй-

Царь Димитрий – самозванец?

ли так, что овладел Филиппом бес стяжания, что думал он бЬльше о мирском, чем о божественном, о злате и огурцах, а не о спасении души. Преемник Филиппа, игумен Паисий, всех в рвении и подлости превзошел и представил свидетельства ложные того, что Филипп был не чужд и волшебству. С большим вниманием выслушал Собор Церковный собранные свидетельства и изустные показания игумена Паисия, когда же предложили Филиппу сказать слово в свое оправдание, то он отказался, сочтя это недостойным его сана, а быть может, бесполезным.

«Государь, Великий Князь! – обратился он тихо к царю Иоанну, присутствовавшему на суде. – Ты думаешь, что я боюсь тебя или смерти? Нет! Лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония сего несчастного времени. Ты добился, чего желал. Теперь твори, что тебе угодно! – Он сложил к ногам Иоанна белый клобук, мантию и посох митрополичий, лишь после этого повернулся к судьям и возвестил грозно, подняв руку: – А вы, святители, готовьтесь! Готовьтесь дать отчет Царю Небесному и страшитесь Его суда более, нежели земного!»

Святители смутились и постановили продолжать суд, отвергнув добровольную отставку Филиппа. Их поддержал и царь Иоанн, сказав: «Ты не можешь быть своим судией! Возьми клобук и мантию, завтра день Архангела Михаила, служи обедню в храме его, мы все там будем и все вместе помолимся Господу, чтобы наставил он нас в делах наших!» Слух об этом мигом разнесся по Москве, и на следующий день вся площадь перед храмом была заполнена народом. Филипп в полном облачении стоял уже перед алтарем, готовясь к началу службы, когда в храм вошел Алексей Басманов с толпой вооруженных Опричников и объявил, что Филипп Собором Церковным лишен сана пастырского и осужден на заключение. С него сорвали одежду святительскую, кою он еще вчера снимал добровольно, облекли его в бедную ризу и повлекли из храма, бросили в грязные дровни и увезли в Богоявленскую обитель. Восемь дней продержали Филиппа в темнице в оковах без хлеба и воды, надеясь добиться от него покаяния, а тем временем вырезали почти подчистую род бояр Колычевых и головы родственников посылали в темницу к узнику. Но не согнулся старец, гак что его перевезли тайно в Тверской Отрочий монастырь, где вскоре Малюта Скуратов задушил его подушкой.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.

[1569 г.]

Зимой царь Иоанн с царицей Марией отправились в Вологду смотреть, как дела подвигаются на строительстве новой столицы. Из Вологды царицу совсем больной привезли, так что из возка пришлось на руках выносить. Две недели промучилась, иссохла вся и умерла. Иоанн заподозрил отравление, приказал розыск тщательный провести и злодеев наказать без всякой пощады, кто бы они ни были.

Малюта Скуратов за дело с обычным своим рвением принялся и сразу на Старицких указал, а вскоре и злодеев сыскал. Ими оказались дворцовый повар Молява с сыновьями. Под пытками признались они, что подучил их извести царицу князь Владимир Андреевич, он же дал им порошок, от матери из Горицкой обители полученный, и двадцать золотых. И еще больше обещал, если они и самого царя испортят.

Иоанн приказал Евфросинью Старицкую тайно угаром уморить, всех же ближних ее, вместе с ней в Горицкой обители спасавшихся, в Шексне утопить. Князю Владимиру Андреевичу был послан приказ немедленно прибыть в Александрову Слободу. Но князь Старицкий до места не доехал, в ближнем к Слободе сельце Слотине он скончался от яда вместе с супругой и дочерью младшей. Розыск вновь был поручен ближайшим сподручным Иоанновым – Малюте Скуратову и новому любимцу царя Василию Грязному. Те доложили, что князь с княгиней сами отравили себя ядом. Царь Иоанн в гневе показном приказал казнить лютой смертью всех, кто к делу этому хоть какое-нибудь отношение имел, не только повара царского с семьей, с которого все и началось, но и тех, кто Старицких в пути сопровождал, и даже тех, кто розыск вел, кроме, конечно, Скуратова и Грязного. Лицемерно скорбя, царь Иоанн повелел оставить сыну князя Старицкого поместья отца его – богатейший удел! Старших же дочерей его с честью пристроил.

I Весной в пределах русских показался новый враг, неожиданный и грозный. С Царьградом, опасаясь несметной силы турецкой, мы всегда старались поддерживать отношения мирные и уважительные, взгляды же турок доселе были устремлены на Европу. Но прослышав, вероятно, о неурядицах в Земле Русской и надеясь, что все рати русские заняты войной в Ливонии, турки выступили в поход, высадили в Кафе пятнадцать тысяч спагов, две тысячи янычар, прихватили с собой пятьдесят тысяч крымских всадников и отправились к Переволоке рыть канал между Доном и Волгой. Вероятно, чтобы в будущем удобно было от Царьграда прямо к главным городам русским приплывать. Казаки донские не могли туркам противостоять и, не вступая в бой, в дальних степях скрылись.

Спасли Русь медлительность турок и осенняя распутица. Как зарядили дожди осенние, турки свой лагерь на Переволоке свернули и пошли было к Астрахани, куда некие изменники пригласили их на зимовку. Вдруг янычары взбунтовались и потребовали вернуться в теплые края, хотя бы в Крым. Турки заплутались в бескрайних просторах наших, перемерли без счета в Голодной степи и бесславно вернулись обратно.

Тут неутомимый Малюта Скуратов новый заговор обнаружил – жители новагородские вознамерились королю польскому предаться и получили от него грамоты милостивые, которые по доносу человека верного хранились за образом Богоматери в храме Софии. Царь Иоанн решил покарать город, издревле мятежный, и сразу после светлого праздника Рождества Христова с войском изрядным выступил из Москвы и направился на запад, в сторону Клина, Торжка, Твери, сопровождая свой путь обычными грабежами и погромами.

А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.

[1570 г.]

В первых числах января передовые отряды опричнины появились под Новагородом, туда же скрытно и заранее были отправлено из Слободы тяжелое снаряжение, пушки и весь запас огненный. Народ в ужасе бросился под защиту стен город-

ских, но какая от них защита? Только кремль мог какое-то время устоять, но и для его обороны сил явно не хватало. Рассудив это, власти городские решили отдаться на милость царя, послали навстречу ему архиепископа Пимена и депутацию от всех сословий городских во главе с князем Одоевским.

Царь Иоанн встретил их нелюбезно, Пимен хотел его по обычаю крестом осенить, но Иоанн к кресту не подошел и принялся поносить святого старца последними словами: «Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие и этим оружием хочешь уязвить мое сердце. Ты вкупе с горожанами удерживаешь вотчину мою в неповиновении мне и мыслишь предаться королю польскому. Ты не пастырь и не учитель, но волк, хищник, губитель, изменник, нашей царской багрянице и венцу досадитель! Ваша вина мне ведома! – вскричал Иоанн. – И доказательство ей здесь! Эй, послать всадников в храм Софии, пусть за иконой Богоматери пошарят, а что найдут, сюда доставят!»

Доказательства измены были доставлены. На следующий день приговор стал ясен без всякого объявления. Вокруг города, не помышлявшего об отпоре, встали крепкие заставы, так что никто не мог уж из него выбраться, а на всех пригорках опричники принялись устанавливать пушки, к осаде изготавливаясь. Для устрашения Алексей Басманов приказал переловить жителей окрестных деревень и бить их в виду всего города с утра до вечера, опричники, недолго думая, набрали игуменов и монахов из подгородных монастырей, числом более пятисот, и поставили их на правеж.

Семь дней безостановочно летели ядра в город, потом опричники ворвались внутрь стен городских, занявшись грабежом. Утолив временно жажду убийств, они никого не трогали, разве что тех, кто им прекословил, но таких немного было, люди сами отдавали им все ценное. С каждого двора брали еще лошадь и сани, на них сваливали все собранное добро и везли его в стан под городом, где сваливали в кучу для последующего дележа справедливого. Так наполнив свой карман, опричники на тех же санях направлялись на службу государеву, в кремль, монастыри, на двор архиепископа, куда укажут.

им изымали в казну государеву все подряд и с большим тгца-йием, казну монастырскую и церковную, иконы, кресты, сосуду, пелены, книги, даже колокола, и все это сразу отправляли в Александрову Слободу.

Но те три дня грабежа были лишь присказкой, сказка о Суде Господнем потом началась. На торжище, на крутом берегу Волхова, сделали высокий помост, на нем установили кресло для Иоанна, в коем он восседал в образе Верховного Судии, а вокруг присные его суетились, среди которых исступленным видом Алексей Басманов выделялся.

Начали с игуменов и монахов, что во время осады на правеже стояли. Они и так за эти три дня от холода и голода чуть не околели, так что их палками даже не забивали – добивали. Снисходя к их сану иноческому, дозволено было их похоронить по христианскому обычаю, и вскоре из монастырей окрестных опасливо потянулись возы за телами братьев убиенных.

Зато мирянам никакого снисхождения не было. Особенно ополчился Басманов почему-то на женщин. Каждый день сгоняли их, иных и с детьми, на берег Волхова. А там уж «врата небесные* сделаны были – прорубь во льду, сажени в три шириной и сажен пять в длину, воду в ней святил священник, дрожавший больше от страха, чем от холода. Эти врата Басманов придумал, он так и говорил: «Которая утонет, той дорога в рай, а которая вдруг всплывет, та ведьма, ту черти крючьями в ад уволокут». Вот и выводили их одну за другой к проруби, раздевали догола, руки с ногами связывали и бросали в ледяную воду. Если же младенцы при них были, то младенцев к ним привязывали. Почти все камнем на дно шли, тогда Басманов возвещал: «Прими, Господь, душу праведную!» – и все, включая Иоанна, осеняли себя широкими крестами. А если кто всплывал, то тут уж опричники налетали и с берегов проруби начинали тело несчастное баграми длинными терзать, а потом заталкивали его под лед по течению. Тут опять священника приводили, он вновь губами синими воду кровавую святил и кропил берега окровавленные трясущейся рукой, после чего Испытание водяное продолжалось. В назидание пока живым

I

i

каждый день на берег Волхова сгоняли много народу, улицу за улицей, по очереди. Так получалось: сегодня твои соседки на берегу стоят, а на третий день многим из них на лед идти. Продолжалось же это пять недель.

Мужам новагородским определена была казнь огненная. Совершалось все это над высоким обрывом Волхова. Костров там мало жгли – дрова подвозить не успевали. Каждый из осужденных был обязан принести с собой вязанку хвороста или поленьев, их хватало на каждого десятого. А остальных жгли какой-то новой «составною мудростию огненной». Была она густой, как кисель, ею людей даже не обливали, а обмазывали, потом поджигали, и метались люди горящими факелами к потехе опричников. Многие срывались вниз с обрыва, кто ослепленный, а иные и нарочно, и к проруби стремились. Но эта «мудрость огненная» даже от воды не гасла. И все добравшиеся до воды почему-то в ней не тонули, так и кувыркались огненным клубком на поверхности, а опричники подталкивали их баграми и кричали: «Любо! Любо! Эка грешника-то корежит!»

Остановил же избиение безвестный блаженный, что прибрел в Новагород и в один из дней заступил дорогу царю Иоанну.

«Прослышал я, что ты здесь вытворяешь. Какую жатву собираешь, – возвестил блаженный, – вот и пришел, подарок тебе принес». Блаженный сунул руку под рубище, извлек оттуда кусок сырого мыса и протянул его царю. «Зачем мне такой подарок? – удивился Иоанн. – Пост скоро, а я в пост скоромного не ем». – «Ты – хуже, – закричал вдруг блаженный, – ты человеческое мясо ешь и все никак насытиться не можешь! Так отведай волчьего! Авось оно тебе по вкусу придется! А кары не я тебе припас! Их сам Господь тебе приуготовил! У Него все уже исчислено, взвешено, отмерено! Но в милости Своей посылает Он тебе последнее предупреждение! Конь твой любимый под тобой падет!»

Тут конь Иоаннов замотал головой и вдруг набок заваливаться начал, Иоанн едва успел ногу из стремени выдернуть и на землю соскочить, на колено припав. К нему первым Васи-

W“"SSS? -

лйй Грязной бросился, чтобы помочь подняться, но Иоанн отвёл его рукой, посмотрел в ужасе священном на блаженного, вскочил на ближайшую лошадь и помчался прочь. Часть свиты за царем поскакала, и уж больше они не возвращались, сопровождая Иоанна до самой Слободы.

В Новагороде же начался новый грабеж и погром пуще первого. Разнесли все лавки, лабазы и амбары, брали только ценное и легкое, все же остальное в кучи сваливали и сжигали. Все, что припасено было для торговли с иноземцами: сало, воск, лен, пшеница отборная – рассыпано было по улицам или горело. Переломали в городе все ворота, двери и окна, чтобы не было препон для Духа Святого, как говорил Басманов. Всех особ женского полу, опять же по его выражению, Духом Святым наполнили, ни лицо зачерненное, ни обноски не спасали, а если кто из мужчин бросался на защиту, тех рубили нещадно. На четвертый день приказал Басманов прийти лучшему человеку от каждой улицы на Ярославово Дворище. Все пришли, молясь в душе и готовясь к казни несусветной, но Басманов уже утолил свою ярость и обратился к ним со словом кротким:

«Жители Великого Новагорода, в живых оставшиеся! Молите Господа Бога, Пречистую Его Матерь и всех святых о нашем благочестивом царском державстве, о царе благоверном Иоанне, о царевиче Федоре, о всем нашем христолюбивом воинстве, чтобы Господь Бог даровал нам победу и одоление на всех видимых и невидимых врагов. И да судит Бог бояр земских, всех их прислужников, советчиков и единомышленников, вся эта кровь взыщется на них, изменниках! Вы об этом не скорбите и живите отныне в Новагороде благодарно!»

Розыск по делу новагородскому привел к раскрытию заговора в ближайшем окружении царя Иоанна. Так ли это было, или это Малюта Скуратов сводил счеты с соперниками своими, или вечно подозрительный царь Иоанн решил разделаться со своими приспешниками, неизвестно. Доподлинно известно лишь то, что главными обвиняемыми были Басмановы, воевода Алексей с сыновьями Федором и Петром да князь Афанасий Вяземский, на которого донес его приятель цар-

ский ловчий Гришка. Все они претерпели казнь тайную, но лютую.

Все же остальные заговорщики, долгие годы первенствовавшие в опричнине, были казнены открыто в Москве. Выбрали в Москве, в Китай-городе, торговую площадь прозванием Поганая Лужа, выгородили сплошным забором круг изрядный в пятьдесят сажен с одними воротами, а над воротами установили помост с одним креслом. Внутри поставили двадцать крестов, да десять кольев заточенных, да десять столбов, обложенных вязанками хвороста, и сложили печи огромные, в которые человек войдет, а еще множество очагов и с вертелами, и со сковородами, и с чанами, будто готовились стадо быков изжарить для пира невиданного. Тут же на помостах лежали металлические когти и крючья, пилы большие и малые, заточенные и тупые, иглы длинные и ножи острые, колодки с винтами и веревками всех размеров, чтобы любую часть тела прихватить можно было. Не было только виселиц и плах с топорами, ибо не суждено было никому принять смерть быструю и легкую. На рассвете в день назначенный стрельцы и опричники числом в несколько тысяч выстроились вокруг геенны огненной, как окрестили то место в народе. И вот в этой тишине издалека донеслись мерные удары бубнов и барабанов – по улицам Москвы двигалась ужасная процессия. Впереди царь Иоанн на вороном жеребце и сам весь в черном доспехе с копьем в руках, за ним пятьсот наиглавнейших опричников, за ними влачились пешком триста осужденных, изможденных до последней степени не только пытками, но и дорогой долгой из Слободы. Въехав на площадь, царь Иоанн сошел с коня, поднялся на помост и сел на престол свой, опершись на копье, как на посох. Явил царь Иоанн милосердие невиданное, простив двести человек без малого, из которых народ с наибольшей радостью приветствовал боярина Семена Васильевича Яковлева-Захарьина. Зато из кровопийственно-го басмановского колена никто кары не избежал, и боярин Захарий Очин-Плещеев, и Иона Плещеев, и Иван Очин, все они отрядами опричными командовали, тоже и Вяземские – Ер-молай должен был ответить не только за себя, но и за брата, се-

стра же Афанасия Марфа, жена казначея Фуникова, единственная женщина из осужденных, была известной ведьмой. Дьявол и тут ее не оставил, единственная из всех она находила силы бесноваться и изрыгать слова хулительные. Мужчины же стояли молча, приуготовляя себя к встрече с вечностью. Малюта Скуратов приказал вывести главного злодея, коим оказался дьяк Иван Висковатый. Дьяку были поставлены в вину сношения тайные с врагами нашими, с королем польским и султаном турецким, а также умысел на жизнь царя Иоанна. Закричал тот было о своей невиновности, но под тяжестью улик выплюнул в лицо судьям: «Будьте прокляты, вы, кровопийцы, вместе с вашим царем!» Это были его последние слова. Малюта Скуратов выскочил вперед и ловко усек Висковатому язык. Дьяка раздели догола, подвесили на цепях и каждый подходил к нему и отрезал кусочек его извивающегося тела, кто нос, кто ухо, кто губы, кто палец, и такое рвение было у всех, что задние кричали передним, чтобы резали куски поменьше, чтобы и им достало. Потом пришел черед Фуникова, который во всем следовал за Висковатым. Его привязали к кресту и опрокинули на голову чан с крутым кипятком, а потом чан со студеной водой, и так поливали его, пока не слезла с него вся кожа, как с угря. Марфе Вяземской измыслили казнь по делам ее колдовским, раздели догола, посадили верхом на натянутую между столбами длинную веревку и прокатили несколько раз из конца в конец с гиканьем и криками: «Так ты, ведьма, на шабаши летаешь?!» А потом облили толстый кол уксусом и насадили на него Марфу дымящимся, разверзнутым лоном.

И продолжалось это до позднего вечера. Уж солнце закатилось, и только свет многочисленных костров и очагов озарял окровавленных опричников, терзающих последних жертв. А царь Иоанн сидел наверху на престоле своем и смотрел вниз на сатанинское воинство свое, и опричники под этим взглядом старались показать свое рвение в измышлении новых зверств и боялись лишь отстать от других в творимых гнусностях. Говорят, что с того дня отвратил Иоанн свое сердце от опричного братства, но опричнина продолжалась.

Продолжалась и Ливонская война с ожесточением преж-

ним, прерываясь перемириями редкими. Разве что царь Иоанн посадил вместо себя на престол Ливонский своего друга любезного Магнуса, брата короля датского, не раз в Слободе Александровой обретавшегося. Короной королевской щедрость Иоаннова не ограничилась, он не только Магнусу пять бочек золота пожаловал, но и породнился с ним, просватав за него старшую дочь князя Владимира Андреевича Евфимию, когда же та неожиданно скончалась, то пришел черед младшей, Марии.

[1571 г.]

Царь Иоанн, овдовев, пожелал вступить в третий брак и для того по обычаю древнему повелел собрать в Александровой Слободе первейших русских красавиц, числом более двух тысяч, знатных и незнатных, даже и купеческих дочерей.

Но неслись уже по степи легконогие тумены крымских всадников, и тяжело ухала земля от поступи янычарских когорт. Басурманы шли на Русь.

Известие о нашествии царь Иоанн получил с большим опозданием, когда враги уже к Оке подходили. Лишь в мае ворвались гонцы в Слободу с вестью страшной: идет крымская рать несметная, а с ней орда ногайская, всего никак не менее ста пятидесяти тысяч без обозников. Собрал царь Иоанн пятьдесят тысяч войска и в поход выступил.

Как на крыльях долетел и до Оки, успели встать близ Серпухова, в трех верстах. Место было удобнейшее для переправы, сюда же пришла по наущению бояр-изменников и орда крымская. С тревогой наблюдал царь Иоанн, как правый берег Оки заполняется ратью несметной, как с каждой ночью все больше костров на другом берегу зажигается. Приказал он выкопать окопы для пищальников, восстановить старый тын. Пушек же у русских совсем не было, тянулись обозы с пушками далеко позади. На четвертый день царь Иоанн, испугавшись, покинул войско, захватив с собой семитысячную дружину немецкую во главе с Георгием Фаресбахом, которой только и доверял в последнее время, которая стояла стражей вокруг него, оттеснив опричников.