Текст книги "Людовик XIV"

Автор книги: Франсуа Блюш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 82 страниц)

Итоги отмены Нантского эдикта

Современники Короля-Солнце слишком восхваляли деяния нового Константина, нового Феодосия. Но историографы – начиная с Сен-Симона, Жюля Мишле и кончая Лависсом – очернили эдикт Фонтенбло до такой степени, что нам совершенно непонятно, как он мог, например, вызвать одобрение наших отцов. На самом деле, как это часто бывает, истина находится где-то посредине. Если отмена Нантского эдикта занимает самое большое место в пассиве царствования Людовика XIV, ее последствия не были в равной степени отрицательными. Эдикт Фонтенбло, возможно, дал Франции столько же преимуществ, сколько принес вреда.

Можно насчитать шесть примеров таких неприятных последствий: 1. «Новые католики» – так как нет больше протестантов, по крайней мере, среди гражданского населения и в самой глубинной Франции – являются в большинстве своем не по-настоящему обращенными. Лишенные своих естественных вожаков из-за того, что высокородные гугеноты приняли католичество, лишенные своих духовных руководителей из-за того, что были высланы пасторы, рядовые протестанты были обезглавлены и показали, что они еще больше привязаны к своим догмам и предрассудкам, еще строже соблюдают свои нравы и еще больше чтят свою самобытность, чем король и его советники могли бы представить себе это. 2. Пасхальные католические причастия, отныне обязательные для всех, часто будут для этих новообращенных вынужденными и святотатственными причастиями. Даже без своих пасторов французские протестанты могут перечитывать то, что написал святой апостол Павел: «Тот, кто вкусит хлеба и испьет чашу Господа недостойно, будет виновен по отношению к телу и крови Господа». Они могут также сопоставить эту угрозу и четкое предостережение Иисуса Христа: «Всякий грех и всякое богохульство будут прощены людям, но богохульство против Духа Святого прощено не будет». 3. Больше, чем прежде, – это им вменялось в вину во время всей Голландской войны, – все протестанты королевства (которые видели во французском поражении надежду на то, что будет подписан договор, принуждающий короля вернуться к Нантскому эдикту) будут походить на партию иностранной агентуры. 4. Восстание камизаров, которых не рискнули всех скопом осудить и не дошли до того, чтобы воспевать их деяния, добавится к внутренним трудностям Франции и к тяготам войны, ведущейся за пределами королевства. 5. В связи с эмиграцией 200 000 протестантов наша страна начинает «поедать» свой демографический капитал, теряя при этом экономическую, социальную, интеллектуальную элиту. 6. Наши враги – Пруссия-Бранденбург, Соединенные Провинции, Великобритания – выигрывают от этого, а мы от этого проигрываем. Экспатриация (название, данное протестантам, которые бежали из Франции после отмены Нантского эдикта. – Примеч. перев) офранцуживает Европу, но укрепляет страны, где были приняты протестанты, и усиливает их врожденную враждебность по отношению к Франции.

Существует – об этом часто забывают, – по крайней мере, равное количество благоприятных последствий для королевства. 1. Отменяя Нантский эдикт, король возвращается к традиционным правилам нашего государственного права. 2. Он прекращает, в частности, нарушать клятву, данную им при помазании (haereticos exterminate – уничтожить еретиков). У Генриха IV не было времени улучшить законодательство; Людовик XIII сделал лишь наполовину эту работу. 3. Религиозное единство, мечта короля в течение всего периода правления и навязчивая идея духовенства, достигнуто, даже если последующие события выявят, что это единство в большей степени абстрактно, чем реально. 4. Национальное единство исключительным образом укреплено. Антипротестантская политика Людовика XIV тесно сплачивает вокруг короля и государства в течение 30 лет среднее и низшее духовенство, буржуазию и мелкий люд. Этот консенсус особенно проявится в 1709 году, когда монарх объявит всеобщую мобилизацию против агрессора. От Мальплаке (1709) до Денена (1712) такое сильное пробуждение сознания военных и штатских людей объяснимо лишь духом этого нового единения. Это уже не альянс трона и алтаря, а новый союз трона, алтаря и народа. 5. Эдикт Фонтенбло завершил покорение сердец, обеспечил настоящую многолетнюю лояльность в завоеванных провинциях. В самых католических из них – Фландрии, Франш-Конте – агенты Испании раньше могли противопоставлять бескомпромиссную верность католического короля, уважающего Контрреформу, компромиссам наихристианнейшего короля, гарантирующего гражданскую терпимость и религиозный плюрализм. Отныне этот контраст исчезает: ревностный католик – житель Лилля и набожный житель Безансона не испытывает угрызений совести из-за того, что сотрудничают с «восстановителем алтарей». 6. С самого начала борьбы за испанское наследство Франция в лице Людовика XIV и его кандидата на католический трон Филиппа, герцога Анжуйского, располагает моральными факторами, которые позволят ей завоевать мадридский трон (здесь не потерять – это завоевать) и одержать верх в испанской войне. При режиме Нантского эдикта Филипп V встретил бы те же препятствия, с которыми столкнулся Наполеон в 1808 году. Филипп, герцог Анжуйский, кстати, может быть, и не был бы назначен Карлом II своим наследником.

Искажение истины

Еще до отмены Нантского эдикта некоторые прозорливые умы увидели, что настоящие обращения в католичество не совпадают полностью с победоносными цифрами королевской администрации. Приведем, к примеру, комментарии маркиза де Сурша к «драгонадам», имевшим место в июле 1685 года: «Драгуны за неделю обращали в то время в католичество больше протестантов, чем миссионеры за целый год… Этот способ обращения был несколько новым, но он продолжал давать хорошие результаты: и, если принятие католичества было не слишком искренним со стороны отцов, можно было быть уверенным, что, по крайней мере, дети этих вновь обращенных будут уже настоящими католиками».

Уже через две недели после провозглашения эдикта Фонтенбло со всех сторон понеслись донесения ко двору. Епископы, администраторы, военные, несмотря на свое стремление понравиться Его Величеству, вынуждены были указать королю на некоторые погрешности. Людовик XIV, таким образом, был осведомлен о пределах действенности нового законодательства. 5 ноября он пишет Парижскому архиепископу: «Мы не должны были думать, что с первого дня дела пойдут превосходно; надо, как вы правильно говорите, старательно помогать новообращенным в католичество, которые стали католиками по искреннему убеждению; возбуждать интерес к католицизму у заколебавшихся протестантов с помощью наших наставлений и принуждать с помощью суда тех, кто будет избегать обращения в католичество; время и прилежность церковных иерархов и работников [миссионеров, т. е. работников, собирающих жатву Господа] сделают остальное с Божьей помощью. Я же ничем не буду пренебрегать, чтоб исполнить свой долг»^{179}.

Аббат Фенелон (который позже напишет столько ложного, не соответствующего истине) является, может быть, единственным французским католиком, который смог оценить религиозные и моральные последствия такого коллективного принуждения. Фенелон, который слывет одним из самых сильных миссионеров, не отказывается от принципа Compelle intrare, но ограничивает этот принцип призывом действовать при обращении в католичество только убеждением и лаской. Он пытается измерить масштабы страшных последствий от террора и от насилия над совестью. Фенелон пишет Боссюэ 8 марта 1686 года: «Остатки этой секты мало-помалу будут испытывать к религии, во всех ее внешних проявлениях, безразличие, которое пугает. Если бы теперь кто-то захотел заставить их отречься от христианства и следовать Корану, стоило бы им только показать драгунов… Это страшная закваска для нации»^{261}.

Тем не менее «обращения» в католичество продолжаются ускоренным темпом. Миссионеры внутри страны стараются изо всех сил: распространение книг наставительного характера идет самым интенсивным образом. С октября 1685 года по январь 1687 года семнадцать книжных лавок Парижа переслали чиновникам короля и миссионерам 160 000 катехизисов, 128 000 экземпляров книги «Имитация», 148 000 римских переводов текстов Нового Завета, 126 000 псалмов; в целом больше миллиона томов^{250}. Печатники составили себе состояния. Вновь обращенные в католичество буквально осаждаются пропагандой. Король тоже осаждается лживыми докладами, как и до своего эдикта. Епископы лгут мысленно, словесно, своими действиями и замалчиваниями. Интенданты, со своей стороны, лгут, чтобы угодить и выказать ненужное усердие.

В начале 1700 года Гаспар-Франсуа Лежандр де Сент-Обен, интендант Монтобана, говорит: «Не бывает дня, чтобы я не приводил к мессе пять-шесть человек, новообращенных в католичество». Он рассказывает, что всегда действует «ласково с людьми разумными, которые не возражают против обращения в католичество, и с людьми торговыми, которые необходимы для развития коммерции». Если верить его депешам, он применяет строгость к упрямцам и держит в запасе чистые бланки (с дюжину), на которых печатается королевский указ о заточении в тюрьму. Наконец, он использует и деньги, чтобы склонить тех, кем руководит главным образом личная выгода^{224}. Через год тот же интендант говорит, что «приятно видеть так много людей в церквах, в которых еще год назад было пусто». Монтобан, эта цитадель кальвинизма, кажется, стал, милостью Божьей, первым городом, «который показал хороший пример после того, как долго был предметом скандальных историй». На деле Лежандр чаще пользовался своим вторым методом – строгостью, и представляется, что все обращения, так помпезно объявленные, существовали лишь в его воображении, которым руководило желание выслужиться перед правительством. В 1704 году священник этого же города сообщает противоположное: новообращенные в католичество отдалились от церкви, растет подпольное отправление протестантского культа. «Вот, – пишет он, – то, что породили штрафы, частые оскорбления, заключения в тюрьму и постоянные угрозы, которыми пользуется господин Лежандр; мягкость, наставления, а не насилие помогли бы больше в завоевании сердец».

В общем, картина в Монтобане – всего лишь один пример. Можно было бы добавить похожие документальные записи для других реформатских областей: Седана, Нормандии, Сентонжа, Пуату, Гиени, Виваре, Дофине. В зависимости от случая интендант предпочитает строгие меры или убеждение. Всюду соседствуют оба приема. Хуже всего там, где агенты короля и местные епископы объединяют свои усилия, чтобы подогнать количество обращений в католичество к самым поразительным статистическим достижениям. Однако, несмотря на известную версию, де Бавиль, интендант Лангедока, – не самый жестокий. В разгар войны в Севеннах этот чиновник пишет своему собрату Гурвилю: «Я буду всегда за то, чтобы завоевывать сердца, исполненные веры, и действовать при этом мягко»^{117}.

Некоторые протестанты считали – в периоды с 1689 по 1697 год и с 1702 по 1713 год, – что Людовика XIV вынудят его враги (англичане и голландцы) вновь установить режим Нантского эдикта. Среди французских католиков, напротив, можно было пересчитать на пальцах обеих рук сторонников этого положения. Самым известным из последних был Вобан. Король совершенно не посчитался с его мнением. Даже если бы он подумал, что в октябре 1685 года он допустил политическую ошибку, он счел бы более опасным теперь отменить эдикт Фонтенбло. Эту точку зрения разделяли лучшие представители власти. Ламуаньон де Бавиль критикует в частных разговорах отмену Нантского эдикта, но он считает, что перед лицом европейского общественного мнения королю Франции невозможно пойти на попятный. Теперь только остается проявлять, применяя новый закон, твердость, гуманность и разумность^{117}.

Такой разумности, как известно, Людовик XIV не был лишен. Смерть архиепископа Арле в 1695 году избавила его от одного из злых гениев. Противоречивый характер депеш интендантов, писем прелатов (теперь немного успокоенных) и миссионеров и рапортов некоторых чиновников охладил его оптимизм. Восстание камизаров в июле 1702 года произвело на него сильное впечатление. А неспособность Монтревеля, «поджигателя домов», подавить Севеннский бунт поразила его еще сильнее. И не случайно то, что Людовик заменил Монтревеля маршалом де Вилларом. Виллар коренным образом изменил положение меньше чем за восемь месяцев (апрель – декабрь 1704 года). «Известно, что Виллар создал новую систему и, действуя мягко, но твердо и впервые заговорив о милосердии к населению, о прощении населения, которое фанатично страдало, добился всеобщего ослабления напряженности»^{112}. 6 ноября Эспри Флешье, Нимский епископ, писал: «Вы правы, сударь, что поздравляете нас сейчас со спокойствием, которым мы наслаждаемся. Больше не убивают, не поджигают, дороги почти полностью свободны. Большинство вооруженных фанатиков сдается с оружием»^{39}. Начиная с этого решающего 1704 года, «переход через Пустыню»[88]88
  Этим библейским сравнением гугеноты обозначали годы гонений. – Примеч. ред.


[Закрыть] будет менее жестоким для протестантов королевства.

Но кто когда-либо узнает, сколько за двадцать лет было совершено насилий над совестью? И сколько причастий, совершенных по самому торжественному обряду, были святотатственными, «ибо для тех, кто верил в реальное присутствие Иисуса Христа в облатке и в пресуществление, как давать облатку тем, кто не расположен принять Иисуса Христа с уважением и любовью?»^{249} Здесь больше не идет речь ни о политике, ни о прагматизме, ни об оппортунизме. В то время, когда Реформа оставалась близкой к своим истокам, когда Контрреформа достигла наивысшей точки, христиане были очень далеки от современного экуменизма. Логика отмены Нантского эдикта привела наихристианнейшего короля к тому, что он заставлял и поощрял совершать десятки тысяч святотатств.

Глава XXII.
ДЕСЯТИЛЕТНЯЯ ВОЙНА

Ни одному королю Франции еще не доводилось вести войну такого большого масштаба.

Бюсси-Рабютен

Ты показал себя победителем самой победы, отдав ее плоды побежденным.

Цицерон

Война, начавшаяся в 1688 году, возникла, по мнению некоторых историков, в результате проведения политики «присоединений», которая – и в этом парадокс – была как раз направлена на то, чтобы ее предотвратить. Поводом для нее послужили события, связанные с Пфальцем, но замысел осуществления «славной революции», преследующей восстановление протестантизма во дворце английских королей, предшествовал штурму Филипсбурга, предпринятому французскими войсками. Эта война привлекла к себе внимание великими сражениями, разыгравшимися на суше – при Флерюсе, Стенкерке, Неервиндене, – но в основном война ведется на море. Слишком много предвзятых мнений скрывают ее действительную сущность, которая весьма причудлива и парадоксальна, но которая больше, чем любая другая, предвещает наши современные войны.

Многие авторы описывают этот затянувшийся конфликт как следствие империалистической политики, проводимой Версальским кабинетом, но они сами противоречат себе, как только называют его «войной Аугсбургской лиги». Лига, образованная в Аугсбурге 9 июля 1686 года императором, Швецией, курфюрстом Баварским и Испанией, к которой примкнули со 2 сентября Пфальцский курфюрст и герцог Гольштейн-Готторпский, а затем и Виктор-Амедей II Савойский, утверждала, что поддерживает перемирие, заключенное в Регенсбурге. Но члены лиги были, в свою очередь, связаны договорами с Соединенными Провинциями, с Англией и Бранденбургом. Подобное подкрепление превращало Аугсбургскую лигу в лигу европейскую, где отсутствовала только Дания. Поэтому невозможно не рассматривать ее иначе как военную машину – своего рода механизм устрашения и удушения, – направленную против Франции. Все эти нации, вступившие прямо или косвенно в коалицию, проявили политическую ловкость в том, что говорили только о своем стремлении к миру и к сохранению статуса-кво, в то время как Людовик XIV, Круасси, Лувуа и Вобан проводили открыто, без лицемерия с 1679 года совершенно противоположную политику, которую один специалист по войнам тех времен назвал «агрессивной обороной». Но нельзя смешивать оборону, даже агрессивную, с империализмом.

Падение Якова II

Политически, а следовательно, и стратегически Великобритания была самым нестабильным местом в Европе. Людовик XIV и де Круасси поняли это сразу после восшествия на престол Якова II. Карл II разгневал и восстановил против себя большую часть своих подданных тем, что вел неподобающий образ жизни и проявлял непомерную авторитарность; а его обращение в католичество было незаметным, можно было бы сказать – тайным. Совсем иначе обстояло дело с его братом и наследником. Бывший герцог Йоркский был воинствующим «папистом». Если его восшествие на английский престол в 1685 году оставило спокойным английское общество, причиной тому было отсутствие у него детей от второго брака: после него на престол взошли бы его дочери, Мария или Анна, обе протестантки, старшая из них была замужем за Вильгельмом Оранским. Вот этим объясняется поражение обоих восстаний 1685 года – восстания герцога Монмута в Англии и восстания графа Аргайла в Шотландии, очень быстро подавленных. Королевская прерогатива удерживалась или даже укреплялась. Парламент проголосовал за предоставление Якову II доходов больших, чем прежнему монарху, но эта обновленная монархическая лояльность длилась недолго. Новый король допустил такие религиозные и политические оплошности, – а ведь в то время религия и политика были неотделимы друг от друга, – что после трехлетнего правления восстановил против себя почти всю протестантскую общественность. Он вернул в лоно римской курии домовую церковь королевы, направил своего посла в Рим (январь 1686 года), привлек в Лондон разные конгрегации и даже иезуитский коллеж, прогнал пасторов, рьяных приверженцев Англиканской церкви, ввел в высшую администрацию таких католиков, как герцог Тэрконнел (лорд-депутат в Ирландии). Опубликовав 14 апреля 1687 года декларацию-индульгенцию, которая освобождала от «Теста» (то есть от англиканской присяги на верность, которую давали чиновники) католиков и диссидентов, он вызвал гнев официальной Англиканской церкви, парламента и простого люда, а также недовольство протестантских диссидентов, не желающих, чтобы их путали с «папистами». Распустив 12 июля того же года парламент, Яков II еще больше утратил свою популярность. Все, впрочем, было против него: в то время как он договаривался с Голландией, в Англии его подозревали и распускали слухи, что он сообщник Людовика XIV; его считали чуть ли не виновным за отмену Нантского эдикта.

Начиная с 1687 года судьба Якова II была предопределена. Вильгельм Оранский поддерживает связь со своими сторонниками в Англии и ждет удобного момента, чтобы вмешаться. Людовику XIV об этом докладывают. Он будет неоднократно призывать к осторожности своего английского кузена, но будет наталкиваться либо на его недоверчивость, либо на его слишком большую веру в свою звезду. А «в это время большинство диссидентов и многие англиканцы уже видят в принце Оранском защитника общественных свобод и протестантской религии»^{271}. Через несколько месяцев это уже будет признано большинством англиканцев. В самом деле, знаменитая декларация-индульгенция была провозглашена в мае 1688 года, и семь прелатов, среди них архиепископ Кентерберийский, которые отказались ее зачитать с амвона, были отданы под суд (их оправдание 10 июля вызовет всеобщее народное ликование). Но самым решающим событием оказалось рождение 20 июня того же года нового принца Уэльского, Якова-Эдуарда, сына Якова II и Марии Моденской, который сразу был крещен по католическому обряду. Дочь Якова Мария, следовательно, не является больше первой наследницей престола. Ipso facto (тем самым) протестанты теряют в какой-то степени надежду на возможность своего прихода к власти в Англии. Даже те англичане, которые испытывают меньше всего симпатии к Вильгельму Оранскому, надеются теперь на его вмешательство. 10 июля вечером семь главных вельмож королевства, в том числе Комптон, Лондонский епископ, обратились с призывом к статхаудеру от имени «девятнадцати двадцатых» всего британского народа. Таким образом, «славной революции» был дан сильный толчок. Она началась в этот день. Остается только дожидаться высадки принца Оранского. С своей стороны, Яков II еще и подталкивает ее развитие. Он не только отказывается от помощи Людовика XIV, но еще и осуждает французского короля, который пытался оказать ему косвенную поддержку путем создания угрозы для Соединенных Провинций. Quos vult peraere dementat («Бог отнимает разум у того, кого хочет наказать»).

Людовик XIV до сих пор не совершил ни одной ошибки. Нельзя спасти того, кто вас отталкивает и вступает в сделку с вашими врагами. Но король Франции недооценивает силу Вильгельма Оранского или, вернее, слабость своего английского кузена. Как и последний, например, он думает, что командование Royal Navy (королевского флота) не может изменить бывшему герцогу Йоркскому, который их прежде водил в бой. Этим объясняется решение атаковать в районе Пфальца, воспользовавшись тем, что статхаудер будет занят своей экспедицией в Англию. Лувуа и Шамле видят в этом «самый верный способ достичь прочного мира». Но они ошибаются: Вильгельм стал хозяином положения во мгновение ока. Яков II окажется еще бездарней, чем можно было ожидать; передвижения французских войск в районе Рейна подтолкнут голландцев поддержать операцию, предпринятую принцем Оранским; наконец, наши действия не только не вызвали у имперцев спасительного страха, но, наоборот, способствовали отдалению от нас князей бывшей Рейнской лиги. Французские министры совершают еще одну ошибку, но это легко увидеть и раскритиковать теперь, по истечении трех веков.

Ни одна канцелярия в Европе не могла бы, например, предусмотреть, по какому календарному плану будут разыгрываться события «славной революции». 10 октября 1688 года Вильгельм Нассауский выпускает две прокламации: одну для Англии, другую для Шотландии. 14 ноября он отчаливает от родных берегов во главе пятнадцатитысячного войска и берет курс на Англию. Он высаживается в Торбее. Яков II, располагающий сорокатысячным войском, даже не пытается преградить ему дорогу, ведущую в Лондон. Он бежит в ночь с 20 на 21 декабря, его задерживают, он снова бежит 2 января 1689 года при молчаливом соучастии своего зятя, который не хочет стать вторым Кромвелем и сделать еще одного короля-мученика. 23 февраля в Уайтхолле провозглашается Декларация прав (в ней напоминается, «что власть законов выше власти королей и что противозаконно взимать налоги без согласия парламента и содержать постоянную армию в мирное время»^{271} и т. д.), хартия монархии, восстановленной в своей традиционной национальной форме, и в это время предлагается принцу Вильгельму и принцессе Марии, его супруге, корона «Англии, Франции и Ирландии». Их короновали в Вестминстере 21 апреля. Через полтора года Вильгельм III стал действительно хозяином положения после усмирения Ирландии. Его успех является если не поражением, то, по крайней мере, жестоким разочарованием для Франции.

Людовик XIV пожалел своего кузена, он принял его 7 января 1689 года в Сен-Жермене, всячески обласкал и предоставил ему замок. Город вскоре заполнился «якобитами», верными сторонниками монарха в изгнании, людьми беспокойными, с рыцарскими повадками, жаждущими в кратчайший срок взять реванш, подпитывающими себя всякими иллюзиями и грешащими всякими предубеждениями. Это присутствие короля Стюарта и беженцев (они прибывают в огромном количестве осенью 1690 года после того, как было сломлено ирландское сопротивление) окажется тяжелым бременем для Франции, будет постоянно влиять на развитие событий. Исходя из политического реализма, нужно было бы, пожалуй, поставить на якобитскую карту и предпринять все, что возможно, на Британских островах, чтобы поддержать сторонников Стюартов, а это было бы ударом, направленным против принца Оранского и, следовательно, против европейской коалиции. Родственные чувства толкают к монаршей солидарности: Людовик XIV сделает попытку, кстати неудачную, заинтересовать Карла II Испанского судьбой несчастного, свергнутого английского монарха. Но изгнанники – всегда плохие советчики. Они будут поддерживать у нас ложные представления об Англии, Ирландии и Шотландии, подталкивать короля рискнуть своим флотом и своими людьми, пойдя на такую сомнительную авантюру, как высадка и маловероятная реставрация. Неудачи 1690 года, вызвавшие разочарование, разгром французского флота у форта Ла-Уг в 1692 году, неудавшееся восстание якобитов в 1708 году в Шотландии – все это было заложено в якобитском неиссякаемом прожекте с его призрачной мечтой. Маркиз де Шамле был, пожалуй, прав, что перенес войну в западные окраины Священной империи.