Текст книги "Царь Дмитрий - самозванец "

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Воевода Морозов принялся стены сокрушать из орудий осадных, но стены сокрушались слабо, а казанцы делали вылазки и бились яростно. Тогда призвал царь Иоанн к себе нем-чина-размысла, искусного в подкопах хитроумных и каверзах пороховых, и приказал ему взорвать те стены. А по другому совету боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева повелел сделать подкоп и взорвать тайный ключ, откуда казанцы воду для питья брали. Что и было исполнено. Оттого урона великого наступило в Казани уныние, едва нашли какой-то поток смрадный и пили из него воду во все время осады. От той гнилой воды заболевали и пухли, иные слабые умирали, а другие сражались с двойным ожесточением.

К концу пятой недели стояния у Казани мы убили в вылазках и на стенах не менее десяти тысяч татарских воинов, а сколько иных в городе, то Богу ведомо. Татары прорыли ходы подземные под стенами да выкопали в крепостном рву землянки и тарасы, перекрытые бревнами. В тех норах хоронились они от стрел и огня нашего, а как воины наши приступали к стенам, так из нор выскакивали и бились до последнего, на сабли свои полагаясь. Повелел тогда царь Иоанн тарасы те порохом наверх поднять сразу утрех ворот, Арских, Аталыко-

вых и Тюменских. Татары, видя, что ходы подземные засыпаны взрывом, а спасения от огня нашего нет, открыли ворота и высыпали из города. Пошла сеча жестокая, в которой русские ворвались на стены, в ворота, а кое-где и на улицы города. Тут в виду города появился царь Иоанн. Боярин Никита Романович предлагал царю бросить в дело оставшиеся полки, о том же молил из города и князь Михаил Воротынский, весь израненный, но продолжавший биться в передних рядах. Но царь хотел победы верной и не стал полагаться на превратности войны, посему приказал войску отступить, что и было исполнено с большим трудом и потерями.

Новая битва была назначена на следующий день. Русское войско с утра стояло в поле, ловя доносившееся из стана пение иереев, служивших обедню для царя. Тут раздался взрыв в первом из подкопов, крики торжества одних и ужаса других слились в один поднимающийся к небу гул, но его перекрыл новый гром, еще сильнее первого, то взорвались сорок бочек пороха во втором подкопе.

Русские полки, едва дождавшись команды воевод, бросились вперед. Татары казались поверженными, но, подпустив русских на удобное расстояние, они обрушили на них град пуль, стрел, копий, камней, заслонив небо, когда же неукротимый вал накатился ближе, схватились за сабли, когда же невозможно стало размахнуться, выдернули кинжалы, а когда и для них стало тесно, сцепились руками. Гора тел воздвигла на месте пролома новую крепостную стену, перекрыв проход, но русские уже штурмовали город со всех сторон. Казанцы скидывали на них заготовленные бревна, обливали кипятком и варом, но наши воины упорно лезли по лестницам, презирая опасность. Русским удалось захватить стены и башни, бой скатился на улицы города. Татары медленно отходили к царскому дворцу, ни на что уже не надеясь и стараясь лишь подороже продать свою жизнь. Но и русские воины притомились, напор их ослаб и сделалось смятение.

Увидев то, татары ободрились и начали теснить наших. Потребовалось вмешательство государево. Бояре помогли царю сесть на коня и за узду торжественно препроводили его к полю ратному, где чуть поодаль от ворот Арских, на возвышенном месте стояла хоругвь священная. Появление царя произвело нужное действие, остановило бегущих, но то показалось царю мало, и он бросил в бой половину своей дружины.

Нагрянула на татар новая буря, прошлась по ним смерчем рать Иоаннова, прижала к самому дворцу царскому. Заперся там самозваный Едигерка с вельможами своими и остатками войска и отбивался больше часа. Пробили, наконец, наши воины ворота и ведомые воеводой славным, князем Дмитрием Палецким, ворвались во двор, пленили Едигерку. Победа была полной.

И повелел царь Иоанн очистить одну из улиц города от Муралеевых ворот до царского дворца, и на следующий день, октября третьего числа, въехал торжественно в усмиренный город. И воины, стоя на плоских крышах домов, приветствовали своего царя и верховного военачальника. Но больше всего радовали сердце Иоанново благодарственные крики русских пленников, освобожденных от басурманской неволи: «Избавитель наш! Из ада ты нас вывел, для нас, сирот несчастных, головы своей не пощадил!» А во дворе дворца царского взору Иоанна открылась гора из сокровищ, захваченных в Казани, и море пленников, женщин и детей.

Бояре во главе с Никитой Романовичем Захарьиным-Юрьевым умоляли царя Иоанна остаться на некоторое время в Казани, чтобы довершить покорение и усмирение земли Казанской, но царь, освятив новые храмы православные, октября 16-го поспешил вернуться в Москву, уведя с собой полк государев и еще двадцать тысяч ратников, которых уволил в дома на отдых. На Казани же оставил наместником князя Александра Горбатого, назначив ему в товарищи князя Василия Серебряного. А им в подмогу дал 1500 детей боярских, да 3000 стрельцов, да казаков до круглых десяти тысяч».

Взятие Казани совпало с другим счастливым событием – царица Анастасия разрешилась от бремени здоровым мальчиком, нареченным Димитрием. Как ни рвался царь Иоанн в Москву, к супруге своей благоверной и новорожденному наследнику, но дела государственные не отпускали его. Ему

пришлось остановиться и во Владимире, и в Суздале, и в Ростове, везде он возносил благодарственные молитвы. Заехал он и в Троицкую обитель, знаменовался у гроба Святого Сергия и лишь потом двинулся в Москву.

Встречать царя Иоанна вышел весь народ московский, заполонил берега Яузы и все пространство от реки до посада, оставив лишь узкий проезд для Иоанна, его воевод и войска. Колокола храмов благовестили, не переставая, народ возвещал Иоанну многолетие.

В память победы великой царь Иоанн повелел заложить в Москве подле ворот Фроловских храм Покрова Богоматери о девяти куполах.

[1553 г.]

Марта 11-го неожиданно посреди ликования от победы великой царь Иоанн, всегда крепкий здоровьем, опасно занемог, так что ни он сам, ни ближние его не надеялись на выздоровление. Царь призвал к себе ближайших родственников Захарьиных-Юрьевых, князей Ивана Мстиславского, Владимира и Михаила Воротынских, князя Дмитрия Палецкого, Сильвестра и Алексея Адашева и в их присутствии приказал дьяку Ивану Висковатому писать духовную, в которой отказал державу сыну своему Димитрию, в опекунский же совет назначил всех присутствовавших как самых достойных. Подписав грамоту духовную собственной рукой, царь Иоанн приказал собрать всех бояр и весь двор царский, чтобы они присягой целовальной утвердили его решение.

Тут начались во дворце царском споры и раздоры, почти никто присягу приносить не желал. Были среди них многие верные, которые радели только о благе державе и опасались повторения при государе-младенце смут и расстройств, сопровождавших молодые годы царя Иоанна. Полагали они, что следует избрать государем человека в совершенных летах, лучше служить старому, нежели малому, говорили они. Брата государя, Георгия, никто в расчет не принимал, подверженный немочи черной, дурачок и Божий человек, он в дни решительные только плакал или шатался незримой и безглас-

ной тенью по коридорам дворцовым. Оставался двоюродный брат царя, князь Владимир Андреевич Старицкий. За него выступали бояре обиженные, которых царь Иоанн за своевольство в его молодые годы от дел отстранил, Владимир Старицкий будет истинно боярским царем, говорили они, а Захарьиным и Избранной Раде мы служить не желаем. За него выступали бояре мятежные, среди них первыми были князья Шуйские, которые в надвигающейся смуте видели возможность обогащения и возвышения. Ободренный такой поддержкой, князь Владимир Андреевич наотрез отказался духовную Иоаннову утвердить и, влекомый матерью Евфро-синьей, выбежал вон из Грановитой палаты. За ними последовали Шуйские. А за ними потекли князья Петр Ще-нятьев, Иван Пронский, Семен Ростовский, Дмитрий Немой-Оболенский, которые, едва выйдя из дворца, принялись славить перед народом на площади князя Владимира Андреевича. Старицкие принимали у себя в доме детей боярских и раздавали им деньги, чтобы на свою сторону привлечь, народ черный соблазняли раздачами вина, из удела же своего вызвали дружину княжескую для целей злодейских.

К утру начались шатания среди ближних Иоанновых. Адашевы устами отца своего Федора предложили удалить из совета опекунского Захарьиных, на которых, как самых достойных и стойких, был направлен наибольший гнев боярский. Сильвестр склонялся к тому, чтобы главой совета опекунского сделать князя Владимира Старицкого, и для этого вел переговоры тайные с самим князем Владимиром и матерью его Ев-фросиньей. Князя Дмитрия Палецкого, тестя брата царского Георгия, Старицкие соблазняли обещанием передать Георгию в удел Углич с окрестностями, отписанные ему в духовной великого князя Василия Ивановича и царем Иоанном из скаредности удерживаемые. Многие же, испугавшись, решили по домам отсидеться, болезнями отговариваясь, даже такие, как член Избранной Рады князь Дмитрий Курлятьев и печатник Никита Фуников.

По приказу царя Иоанна вновь собрались во дворце царском бояре и двор и сам князь Владимир Старицкий. Царь

Иоанн, лежа в изнеможении на лавке, обратился сначала к ближним своим боярам Захарьиным: «Крепитесь! Не отступайтесь перед боярами, не пощадят они вас, вы будете первыми мертвецами! Берегите племянника вашего, царевича Димитрия, не допустите вероломным извести его, коли потребуется, бегите в землю чужую, куда Бог укажет, но спасите кровь!» Так укрепив дух Захарьиных, царь Иоанн оборотился к князю Владимиру Старицкому, сказал ему кротко: «Знаю твое намерение! Сам знаешь, что станется на твоей душе, если не захочешь креста Димитрию целовать; мне до того дела нет!» Потом царь Иоанн обратился к остальным боярам: «Бояре мятежные! Ночь вам дана была на то, чтобы образумиться. Надеюсь, Бог вас наставил на путь истинный. Подходите по одному, целуйте крест царевичу Димитрию перед моими ближними боярами, князьями Мстиславским и Воротынским, я не в силах быть тому свидетелем». Царя Иоанна вынесли из палаты, бояре же, усмиренные речью царя, по одному стали подходить к присяге. Князь Владимир Старицкий, устыдившись, на отдельной грамоте поклялся не думать о царстве и в случае кончины Иоанна повиноваться Димитрию как своему законному государю, на том князь Владимир крест целовал, а мать его Евфросинья приложила к грамоте печати княжеские.

Как принесли бояре присягу, так случилось чудо великое: царь Иоанн восстал с одра болезни смертной. Ведомый под руки князьями Иваном Мстиславским да Владимиром Воротынским, прошествовал царь Иоанн на середину Грановитой палаты, обвел всех взглядом раз и другой, потом вдруг поклонился в пояс и произнес проникновенно: «Спасибо вам, люди добрые, что не бросили семью мою и младенца невинного в тяжелую минуту! Простите, если что не так! Ибо грешен я пред Господом и пред вами».

Многие потом объясняли последние слова государевы тем, что болезнь царя была притворной и направлена лишь на испытание верности. Так ли это было, неведомо.

Во исполнение обета, данного во время болезни, царь Иоанн отправился на Белозеро в монастырь Святого Кирилл? Белозерского. Сам царь ехал впереди на своем любимом же-

ребце, на том, на котором он в Москву въезжал после взятия Казани, и также разукрашенном. За ним в возке следовали царица Анастасия с младенцем Димитрием, свита же состояла из бояр первейших, князь Владимир Старицкий, распри откинув, там же был.

В Троице-Сергиевой обители на несколько дней задержались. Иоанн часами молился у гроба Преподобного Сергея Радонежского, а вечера проводил с игуменом и братией в монастырской трапезной за разговорами благочестивыми, поражая всех знанием Священного Писания и смирением пред лицом Господа. Встретился он и со старцем много мудрым Максимом Греком, приглашенным на Русь еще великим князем Василием Ивановичем для перевода богослужебных книг с греческого и исправления старых русских книг, в коих нашлось много несообразностей. Как рассказывают, Максим Грек предостерег царя от продолжения поездки, предрекая гибель юного царевича.

Пренебрегая пророчеством и мольбами бояр Захарьиных, царь Иоанн продолжил путь и посетил Песношский Свя-то-Никольский монастырь, где в ссылке пребывал неистовый Вассиан, бывший Коломенский епископ, которого Иоанн любил за ласку в его несчастливые годы детства. Теперь царь Иоанн просил у него наставления, как лучше править державой, и каялся в грехах пред Господом и пред людьми.

«Пред кем? Пред людьми? – Вассиан загрохотал так, что невольно сделал свидетелями разговора всю свиту царскую. —Да какое тебе дело до людей ?! Как ты можешь быть грешен перед ними, если не судьи они тебе? Ты царь милостию Божией, только перед Ним тебе ответ держать. Вот перед Ним ты грешник, великий грешник! Он тебе державу вручил, чтобы ты управлял ею по слову Его, а ты ее советникам перепоручил. Советники о своем советуют, им до тебя дела нет, до трона твоего, до семьи твоей. О том только твоя мысль должна была быть, о самовластии своем, о троне своем, о помазании Божием! Советников умных государю не надобно, царь и так умнее всех, это Бог решил. Любая его мысль – от Бога, а вот у советников может быть и от Бога, а может и от людей, а то и от

лукавого, сразу не разберешь. Гнать надо прочь всех, которые с мыслями, так оно вернее выйдет. Государь должен править, а подданные подчиняться и волю его неукоснительно выполнять, думать им не положено. Умнейший непременно государем овладеет и станет править вместо него». Особенно же порицал Вассиан Сильвестра и нйзкородных Адашевых, выделяя одних лишь бояр Захарьиных-Юрьевых.

Пророчество о гибели царевича Димитрия исполнилось на обратном пути с Белозера. К исходу третьей недели царь со свитой на ладьях, богато убранных, подплывали к Угличу. Извещенный заранее, весь город высыпал встречать царя. Впереди, у самой пристани стояли епископ угличский и игумены всех монастырей и все священники в ризах торжественных, за ними дети боярские и приказные, потом выборные земские с купцами, а уж за ними море люда простого. Вот причалила ладья царская к пристани, и под крики приветственные ступили на сходни: впереди царь Иоанн с царицей Анастасией, за ними, чуть поотстав, мамка несла на руках младенца Димитрия, ее под руки поддерживали брат царев Георгий ,и князь Дмитрий Оболенский, за ними шли другие бояре, царя в пути сопровождавшие. Сходни проломились, увлекая в воду мамку с царевичем и ближних бояр. Спасли всех, кроме царевича Димитрия, которого, тесно спеленутого, быстрое течение далеко унесло.

[1554 г.]

Марта 28-го царица Анастасия родила второго сына, нареченного Иваном. Государь в новом, составленном тогда духовном завещании, объявил его наследником трона в случае своей смерти, опекуном же юного царя и государственным правителем на время его несовершеннолетия назначался князь Владимир Старицкий. Он же провозглашался наследником в случае смерти царевича в малолетстве. В свою очередь, со Старицкого повторно взяли крестоцеловальную запись, что будет он впредь верен совести и долгу и не будет щд_т дить даже матери своей, Евфросиньи, если замыслит она какое зло против царицы Анастасии и сына ее, что не будет оц

знать ни мести, ни пристрастия в делах государственных и не будет делать ничего без ведома царицы, митрополита и Боярской думы. Заодно сократили количество воинов на дворе Старицких в Москве до ста человек.

Тогда же привели к присяге и других бояр. Многие из них, опасаясь, что не сойдет им с рук бунт во время болезни Иоанна, и памятуя советы епископа Вассиана, данные царю, навострились за рубеж утечь. И первым из них был князь Семен Ростовский, один из главных бунтовщиков. Собрал он в побег всю свою семью, братьев с племянниками, а вперед выслал боярина своего ближнего, князя Никиту Лобанова-Ростовского, чтобы тот с королем польским обо всем предварительно сговорился. Князя Никиту, летевшего без подорожной, в Торопце задержали, допросили и так узнали об измене. Царь приговорил зачинщика побега к смерти, но затем смягчил приговор, приказал выставлять князя на позор да сослать потом на Белозеро. То же было и с другими боярами и детьми боярскими, в изобилии отлавливаемыми на границах с Литвой. Никого из них лютой смертью не казнили, что многие связывали с заступничеством царицы Анастасии и бояр Захарьиных-Юрьевых.

Вместе с тем утвержденные Собором Земли Русской изменения уклада жизни подвигались медленно, и изо дня в день царю доносили: бояре кормятся пуще прежнего, народ земский суд вводить не хочет, воровство и разбой не спадают. А тут еще язва смертоносная навалилась на западные области, во Пскове и окрестностях уже больше десяти тысяч было погребено в скудельницах, не считая схороненных тайно в лесах и оврагах.

И из земель восточных, только что вроде бы усмиренных, приходили вести одна другой хуже. Луговые и горные жители убивали московских купцов и детей боярских на Волге, только успели отловить и казнить сотню злодеев, как взбунтовались вотяки и луговая черемиса, отказались платить дань, чиновников поубивали, стали на высокой горе у засеки и там разбили стрельцов и казаков, посланных усмирить их. Восемьсот воинов полегли в том месте, да пятьсот в другом, да

триста в третьем. А воеводу Бориса Салтыкова в одном из сражений взяли в плен и зарезали. Вспоминался совет бояр, что следовало Иоанну остаться на какое-то время в «подрайской» Казанской земле до полного усмирения. Теперь же некоторые бояре из Думы царской в другую крайность кинулись: шут с ней, с этой проклятой Богом землей, бежать оттуда надо и войско вывести. Только твердость бояр Захарьиных-Юрьевых сохранила эти земли для Руси.

Из главнейших достижений того времени было установление связей прочных с королевством Английским, которое еще недавно краем Земли считалось, но о котором слышали мы много хорошего. В начале осени 1553 года английский капитан Ченселор высадился на берег у монастыря Святого Николая в Двинском заливе моря Студеного. Принят же в Москве он был лишь весной 1554 года с великим почетом. Капитан передал царю письмо короля английского Эдуарда с изъявлением желания завести торговлю между державами нашими, царь ответил согласием с удовольствием явным и отпустил капитана назад в его землю. По возвращении капитан Ченселор так описывал царя русского: что-де видом он силен, красив и грозен, но к забавам разным, даже и охотничьим, не пристрастен и уединение любит.

[1555 г.]

Пришло время пожинать плоды победы казанской. Царство Казанское усмирили, хотя и с трудом, Астраханское же ханство привели в покорность малой кровью, остальные, устрашенные новой силой русской, сами в очередь выстроились, чтобы верноподданнические чувства изъявить. Первыми явились черкесские князья, за ними грузинские. Князь сибирский Едигер прислал вельмож своих в Москву поздравить царя русского с завоеванием Казани и Астрахани и пообещал впредь дань платить. Тогда прибавили в титуле царском на грамотах еще одну строку: Властитель Сибири. Цари хивинский и бухарский прислали своих знатных людей в Москву, ища расположения царя и подтверждения давних прав свободной торговли на Руси, что сопровождалось дарами богатыми. Не то

—^ЦчйКЕ? "

ногаи дикие – их хан Измаил сам попросил подарки за свою присягу на верность. Из врагов старых остался лишь царь крымских татар, который заносчиво требовал дани от царя русского и продолжал набеги грабительские, доходя иногда и до Рязани.

Тут в Думе царской начались споры, куда направить дальнейшие завоевания. Адашев, Сильвестр, Курбский и вся их Избранная Рада настаивали на походах в восточные и южные земли. Бояре ближние Захарьины-Юрьевы указывали на Запад, говоря, что необходимо нам искать пути к морю Северному, чтобы, утвердившись на его берегах, завести торговлю со странами европейскими. Продавать мы могли бы зерно и сало, лен и меха, покупать же пряности, фарфор, кость слоновую, медь и другие металлы, камни драгоценные и прочие украшения, товар товаров, за который платили золотом вес на вес – шелк, а также изделия ремесленников европейских, которые были много искуснее наших. Также мы могли бы беспрепятственно приглашать лекарей, учителей, живописцев, рудознатцев, воинников умелых для службы царю русскому и обучения людей наших, ибо во всем этом мы сильно от стран европейских отстали, а иного и вовсе не имели. Польша же, Ливония и Швеция сих необходимых нам людей не пропускали, опасаясь усиления державы Русской.

Царь Иоанн был во всем согласен с боярами Захарьиными-Юрьевыми, и тут Избранная Рада предприняла поход дерзкий и самовольный. Юный воевода Даниил Адашев, по наущению брата своего Алексея Адашева, с восемью тысячами воинов построил близ Кременчуга ладьи, спустился к устью Днепра, взял по ходу дела на море два корабля крымских и обрушился на древнюю Тавриду. Две недели веселился он на просторе, загнав хана с войском в горы, выжег всю западную часть Крыма, невольников русских и литовских освободил без счета, добычу богатую набрал и со всем этим приплыл к городу Очакову. Но в числе пленных, взятых на кораблях и в Крыму, оказались турки, что вызвало неудовольствие султана турецкого. От войны большой едва откупились дарами щедрыми и более о походах на юг уже не помышляли.

[1556 г.]

Король шведский, Густав Ваза, полагая, что, занятые делами на востоке и юге, не сумеем мы дать ему достойный отпор, пошел на Русь войной. Против шведов царь Иоанн отрядил воеводу знатного князя Дмитрия Палецкого с ратью, за недостатком же обученных ратников русских придал ему астраханского царевича Кайбулу с его ордой. Счастье сопутствовало князю Дмитрию, он почти сразу перенес войну на чужую территорию, вступив с войском в пределы земли Финской. Разграбил и сжег несколько городков, а под Выборгом разбил войско шведское; пленив знатнейших сановников королевских. Саму крепость взять не удалось за недостатком пушек, и после нескольких дней осады воевода отошел, разорил все окрестные земли и вывел на Русь множество пленников, сбив цену за человека до гривны, а за девку здоровую до пяти алтын.

Король шведский, отпором нашим устрашенный, мира запросил, но при этом нас же и обвинял в начале войны. Алексей Адашев с дьяком Висковатым составили ему от имени царя грамоту укоризненную: «Твои люди делали ужасные неистовства в Карельской земле нашей. Воеводы мои пылали нетерпением идти к Абову, к Стокгольму, мы едва удержали их, ибо не любим кровопролития. Вдругорядь же разговаривай о мире с наместниками нашими по обычаю дедовскому, нам говорить с тобой невместно».

[1557 г.]

Путь к морю Северному был только один: через Ливонию. Но даже если бы лежала Ливония в стороне, ее непременно наказать надо было, ибо занеслась заносчиво и пример являла соблазнительный для всех прочих стран. Не обладая ни дарами природными, ни казной богатой, ни войском сильным, сия страна смела во всем державе Русской противодействовать. В Риге, Нарве и других ливонских городах портовых иностранцам запрещалось учиться языку русскому, производить сделки торговые напрямую с купцами русскими и открывать им кредит под страхом штрафа денежного. Не только купцов, но и прочий люд – ремесленников, художников, аптекарей —

Царь Димитрий – самозванец?

власти ливонские задерживали и на Русь не пропускали. И уж совсем стерпеть нельзя было поругания веры православной, разрушения церквей наших древних. Еще великий князь Василий Иванович кричал ливонцам грозно: «Я не папа и не император, которые не умеют защитить своих храмов!» Вот только угрозы эти на словах остались.

До того дело дошло, что ливонцы дань положенную пятьдесят лет не платили, с момента кончины великого князя Иоанна III, а когда им о том напомнил и, сказали, что знать ничего не знают ни о какой дани. Пришлось предъявить им Плеттен-бергову договорную грамоту да дополнить ее демонстрацией малой Передовым полком, после чего Дерптская область за ручательством магистра Ливонского обязалась не только впредь давать нам ежегодно по немецкой марке с каждого человека, но и за минувшие пятьдесят лет представить в три года всю недоимку. Еще же клятвенно пообещали никаких препятствий русскому купечеству в своей земле не чинить. Ничего исполнено не было, так дело до войны дошло.

Понимая, что на этот раз воевать придется против страны европейской, в воинском искусстве весьма нас превзошедшей, к этой войне готовились со всем тщанием. К границам Ливонии потянулись обозы с припасами ратными, везде наводились мосты, учреждались станы, ямы и дворы постоялые на дорогах. К осени у границы стояли уже сорок тысяч воинов, а на будущее планировали выставить до трехсот тысяч.

[1558 г.]

Первым вступил в дело воевода русский Шах-Али с легкой татарской конницей, прошелся огнем и мечом по всему кра к > и вернулся обратно с добычей богатой. Ибо послан он был не для завоевания, а только для устрашения и наказания. Магистр ордена Ливонского и епископ Дерптский устрашились, мира запросили и даже наскребли 60 000 ефимков в счет дани положенной, да поздно они спохватились, не о дани мы уже мыслили, а о полном подчинении земли мятежной.

Весной в Ливонию вступили основные силы несколькими полками под командованием боярина Данилы Романовича Захарьина-Юрьева, князей Андрея Курбского, Петра Шуйско-

го, Михаила Глинского и Федора Троекурова. Взяли множество городов, включая портовую Нарву, но главным призом стал Дерпт, он же город наш дедовский Юрьев. Да' слабы духом оказались ливонцы! Имея в одном Дерпте более пятисот пушек и запас огненный к ним, они не подумали запереться в городе крепко, а сами вышли из ворот, ключи от города на подушке атласной поднесли и пушки те, невредимые, по описи сдали, что было нам большим подспорьем.

Глядя на пример Дерпта, сдались многие другие крепости: Везенберг, Пиркель, Лаис, Оберпален, Ринген, или Тушин, Ацель. Везде наши воеводы мирно выпускали орденских властителей, довольствовались присягой жителей и не касались их имущества, в городах оставляли нужные запасы и ставили охранное войско.

Упорствующих наказывали огнем и мечом. Так было в Феллинской, Ревельской, Венденской и Шваненбургской областях. К зиме дошли до Риги, но воеводы наши брать ее не стали, отговорившись недостатком пушек и огненного зелья, зато опустошили окрестности, затем прошли всю Курляндию до самой Пруссии и, безмерно отягощенные добычей и пленными, повернули обратно.

Царь же Иоанн стал именоваться королем Ливонским.

[1559 г.]

Тут заметен стал упадок рвения у воевод наших. Царь и бояре Захарьины-Юрьевы метали из Москвы громы и молнии на головы воевод нерадивых, гнали их вперед, но они дремали и вперед не стремились.

Воспользовавшись полугодовой заминкой в наших действиях, встрепенулся недобитый орден Ливонский. Препоясались рыцари мечами и даже нападать на войска наши начали, но были отбиты. Несчастливый на поле битвы, магистр ордена был не намного удачливее и в сношениях с державами европейскими, у коих искал он защиты от всевластия русского. Император германский Фердинанд Габсбург и король датский Фридерик денег и ратников ливонцам не дали, ограничившись посланиями многословными царю Иоанну. Ходатаи

эти за дальностью их не очень нас беспокоили. Другое дело Польша с Литвой. Уже шляхта польская громко призывала короля своего Сигизмунда-Августа вступить в пределы Ливонии, сдерживал же короля только мирный договор с нами, через два года заканчивающийся.

[1560 г.]

Надлежало войну ливонскую завершать быстро и решительно. Посему царь Иоанн отправил в Ливонию большую часть своих ближайших советников – Курбского, Данилу Адашева, Курлятьева, Репнина. Даже сам Алексей Адашев, редко Москву покидавший, и то туда выехал.

И вот в августовские дни войска наши нанесли ордену сокрушительное поражение. Андрей Курбский настиг под стенами Феллина ливонскую знать, последний раз сплотившуюся, и разбил ее одним ударом, захватив в плен магистра Фюр-стенберга, ландмаршала Филиппа Шальфон-Белля, комтора Гольдрингена Вернера Шальфон-Белля, судью Баугенбурга Генриха фон Галена и множество других. Алексей Адашев, расположившись в магистерской резиденции в захваченном Феллине, взял под свое управление всю Ливонию, надеясь в скором времени привести ее в полное спокойствие и вернуться с миром в Москву.

И вот в дни, когда царь Иоанн праздновал победу в Ливонии, его постигла страшная утрата – скончалась царица Анастасия. Царица все эти годы часто болела, хоть и родила сына Федора, последней же зимой ее привезли с богомолья из Можайска без памяти и в горячке. Братья ее Данила и Никита Романовичи последние три месяца при ней провели, оставив все дела государственные, которыми они неустанно были заняты, так что и в Москве не появлялись. На службе заупокойной государь был безутешен, многие же умилялись видом Младшего сына покойной Анастасии, который впервые был явлен народу.

После кончины горячо любимой жены с царем Иоанном случилась неожиданная перемена, и в первую очередь она коснулась его отношения к давним соратникам и советникам.

Сильвестр был вынужден удалиться в монастырь на Белозеро, Алексею же Адашеву и прочим членам Избранной Рады было предписано оставаться в Ливонии. Многие объясняли это слухами об отравлении царицы, в котором обвинялись советники царя. Основанием для них была ненависть, воцарившаяся в отношениях Анастасии с ближайшими друзьями Иоанна. Она была уязвлена их бессердечием и двоедушием во время болезни Иоанна, не могла она забыть ни речей оскорбительных против нее и родичей ее, ни кажущегося доброхотства к князю Владимиру Старицкому в ущерб сыну ее Димитрию. Не могла она сдержать слов горьких и временами злобных, но и друзья Иоанновы не оставались в долгу и, отставив почему-то все свои мысли о милосердии и человеколюбии, нападали непрестанно на царицу, всеми другими любимую, особливо же народом. Отличался в том злословии Сильвестр, сравнивавший Анастасию с Евдокией, женой византийского императора Аркадия, гонительницей Иоанна Златоуста, заносчиво разумея под Златоустом себя. Алексей Адашев с Андреем Курбским недалеко от него отстали.

Царь Иоанн приблизил к себе людей новых, худородных, даже и дьяков, говоря, что не кровь для них главное, а только служба. Из знатных был один только князь Афанасий Вяземский, молодой повеса. Под стать ему в проказах был Федор Басманов. Тут же и отец его Алексей Басманов, засидевшийся до седых волос в мелких воеводах. И злобный Малюта Скуратов, сыгравший впоследствии столь зловещую роль, что внешность его заслуживает отдельного описания: был он невысок ростом, но кряжист и чем-то напоминал дубовую колоду или плаху, к которой питал особое пристрастие, лицо имел самое разбойничье – нос свеклой по форме и цвету, торчащие в стороны мясистые уши, низкий лоб, жесткие волосы, растущие почти от бровей, и сами брови такие лохматые, что прикрывали тусклые, никогда не мигающие глаза. Никита Фу-ников, Адашевым за воровство сосланный, был из ссылки возвращен и поставлен заведовать Казенным приказом. Дьяк Иван Висковатый за верную службу был пожалован в печатники и требовал от послов иноземных, чтобы его, как прежде Адашева, канцлером величали. На прежних местах оставался