Текст книги "Людовик XIV"

Автор книги: Франсуа Блюш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 82 страниц)

Глава XVII.
ВНУТРЕННИЕ ЗАВОЕВАНИЯ

Королю так же необходимо покорять сердца своих подданных, как и города.

Фюретьер

Покорение сердец – это великая победа.

Бальтазар Грасиан

Монарх, который не любит свой народ, может быть великим человеком, но не может быть великим королем.

Вовнарг

Мы должны заботиться о благе своих подданных больше, чем о своем собственном. Мне представляется, что наши подданные являются составной частью нас самих, ибо мы голова, а они члены одного и того же тела.

Людовик XIV

Вооруженный мир был, как мы видели, не периодом завоевательного империализма, а временем обустройства, направленного на выравнивание государственных границ и «округление» территории Франции. Если бы надо было во что бы то ни стало провести исследования королевских завоеваний в победоносной Франции после заключения Нимвегенского мира, то оказалось бы, что это были исключительно внутренние завоевания. Они всегда считались победами короля, даже когда Людовик XIV привлекал к своей политике и управлению небольшую когорту своих лучших сотрудников.

Многосторонняя политика монарха всегда была подчинена единому плану: речь неизменно шла о величии, единстве и сплоченности королевства. «Хорошо управляемое королевство – это королевство, в котором трудятся неустанно, в меру своих сил, чтобы росло население; чтобы люди хорошо обрабатывали землю; чтобы все хорошо ели, если они работают; чтобы не было ни лодырей, ни бродяг; чтобы воздавалось по заслугам; чтобы было наказание за любое нарушение; чтобы держать в повиновении все сословия, гильдии и частных лиц, как бы могущественны они ни были; чтобы король сам стремился умерить свою королевскую власть, не совершать никаких противозаконных актов из высокомерия, по капризу или слабости; чтобы он не доверялся ни министру, ни фавориту»^{224}. Подобное определение внутренних задач хорошего главы государства и его администрации могло бы быть взято из «Мемуаров» Людовика XIV, ибо оно соответствует программе этого монарха и ее воплощению в жизнь. Но парадоксальным образом автором этого текста был Фенелон, который послал его в 1701 году маркизу де Лувилю в качестве руководства для юного Филиппа V. Фенелон хотел намекнуть на то, что политика, определяемая его девятью пунктами, сильно отличалась бы от той, которую проводил король Франции.

Во всяком случае, король, когда он преследует глобальную цель (если не рациональную, то, по крайней мере, разумную), не старается навязать ее грубо или шаблонно. Слишком много здесь встречается препятствий. Он сам не картезианец и не абстрактный мыслитель, а здравомыслящий человек, и он советовал Монсеньору быть таковым. Его королевство разнолико: север, за линией Сен-Мало – Белле, более образован и трудолюбив; юг больше стремится сохранить особенности своего языка, образа жизни, душевного склада. Области с сильно укоренившимся протестантством противопоставляют себя контрреформистским провинциям. Провинции, в которых сохранились ассамблеи трех сословий и которые позже других вошли в состав королевства, сильно отличаются от финансовых округов, разделенных на элекции, управляемые элю. Внутренние границы усложняют товарные перевозки, и надо хорошо знать географию и налоговый режим, чтобы соблюдать постоянно изменяющиеся правила табели, этого тяжелого налога на соль. Кстати, мы еще не упоминали о разграничении частного права на северное и южное (на севере все в основном определяется «обычаями», а на юге – римским правом или «писаным правом»), а также о различиях между административными связями (пограничные провинции подчиняются государственному секретарю по военной части, а остальные в неравной степени трем другим министерским департаментам) и о частном случае, который представляет собой каждая недавно присоединенная провинция (Эльзас), или давно оккупированные (Лотарингия, Люксембург, Пинероло).

Кроме того, власть короля разделяется на военную власть губернаторов, которые очень редко долго удерживались на месте (по причине смерти или в силу непригодности), и на власть морских интендантов; на церковную власть епископов (которых король назначает, следит за ними, поддерживает при необходимости и которые играют важную роль, способствуя послушанию и лояльности); наконец, на гражданскую власть, которая в большей степени принадлежит интендантам.

В результате то, что верно в общих чертах, необязательно применимо к Дюнкерку, если и подходит для Перпиньяна. То, что верно в Марселе, – заблуждение в Ренне. Наши обычные слова, наши современные представления о государстве (особенно об огосударствлении), о централизации (особенно о централизме), об администрации (особенно о бюрократизме) могут быть применены к королевству Людовика XIV только лишь после предварительных оговорок (о которых было сказано выше) и с чрезмерной осторожностью. Францию XVII века надо сравнивать не с Францией XX века, а с Россией Петра Великого, этим многоэтническим и плохо управляемым миром; с иберийским полуостровом, где употребление слова «Испания» в единственном числе искажает представление о реальных Испаниях; с причудливой мозаикой Священной империи; с многообразием суверенитетов Габсбургов в Вене; с провинциями Бранденбургского курфюрста, разбросанными между Рейном и Одером. Если королевство Людовика XIV уже более однородно, более едино, лучше управляемо, чем другие европейские страны (в частности, благодаря Генриху IV, Ришелье и Мазарини), оно конечно же еще не «огосударствлено» и не «централизовано». Наши предки этого не потерпели бы. И король этого тоже по-настоящему не хотел. Его интенданты, случись это, утратили бы большую долю своей власти.

Тридцать назначенных комиссаров

В конце царствования гражданскими делами во Франции будут ведать на местах «назначенные комиссары» (31) или интенданты юстиции, полиции и финансов. Слово «юстиция» напоминает, что они принадлежат к судейским должностным лицам, что, помимо привилегии заседать в высших судах, они контролируют деятельность трибуналов короля и судей, подчиненных сеньорам. Слово «полиция» обозначает, что они «люди пера», администраторы современного типа; то, что мы называем в наши дни «полицией» – это организация, деятельность которой ограничивается разведывательной службой, поддержанием порядка и, при необходимости, репрессивными мерами, а прежде в ее компетенцию входил более широкий спектр деятельности. Слово «финансы» включало понятия: налоговая ответственность, контроль над региональной экономикой и забота о ее развитии. Это простое перечисление показывает, что если комиссар и назначен королем, он тем не менее подчинен нескольким уполномоченным Его Величества. Интендант Эльзаса, например, подчиняется одновременно Лувуа, который управляет пограничными провинциями, и Кольберу, который очень широко раскинул щупальца своего контроля над финансами^{223}. А вопросы юстиции заставляют его также входить в контакт с канцлером. Восемнадцать интендантов облагают налогами финансовые округа Франции, управляемые элю. Они пребывают в Париже, Амьене, Шалоне, Суассоне, Лионе, Бурже, Мулене, Риоме, Монтобане, Лиможе, Бордо, Ла-Рошели, Пуатье, Орлеане, Туре, Алансоне, Кане и Руане. Их задача полегче (но только не в протестантских районах): они управляют провинциями, где королевские налоги взимаются непосредственно. Тринадцать других интендантов контролируют налогообложение в провинциях, сравнительно недавно присоединенных к королевству, где размер налогов определяется путем голосования на местах: Бретань, По, Лангедок, Прованс, Дофинё, Бургундия, Морская Фландрия, Валлонская Фландрия, Эно, Мец, Франш-Конте, Эльзас, Руссильон; они управляются ассамблеями, в которые входят представители трех сословий. Трое из интендантов являются государственными советниками (в частности, де Бавиль, который управляет Лангедоком и живет в Монпелье), двадцать семь – докладчиками в Государственном совете. Только один из них (интендант Ла-Рошели) не имел должности докладчика.

Интендант – главная фигура в провинции, по крайней мере, он старается ею быть. Со времени смерти Мазарини интендант пытается (всегда поддерживаемый центральной властью) урвать что-либо то тут, то там, чтобы усилить свою реальную власть. В административном плане, как в социальном, так и в светском, он все более и более соперничает с военным губернатором, а также с епископами. Всем известно, что интенданта знает Его Величество. Людовик XIV желает контактировать (пусть даже это будут кратковременные встречи) со своими комиссарами. Часто он их принимает перед тем, как они отправляются выполнять свою миссию; иногда Людовик XIV их вызывает в период ее выполнения; монарха всегда информируют о том, насколько успешно комиссары осуществляют свою деятельность, что дает королю возможность отстранить от должности неумелых, перевести в лучшую провинцию проявивших себя с хорошей стороны администраторов, назначить их государственными советниками.

Король придает большое значение встречам – кратковременным и редким – с назначенными комиссарами. Вот какова была сущность одной из таких бесед, по свидетельству Данжо. Это было в Версале, в пятницу 30 января 1711 года. После утреннего выхода Людовик XIV принимает Шарля Этьена Меньяра де Берньера, интенданта Фландрии: «Вы мне часто докладывали в прошлом году о грустных и тяжких вещах, но я вам за это благодарен, ибо я люблю, чтобы мне говорили всю правду, как бы Горька она ни была, но я надеюсь, что в этом году вы сможете мне доложить только о хороших вещах». Этот высокий чиновник, высказавший уверенность, что все необходимое будет на месте к предстоящей кампании, благодаря деньгам контролера Демаре, заявил: «Если чего-либо будет недоставать, Ваше Величество, то я один буду в этом виноват, ибо мне предоставили возможность обеспечить всем необходимым ваши войска, начиная с 15 марта, в каком бы направлении им ни пришлось действовать во Фландрии».

Из этого следует, что интендант – доверенное лицо короля. Кольбер убеждает Людовика XIV в том, что как доверенное лицо короля такой чиновник облечен большой властью, и поэтому нельзя держать слишком долго этих чиновников на одном и том же месте. Кольбер настаивает на этом в течение двадцати лет, добивается согласия короля. Фюретьер пишет, утверждая это, во «Всеобщем словаре»: «Интендантом назначают обычно не больше чем на три года». Но после смерти генерального контролера Людовик XIV стремится все больше и больше ограничить сменяемость, Ламуаньон де Бавиль сидит в Монпелье тридцать лет (1685–1715), время целого поколения! Отныне назначенный комиссар станет не только представителем центральной власти, но и человеком своей провинции. Оставаясь законным представителем правительства, он становится, в силу обстоятельств, защитником местных интересов. Если этот новый характер деятельности не берет верх над первоначальной миссией, интендант сохраняет большую свободу действий: она пропорциональна расстоянию, которое отделяет его удаленную провинцию от Версаля.

Интенданты, которых всего тридцать один человек и которых знает Его Величество – и это усиливает династический характер профессии, – общаются преимущественно с главным министром их ведомства.

Он их информирует о том, что хочет король, поощряет их и поздравляет, отчитывает их или дает им взбучку. Вежливость, принятая в королевской администрации, может сочетаться с непринужденностью в обращении. Можно судить о ней по переписке между маркизом де Лувуа и Лепелетье де Сузи, интендантом в Лилле (1668–1683). Клан Летелье покровительствовал семье этого интенданта, и это, вероятно, придает их переписке более персональный и непосредственный характер. Летелье, маркиз де Лувуа, перед которым трепещет вся Европа, может свободно написать своему корреспонденту: «Я полностью Bain». Вместе с тем он его обременяет всякими поручениями. Однажды министр попросил де Сузи прислать ему гвоздичную рассаду и яйца фазана; в другой раз Лувуа захотел, чтобы ему доставили кур или индюшек, три мотыги, коров и даже быка. Политические соображения перемежаются в письмах с новостями о личных делах. Так, например, когда Сузи жалуется на приступ подагры, министр ему холодно отвечает: «Есть верное средство, чтобы избавиться от этого недуга: меньше увлекаться женщинами»^{225}.

На самом деле существует еще много других причин, кроме альковных утех, вызывающих подагру, эту весьма аристократическую болезнь при старом режиме: достаточно устраивать много приемов, чем как раз и занимаются Лепелетье де Сузи и его тридцать коллег. Короче, подагру можно было бы считать профессиональной болезнью. Поддерживать престиж короля входит в обязанности интенданта, так же, как и его соперника – губернатора. Происхождение интенданта (часто он из судейской аристократии), его состояние, его жалованье (интендант в Монтобане получает 18 000 ливров), его личные качества дают ему возможность расшевелить провинциальное дворянство, привлечь к себе купечество и финансистов, внушить уважение народу. Помре, назначенный в 1689 году первым интендантом в Бретани, был выбран королем, потому что был светским и дипломатичным человеком. Его преемник, Ферран (1705–1715 гг.), был хлебосольным, держал прислугу, достойную герцога и пэра. У этой нарождающейся администрации был другой размах, нежели у префектов XIX века.

Зато их конторы были намного скромнее! В 1710 году штат интенданта Эльзаса, в Страсбурге, насчитывал всего лишь шесть человек (не считая переписчиков): сам интендант, два секретаря и три служащих^{223}. Кроме того, у него в то время было всего лишь пять субделегатов, которые его представляли на местах и играли определенную роль в деле снабжения и распределения новых налогов.

Нельзя, следовательно, переоценивать власть, которой располагает комиссар. При старом режиме всегда была глубокая пропасть между правом и фактом. Интендант может быть проводником королевской власти. В области дорожного ведомства он присваивает часть традиционных прерогатив финансовых ведомств. В области юридической и административной он пристально следит за судьями, подчиненными сеньорам, которые проявляли весьма часто склонность быть одновременно судьями и истцами. На местах он осуществляет контроль за населением. А разве надзор, вмешательство, контроль приводит к деспотизму? Конечно нет. Достаточно взглянуть на те провинции, которые, как Бретань, были позже других присоединены к королевству, чтобы увидеть, насколько все эти комбинации влияний были ограничены.

Для того, кто судит правильно, полномочия назначенного интенданта – таково было желание короля вплоть до 1715 года – скорее полномочия арбитра, чем властителя. В этом отношении он опять-таки сподвижник короля, человек короля, ибо все знают, что монарх во Франции – это прежде всего арбитр. Поскольку народу присуща психология, основанная на мечте и вере в справедливость короля («Если бы король знал!»), легко понять, что интенданты, вызывающие раздражение «судейских крючков» и образованных буржуа, внушают населению доверие: благодаря интендантам король присутствует всегда и везде (интенданты доступнее, ближе, меньше охраняются, чем монархи). Фраза Эрнеста Лависса «Король присутствует в своей провинции» снова приобретает свой первоначальный смысл и не грешит более против истины. Монархии, где король воплощает суверенитет, требуется также персонифицированная местная власть, чтобы представить его во множестве образов.

Ибо в первую очередь на гражданина давит не государство, а представление о нем как о чем-то отдаленном, абстрактном, непонятном, недоступном и, стало быть, жестоком. Когда вы имеете возможность подать прошение уполномоченному короля в Оше или в Гренобле так же, как ваш соотечественник, живущий в Ильде-Франсе, может это сделать в Сен-Жермене или в Версале, перед вами открывается дорога надежды. Когда вельможа придирчив, а кюре – приспешник замка, финансовый прокурор (сеньориальный судья) слишком ревностно исполняет свои обязанности, от кого можно ждать помощи, как не от господина интенданта? И тогда все недостатки, которые ему приписывают – презрительное отношение к помещикам, строгость по отношению к военным, преследование гугенотов, – для бедного крестьянина – добродетели. Если уж кто и призван позаботиться немного о его судьбе – пусть даже не регулярно, от случая к случаю, но реально, – так это назначенные комиссары (как д'Агессо, Аамуаньон, Федо, Миромениль, Сен-Контест, Шамийяр), которые одушевляют столицы своих провинций.

Нелегко в таких условиях быть хорошим интендантом. Маркиз де Сурш описывает в 1686 году их «бурную жизнь» и рассказывает, как де Брифф был отстранен Его Величеством от должности интенданта в Руане, так как он был не в силах выдержать такой темп жизни и обилие функций. Дело в том, что начиная с 1679 года назначенному интенданту вменяют в обязанность решать не только вопросы, имеющие отношение к передвижению войск и снабжению их, к милиции, к службе жизнеобеспечения населения, к надзору за дорогами, но и острую, болезненную протестантскую проблему[62]62
  Смотреть главу XXI.


[Закрыть]. Характер отношения к гугенотам зависит от интенданта, от его умонастроения, философии (все они набожны). Так, например, Марийяк, интендант в Пуатье, свяжет свое имя с печально известными «драгонадами» (1681), Лежандр, интендант в Монтобане, участит, в период с 1700 по 1704 год, «заключение в тюрьмы, будет прибегать в массовом порядке к штрафам, оскорблениям и постоянным угрозам» по отношению к «вновь обращенным»^{224}. А вот де Бавиль, наоборот, вопреки сложившейся о нем легенде, будет вынужден беспрестанно подавлять свое отвращение к выполнению подобной задачи. Его письма свидетельствуют о благородстве, на которое способен высокопоставленный чиновник в Великий век^{117}.

Задача: завоевать и сохранить за собой новые провинции

Королевство расширилось в период между Мюнстером и Нимвегеном, включив в свой состав новые земли: временно (Турнези, Лотарингию, Филиппсбург, Брейзах, Пинероло) или окончательно (Артуа, Эльзас, Фландрию, Франш-Конте, Французское Эно, Руссильон). Присоединение этих территорий и городов (Дюнкерка, Лилля, Мобежа, Валансьенна, Меца и Страсбурга, Доля, Безансона, Перпиньяна) сильно отразилось на судьбе нашей страны, им суждено было часто даже больше влиять на нее, чем некоторым внутренним провинциям.

Король и его министры – в первую очередь Лувуа и его представители на местах – наталкиваются здесь на немалые трудности. В аннексированных землях намного труднее (в два или три раза) прослыть хорошим интендантом. Экономические проблемы там усложняются: надо щадить крестьянина-производителя, не доводить до бунта нового налогоплательщика и вместе с тем обеспечивать пропитание войскам, следя за тем, чтобы они не были вынуждены заботиться о себе сами. В сферу компетенции интенданта входят вопросы об укреплениях, о гарнизонах, о местах стоянки и о лагерях, о расквартировании войск. Ко всему этому прибавляются религиозные проблемы, которые еще осложняются в Эльзасе языковыми особенностями и принадлежностью к двум разным культурам.

Надо сказать, что, пользуясь хронологической дистанцией, мы легко упрощаем все вопросы. Сейчас (в 1986 году) мы знаем, что Лотарингия будет возвращена своим герцогам по Рисвикскому договору (1697), а Пинероло вернется к герцогу Савойскому. Но в период захвата этих территорий и крепостей будущее предугадать было невозможно. Даже после подписания мира в Нимвегене какой кудесник мог бы утверждать, что Фландрия, завоеванная в 1667–1668 годы, а также Франш-Конте (в 1668 году), потом отданное и снова завоеванное в 1674 году, аннексированное в 1678 году, останутся навсегда в составе Франции. Ничто не предвещало, что Страсбург, присоединенный в 1681 году, станет французским после подписания следующего договора и останется им навсегда. В общем, основная трудность заключалась в том, что в тот момент никто не знал – ни оккупанты, ни оккупированные, – будет аннексия окончательной или временной.

Порой можно подумать, что Людовик XIV ведом в этом вопросе некой интуицией: так бережно он обращается с Эльзасом и так жестко с Лотарингией. Но это только видимость, ретроспективный взгляд на события, ибо в действительности положение восточных и северных пограничных районов весьма неустойчиво, шатко.

Обычно король сперва мягко стелет. Мы видели, как ловко и вместе с тем тактично были сформулированы в 1674 году статьи о капитуляции Безансона[63]63
  Смотреть главу VII.


[Закрыть]. Здесь задолго (за четыре года) до заключения мирного договора начинают успокаивать, покорять общественное мнение. Людовик точно так же поступал в 1667 году с валлонцами. Лувуа писал интенданту Лилля: «Поскольку король гарантировал сохранение их привилегий, надо во что бы то ни стало держать слово до тех пор, пока они сами не дадут нам повода его нарушить»^{226}. Этот интендант – мы его знаем: Лепелетье де Сузи – так хорошо следует этим директивам, что начинает даже чрезмерно защищать интересы Фландрии. Тогда министр ему делает внушение (1670): «Я не советую вам стараться создать в стране лучшее мнение о господстве короля, чем этого хочет сам король, но надо помнить, что для того, чтобы король был вами доволен, не нужно ему служить лучше, чем он сам того желает». Но до какой степени интендант покоренной провинции не должен заходить слишком далеко в проявлении мягкости? И как он может продвигать процесс ассимиляции, не задевая чувств местного населения? Сузи и маркиз де Лувуа придерживаются часто противоположных взглядов, и создается впечатление, что они постоянно противоречат друг другу, но на самом деле их противоречия вытекают из сложности проводимой политики. Лувуа пишет интенданту Лилля в 1676 году: «Вы должны уразуметь, что не вы определяете налоговую политику и что вам поручено всего лишь выполнять приказы Его Величества». Но шесть лет спустя, после четырнадцатилетнего пребывания в составе Французского государства, Валлонская Фландрия сохранила, под мягким управлением Сузи, множество характерных ей черт, по этому поводу Кольбер пишет следующее этому интенданту: «Намерение Его Величества – сообразовать ежедневно елико возможно и мало-помалу обычаи этого края с обычаями его королевства». Переводя это изречение на язык XX века, мы сказали бы, что ассимиляция должна вытекать из постепенной и искусной интеграции.

Ибо королевство Франции – не Священная империя, напоминающая мозаику, и Людовик XIV не хочет, чтобы каждая область имела свою собственную конституцию, как это наблюдается в Соединенных Провинциях. Король вовсе не стремится к однообразию – он желает единства.

Цементом этого единства тогда была католическая религия. В то время редко кто испытывал гордость от того, что стал французом. В самом деле, для фламандца или жителя Франш-Конте король Испании – который вчера еще был их сюзереном – находится далеко, его правление, его налогообложение не обременительны. Людовик XIV, наоборот, прежде чем стать хозяином этих краев, представлялся им как самый беспокойный и опасный сосед, который слишком был занят войнами, завоеваниями. Франция в то время располагает современной администрацией, хорошо отлаженной системой налогообложения, относительно эффективной системой комплектования войск. Поэтому переход во французское подданство мыслился как дорогостоящая привилегия. В течение долгих лет испанские агенты смогут легко разжигать антифранцузские настроения и будут встречать сочувствующих в самых разных общественных кругах. В Лилле, например, ремесленники и некоторая часть духовенства в открытую добрым словом поминают период испанского владычества.

Католический король в их глазах всегда был дисциплинированным сыном Церкви, безупречным проводником Контрреформы. Напротив, наихристианнейший король «проявляет неполную и двусмысленную набожность». С одной стороны, он пообещал, что не позволит «так называемой реформированной религии» проникнуть в новые провинции, а с другой – он покровительствует (с 1598 года) гражданской терпимости. А тогда не становится ли сообщником еретиков тот, кто сегодня присягает королю? Людовику XIV докладывают об этой пропаганде, ведущейся против него. Не исключено, что сверх меры ревностный католицизм его новых подданных стал одним из побудительных мотивов отмены в 1685 году Нантского эдикта. Этим актом Людовик XIV покорил, можно сказать, окончательно сердца жителей (особенно простых людей) Фландрии, Эно и Франш-Конте.