Текст книги "Людовик XIV"

Автор книги: Франсуа Блюш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 82 страниц)

Граф де Турвиль испил горькую чашу до дна на глазах у наблюдавшего за ним, всего лишь взволнованного Юссона де Бонрепо. 29 мая, в течение всего дня, у Барфлера он, по свидетельству его адъютанта Виллетта, «вел себя в высшей степени героически». Он выполнял приказ короля: «атаковать во что бы то ни стало». Слава, приобретенная в результате победы, – небольшая заслуга. Настоящий героизм проявляется в том, что человек противостоит превратностям судьбы. В данном случае из-за неадекватных приказов командир был вынужден в течение долгих четырех дней переживать невыносимую агонию лучших кораблей вверенного ему флота. А потом, «не проронив ни единого слова жалобы, без сетований он руководит операцией по спасению своих людей и по их высадке на берег»[92]92
  (Лаваренд.)


[Закрыть]. И в тот момент, когда огонь, пожирающий несчастные корабли, столбом врывается в ночное небо бухты, Турвиль готовится вновь пережить неблагодарность Франции.

«Морской флот во всем своем блеске»

Уже в течение трех веков страшная неудача, постигшая наш флот при Ла-Уге, затмевает славу Барфлера, и мы рассматриваем все в целом как ужасное поражение и находимся под воздействием этой противоречивой версии. Современники же, несмотря на испытанную ими на первых порах сильную горечь, гораздо правильнее оценивали это событие. Наши противники потеряли у Бевезье 16 кораблей;[93]93
  В Бевезье меньше даже, чем, по подсчетам потерь, во время преследования. Многие авторы насчитывают даже 17 кораблей.


[Закрыть] а через два года мы потеряли 15. Ничего в этом позорного нет. Кстати, Ла-Уг был в меньшей степени победой союзников, чем победой неблагоприятных ветров и течений.

Когда король принял де Турвиля через полтора месяца после потери «Солей Руаяль», он совершенно правильно оценивал ситуацию. Придворные думали, что король сурово отчитывает неудачливого вице-адмирала, и ожидали, что он обратится к нему приблизительно так, как Август в свое время к Вару: «Vare, legiones redde»[94]94
  «Вар, верни мне мои легионы»: по Светонию, восклицание императора Августа при известии о смерти Вара и о его поражении в Германии.


[Закрыть] («Вар, отдай мне мои легионы»). Людовик XIV, который некогда упрекал Турвиля за недостаток отваги, не станет ли он теперь бушевать или подавлять моряка презрительным молчанием? Король сказал, удивив всех: «Я очень доволен вами и всем флотом; нас побили, но вы покрыли славой и себя, и всю нацию; нам это стоило нескольких кораблей, но ничего, мы все восстановим в этом году, и мы наверняка разобьем противника»^{26}. В марте следующего года (1693) графу де Турвилю был даже пожалован маршальский жезл – звание настолько же редкое во флоте, насколько часто встречающееся в сухопутных войсках. 27 июня он полностью оправдал доверие своего короля, одержав победу при Лагуше.

Суровость зимы 1693 года заставила отложить на некоторое время общий стратегический план ведения войны на море и проекты высадки в Англии. Если король, министр Луи де Поншартрен, Вобан и некоторые другие деятели в основном думают теперь о ведении торговой войны, это объясняется в первую очередь необходимостью накормить изголодавшийся люд; воспоминание о поражении в Ла-Уге – лишь дополнительный аргумент. Надо сказать, что весной 1693 года англо-голландская эскадра сопровождала караваны судов (около 200 единиц), нагруженных зерном, следующих из Смирны в направлении Северного моря. Захват этого большого флота или его уничтожение могли иметь следующие последствия: во-первых, нанесли бы тяжелый удар британской экономике; во-вторых, осуществили бы поставку хлеба во французские провинции; в-третьих, восстановили бы тотчас же несколько померкший престиж королевского флота. Все три цели будут достигнуты. Граф де Турвиль замаскировал свои корабли в португальском порту около мыса Лагуш. Он нападает в нужный момент, топит несколько военных голландских кораблей, рассеивает вражескую эскадру. «Этот первый успех вызвал панику во флоте противника. Вскоре все корабли рассеялись и нашли убежище в Кадисе и в Гибралтаре. Их лихо преследовали французские корабли, пока они не вошли в зону портов, прикрываемую береговыми батареями. 75 судов были захвачены, сожжены или потоплены, а 27 кораблей были доставлены в Прованс»^{71}.

Первая победа, одержанная через год (июнь 1694 года), у острова Тексель, за которую Жану Бару была пожалована дворянская грамота, была ярким примером правительственной борьбы против голода. В «Истории Людовика XIV в медалях» эта борьба запечатлена в надписи на медали: «Франция обеспечена хлебом благодаря королю после разгрома голландской эскадры в 1694 году»^{71}. Жан Бар, знаменитый корсар и судовладелец из Дюнкерка, произведенный в капитаны первого ранга, разработал и применил на практике «военную тактику, основанную на использовании легких и маневренных фрегатов, своего рода прообразов подводных лодок-хищников периода Второй мировой войны»^{274}. Жан Бар наводил ужас на моряков Соединенных Провинций, которых не так уже легко испугать, в 1692 году он истребил их 80 рыболовецких судов. В тот июньский день 1694 года Бар совершил самый большой подвиг за всю свою удивительную карьеру. Двор узнал об этом подвиге во время церемониала утреннего туалета Его Величества в понедельник, 5 июля 1694 года. Чтобы накормить подданных своего королевства, сильно пострадавших от двух суровых зим и общей нехватки продовольствия, Людовик XIV закупил в Польше огромное количество зерна. «Чтоб обеспечить его доставку, зерно загрузили на шведские и датские суда, свободно осуществляющие перевозки по всей Европе благодаря нейтралитету, которого придерживались их правительства»^{71}. 29 июня Жан Бар отправился с шестью фрегатами навстречу этому каравану судов. Поравнявшись с ним, он увидел, что корабли этого каравана были окружены восемью голландскими кораблями, которые уже начали производить досмотр и намеревались направить весь караван во вражеские порты. Несмотря на численное превосходство противника в кораблях, людях и артиллерии, даже не ответив на орудийную пальбу, Жан Бар взял на абордаж корабль нидерландского вице-адмирала и овладел им после получасовой битвы. Его маленькая эскадра захватила еще два других корабля и обратила в бегство все остальные. Наши фрегаты привели в Дюнкерк три трофейных корабля и тридцать торговых судов. 80 судов, груженных зерном, продолжили свой путь в Кале, Дьепп и Гавр, пройдя под носом у английских сторожевых кораблей. «Этот подвиг, – пишет маркиз де Данжо, – покрыл Жана Бара славой, принес большую пользу королевству и доставил большую радость королю». В Великий век было обычным явлением выдвигать на первое место славу, а не выгоду в военных рассказах. Но совсем нелишне подчеркнуть в наше время, что Людовик XIV прилагал большие усилия, чтобы победить голод.

В то время, как столько авторов, от Фенелона и до самых современных, в несерьезных сочинениях считают своим долгом приплюсовать к бедам войны ужасы голода, нам следует понять, что благодаря королю, его министру де Поншартрену и их морякам удачные операции, проведенные на море, сильно смягчили тяжелые последствия неурожая из-за неблагоприятной погоды. Абсолютно неверен тезис Фенелона, согласно которому мелкое тщеславие монарха заставляло его думать больше о славе своего оружия, чем о судьбе своих подданных. Взглянем снова на памятную медаль за Тексель: «Франция обеспечена хлебом благодаря заботам короля после разгрома голландской эскадры»; в ней так четко проявляется первоочередная забота о хлебе насущном, что редакторы-академики поставили полезность выше славы, гражданское выше военного, всеобщее благо выше всего остального. «История в медалях» отражает победу герцога Люксембургского при Неервиндене, победу Катинй при Марсале, а также морские подвиги. Памятные медали были отчеканены в большом количестве за период с 1693 года до года заключения Рисвикского мира. На одной из них были изображены корабли графа д'Эстре и галеры бальи де Ноай при взятии Росаса в Каталонии (9 июня 1693 года). Другая медаль повествует о провале британской высадки в Бресте (18 июня 1694 года). Третья медаль рассказывает о героическом и эффективном сопротивлении, оказанном графом де Реленгом и Жаном Баром при бомбардировке Дюнкерка (август 1695 года). Четвертая медаль («Богатства Вест-Индии, отнятые у врагов»), отчеканенная по случаю захвата богатой добычи (оцененной в шесть миллионов) маркизом де Немоном, прославляет корсарскую войну: «в течение всей войны было захвачено со всем грузом 5000 голландских и английских кораблей». На пятой медали была запечатлена вторая победа при Текселе – или при Доггер-Банке, – одержанная тем, кого отныне все стали называть шевалье Бар: «Тридцать торговых судов и три военных корабля, сожженные или захваченные у Текселя 18 июня 1696 года». Шестая медаль прославляет взятие Картахены в Вест-Индии^{180} бароном де Пуэнтисом (4 мая 1697 года). Седьмая напоминает о помощи эскадры графа д'Эстре, оказанной герцогу Вандомскому при взятии Барселоны (10 августа 1697 года). Восьмая отражает оба предыдущих подвига в память событий года. Надпись «Непобедимая Франция. Десятилетняя война, успешно проведенная, 1697 г.», отчеканенная на девятой медали, подразумевает победы на море; к ней прилагается академический комментарий.

В нем говорится о том, что врагам коалиции нигде не удалось перейти границы королевства за все десять лет войны, «и только король взял самые укрепленные города Нидерландов и Каталонии, выиграл множество сражений на суше и на море и одерживал победу за победой в интересах мира»^{71}.

Если взять в целом всю войну, то видно, что Франция и коалиция морских держав «сыграли как бы вничью» (крупная победа у Бевезье, жестокое поражение у Ла-Уга), сражаясь на море. Но Франция выиграла по очкам, если учитывать гибкость ее тактических приемов: комбинированные операции, эскортирование торговых судов, нападение на караваны противников, эффективные боевые операции, направленные на подрыв торговых связей противника. Современники это отлично сознавали. Данжо и Сурш любили рассказывать о прибытии в Версальский дворец новостей с моря и о радостях, вызванных хорошими новостями.

Король и Поншартрен демонстрируют постоянный интерес к морскому флоту на протяжении всей войны, не дожидаясь ее конца или ее окончательного результата. Этот интерес был уже всеми виден с 1693 года. На медали, выпущенной в этом году и прославляющей одновременно Росас и Лагуш, отчеканен девиз: «Splendor rei navalis» («Королевский флот в своем полном блеске»). В «Истории Людовика XIV в медалях» есть к этому такой комментарий: «С тех пор как король принялся поднимать флот, каждый год был отмечен значительным прогрессом в этой области: как в строительстве кораблей и галер, так и в создании необходимых служб в различных портах Атлантического океана и Средиземного моря. Морские силы Франции стали грозным оружием в двух частях света. Королевский флот очень сильно прославился благодаря своим многочисленным победам». Если даже мы сделаем скидку на обычное в данном случае преувеличение, эта высокопарная надпись весьма поучительна. Сознавая себя первой морской державой мира, Франция через полгода после событий в Барфлере и Ла-Уге перестала даже думать об этих событиях. Почти одновременно выпускается еще одна морская медаль: «Virtuti nauticae praemia data» («Знак почета за искусство мореплавания»). Хотя орден Святого Людовика, утвержденный в том же, 1693 году, был предназначен как военно-морскому флоту, так и сухопутным армиям, Людовик XIV и Поншартрен придумали особые награды для плавающего состава, особенно для портовых офицеров, старшин, боцманов и матросов, в дополнение к крестам Святого Людовика, которыми обычно награждали членов командования. Это нововведение объяснялось следующим образом: «Особое внимание, которое король уделяет всему тому, что имеет отношение к морскому флоту, позволило поддерживать его в таком же отличном состоянии, в каком он находился изначально. Так как король всегда награждал за доблесть даже самых простых солдат, он хотел, чтобы хорошие матросы и искусные лоцманы тоже кое-что имели бы от его щедрот. С этой целью, желая вызвать дух благородного соперничества, он приказал отчеканить медали, которые раздавались особенно отличившимся матросам, и они носили эти почетные знаки, наглядно показывающие, что «Его Величество король доволен их службой»^{71}.

Подобные свидетельства современников подтверждаются статистическими данными, собранными в наше время. Ла-Уг – это всего лишь досадная перипетия, которую последующие поколения искусственно связывают с коренным пересмотром военно-морской стратегии. И до, и после Ла-Уга Франция располагает «громадным военно-морским флотом, который до 1713 года считается первым – или почти – в мире (порой он слегка отстает от английского, а порой и превосходит его)»^{239}. До Рисвикского мира король и Поншартрен продолжали интенсивно вооружаться. Мы располагали 132-мя линейными кораблями в 1692 году, в 1696 году их было 135, а в 1697 году их число достигло 137.^{237}

Было бы неправильным критиковать усилия, направленные на пересмотр тактики в эти решающие годы. Морской флот не предназначен исключительно для того, чтобы вести сражения в сомкнутом боевом порядке, успехи Форбенов, Жанов Баров и Немонов в торговой войне принесли больший ущерб врагу, чем могли бы принести гипотетические морские сражения. Жалобы британских негоциантов и правителей, упадок боевого духа у нидерландцев достаточно убедительно это доказывают. Пришлось объединить два флота, чтобы уберечь Англию от нашествия и от поражения. Сухопутные силы Великого короля являются самыми могущественными во время подписания Нимвегенского мира; а самым сильным флотом Людовик располагает в момент подписания Рисвикского мира.

Война на исходе

Уже с 1694 года видны признаки усталости от войны у всех ее участников. В Англии беспрестанно падают акции уставных компаний, косвенные же налоги, хотя и сильно были повышены, не обеспечивают финансовые потребности общества. Приходится прибегать к займам. Население стонет от этого, а еще прибавляются якобитские заговоры. Тори, которых поддерживают поместное дворянство, джентри и пасторы Англиканской церкви, требуют мира. Создание Английского банка, эмиссионного банка, которому была пожалована хартия 24 июля 1694 года и который тотчас же предоставляет кредит государству, было единственным позитивным фактором. Генеральный контролер Франции Поншартрен, который с 1689 года пользуется доверием финансистов, находится в безвыходном положении. Хотя он скорее юрист, чем бухгалтер, ему все-таки удается – и в этом его величайшая заслуга – находить изо дня в день ресурсы для ведения дорогостоящей войны, которая длится уже пять лет. И вот он собирается ввести, – без особой радости, конечно, – новый налог – капитацию (январь 1695 года), о котором пойдет речь в следующей главе. Это налогообложение приносит в 1695 году всего лишь 26 миллионов, сумму намного меньше той, на которую рассчитывали. Но его моральное преимущество в том, что платит все гражданское население, в том числе дворянство и даже королевская семья, и, таким образом, все французы привлекаются к участию в налоговой политике, которая теперь совпадает с участием в военных расходах и расходах, идущих на национальную оборону.

В 1694 году военные операции проводятся вяло. В Италии и Германии почти полное затишье. Ноай добивается успехов в Каталонии: он одерживает победу при Тере (27 мая), захватывает Паламос в июне, Жерону в июле. В Нидерландах герцог Люксембургский под командованием – чисто номинальном – Монсеньора осуществил свой знаменитый марш в 40 лье за четыре дня (22–25 августа), позволивший фландрской армии запереть границу от Шельды до побережья и прикрыть наши военно-морские стоянки, которым угрожали флоты противника. К сожалению, принцу Оранскому удается отобрать у нас в сентябре город Юи.

В следующем году Франция потеряла большого полководца. 31 декабря 1694 года врачи медицинского факультета объявляют неизлечимым герцога Люксембургского, сраженного сильным воспалением легких. В его апартаментах скопилось такое количество народа (придворных и офицеров), что «трудно себе представить, и это участие самых разных людей показывало лучше, чем что бы то ни было, уважение, которым пользовался маршал и каким его считали нужным для государства»^{97}. Он скончался утром 4 января 1695 года, через двадцать лет после де Тюренна. Как и в 1675 году, уход из жизни героя, – а не просто «удачливого генерала», всегда побеждающего, – вызывает или воскрешает у нации, от самых высокопоставленных до самых простых людей, сильные патриотические чувства.

В это время король допускает психологическую и тактическую ошибку. Вместо того чтобы доверить командование фландрской армией герцогу Ванд омскому, он поручает ее своему другу Вильруа. Конечно, из Версаля за ним следит Барбезье; конечно, начальником штаба назначается надежный Пюисегюр, но эти две меры предосторожности оказываются недостаточными. Вильруа был неплохим генерал-лейтенантом, но его напрасно сделали маршалом в 1693 году. Не обладая способностью выполнять на должном уровне функции главнокомандующего, он еще усугубляет свои недостатки: легкомысленно идет на риск, пропускает удобные случаи для действий, поступает необдуманно, подменяет недостающий ему авторитет авторитарностью, которая сковывает помощников, маскирует свои слабости, принимая чванливый вид. Его командование начинается довольно скверно. Принц Оранский, освободившись наконец от герцога Люксембургского, отошедшего в мир иной, осмелел и добился существенного успеха: он осадил 1 июля город Намюр, 4 августа овладел им и принял капитуляцию крепости 2 сентября.

Неудача наших войск показывает, что война, хотя немного и затихла, все же продолжается. Ни император, ни Вильгельм III, ни король Испании не намерены прекращать борьбу, и поэтому Людовику XIV приходится создавать в ноябре 1695 года несколько десятков новых полков (капитация помогла все-таки казне королевства). И вот врагу, явно уже уставшему, противостоят французы, полные решимости не уступать. Об этом ярко свидетельствует победа, одержанная герцогом Вандомским, – заменившим Ноайя во главе каталонской армии, – над кавалерией принца Дармштадтского (1 июня 1696 года).

В эти месяцы затишья французы твердо решили довести войну до почетного и разумного мира. Ведутся постоянно переговоры; этого желает Людовик XIV; Круасси обязан этому подчиняться (он умрет в июле 1696 года); его сын Торси – который является его преемником – уже окончательно созрел для этого. Но в течение всего 1695 года стороны не особенно продвинулись в переговорах. Император до такой степени несговорчив, что переговоры прерываются, едва начавшись. Тем не менее королю Франции удается добиться все-таки хороших результатов в переговорах с Соединенными Провинциями. Их требования таковы, что вполне можно договориться. Голландцы хотят, чтобы Людовик XIV называл принца Оранского «Его Величество король Великобритании и Ирландии»; они требуют создания нового барьера для Нидерландов, то есть фортов, где они могли бы держать гарнизоны. Но Вильгельм III, вошедший в азарт войны, срывает переговоры.

Но «великий альянс» уже сильно ослаблен. Испания, кажется, на исходе сил. А герцог Савойский, которого нисколько не удивляют перемены политического курса, только и мечтает о заключении сепаратного выгодного мира. Людовик XIV окружил его со всех сторон и нейтрализовал; Виктор-Амедей только что потерял поочередно Савойю и Ниццское графство. Он удерживает Пьемонт, но присутствие французских войск в Касале создает для него дополнительную угрозу. Теоретически Франция может заставить его отдать Ниццу или Савойю, не давая ничего взамен, но подобное требование не обеспечило бы спокойного будущего и возбудило бы еще большее желание у императора завладеть итальянскими территориями. На практике идет становление французской дипломатии, одной из самых ловких. В этой гибкости и сговорчивости, быстро устраняющих чинимые затруднения, угадывается влияние молодого маркиза де Торси, а также мудрый подход старого короля. С монархом Пьемонта обращаются не как с побежденным, а как с союзником в силу секретного пакта, заключенного с ним 29 июня 1696 года, и мира, подписанного в Турине 29 августа. Франция возвращает ВикторуАмедею не только Савойское герцогство, Ниццу и Вильфранш, но еще и Пинероло, уже давно аннексированный и являющийся ключевым пунктом наших пограничных укреплений. Савойцы выставят совместно с нами свои войска при нападении на Ломбардию. В случае успеха Людовик XIV обещал им отдать ту самую Миланскую провинцию, о которой они мечтают, а взамен забрать герцогство Савойское, эту франкоязычную землю и зону, имеющую бесспорный стратегический интерес для Франции. Чтобы скрепить эту договоренность двух дворов, заручаются обещанием совершить бракосочетание между герцогом Бургундским (ему 14 лет) и Марией-Аделаидой Савойской (ей 11 лет), дочерью правящего герцога. Свадьба назначена на 7 декабря 1697 года.

Одной из самых больших политических заслуг короля Франции было то, что он принес в жертву Пинероло ради мира. Туринский мир разозлил императора, вызвал беспокойство у принца Оранского, заставил Карла II отказаться от интервенции в Италию; отныне вся тяжесть войны ложится на внутренне разобщенную Англию и на Голландию, в которой тоже нет единства. Людовик понимает, что у морских держав, в конце концов, есть основания теперь пойти на уступки. Он передает Вильгельму Оранскому, что в обмен на мир он признает его наконец «королем Великобритании». Польщенный этим признанием, которое ему дороже всего на свете, принц Оранский оказывает сильное давление на голландцев, чуть поменьше на императора, чтобы заставить их согласиться временно обойтись без короля Испании, и договаривается с королем Франции о мирном конгрессе 4 февраля 1697 года. Конгресс откроется в Рисвике 9 мая.

Как все подобные конференции, это собрание европейских полномочных представителей в деревне неподалеку от Гааги не прошло без столкновений и недоразумений. Испанцы требуют вернуться к тем положениям, которые были записаны в Пиренейском договоре, то есть к границам 1659 года. Император Леопольд не только потребовал, чтобы были возвращены Страсбург и весь Нижний Эльзас, но и признаны положения Мюнстерского договора 1648 года. Голландцы требуют срочно заключить новый торговый договор. В Рисвике все мутит император. Он занимает такую жесткую позицию, что Людовик XIV в конце августа предупреждает конгресс, передавая через Торси и трех своих представителей (Арле де Бонней, Калльера и Вержюса де Креси), что он сохранит Страсбург за собой.

Но речь уже идет не только о выборе между имперским тезисом о немецком Рейне и новой, солидно обоснованной теорией о французском Эльзасе. Возник еще один casus belli (повод к войне): польский трон свободен в связи со смертью Яна Собеского (1696). Есть два кандидата, желающих его занять, и польскому сейму надлежит выбрать: принца де Конти, кузена Людовика XIV, или Августа, Саксонского курфюрста, поддерживаемого императором и всей империей. Агрессивность Леопольда объясняется тем, что кандидатура принца Саксонского ему кажется бесспорной, а непреклонность императора укрепляется тем, что его самый талантливый генерал Евгений Савойский только что оттеснил турок. Но эта непреклонность идет ему во вред; большинство договоров будут подписаны 20–21 сентября, мир между империей и Францией установится только 30 октября.