Текст книги "Мемуары M. L. C. D. R."

Автор книги: Гасьен де Сандра де Куртиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

Если бы принц Конде последовал этому совету, то избежал бы многих неприятностей, однако предостережение кардинала показалось ему не стоящим внимания: он решил, что тот просто хочет напустить побольше тумана, – и чуть ли не вприпрыжку бросился к герцогу Орлеанскому.

– Мы держим волка за уши, – сказал принц, едва завидев герцога. – Осталось набросить ему веревку на шею. Вы получили все, что хотели, да и я приобрел достаточно, чтобы быть довольным.

И он отдал договор герцогу; тот поделился новостями с супругой, она – с кардиналом де Рецем, герцогом де Роганом и Шавиньи, а эти трое господ спросили у герцога, о чем он думал, когда ставил под договором свою подпись, ведь все козыри достались принцу Конде – тот не только выступил зачинателем мирных переговоров, но и извлек из них наибольшие преимущества, хотя и без того имеет с избытком, а потому не следовало усиливать его влияние, и вообще его амбиции неуемны, как бы он ни пытался их скрыть; о сподвижниках он заботится скорее из желания извлечь выгоду, нежели из признательности, что герцог более всех прочих заинтересован не допустить укрепления его власти, ведь Конде – после Короля и его брата – наследник короны; они предупреждают его, что если он, герцог, не возьмется за дело сейчас, то скоро будет уже поздно. Наконец, они просили его подумать, что от его согласия или же отказа подписать договор зависит его личное благополучие, счастье государства и спасение народа.

Герцогиню же Орлеанскую застращали еще пуще. Они сказали, что цель принца Конде – овладеть троном; что его военная слава заставит людей даже радоваться, если он захватит власть, и никто не осудит его за это; что после этого он заточит ее мужа в монастырь или по меньшей мере будет содержать всю жизнь как пленника, да и ее собственное будущее окажется не лучшим: ей тоже уготовят монашескую келью и начнут оспаривать законность рождения ее детей – как-никак, их с герцогом брак был одобрен лишь вынужденно^{142}. Единственное же средство отвратить такую участь – не допускать заключения договора, покуда ее супруг не избавится от человека, которого ему следует опасаться; а видя такую заботу с ее стороны, он еще больше докажет ей свои нежные чувства; впрочем, они-де далеки от желания поучать ее, но если она не сочтет, что они проявили к ней недостаточно уважения, то вот ей совет: для завершения дела пустить в ход все свое обаяние, и самое верное средство наставить мужа на путь истинный – это супружеское ложе… о нет, более они ничего ей не скажут, а она вольна поступать как вздумается.

Эти слова сильно встревожили и герцога, и его супругу. Оказавшись наедине, они только об этом и говорили, и герцогине Орлеанской не составило труда убедить мужа в опасности, в которую поверила она сама; в конце концов герцог Орлеанский разорвал договор, даже не приведя для этого сколько-нибудь существенных оснований.

Принц Конде понял, как сильно ошибся, не вняв совету кардинала, но поскольку все средства были исчерпаны и следовало срочно принимать решительные меры, поднял войска – началась вторая гражданская война. Кардинал направил отряды взять Монрон. Все напряженно следили за развитием событий с обеих сторон. Вскоре дело дошло до схваток, и граф де Бужи, комендант гарнизона в Бурже, захвативший Конкрессо, служившего полковником в армии принца Конде, не знал, как с ним обращаться, – как с военнопленным или как с мятежником? Герцогиня де Лонгвиль, находившаяся в Монроне, боясь, как бы Бужи не склонился ко второму варианту, постаралась отговорить его от этого в учтивом письме, на которое получила не менее почтительное согласие. Офицеры обеих враждующих сторон, тревожившиеся о своей участи, успокоились и уже не боялись больше подвергаться опасности. Однако кардинал не признал это законом и велел повесить другого пленного офицера. Он не решился на дальнейшие суровые шаги лишь потому, что принц Конде, со своей стороны, угрожал поступать в ответ так же.

Герцог Орлеанский ревновал к успехам принца Конде, но у него были свои причины не покидать его. Он тоже собрал свою армию, назначив ее командующим герцога де Бофора; у него-то я и служил адъютантом всю кампанию и почти всегда находился при нем, так что никто лучше меня не сможет рассказать о том, что с ним происходило. Из-за гонений, которые герцог де Бофор претерпел от нового министра, парижанам уже казалось, что между ними никогда не будет мира; при этом герцог всегда поступал сообразно желаниям парижан, подчас делая известные жесты, призванные увеличить его популярность, отчего его уже не просто любили, а обожали, повсюду приветствуя речами, преподнося дары, ища с ним встречи везде, где бы он ни появлялся. В шутку его даже прозвали Королем рынка. Но вся эта любовь толпы меркла пред чувствами той, о ком я хотел бы упомянуть особо. Она явилась к нему поутру с прекрасной, точно солнечный лучик, девушкой семнадцати-восемнадцати лет и сказала, что это ее единственная дочь, для которой она не желает большего счастья, кроме его согласия возлечь с нею и зачать ребенка. Герцог де Бофор, отнюдь не походивший на своего отца – более любившего мужчин, нежели женщин, – ответил, что с радостью выполнит первую половину просьбы, а вот вторая-де зависит не только от него; впрочем, он и тут постарается изо всех сил. И, не скрывая желания, он тотчас предложил девушке разделить с ним ложе, удовлетворив как ее саму, так и чаяния ее матушки.

Сестра герцога была замужем за герцогом де Немуром – принцем, наделенным множеством прекрасных качеств и не имевшим ни одного дурного. Принц Конде, которого дела призывали в перешедшую на его сторону провинцию Гиень^{143}, поручил ему командование своими войсками и велел действовать совместно с герцогом де Бофором. Деверь умел отлично ладить с зятем, несмотря на все их различия, и принц Конде, уехав в Гиень, не совершил ошибки, но он не предусмотрел, что в его отсутствие между двумя этими аристократами по многим причинам разгорится непримиримая вражда; вынужденный вернуться издалека, чтобы помирить их, он подверг свою жизнь большой опасности. Между тем они не только каждый день угрожали прикончить друг друга, но и совсем забыли о делах; не желая, чтобы это соперничество повредило его планам, принц покинул Ажан^{144} и отправился обратно за Луару. Тщательно скрывая свой отъезд, он объявил, что держит путь в Бордо, дабы уладить кое-какие дела. Тем не менее графу д’Аркуру, командовавшему королевскими войсками по сю сторону Луары, вскоре донесли обо всем, и силами небольших отрядов он перерезал все дороги и переправы. Принц обманул бдительность неприятеля и, не останавливаясь ни днем, ни ночью, опередил их еще до того, как они оказались поблизости.

Между тем его сторонник маркиз де Леви получил от графа д’Аркура проездные документы для возвращения домой, и принц Конде договорился, что продолжит путь, сопровождая его и будучи защищен этими документами. Маркиз дождался его в Ланже^{145}, и они двинулись по оверньской дороге^{146}, через местности, где располагались многие владения принца. Во время краткого отдыха, зная, что кардинал Мазарини держит берега Луары под охраной, принц Конде обратился к Бюсси-Рабютену, находившемуся в Шарите^{147}, и тот пообещал помочь ему с переправой; так, он снял охрану, чтобы принц Конде беспрепятственно переправился через реку возле Бак-д’Алье. Ехали так долго, что вконец измучились и загнали лошадей – в Оверни пришлось купить новых; дороги были скверными, езда по ним чрезвычайно утомила путников, и они не могли перемещаться так быстро, как им хотелось. У Короля, находившегося возле Анже, имелось, стало быть, достаточно времени, чтобы подняться вверх по Луаре; повсюду здесь скакали нарочные с приказом захватить принца Конде живым или мертвым – и нашелся некто, проезжавший мимо, кто, узнав его фаворита Гито, заподозрил, что и сам принц неподалеку; он стал настойчиво расспрашивать его слугу, который задержался и отстал от кавалькады. Если бы путники сохранили присутствие духа, то не преминули бы убить соглядатая, но герцог де Ларошфуко спохватился лишь мгновение спустя, и нарочный успел избежать ловушки.

Королю и кардиналу Мазарини вскоре доложили об этом случае. Кардинал немедленно послал нескольких всадников на дорогу в Шатийон-на-Луаре^{148}, и принца едва не схватили. Тем не менее, счастливо избежав плена, он наконец добрался до Шатийона, а затем и до Лори, где стояла его армия. Дела оказались куда хуже, чем ему доложили. Противостояние Бофора и герцога де Немура продолжалось, они уже готовы были к рукоприкладству – долго сдерживаемая ненависть должна была наконец прорваться наружу, что и произошло при обстоятельствах, о которых я сейчас расскажу.

Жители Жаржо^{149}, города, принадлежавшего герцогу Орлеанскому в качестве феодального достояния, пообещали предупредить герцога де Немура, если вдруг подойдет королевская армия, – чтобы тот успел усилить их гарнизон. Они сдержали слово, и он направил в город пятьсот или шестьсот человек из войска герцога Орлеанского. Командиру отряда указали не ту дорогу, и он, заплутав, повернул назад, в то время как солдаты Короля уже осадили Жаржо. Тогда горожане объявили, что, раз их обманули, остается лишь впустить в город неприятеля. Им на помощь выслали тот же отряд – но он вернулся ни с чем: было уже слишком поздно^{150}.

Герцог де Немур принял этот досадный провал весьма близко к сердцу – и то ли счел его изменой, то ли, что куда вероятнее, решил воспользоваться им, чтобы поквитаться с герцогом де Бофором: он открыто обвинил того в сговоре с врагами. Герцог де Бофор опроверг обвинение и, если бы вся армия не принялась утихомиривать озлобление герцога де Немура, оно могло бы уже тогда привести к нежелательным последствиям. Принц Конде, возвратившийся спустя буквально несколько дней после этого, попытался помирить их, но герцог де Немур не пожелал дать ему слово ничего не предпринимать, ограничившись заверением, что, пока интересы дела того требуют, он станет воздерживаться от действий из любви к принцу, но затем поступит так, как сам сочтет нужным. Не то чтобы уладив это дело, но замяв его на какое-то время, принц выступил против королевской армии, которой командовали виконт де Тюренн и маршал д’Окенкур. Их силы были разделены; он атаковал лагерь маршала, находившийся ближе, и истребил не менее четверти неприятельского воинства, прежде чем остальные смогли занять оборону, – вся кавалерия пала на поле боя, и, если бы пехотинцы не спаслись бегством, разгром маршала был бы полным^{151}. Виконт де Тюренн оказался более предусмотрительным: став на выгодную позицию, он задержал победоносные войска принца Конде, а когда спустилась ночь, отступил в Жьен^{152}.

У принца Конде служил некий дворянин, взятый в плен несколькими днями ранее. Принц знал, что маршала не жалуют при дворе и считают главным виновником поражения, поэтому просил передать ему через этого дворянина, что, если маршал перейдет на его, принца, сторону, то найдет больше благодарности. Окенкур, узнав об этом от соратников, возмущенных подобными речами, поинтересовался, какова же будет его награда, – и дворянин, поставив условием привести кое-какие войска, имевшиеся в распоряжении маршала, посулил сто тысяч экю от имени принца Конде. Согласившись на сделку, Окенкур сказал этому дворянину: если бы принц Конде располагал средствами, то такие условия, пожалуй, удовлетворили бы еще графа де Гранпре и двух-трех немецких полковников. Те и впрямь готовы были присоединиться, однако принцу Конде не удалось найти денег, чтобы выполнить уговор, и из столь выгодного дела ничего не вышло.

Принц Конде, радуясь своему крупному успеху, въехал в Париж. Он был встречен всеобщим ликованием – женщины и те восхищались его воинской доблестью; нашлись среди них и такие, кто был не прочь испытать, так ли он стоек в баталиях любовных, как на поле брани. Из их числа была и мадам Пи, сестра уже упомянутого мною Конкрессо. Она передала, что хочет открыть ему один секрет, но опасается нескромных ушей; однако он обо всем узнает, если сам явится к ней. Ее настойчивости нельзя было не уступить, но, вместо того чтобы, как он ожидал, посвятить его в некую государственную тайну, она предложила воспользоваться ее слабостью. Принц, человек уступчивый, уложил одна на другую несколько подушек – ибо в кабинете, где они находились, не оказалось кровати – и удовлетворил ее желание.

Я приехал в Париж в тот самый день, чтобы передать письмо герцога де Бофора, и нашел принца в отеле Конде^{153}, где он оставил меня ужинать. Когда сели за стол, он сказал Конкрессо, также находившемуся среди приглашенных, что не далее как нынче утром имел удовольствие получить письмо от одной очень крупной дамы, которая пригласила его к себе; что он не пренебрег приглашением и явился в богато обставленные покои, а оттуда его провели в кабинет, украшенный великолепными зеркалами; что дама ни в чем ему не отказала и он остался весьма доволен всем, за исключением одного. Конкрессо поинтересовался, что же это могло быть, на что принц ответил, что дама была одинакова ввысь и вширь, и спросил, не догадывается ли тот, кто она такая. Конкрессо, уже не сомневаясь, сказал, что, верно, то была его сестра, – и первым расхохотался, чтобы не быть высмеянным окружающими. А принц Конде, думая, что ему не поверили, вынул из кармана пресловутое письмо и показал всем, кому этого хотелось.

В те дни принц Конде был молод, полон сил и окружал себя господчиками^{154}, любившими буйные развлечения, – они затевали разные неприличия, вредившие не только его здоровью, но и делам. Например, когда во Францию вторгся герцог Лотарингский^{155}, виконт де Тюренн оказался окружен его войсками и армиями принца Конде и герцога Вюртембергского, и двор уже считал, что все потеряно, готовясь к самому худшему, если его силы будут разбиты, – принц Конде, к несчастью, подхватил дурную болезнь, которую деликатно именовал лихорадкой, и не смог воспрепятствовать подкупу герцога Лотарингского двором^{156}. Получив много денег, герцог позволил виконту де Тюренну отступить к Мелёну^{157}, чего конечно бы не случилось, находись принц Конде при армии.

Хотя война была в разгаре, тайные переговоры между противниками по-прежнему продолжались. Два или три раза я ездил в Сен-Жермен к герцогу де Бофору – Мазарини обещал ему чин адмирала и двести тысяч экю наличными, если он покинет принца Конде и убедит поступить так же и доверявшего ему герцога Орлеанского. Мне тоже прочили недурное будущее – я должен был стать капитаном роты гвардейцев. Столь заманчивые предложения вполне могли соблазнить герцога, уже готового их принять, – но мадемуазель де Монпансье, на которой принц Конде надеялся женить своего сына и которая мечтала о замужестве^{158}, – расстроила все наши намерения.

Когда армия уже стояла у ворот Парижа, мы все еще находились в городе; там я случайно встретил свою сестру: война заставила ее покинуть монастырь. Ее облик очень удивил меня: монашеское облачение она сменила на светское платье и, кроме того, была с мужем. Они встретились, когда отнюдь этого не ждали, а поскольку не составляет труда разжечь былое пламя из тлеющих углей, то муж оставил духовный сан, который принял с такой легкостью, да и она тоже позабыла о своем религиозном рвении. Самое же интересное, что, не заведя детей в прошедшие пять-шесть лет, когда они жили вместе, сейчас она сразу же забеременела! Я не мог не изумиться, но она сказала, что во всех делах обязана быть покорна мужу, и Господь, который связал их таинством брака, не указал на то, что могло бы его нарушить. Их истории, наделавшей в Париже много шума, я коснусь только вскользь, чтобы не прерывать нити моего рассказа; скажу, что они прожили еще три или четыре года, воспитывая сына, который появился на свет в должный срок. Потом мой зять умер, и сестра от имени сына предъявила права на немалое имущество супруга, чем вызвала негодование его родни, утверждавшей, что ребенок незаконнорожденный. Начался большой процесс, который родственники, также претендовавшие на наследство, хотели было перенести в Бретань, где находилась основная часть имущества, однако из-за ареста, наложенного на обстановку парижского дома, а еще более из-за того, что и брачный контракт был составлен в Париже, слушание дела передали местному правосудию; кроме того, лишь Парижскому парламенту принадлежала прерогатива определения законности браков.

Бретонские наследники, приступив к делу, наняли искусного адвоката, чья риторика была весьма убедительна. Он сказал, что дозволить священнику жениться – значит оскорблять религию и поощрять заблуждения, за которые ратуют гугеноты^{159}; что не только ребенка надлежит признать внебрачным, но и мать его следует наказать за совершенное преступление против нравственности; ведь ничто-де не понуждало супругов разойтись, но коль скоро уж они посвятили себя Богу, то разрешить их от обета вправе разве что Папа; но случай, о котором идет речь, якобы куда серьезней. Отец ребенка не просто решил удалиться от мира – он был приобщен самому сокровенному из всех церковных таинств, то есть стал священником, тысячи раз приносившим жертвы ради нашего спасения, принимавшим на себя нашу скорбь при покаянии, причащавшим нас, – словом, делавшим все, к чему его обязывала столь высокая и почетная миссия. Что же случится, если оправдают его святотатство, – сколько окажется тогда ложных исповедей, бесполезных причастий и людей, не получивших милости Господней!

Я мог бы рассказывать и дальше, если б хотел привести его речь целиком. Моя сестра, присутствовавшая на заседании, смутилась и не могла не покраснеть, услышав такие оскорбления в свой адрес. Затем, когда смолк шум, поднялся ее адвокат. Он выразил удивление, что в причинах случившегося видят злонамеренность, – тогда как на самом деле тут нет ничего, кроме человеческой слабости, ибо проблема здесь не в том, что его подзащитная вернулась к мужу спустя пять или шесть лет, а в том, что последнему позволили, увидев порыв безрассудного религиозного рвения, стать священником; что Церковь запрещает разводы и человек, который сначала поклялся в супружеской верности, а затем оставил жену, нарушил слово, данное перед Богом; и ведь ранее заключенный брак – тоже таинство, которое не может быть аннулировано каким-нибудь другим таинством; к тому же родившийся ребенок похож на отца, а его появление на свет должным образом оговорено в брачном контракте, подписанном его матерью, и освящено свадебным благословением – короче говоря, если Парламент уже неоднократно постановлял, что супружество, совершенное по всем правилам, позволяет даже узаконить детей, чье происхождение не совсем ясно, то в настоящем случае существуют гораздо более веские причины надеяться на справедливое решение, ибо обстоятельства куда очевиднее, а репутация матери безупречна и не вызывает никаких сомнений.

Судьи долго совещались, что заставило нас с сестрой поволноваться, – я приехал на заседание прежде, чем последний защитник произнес свою речь. Это не помешало некоторым людям, не знавшим меня, пересказать речь первого адвоката; нашлись и такие, кто открыто осуждал нас, – нам повезло, что судьями были не они. Тем не менее они ошиблись: мы выиграли процесс единогласно, а наших противников присудили к уплате судебных издержек.

Отголоском этой тяжбы был отказ в папском утверждении господину де Вильмонте, назначенному в епископство Сен-Мало:^{160} он некогда тоже разошелся с женой, но по другой причине, нежели мой зять, – из-за любовной интрижки в его бытность интендантом юстиции и королевским докладчиком; а потом свет наскучил ему, и он удалился в монастырь, посвятив себя благочестивым делам.

Описывая дело сестры, я немного отвлекся, поэтому возвращаюсь к своему рассказу и продолжаю его с тех событий, на которых остановился. Итак, допустив досадный промах при подписании упомянутого мною договора, принц Конде предпочел прибегнуть к крайним мерам, лишь бы добиться своего. Его сторонники имели не меньшие аппетиты и ежедневно собирались в Люксембургском дворце, придумывая, какими бы еще кознями заставить Королеву дать кардиналу отставку, а им самим предоставить больше власти, – это и была главная тема их собраний. При этом де Бофор и герцог де Немур продолжали оспаривать первенство друг у друга, и герцог Орлеанский с принцем Конде, чтобы погасить их спор, постановили, что главным будет тот, кто первым явится на совет. Герцог де Бофор возмутился такому жребию: он, отпрыск французского королевского дома, хотя бы и побочный, и так должен иметь преимущество перед иностранным принцем^{161}. Но ему ответили, что другого не дано и ему стоит поторопиться, чтобы выполнить условие. Он послушал совета, явился намного раньше и караулил у дверей, пока их наконец не отворили.

Наконец, после стольких попыток избавиться от кардинала, принц Конде решил покинуть Париж и идти на помощь своей армии, которой угрожали более многочисленные войска Короля. Его личное присутствие, равно как и другие меры, заставили отступить графа де Миоссанса, продвигавшегося со стороны Сен-Клу, – однако, не удовлетворившись этим, принц повернул к Сен-Дени^{162}, где располагался королевский гарнизон. Этот городок не имел серьезных укреплений и был легко взят – впрочем, и удержать его не смогли по той же причине. Принц Конде, знавший о нестойкости парижан еще с того времени, когда отогнал их от Шарантона, убедился, что и теперь, примкнув к нему, они не стали храбрее. Перед плохонькой крепостцой Сен-Дени они его покинули, и, последуй их примеру все остальные, он бы потерпел неудачу.

Несколько дней спустя принц Конде, вернувшийся в Париж, вновь должен был отправиться на театр военных действий: зная, что армия Короля перешла в наступление, он намеревался уклониться от сражения и отвести свои силы через Сену по мосту Сен-Клу. Он обнаружил, что близ Сен-Дени неприятель уже соорудил понтонный мост для переправы части своих сил, тогда как другая часть двигалась по противоположному берегу. Опасаясь окружения, он снялся с лагеря, чтобы укрыться между Шарантоном и Вильнёв-Сен-Жорж^{163}, ибо считал, что реки Марна и Сена обеспечат ему надежное прикрытие. Виконт де Тюренн разгадал его маневр и, следуя за ним по пятам, потеснил его арьергард близ высот предместья Сен-Мартен. Поджимаемый противником, принц Конде понял, что не сможет занять Шарантонский мост, по которому он рассчитывал переправиться, и решился, невзирая на это, принять бой в Сент-Антуанском предместье^{164}, где был его авангард. Там он нашел несколько укреплений, которые парижане возвели для защиты от герцога Лотарингского, опустошавшего грабежами окрестности, и, положившись на свой военный опыт, решил, что вряд ли найдет место лучше посланного ему самой судьбою, – так что, по мере подхода своих войск, велел им занимать оборону за этими укреплениями.

Королевская армия вполовину превосходила силы принца, однако маршал де Ла Ферте, командовавший одной из ее частей, находился покуда на другом берегу Сены, так что обе стороны по численности были почти равны. Король, не веривший, что принц Конде сумеет ускользнуть, расположился на высотах Менильмонтана^{165}, откуда мог наблюдать происходящее без всякой опасности для себя. Он рассчитывал извлечь одновременно две выгоды: его присутствие, с одной стороны, должно было придать храбрости солдатам, а с другой – помешало бы парижанам предоставить убежище принцу Конде. И впрямь, тому не позволили въехать со своим обозом, и он был вынужден оставить его на бульваре. Маршал де Ла Ферте, узнав, что виконт де Тюренн намерен дать сражение, поспешил переправиться через Сену, но, поскольку это было делом небыстрым, битва началась без него. Виконт де Тюренн, подступивший к предместью, решительно приказал его атаковать и в то же время послал войска в обход, рассчитывая вторгнуться с другой стороны.

До этого времени я считал, что герцог де Бофор – отважный человек, и был уверен, что хула, распространявшаяся про него герцогом де Немуром, обусловлена скорее личной неприязнью и вряд ли правдива. Но тут, увидев, как он изворачивается, чтобы отступить в город под предлогом объявления его во власти принца Конде, я догадался, что он просто хочет уклониться от битвы. Впрочем, если я однажды упомянул, что народ поддерживал герцога, то необходимо пояснить также, почему люди охладели к нему. Следует знать, что он не только устал от войны, но и жаловался на то, что свои войска изматывают его не менее, чем вражеские, чему принц Конде не мог воспрепятствовать, ибо не имел денег даже на то, чтобы заставить солдат повиноваться. И вот, как я только что сказал, начался отчаянный бой, в котором до некоторого времени ни у кого не было перевеса. Получив известие, что маршал де Ла Ферте уже недалеко, виконт де Тюренн ринулся в атаку с удвоенной силой, чтобы не позволить ему разделить с ним победу. Укрепления были прорваны в двух местах, и, что бы ни предпринимал принц Конде для обеспечения обороны, он и его соратники наверняка были бы обречены на гибель, если бы мадемуазель де Монпансье, его верный друг, не оказала ему спасительную услугу^{166}. Овладев Бастилией, господствовавшей над Сент-Антуанским предместьем, она распорядилась развернуть пушки этой крепости против королевских войск и против самого Короля, который быстро отступил и направил виконту де Тюренну приказ поступить так же.

Не берусь утверждать, была ли эта битва самой крупной из всех, но не раз слышал от старых офицеров, что среди уцелевших эскадронов были и такие, которые атаковали по пять раз, а будучи разбиты, собирались и шли в атаку снова. Также было много убитых и раненых, в том числе и герцог де Ларошфуко: удар пришелся ему прямо в глаз^{167}, сразу лишив его зрения, которое, тем не менее, позже к нему возвратилось. Его перенесли в Париж, в конце концов подчинившийся Мадемуазель и пропустивший армию принца Конде^{168}. Так как герцог думал, что может в любой момент умереть, то попросил исповеди у викария собора Святого Павла^{169}, однако тот ответил, что она не будет иметь силы, покуда он не покается в главном – что поднял оружие против своего Короля – и не даст обещания никогда впредь не впадать в этот грех. Кстати, если бы остальные исповедники поступили так же, смута была бы вскоре усмирена – но отнюдь не все они были так хороши, и даже кардинал де Рец^{170}, обязанный подавать другим пример как церковный иерарх и архиепископ Парижский, был столь далек от этого, что играл одну из первых ролей в мятеже.

Меня Господь уберег, хоть я и сражался в составе отряда, половина которого полегла на поле боя. Однако поведение герцога де Бофора разочаровало меня, и я решил его покинуть, что и сделал за три дня до его поединка с герцогом де Немуром, в коем последний был убит. Если бы принц Конде захотел, то не допустил бы этой беды, однако произошедшее даже не рассердило его, ибо погибший молодой аристократ был гораздо счастливее него самого в любви к герцогине де Шатийон. Когда к нему пришли с известием, что герцог убит, он даже не соизволил притвориться расстроенным: из комнаты, где он затворился со своими приближенными, раздались раскаты смеха.

Оставив господина де Бофора, я решил не служить больше никому, кроме Короля, то есть в его войсках, если меня туда примут. Положение вещей мне благоприятствовало, и я не встретил к этому прежних препятствий. Я получил командование кавалерийской ротой и одновременно – приказ явиться к господину кардиналу. Увидев меня, он спросил, может ли он мне доверять, и, когда я ответил, что в этом можно не сомневаться, послал меня в Бордо, чтобы убедить принца Конти изменить интересам своего брата^{171}. Я обратился к Сарразену, автору опубликованных ныне сочинений, и ему мои предложения показались заманчивее, нежели его господину: ему пообещали двадцать тысяч экю наличными, а принцу Конти – всего лишь жену с приданым. Он тут же предупредил, что я должен остерегаться графа де Марсэна и других приближенных принца Конде. Как ни ценил принц свое положение, однако с удовольствием согласился на наши условия и договорился со мной, что женится на мадемуазель Мартиноцци, племяннице кардинала.

Я получил приказ повидаться с большим другом Его Преосвященства отцом Фором и, оказавшись в его монастыре, переоделся францисканцем, чтобы не привлекать в городе ненужного внимания. Отец Фор руководил тайными делами, призванными разобщить вожаков смуты и тем самым привести Бордо к повиновению. По общему мнению, он был великим проповедником, но помимо этого еще и духовником знатнейших семейств, и так преуспел и на той, и на другой ниве, что получил в награду Амьенскую епархию, где служит и поныне^{172}.

Следуя достигнутому соглашению, принц Конти прибыл ко двору, где кардинал осыпал его милостями и спустя несколько дней женил прямо в королевском кабинете в Фонтенбло^{173}. Некий Монтрёй от его имени отказал все бенефиции принца кардиналу, а тот, нимало не беспокоясь о том, что это симония, вознаградил его крупным пенсионом. Что же касается Сарразена, то, когда дело было устроено, над ним посмеялись, и вместо двадцати тысяч экю он должен был довольствоваться лишь скромной подачкой. Он возмущался и негодовал из-за неблагодарности Мазарини, но хлопотать о потерянных деньгах ему почти и не случилось, ибо вскоре он умер. Принц Конти, рассерженный и павшим на него из-за такого супружества презрением честных людей, и письмом, присланным ему принцем Конде, наказал Сарразена и словом и рукой, отчего тот так расстроился, что умер несколько дней спустя.

Мазарини недурно обходился со мной после успеха моих переговоров, но это было ничто по сравнению с тем, что делал для меня кардинал Ришельё. У них были разные принципы: один хорошо обращался только с друзьями, а другой – со всеми, не делая различий. Потом я отправился в армию, действовавшую во Фландрии, где одержанные нами победы^{174} могли бы быть куда значительнее, если бы не соперничество между виконтом де Тюренном и маршалом де Ла Ферте. Я служил под началом последнего, и мы так сдружились, что он и дня не мог провести без меня. Так как мне выпало быть свидетелем этой вражды, я решил, что должен предпочесть его другому, хотя мое уважение к ним было неравным. Он был рад такой признательности и поверил мне все свои дела; не скрыл и того, что был не слишком доволен своей первой супругой^{175}. Видя, что он говорит от чистого сердца, я поинтересовался, не будет ли бестактным узнать о причинах такого к ней отношения. Он ответил, что сам хотел рассказать мне об этом и что скотина наконец подохла (таковы были его собственные слова), а он отныне свободен от ее глупостей. Затем он поведал, что женился на ней против ее воли и, чтобы приучить к своему характеру, уже в день свадьбы предупредил: если она и впредь будет предаваться пороку, то пусть готовится к худшему; потребовал, чтобы она поскорее избавилась от всех своих прежних ухажеров, не приобрела новых и, главное, прекратила общаться кое с кем из тех, за кого прежде собиралась замуж. Она с достоинством ответила, что во всем мире будет покорна лишь ему одному, однако он очень скоро убедился в обратном – она была слишком кокетлива, и ему пришлось сократить ее дни, так же как и дни ее любовника.