Текст книги "Людовик XIV"

Автор книги: Франсуа Блюш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 82 страниц)

Слава Нимвегена

Гентская кампания, помимо своего стратегического и тактического значения, знаменательна еще и тем, что она привела к заключению мира. Людовик XIV поставил следующие условия его подписания: Швеции будут возвращены потерянные ею территории. Испания уступит Франции Эр и Сент-Омер, Камбре, Бушен, Конде и Валансьенн, а в первую очередь Франш-Конте. Голландии будет возвращен Маастрихт, но она заключит с Францией торговый договор. Все договоры должны быть подписаны до 10 мая 1678 года. Этот «ультиматум» был суров лишь для Испании. Голландии же, интересы которой старались пощадить, была предоставлена возможность отложить свое решение до 15 августа. Огромная финансовая помощь, оказанная Карлу II в мае, позволила временно успокоить Англию.

Все чуть не сорвалось из-за непримиримости Великого курфюрста и датского короля, не очень расположенных уступить Швеции захваченные ими земли; а король Англии под давлением своего общественного мнения даже подписал 29 июля наступательный и оборонительный союз с Соединенными Провинциями. Возобновления и расширения войны удалось тем не менее избежать благодаря пониманию, проявленному Швецией, и гибкости представителей французского короля в Нимвегене.

Если 14 августа принц Оранский и посчитал возможным атаковать на равнине Сен-Дени, около Монса, армию маршала Люксембургского, которому удалось отбросить его ценой большого кровопролития, подобное нарушение мира не смогло сорвать заключенные договоры. Три первые соглашения, подписанные в Нимвегене 10-го, привели к заключению перемирия между Швецией и Соединенными Провинциями, договора между Францией и Голландией о торговле и навигации, наконец, мира между наихристианнейшим королем и Генеральными штатами. Мы возвратили Маастрихт, но добились того, чтобы в нем можно было свободно исповедовать католицизм, как прежде, и чтобы это право было гарантировано. Голландская война закончилась, таким образом, вничью. Но только не для Испании.

Дон Хуан Австрийский, регент, должен был принять в Утрехте, от имени своего сводного брата, юного Карла II, жесткие требования, выдвинутые Людовиком XIV. Провинция ФраншКонте становилась французской. Испанские Нидерланды были снова расчленены. Франция отказалась, чтобы успокоить Гаагу, от своих северных завоеваний: от Куртре, Ауденарде, Ата, Бенша и Шарлеруа. Таким образом, граница Франции стала похожа на границу, начертанную на географической карте с помощью линейки»^{236}. У Франции теперь территория, образующая почти квадрат, о котором Вобан мечтал с 1675 года^{215}. Франция укрепляла таким образом легкопроходимые три места, открытые для врага предыдущими договорами: незащищенные верховья долин Шельды, Самбры и Эра^{236}. Благодаря Сент-Омеру и Эр-сюр-ла-Лис Людовик XIV заканчивал процесс офранцуживания провинции Артуа. Во Фландрии он аннексировал Кассель и Байоль, Ипр, Вервик, Варнетон, Поперинге, владения сеньоров с замками и подвластными им территориями. Он захватил Французское Эно: Валансьенн и Мобеж, а также Камбре, БунГен, Конде-на-Шельде и Баве^{210}. Оставалось, чтобы завершить защищенность нашей северной границы, привлечь к работе Вобана, этого неутомимого человека, который с легкостью укрепил Менен взамен Куртре и надежно вооружил Мобеж взамен потерянного Шарлеруа.

На деле округление нашей территории не стало ни абсолютной доктриной, ни точной реальностью. Франция сохраняла свои передовые позиции в Филиппвиле и Мариенбурге, подкрепленные отныне Шарлемоном.

В Нимвегене были наконец подписаны 5 февраля 1679 года еще два мирных договора: один между Императором и Швецией на основе возвращения к statu quo ante (существовавшему положению вещей до войны), другой между Императором и Францией. Людовик XIV оставлял себе Фрейбург в Брейсгау, но уступал Филипсбург. Он предложил также вернуть Лотарингию ее герцогу, но на таких унизительных условиях, что этот союзник Императора предпочел сохранить свой статут изгнанника, Великий курфюрст и Дания продолжали войну против Швеции. Однако, брошенные Императором и Голландией, вынужденные отныне противостоять Людовику XIV и весьма мобильному и эффективному экспедиционному корпусу маршала де Креки, датчане и пруссаки не могли уже не принять условия Франции. Великий курфюрст, который в силу Сен-Жерменского договора (29 июня 1679 г.) превратился в нашего союзника и стал пользоваться нашими щедротами, отказался в конце концов от Шведской Померании. Дания в силу договора, подписанного в Фонтенбло (ноябрь 1679 г.), приняла, не требуя ничего взамен, французский ультиматум. «Северный мир» должен был представить короля Франции как «защитника своих союзников»^{71}. Этим миром было завершено дело, начатое в Нимвегене.

В следующем году город Париж присвоил королю титул Великого, который стал неотделим от его имени на выгравированных надписях, на барельефах, монументах, монетах и медалях. Царствование Людовика было в зените. Император Леопольд принял все наши дипломатические требования. Король Испании дал согласие на брак (31 августа 1679 г.) с дочерью Месье, Марией-Луизой, известной под именем Мадемуазель Орлеанская. Казалось, что Европа будет отныне жить по французскому закону. Льстецы расточали наперебой комплименты. Лесть росла по закону вздувания цен, и ее хватило бы, чтобы составить очень живописный сборник. Но дадим лучше слово двум весьма проницательным и умным свидетелям, аббату де Шуази и Вольтеру.

«Заключая Нимвегенский мир, – говорит первый из них, – король Людовик Великий достиг вершины человеческой славы. После того как он уже тысячу раз зарекомендовал себя как талантливый полководец и проявил свои личные человеческие качества, он сам себя разоружил в самый разгар своих побед; король был удовлетворен своими завоеваниями и дал мир Европе на угодных для нее условиях»^{24}. А вот мнение второго свидетеля: «Король был в то время на вершине величия. Ему сопутствовали победы с самого начала его царствования, не было ни одного осажденного им города, который ему не сдался бы, он превосходил во всем всех своих противников, вместе взятых, он был грозой Европы в течение шести лет подряд и, наконец, стал ее арбитром и умиротворителем; он сумел прибавить к своим владениям Франш-Конте, Дюнкерк (sic) и половину Фландрии; но самым большим своим достижением он, вероятно, считал то, что он был королем счастливой в то время нации, нации, которая была в то время образцом для всех других наций»^{112}.

Это не могло продолжаться вечно. Людовик XIV создал себе слишком много врагов, в частности, такого опасного и упорного, как принц Оранский, которому вернули его владения, но который тем не менее с трудом сдерживается и не может примириться с навязанным ему миром. Французский же король, которому успехи в какой-то степени вскружили голову, вскоре сделает неосторожный шаг и тем самым спровоцирует против себя своих старых врагов и создаст еще новых. После заключения Нимвегенского мира победителю коалиции, арбитру Европы следовало бы ежедневно вспоминать мудрое высказывание герцога де Ларошфуко, старого фрондера (умер в 1680 году): «Гораздо труднее выдержать испытание счастьем, чем испытание несчастьем».

Глава XIV.
ЛЮБОВЬ, ИЛЛЮЗИИ И КОЛДОВСТВО

Как прекрасна жизнь, когда она начинается с любви, а конец ее венчает слава.

Паскаль

Ваше Величество, вы не сможете по-настоящему очиститься, если не попытаетесь снять со своей души не только грех, но и избавиться и от причины, его порождающей.

Боссюэ

Монарх велик и любим, когда обладает добродетелями короля и слабостями простого смертного!

Вовнарг

Надо судить, прежде чем осудить. Судьи всегда придавали большое значение признаниям обвиняемого, принимая в расчет силу его раскаяния. Было бы несправедливо и нелогично становиться в позу прокурора в вопросах, касающихся любовных увлечений Великого короля, и в то же время отказывать ему в защите. А ведь эта защита реально существует, и она проста и человечна. Об этом можно прочесть на полях «Мемуаров» Людовика XIV, посвященных 1667 году[54]54
  Речь идет о тексте, не внесенном Людовиком XIV в окончательную редакцию «Мемуаров».


[Закрыть]. Монарх собирался поведать своему сыну, Монсеньору, о причине, побудившей его удостоить свою любовницу, маркизу Луизу де Лавальер, титула герцогини де Вожур, признать родившегося от этой связи ребенка и удостоить малютку имени – мадемуазель де Блуа. «Я считал, что справедливости ради следует обеспечить этому ребенку уважение, на которое ему дает право его высокое происхождение, а матери – положение, соответствующее тем чувствам, которые я испытывал к ней в течение шести лет»^{63}.

Король считает, что такая любовь предосудительна, ибо она подает дурной пример: «Следовало бы – ввиду того, что монарх должен быть образцом добродетели, – полностью избавиться от слабостей, присущих простым смертным, тем более что их невозможно долго скрывать». Тем не менее Людовик XIV думает, что ему удалось в какой-то мере смягчить последствия своих «прегрешений» тем, что он всегда принимал во внимание следующие два соображения: «Надо, – говорил он, – чтобы наша любовь не поглощала больше времени, чем наши дела», ведь «дела постоянно требуют от нас усердия». Затем король высказывает свое второе соображение, которое необычно деликатно и трудновыполнимо: давая волю своему сердцу, мы должны твердо держать под контролем свой разум; проводить четкую грань между нежностью любовника и решениями монарха; не допускать, чтобы возлюбленная вмешивалась в государственные дела и высказывалась о людях, которые нам служат». Женщины так ловки, они так искусно умеют «незаметно заставить любовника разделить их точку зрения, способны проявить такое красноречие, так ловко плести интриги и устанавливать такие тайные связи», что неосторожного монарха можно сравнить с крепостью, подвергающейся натиску… нежности красавиц. «Женщины всегда готовы дать какой-нибудь особый совет, чтобы возвыситься или закрепить позиции, призванные способствовать их возвышению». Людовик XIV считает, что король Франции «должен во что бы то ни стало отбивать эти атаки и противостоять этим опасностям и что если мы видим сегодня в истории столько гибельных примеров (династии, прекратившие свое существование, монархи, свергнутые с трона, разоренные провинции, разрушенные империи), то лишь по той причине, что эти условия не были соблюдены»^{63}.

Время любви

Любовь пришла к Людовику уже в середине июля 1661 года, через четыре месяца после того, как он взял бразды правления в свои руки, в то прекрасное лето, проведенное им в Фонтенбло, когда Фуке был отстранен от должности суперинтенданта. Сообразительные придворные узнали тогда, что «Лавальер – любовница короля и что любовь эта серьезна, ибо Людовик окружил ее большой тайной»^{213}. Вопреки всякой видимости и легендам, с 1661 по 1683 год Людовик XIV всегда старается держать свои любовные связи в большом секрете. Он это делает в первую очередь, чтобы пощадить королеву; и поэтому король так ценит дружеское и конфиденциальное соучастие такого человека, как Сент-Эньян; по той же причине он сурово обходится с бестактными лицами, такими как маркиз де Вард, который состряпал анонимное послание на испанском языке, чтобы призвать к бдительности Марию-Терезию. А ведь Людовик в течение всей жизни королевы проводил все ночи в ее спальне. Предосторожность, которую он проявляет, прибегая к секретности, к неясности, к неопределенности, надо понимать шире: она должна символизировать, а также предохранять королевскую свободу. Как всякая установленная льгота в обход закона, привилегия на монаршую любовь исключительна и может быть отменена. Впрочем, если двор, подданные, иностранные послы и канцелярии не могут с уверенностью сказать, к кому из придворных сам король особенно благоволит в данный момент, то из этого делают вывод, что у него нет фавориток в плохом смысле этого слова. Следовательно, принципы, изложенные в «Мемуарах» Людовика XIV, действительно проводятся в жизнь. Все это, однако, не обходится без горечи и без слез, ибо благосклонность к новой избраннице удобней всего скрыть, усиленно демонстрируя общение с предыдущей, в частности, появляясь на прогулках с двумя дамами, а то и включив в компанию третью… несчастную королеву!

Такая политика жестока, но разумна – если о разуме вообще можно говорить в подобном случае – и весьма эффективна. Мадам де Севинье, которая всегда была в курсе придворных дел, терялась в догадках, пытаясь вычислить имя (с 1667 по 1680 год) избранницы монарха, определить дату, когда ее предшественница впала в немилость, и оценить личное влияние, оказываемое каждой из прелестниц на короля. И даже сегодня еще нет оснований с уверенностью утверждать, что у короля была настоящая интимная связь с мадам де Субиз. В то время как все дети любви скрываются (будущая мадам де Ментенон готовит свое восхождение, успешно воспитывая в строжайшей тайне детей мадам де Монтеспан) и все интимные свидания устраиваются крайне конфиденциально, дружеская и куртуазная стороны связей не маскируются королем. Здесь он выставляет себя в виде своеобразного рыцаря из поэмы Торквато Тассо, поручая той или иной из своих подружек играть соответствующую роль принцессы романа.

А вот достаточно пикантный результат. Нам сегодня так же трудно, как и мадам де Севинье триста лет тому назад, установить точный список и строжайшую хронологию любовных связей Людовика XIV (тем более что он нередко возвращался к своим прежним пассиям); у нас также нет возможности вызвать дух слуги Бонтана: человека, молчавшего, словно немой, в течение всей своей жизни, а тем более думать, что это привидение может превратиться в болтуна. Зато мы ясно видим – как это видели современники – промелькнувшие во времени многочисленные празднества, а также монументальные сооружения, на которые эти прелестницы вдохновляли короля. Ради Луизы де Лавальер он вложил всю свою душу, чтобы успешно организовать большие конные состязания в Тюильри (1662) и версальский праздник «Забавы Волшебного острова» (1664), а также чтобы создать все то, «что было удивительного и фривольного в изначальном Версале»^{291}. Трудно себе представить, не будь блестящего влияния, оказанного на короля маркизой де Монтеспан, что мог бы состояться «грандиозный королевский праздник в Версале» (18 июля 1668 года), а также что были бы построены Банные апартаменты, фарфоровый Трианон, созданы Версальские боскеты, сооружен удивительный замок в Кланьи.

Седьмого августа 1675 года мадам де Севинье пишет мадам де Гриньян: «Мы были в Кланьи. Что Вам сказать? Это настоящий дворец Армиды. Здание строится, растет на глазах. Созданы сады… Есть уже целый лес апельсиновых деревьев, растущих в огромных ящиках. Там можно гулять в тенистых аллеях. Ящики скрыты с обеих сторон в пол человеческого роста изгородью, обвитой туберозами, розами, жасминами, гвоздиками; это, безусловно, самое прекрасное, самое удивительное, самое восхитительное новшество, которое можно только себе представить»^{96}.

Теперь король уже мало заботился о том, чтобы держать эту связь в секрете. Надо было быть действительно слепым, вернее – хотеть им быть, чтобы не замечать, хотя бы в общих чертах, существования связи короля с Атенаис де Рошешуар. Ведь, в конце концов, любовь короля к Лавальер (1661–1667) была простым адюльтером: Луиза не была замужем и даже не помышляла о заключении брака-алиби. Она умело скрывала свои беременности и роды. Она даже завоевала симпатию нашей доброй королевы. Но все изменилось, когда появилась мадам де Монтеспан. Сама продолжительность этой связи (1667–1681), количество незаконных детей, рожденных в результате этой любви, высокое происхождение возлюбленной, незаурядность этой личности, ее ум, образованность, высокий интеллектуальный уровень и сильное светское влияние (она, гордая аристократка, кажется, предвосхищает меценатку, маркизу де Помпадур) – все это должно было приковать к королю внимание множества лиц. Кольбер стонал от чрезмерных трат, на которые толкала Людовика XIV его красавица любовница. Королева, которой слишком часто приходилось терпеть обиды, не могла быть столь же снисходительной к Атенаис, как к Луизе. Но так сильна была привязанность короля (где духовная близость играла не меньшую роль, чем чувственность), что мадам де Монтеспан продолжала царствовать еще долго после того, как прекратилась их любовная связь.

Святые отцы, духовники и исповедники приложили максимум усилий, чередуясь, чтобы отвлечь короля от Кванто (Кванто – кодовое название Атенаис, которым мадам де Севинье пользовалась в своей переписке). Они мало чего добились. Но здесь их вмешательство было интенсивнее, чем в предыдущем случае, потому что адюльтер был двусторонним. Дело в том, что мадемуазель де Рошешуар не была незамужней. Ее выдали замуж в 1663 году в возрасте двадцати трех лет за маркиза де Монтеспана из дома Пардайянов. Это была не очень удачная партия, к тому же муж постоянно находился под угрозой ареста за долги, так что Атенаис, крайне раздраженная его поведением, благосклонно ответила на авансы короля, который теперь был уже менее робким и более предприимчивым, чем во время своей любовной связи с Луизой де Лавальер. Маркиз де Монтеспан ничего не сделал, чтобы удержать жену, когда можно было еще ее увезти в провинцию. Потом же он стал метаться, как бес перед заутреней: прочитал даже однажды нотацию королю в Сен-Жермене, заказал панихиду по своей жене, приезжал в Париж каждый год – с 1670 по 1686 год. Будь Людовик настоящим деспотом, он засадил бы этого болтливого рогоносца в Пинерольскую тюрьму. Но, оказавшись в ложном положении, король проявил себя настоящим джентльменом, хотя ему этот ревнивец ужасно надоел. Людовик был даже так снисходителен, что оказывал протекцию и продвигал по службе Луи-Антуана де Пардайяна, законного сына маркиза и маркизы де Монтеспан. Сначала он стал генерал-лейтенантом армии Его Величества, затем генеральным директором его строительных работ и, наконец, по милости короля ему были пожалованы титулы герцога и пэра.

Понятно, исходя из этого примера, насколько королю дороги были дети, родившиеся от любимой женщины. Он не только любил, он лелеял этих детей, обеспечивал им блестящее будущее, не только ничего не имел против существования у себя двух семей, но еще хотел, чтобы обе линии его потомства – законная, в которой единственным отпрыском был Монсеньор, и незаконная – стремились бы к единению. Как будто бы безграничная отцовская любовь стала неким королевским правом, и он, как Юпитер, этим пользовался.

Племя узаконенных

Из четырех детей Луизы двое выжили: мадемуазель де Блуа (Мария-Анна де Бурбон, 1666–1739) и граф де Вермандуа (Луи де Бурбон, 1667–1683). Первая мадемуазель де Блуа была узаконена («Ибо такова наша воля») королевской грамотой, датированной маем 1667 года; ее матери этой же грамотой было пожаловано герцогство Вожур Лавальер^{2}. В грамоте было записано: «Мария-Анна, наша дочь»; а парламент и счетная палата, регистрируя этот акт, называют ее менее учтиво: «внебрачная дочь вышеназванного повелителя короля». В семилетнем возрасте (12 января 1674 года она впервые появляется в свете, «одетая в черный бархат и с бриллиантовыми украшениями, как настоящая дама»). Шесть лет спустя (16 января 1680 года) она имела честь бракосочетаться с Луи-Арманом де Бурбоном, принцем де Конти, самим племянником великого Конде. Граф де Вермандуа был уже зачат, когда парламент узаконил (14 мая 1667 года) его сестру. Сам же он родился в старом замке Сен-Жермена 2 октября. Узаконенный грамотой от февраля 1669 года, зарегистрированной по всем правилам, он был произведен в адмиралы Франции в ноябре. (Король упразднил ради этого должность со слишком громоздким названием большого магистра, начальника и генерального интенданта навигации, ставшую вакантной после смерти его кузена Бофора; и Кольбер был рад оказать услугу Его Величеству и одновременно обеспечить себе во флоте свободу действий лет на пятнадцать). Его безвременная кончина, случившаяся через два месяца после смерти Кольбера, усилила интерес Людовика ко второй группе его внебрачных детей.

Мадам де Монтеспан родила королю восемь детей. Четверо из них достигли зрелого возраста и были по всем правилам узаконены и сделаны Бурбонами. Трое бракосочетались с особами королевского дома. Трудно было бы сделать для них нечто большее, чем то, что для них сделал их отец. Луи-Опост, герцог дю Мен, родившийся в 1670 году и узаконенный в декабре 1673 года, был назначен поочередно генерал-полковником швейцарской гвардии короля (1674), затем генерал-лейтенантом (1692) и главнокомандующим артиллерией Франции (1694). Ему дали в жены в 1692 году очаровательную и динамичную Анну-Луизу-Бенедикту, дочь Анри-Жюля принца де Конде. Позже их салон в замке Со, настоящий двор, станет образцом культурной жизни, переходной стадией между Версальским двором, достигшим своего апогея, и парижским светским обществом эпохи Просвещения. Герцог дю Мен, страдающий незначительной хромотой (Пфальцская принцесса его именует «бастардом», «колченогим»), был человеком серьезным, набожным. Дю Мен был любимцем своей гувернантки, мадам Скаррон, будущей маркизы де Ментенон, надеждой церковной партии, но еще и ближайшим другом своего брата (по отцу), Монсеньора, и своего кузена, герцога Вандомского.

Луиза-Франсуаза де Бурбон, мадемуазель де Нант, родившаяся в 1673 году и узаконенная в том же году, положила начало заключениям брачных союзов между принцами и принцессами: ее выдали замуж уже в 1685 году за Людовика III, герцога Бурбонского, внука победителя при Рокруа. Ее младшая сестра, Франсуаза-Мария де Бурбон, именуемая мадемуазель де Блуа (так же, как и ее сводная сестра), родившаяся в 1677 году и узаконенная в ноябре 1681 года, вышла замуж 18 февраля 1692 года, вызвав этим бешеную ярость своей будущей свекрови, Мадам Пфальцской, за Филиппа II Орлеанского, внука Французского королевского дома, будущего регента. Только Луи-Александр, граф Тулузский, их младший брат, родившийся в июне 1678 года, узаконенный в 1681 году, был единственным, кто удовлетворился заключением брачного союза с герцогиней (де Ноай)^{2}. Произведенный в адмиралы Франции в ноябре 1683 года, после смерти графа де Вермандуа, он очень серьезно отнесся к своей новой должности и стал даже руководить морскими силами в 1704 году^{274}.

Первенцы маркизы де Монтеспан, в частности будущий герцог дю Мен и Луи-Сезар, граф де Вексен (1672–1683), были спрятаны от любопытных взоров придворных и парижского светского общества. Уже в 1669 году мадам Скаррон, остроумнейшая женщина, слишком красивая, чтобы не вызывать опасения у соперниц, но не очень высокого происхождения и не богатая, была выбрана маркизой де Монтеспан; ей были поручены дети, у которых не было ни отца, ни матери. Ее называли «прекрасная индианка», напоминая о ее креольском происхождении. Франсуаза Скаррон, протестантка, обращенная в католичество, была внучкой Агриппы д'Обинье, верного и ворчливого друга Беарнца, лжедворянина, но большого поэта. Ее выдали замуж за писателя, который был похож на буржуа, обладающего критическим умом и сварливым характером: за Скаррона. Молодая честолюбивая вдова сразу поняла, что предложение воспитывать детей Его Величества было выражением доверия и залогом влияния в будущем. Она еще не знала, до какой социальной высоты ее вознесет этот дебют и что она так быстро будет допущена ко двору.

С 1669 по 1673 год Франсуаза Скаррон выполняла задачи, которые обязывали ее держаться скромно и в тени. Это ввело в заблуждение маркизу де Монтеспан и даже короля, на которого произвели впечатление образованность и набожность этой гувернантки, которой, как казалось, руководили священники. Будущая мадам де Ментенон и ее юные питомцы жили сперва как затворники в Париже, в домике на улице Вожирар; а потом, в 1672 году, когда король отправился на войну, в замке Женитуа, под Ланьи^{213}. Людовик XIV был недоволен этим подпольным существованием и чрезвычайно двусмысленным положением его детей. Но маркиз де Монтеспан прекрасно здравствовал, и жена его была матерью двоих детей, носящих фамилию Монтеспан. Как в таких условиях определить происхождение Луи-Опоста, Луи-Сезара и того или той, которого или которую Атенаис носила в своем чреве? (Это будет Луиза-Франсуаза, которая родилась 1 июня 1673 года в Турне.)

Но к лету все устроилось к лучшему. Граф де Сен-Поль погиб при переходе Рейна. В своем завещании он просил свою мать, герцогиню де Лонгвиль, добиться узаконения своего внебрачного сына, шевалье д'Орлеана (возможно, он был сыном супруги маршала де Лаферте). Эта просьба была весьма кстати, с точки зрения короля. И Людовик XIV охотно подписал грамоты (7 сентября), провозглашающие шевалье Орлеанского сыном графа де Сен-Поля. Без упоминания имени матери^{213}. Оставалось лишь взять за основу этот текст, чтобы составить декабрьские грамоты, зарегистрированные парламентом 20 числа, которые дали имя и узаконили – не называя матери – герцога дю Мена, графа де Вексена и маленькую мадемуазель Нантскую.

Теперь ничего больше не мешало Франсуазе д'Обинье поселиться в Сен-Жермене со своими питомцами. И король имел возможность видеть своих узаконенных детей, холить их, привязаться к ним. Есть основания полагать, что начиная с 1674 года у него установились весьма интимные отношения с их гувернанткой. Все это делалось в большой тайне и не регулярно, так что прошло немало времени, прежде чем маркиза де Монтеспан начала ревновать, и еще больше времени, прежде чем она поняла, что поводов для ревности у нее было больше чем достаточно. Со своей стороны, король сразу увидел, как мадам Скаррон любит герцога дю Мена и что малыш любит больше свою гувернантку, чем свою собственную мать. Людовик XIV осыпал благодеяниями и почестями внучку Агриппы д'Обинье. Щедрое вознаграждение позволило ей стать владелицей земли в Ментеноне (1675). Только люди, ничего не знающие о тайнах придворной жизни, могли теперь говорить о «вдове Скаррон» или о «прекрасной протеже маркиза де Вилларсо». Итак, мадам де Ментенон удалось проскользнуть в Историю.