Текст книги "Людовик XIV"

Автор книги: Франсуа Блюш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 82 страниц)

Престиж Франции

Слава оружия Франции, ее законы, ее литература, универсальность ее языка – все это способствует распространению ее влияния. В канцеляриях все, что не записано на латинском языке, излагается на французском, например, протоколы высокодержавных Генеральных штатов Соединенных Провинций. Политические деятели, важные персоны всей Европы понимают язык Расина и Боссюэ. Глубина нашей эрудиции, богатство и универсальность нашей литературы, пример нашего искусства (фундаментального и прикладного), престиж Версаля, блеск Парижа способствуют распространению за границей французских норм жизни. Можно сказать, что эта открытая цивилизация, цивилизация без границ – одна из форм империализма.

В период, отделяющий Голландскую войну от Десятилетней, королевство Людовика XIV присутствует везде в мире. А подобное присутствие внушает либо восхищение, либо страх. Бдительное правительство должно заботиться о том, чтобы восхищение не вылилось в зависть, а страх – в ненависть и открытую вражду. Вот почему король и маркиз де Лувуа создали и управляют совместно «тайной военной дипломатией», дополняющей, особенно в Италии и в придунайских странах, дипломатию господина де Круасси^{165}. Речь идет о сети, собирающей информацию и внедряющейся под руководством замаскированных военных. Они являются предшественниками хорошо нам сегодня известных специальных служб.

Людовик, у которого обнаружился недюжинный талант пропагандиста, весьма ловко использует также публицистов. Один из них, некий Эсташ Ленобль, рьяно выступает в галликанской газете «Пробный камень политики», которая защищает интересы короля Франции против папы Иннокентия XI. Есть еще некий Гасьен де Куртиль де Сандра (1644–1712) – бойкое и плодовитое перо. Французская литература ему обязана произведением «Мемуары господина д’Артаньяна», из которого Александр Дюма создаст затем «Трех мушкетеров»; Людовик XIV нашел в нем преданного помощника. Куртиль де Сандра публикует, не подписываясь, бомбочку, озаглавленную «Поведение Франции после Нимвегенского мира». Она позволяет памфлетисту изложить в противоположном смысле «Ответ книге, озаглавленной: «Поведение Франции» (1683). Три года спустя де Сандра «поселяется в Голландии, где выпускает раз в месяц «Исторический и политический Меркурий». Но он так открыто становится на сторону Франции, что ему приходится покинуть страну»^{165}.

Не случайно Лувуа служит посредником между королем и задействованными им писателями, то есть литературой, обслуживающей психологическую войну или, если угодно, завоевательный мир. Вот что писал в сентябре 1683 года военному министру барон Мишель-Анж де Вюорден (1629–1699), житель Лилля, примкнувший к партии Людовика, автор «Исторического журнала, содержавшего самые памятные события священной и светской истории и главнейшие факты, способные служить памятной запиской для написания истории Людовика Великого, XIV по счету» (два тома форматом в 1/8 долю листа): «Вдобавок к тому, что Вы изволили мне приказать, Ваше Превосходительство, я осмеливаюсь Вам послать первый лист «Исторической газеты», и я добавил к ней «Послание в стихах, посвященное королю», оттиск которого я посчитал необходимым сделать, чтобы Вам легче было его прочитать, а также выделить рисунок и план моего произведения и его представить Его Величеству, если Вы полагаете, что он соблаговолит взглянуть на него. Говорю Вам правду, Ваше Превосходительство, что нет такого подданного, который желал бы так же страстно, как я, способствовать распространению славы короля. И если этот первый образчик моего труда будет иметь честь быть одобренным Вами, я смогу дать читателям впоследствии вторую книгу. Она будет состоять из всех латинских произведений и надписей, которые я делал время от времени, чтобы отметить величие и скорость завоеваний короля, из похвальных слов, адресованных Его Величеству, лицам королевского дома, принцам, министрам, генералам королевских армий; я еще добавлю надписи, которые я сочинил для фортификаций, построенных или укрепленных королем… Это второе произведение написано на латинском языке и, следовательно, не будет иметь широкое распространение при дворе, но зато, Ваше Превосходительство, оно будет иметь большее хождение среди иностранцев и, таким образом, будет способствовать более широкому распространению славы короля»^{148}.

До самого конца своего правления Людовик XIV будет находить услужливых, патриотически настроенных публицистов, искусно защищающих наихристианнейшего короля от нападок за границей, от различной критики и даже от самых обычных замечаний. Донно де Визе, который известен как основатель «Галантного Меркурия» (1672) и как историограф, окажется самым неутомимым и действенным пропагандистом короля и периода его правления. Его «Мемуары, которые послужат для написания истории Людовика Великого» (1697–1703) состоят из десяти томов форматом в пол-листа! Но самой действенной и блестящей эта королевская французская пропаганда станет непосредственно после Нимвегенского мира. Прославляя наперебой бесспорный престиж, безмерно раздувая его, облекая в античные одеяния, связывая его с многовековой историей и с провиденциальным развитием событий, такая пропаганда ловко способствует росту самого этого престижа. Напрасно антифранцузская полемика старается изо всех сил и оттачивает свое оружие; Людовик окружил себя решительными и метко разящими контрполемистами.

Ничего, однако, не может сравниться со спокойной, уверенной силой и с вездесущностью представителей короля и Франции, послов, солдат, моряков, миссионеров, путешественников-исследователей. Наши дипломаты ведут роскошный образ жизни, характерный для горделивой нации. Когда в марте 1687 года маркиз де Лаварден готовится отправиться в Рим в качестве посла Его Величества, Людовик ему дает 20 000 экю для меблировки и 24 000 экю в качестве годового жалованья, но предполагается, что он должен будет добавить 56 000 экю из своих собственных средств, чтобы достаточно блестяще быть представленным в качестве посла в первый год своего пребывания в Риме^{97}. За пять лет до этого, чтобы отметить рождение эрцгерцога, сына императора, иностранные дипломаты в Вене заказали различные фейерверки. Фейерверк, устроенный министром Франции маркизом де Себевилем, не остался незамеченным. Над своим огромным фейерверком он велел изобразить «Солнце, составляющее основную часть девиза короля с надписью: Fulget ubique («Он всюду несет свой свет»). Через восемь месяцев после въезда Людовика XIV в Страсбург эта формула, появившаяся в самом центре Вены, могла дать имперцам «обильную пищу для рассуждений»^{97}.

Поговорка гласит: «Всякий путь, ведущий к приобретениям, закрывается к старости». Но в то время король Франции был еще сорокалетним мужчиной. В период присоединений и конфликта с Испанией он мог бы проявить гораздо большую напористость. Он обладает самой многочисленной и мощной армией в мире. Фюретьер писал в это время: «Король Франции – арбитр мира и войны», его войска «лучше, чем когда бы то ни было». Реформа, проведенная после Нимвегенского мира, была ловко задумана маркизом де Лувуа: этот министр сохранил почти всех офицеров. В результате наша армия мирного времени перенасыщена кадрами и может быть приведена в состояние боевой готовности при первой тревоге. А пока что увеличиваются учебно-тренировочные лагеря^{97} и укомплектовываются укрепленные города. А накануне Десятилетней войны, в конце 1688 года, Людовик XIV утверждает, что он в состоянии в кратчайший срок мобилизовать 300 000 солдат (и это только для сухопутных войск)^{97}. Это не бахвальство. Специалисты знают, что французская армия может быть мобилизована быстрее, чем любая другая армия в Европе: «Королю беспрекословно подчиняются, так что он может в один момент… привести в движение свои войска»^{42}.

Наши морские силы в зените своего развития. В то время как голландцы и англичане сокращали свое вооружение и учебные занятия^{228}, «король располагал самым многочисленным и качественным флотом в Европе»^{97}: 118 линейными кораблями, 19 фрегатами, 11 брандерами, 10 галиотами с бомбами, 21 речной баржей, 10 мелкими судами (корветами или большими барками), «итого: 189 кораблями»^{237}. В королевстве не хватает матросов, особенно с тех пор, как эмигрировали протестанты после 1685 года, но морские арсеналы были усилены (Брест, Рошфор и Тулон), высшее командование было первоклассным (Дюкен, Прейи, Турвиль являются генерал-лейтенантами; Габаре, Виллетт и Шаторено командирами эскадр), эскадры и дивизионы постоянно курсируют в открытом море. Ибо нельзя оценить качество флота, стоящего на рейде.

Кольбер и Сеньеле не оставляют без внимания администрацию и вооружение. В Тулоне начиная с 1680 года внутренняя гавань может «легко вместить сотню военных кораблей». Тулонская и Морийонская гавани благодаря окружающим их батареям «прикрыты отныне от всяких вражеских вылазок». В Бресте военный морской порт, окруженный новыми складами и современными мастерскими, «может вместить пятьдесят крупных кораблей, не считая фрегатов и другие малые суденышки, 600 артиллерийских орудий и 30 мортир защищают вход в порт, так что морские силы короля находятся там в полной безопасности»^{71}. Правительство решило упорядочить подготовку настоящих флотских офицеров, не прибегая более к различным крайним средствам. Незадолго до своей смерти (1683) Кольбер создает «три роты гардемаринов, настоящие морские училища, находящиеся в Бресте, Рошфоре и Тулоне»^{276}. Курсанты изучают математику, астрономию, гидрографию, хорошие манеры и… учатся танцевать.

Эти офицеры королевского флота имеют много возможностей учиться и совершенствоваться. Никто не оспаривает у нас господство на Средиземном море. Во время испанского конфликта в 1684 году граф де Реленг противостоит один, командуя кораблем Его Величества «Ле Бон», испанской армаде, состоящей из тридцати пяти галер^{274}. В 1680 и 1681 годах Дюкен одержал верх над берберами в восточной части Средиземного моря и подверг артиллерийскому обстрелу остров Хиос в июле 1681 года; в сентябре 1682 года и в июне 1683 года он обстрелял город Алжир бомбами новой конструкции, изобретенными инженером Пти-Рено; в мае 1684 года Дюкен бомбит Геную (порт и город), которая незадолго до этого приняла испанские корабли, зашедшие туда за заправкой и снабжением^{274}. Вслед за этим граф д'Эстре обстреливает Триполи (в июне 1685 года), а потом снова Алжир (в июне 1688 года). Эти операции способствуют восстановлению торговли на Ближнем Востоке, тормозят разгул берберского пиратства, приучают к морю новые корабли и закаляют наши экипажи. В 1685 году алжирцы возвращают д'Амфревилю, командиру эскадры, «большое количество христианских рабов разных национальностей, которым они даруют свободу из уважения к королю»^{97}.

Далекие моря, далекие земли

Наши операции в Средиземном море, помимо спасительного страха, который они внушают, приносят королевству Людовика XIV экономические и политические выгоды. В Испании мы ведем все больше и больше приемлемую торговлю, но часто она еще похожа на контрабандную. Мулай-Исмаил, султан Марокко, подписывает в 1682 году договор с Францией об открытии французских консульств и о предоставлении нашей стране льготных коммерческих условий.

Отныне наши военные и торговые корабли бороздят почти все моря, а наши миссии распространяют христианство и французскую культуру вплоть до Дальнего Востока. Не будь иезуитов, продолжателей дела святого Франциска Ксаверия, не будь Парижской семинарии иностранных миссий (основанной в 1663 году), не было бы такого «взлета Франции, который она сделала, превратившись в мощную колониальную державу в XVII веке». Первые уважают в высшей степени конфуцианскую мораль, культ предков, местные ритуалы, которые им кажутся невинными, и они охотно включают в катехизис китайские слова и выражения: таким образом, Бог Авраама подменяется словом Тиен-Чу (Господь Небесный). Вторые, которые поставляют папству апостольских викариев, направляемых в королевства Тонкин и Кохенхину, выступают против подобных компромиссов и, не колеблясь, объявляют принципы Конфуция «ложными, безрассудными и постыдными»^{58}. Одни ставят на первое место эффективность, другие – правоверность, но и те и другие трудятся для Франции и одновременно для Тиен-Чу.

В это же самое время нам удается укрепить и расширить наши первые фактории в Западной Африке. Эдикт, провозглашенный в июне 1679 года, подтверждает привилегии Сенегальской компании, предоставляя ей, в частности, монополию торговли черными рабами, сбываемыми антильским плантаторам. Несмотря на ссоры, которые вспыхивают между администраторами, внутренняя эксплуатация стран, находящихся между Сенегалом и Нигером, идет очень успешно^{129}.

Несмотря на непостоянное присутствие Франции в Сиаме (1686), несмотря на неодинаковую активность французских компаний в Сенегале и в Восточной Индии, настоящей областью французской экспансии в XVII веке является не Индийский океан и не Восточная или Южная Атлантика, а Америка. Наши предки ненадолго отдают предпочтение островам (Сан-Доминго, скорее оккупированный, чем аннексированный, Мартиника, Гваделупа, Кайенна, присоединенные в то время). В 1678 году Антильские острова обеспечивают существование 19 000 европейцев и 28 000 рабов. Однако Людовик XIV и Кольбер достаточно прозорливы, чтобы понять, какое большое значение могут иметь в далекой перспективе континентальные колонии: Канада, Акадия, Гудзон и Лабрадор, зона больших озер.

Англичане, занимающие соседние земли, контролируют меньшие по площади территории, но их представители гораздо многочисленней: 200 000 человек в 1693 году, в то время как французских канадцев не более 12 000! Здесь соперничество между ними носит эндемический характер. И в то время как в Европе отношения между Францией и Великобританией были вполне сносными, в Северной Америке местное соперничество приводит к войне, которую жители Новой Франции назовут впоследствии Тридцатилетней, и лишь Утрехтский мир положит ей конец на короткое время. Во время этих затяжных военных действий Пьер Лемуан д'Ибервиль захватывает в 1686 году английские военные посты в Гудзонском заливе, и на следующий год Людовик XIV назначает его командующим всех форпостов Северной Канады^{274}.

Заселение и расширение территории – две политические линии, осуществляемые параллельно ради того, чтобы водрузить над канадской территорией знамя короля, приводят к разным, весьма неоднозначным результатам. Кольбер заинтересовался сначала первой из двух проблем. И к ней долго было приковано его внимание. Раздосадованный тем, что французы не жаждут переселяться в заснеженные просторы Канады, и заботясь о том, чтобы дать нашей заокеанской провинции необходимые средства для развития торговли и для защиты, он мечтает о том, чтобы французы перемешались с гуронами, перешли от братания и политических союзов к слиянию рас и цивилизаций. Этот проект, отличающийся большой широтой взглядов, скоро наталкивается на три преграды: колонисты вовсе не жаждут бракосочетаться с индейцами; Церковь опасается распространения язычества в стране; король считает, что он обязан разделять церковные предрассудки, и ввиду этого противится замыслу своего министра. Итак, население Новой Франции увеличивается только за счет союзов, заключенных между канадцами, рожденными в колонии.

Вторая политическая задача заключалась в том, чтобы укрепить американские территории Его Величества и привлечь туда большое количество иммигрантов освоить целинные земли, расширить поле действия Франции. Луи Жоллье (1645–1700) и отец Жак Маркетт кладут начало этим путешествиям, полным приключений. Они достигают (в 1673 г.) Миссисипи и спускаются по ее течению. Не доплыв до устья великой реки, они поняли, что она не может быть новым путем, ведущим к Китаю, но что она, вероятно, впадает в Мексиканский залив^{274}. Робер Кавелье де Ласаль (1643–1687), житель Руана, высадившийся в Монреале в 1667 году, продолжит путешествие вопреки враждебному отношению к этому иезуитов – которые хотели устроить для себя на юге Канады что-то вроде «нового Парагвая» – и доведет его до конца. Он зачислит в свою команду в 1678 году Анри де Тонти, по прозвищу «Железная Рука», бывшего гардемарина, и группу молодых французов (21 человек – офицеры, священники, хирурги и даже один нотариус). Их сопровождал тридцать один индеец. Команда двинулась в путь в декабре 1681 года и в январе 1682 года достигла «великой реки» Месшасебе на 38 градусе северной широты. Де Ласаль ее тотчас же окрестил «река Кольбер». Он отправился в плавание по этому широкому водному пути 13 февраля, как только лед тронулся, стал медленно спускаться по течению в самый разгар разлива и достиг деревни Арканзас 14 марта. И тут же он завладевает территорией от имени Его Величества, называет ее Луизиана в честь короля, воздвигает мемориальную колонну и продолжает со своей флотилией путешествие вниз по реке. 9 апреля де Ласаль достигает устья реки, где отдает команду исполнить «Vexilla regis prodeunt» («Взвейся королевский флаг») и «Те Deum» («Тебе, Господи») и торжественно подтверждает именем Людовика XIV овладение территорией Луизианы, морями, гаванями, портами, прилегающими бухтами, а также всеми нациями, народами, провинциями, городами, шахтами, рудниками, рыбными промыслами, реками, речками, находящимися на территории вышеназванной Луизианы. Все это было изложено на пергаментной бумаге в присутствии нотариуса (понятно теперь, почему этот неутомимый путешественник прихватил с собой молодого стряпчего). 2 ноября 1683 года де Ласаль возвращается в Квебек, «не потеряв ни одного человека»^{79}. В дальнейшем Кавелье де Ласаля будут преследовать неудачи, он совершит ряд оплошностей. Маленькая эскадра, которую ему поручит в 1684 году Сеньеле, не сумеет найти вход со стороны моря в устье упомянутой реки Кольбер, закончит свой путь в Техасе, где Ласаль будет убит^{274}. Но путь был проложен д’Ибервилям, наследникам первооткрывателя; к тому же престиж королевства сильно вырос после того, как в результате этого авантюристического вестерна на карте еще достаточно таинственной Америки появилось имя Кольбера и имя его короля.

Галликанская лихорадка

За сотни лье от Миссисипи, которую провозгласили французской рекой, высочайшего напряжения достигает конфликт, получивший большую известность в то время, как овладение Луизианой прошло малозамеченным. Тем не менее между этими событиями (помимо того, что они проходили синхронно) есть нечто общее: как в Европе, так и в Америке на карту поставлены слава короля и престиж королевства. Именно под этим углом следует рассматривать затяжную войну по поводу регалии и конфликт в связи с появлением декларации «Четырех статей», которая прозвучала как гром среди ясного неба в марте 1682 года.

Регалией (или правом короля) называли «древний обычай, признанный в северных епископств ах, согласно которому король Франции имел право после кончины очередного епископа собирать доходы с вакантного места (светская регалия), назначать на бенефиции по своему усмотрению тех или иных лиц (духовная регалия)»^{131}. Суммы, взимаемые с мелких бенефициев, были незначительные. Ссора из-за такой мелочи могла носить только принципиальный характер.

Начало ей было положено декларациями от 10 апреля 1673 года и от 2 апреля 1675 года, объявлявшими, что право регалии распространяется на все королевство. У папы Климента X хватило мудрости или благоразумия, чтобы притвориться, будто ему ничего не известно об этих королевских актах. Но два епископа-августинца с юга Франции – Никола Павийон, добродетельный епископ Але, и его друг Франсуа де Коле, набожный епископ Памье – отвергли подобное расширение прав короля и не побоялись даже отлучить от церкви клириков-самозванцев. Заклейменные своими архиепископами, они апеллировали к Риму. Новый же папа, Иннокентий XI, избранный в 1676 году, был сильной личностью, который нисколько не боялся Людовика XIV. Он направил королю несколько посланий (в 1678, 1679, 1680 гг.) с просьбой отменить его декларации о регалии. Смерть Павийона в 1677 году нисколько не изменила ситуацию.

Очередная Ассамблея духовенства в 1675 году под председательством архиепископа Парижского Арле отмежевалась от епископа Але. Ассамблея 1680 года, хотя Людовик XIV сделал все – не без помощи самого Арле, – чтобы успокоить разгоревшиеся на ней страсти, высказала, не колеблясь, сожаление по поводу «угроз, произнесенных Папой против старшего сына Церкви»^{131}. Это был ответ на третье послание Иннокентия XI, в котором Папа Римский намекал на возможные запреты со своей стороны. Здесь-то конфликт сильно обострился. Архиепископ Летелье требовал созыва национального собора: ему было мало того, что Ассамблеи духовенства превращаются в синоды. Кардинал д'Эстре, советник короля в Риме, советовал Людовику XIV пригрозить Святому престолу созывом подобного собора церкви во Франции. Когда под давлением Людовика четыре десятка епископов потребовали созыва чрезвычайной Ассамблеи духовенства, сам король усмотрел в этом лишь средство давления. А поскольку Папа отказался вести переговоры, уже нельзя было остановить процесс созыва собрания епископов. Итак, епископы собрались в Париже в конце октября 1681 года. Эта чрезвычайная Ассамблея, которая хотела воспользоваться дипломатическим и политическим напряжением, появившимся в отношениях между Версалем и Римом, чтобы открыто провозгласить свое галликанство, сама по себе уже наносила оскорбление и вызывала гнев Иннокентия XI, но она также беспокоила наихристианнейшего короля. Ибо если кто и был заражен галликанской лихорадкой в феврале 1682 года, так это его преосвященство Шарль Морис Летелье, а вовсе не король.

Людовик XIV, следовательно, не является автором знаменитой декларации «Четырех статей», которую составила Ассамблея духовенства (Декларация духовенства Франции о церковной власти). Первая статья постановляла и провозглашала, «что святой Петр и его преемники, викарии Иисуса Христа, и сама Церковь получили от Бога власть только над духовным». Это теория двух царств («Мое Царствие Небесное»). Из этого следует, что «короли и монархи не подчиняются в миру никакой церковной власти». Их власть в этой области абсолютна согласно тринадцатой главе апостольского Послания к Римлянам. Вторая статья признавала «полноту власти, которую святой апостольский престол и преемники святого Петра, викарии Иисуса Христа, уполномочены осуществлять в области духовной», но при условии уважения высшей власти вселенских соборов, как они были определены IV и V сессиями Собора, проходившего в Констанце. Статья третья требовала, чтобы было упорядочено «применение апостольской власти согласно канонам, установленным Святым Духом и закрепленным всеобщим уважением всех людей; чтобы правила, нравы и конституции, принятые в королевстве и в церкви Франции, имели бы силу и крепость и чтобы их применение оставалось непоколебимым». Таким образом, папская власть во Франции ограничивалась даже в области духовной. Последняя из «Четырех статей» усиливала тезис второй статьи: «В вопросах веры роль Папы преимущественна, и его декреты касаются всех церквей и каждой церкви в отдельности[57]57
  Принимается всеми, за исключением старых католиков Германии (сгруппировавшихся вокруг Дёллингера) и католиков-христиан Швейцарии.


[Закрыть]; но его суждение не может считаться неизменным, раз навсегда данным, если только церковь не санкционирует его^{106}. В наше время епископы не всегда изъясняются так изысканно, и они, безусловно, гораздо в большей степени привержены галликанству, чем их предшественники 1682 года.

Эти «Четыре статьи», составленные Боссюэ (он в один день потерял, таким образом, все шансы быть когда-либо канонизированным) и за которые Ассамблея духовенства проголосовала 19 марта, перекликались, возможно, с тайными и временными настроениями Людовика XIV, но отнюдь не соответствовали доктрине, которую он открыто исповедовал. Очень многие тогда только и думали, как бы подлить масло в огонь. Это и парламент, и Сорбонна, и группа прелатов. А особенно клан Летелье: канцлер и его оба сына^{130}. Одного из них зовут Шарль-Морис, он архиепископ Реймсский. Второй, Франсуа-Мишель, – военный министр. А некоторые авторы доходят до того, что уже сравнивают конфликт между Францией и Святым престолом с политикой «присоединения». Декларация 1682 года – это хорошо видно – не достигает уровня галликанства Летелье. Эти «Четыре статьи», если к ним подойти беспристрастно, являются компромиссом. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнивать их с «шестью предложениями» о власти Папы, опубликованными в 1663 году Сорбонной. Кстати, непогрешимость Папы (связанная с торжественными догматическими определениями) будет провозглашена и повсеместно принята в католическом мире только в 1870 году. А за два века до первого церковного Собора в Ватикане все оттенки были отражены в определении границ светской и даже духовной власти преемника святого Петра, а также в определении границ, отделяющих власть Папы от власти общего собора.

Но этот компромисс был уже, пожалуй, слишком галликанским, с точки зрения короля Франции. В самом деле, Людовик, как и Кольбер, желает избежать обострения сложного спорного вопроса, о чем свидетельствует его поведение. Он будет очень умеренно пользоваться тезисами Ассамблеи 1682 года. С одной стороны, король подписывает 20 марта эдикт, заставляющий школы принять доктрину «Четыре статьи» (и парламент во имя того, что он называет «законом независимости», регистрирует все полностью при всеобщем ликовании 23 марта), а с другой стороны, понимая, что Рим может опасно рассердиться, и замечая даже в своей собственной среде опечаленных, а то и возмущенных происходящим, он старается добиться умиротворения. Кардинал д'Эстре получает приказ успокоить Иннокентия XI. В результате папа, который уже в мае сумел прочитать нотацию галликанским епископам, не осуждая короля Франции, соглашается прекратить временно изрекать угрозы в адрес королевства и его монарха. В обмен на это Людовик, желая продемонстрировать свою добрую волю, кладет королевским приказом, обнародованным 29 июня, конец сессии слишком уж шумной Ассамблеи духовенства^{130}.

«Но это не был конец. Людовик назначил на две вакантные епископские должности депутатов, подписавших декларацию «Четыре статьи». Папа же отказал им в каноническом назначении. Тогда кардинал д'Эстре принял решение не просить папские буллы до тех пор, пока святой отец будет отказывать в них бывшим членам Ассамблеи 1682 года. Итак, новая ссора разгорелась из тлеющих углей Ассамблеи 1682 года, из-за канонического утверждения епископов, назначенных королем на вакантные церковные места»^{131}. Отмена Нантского эдикта в октябре 1685 года не умерила воинствующий пыл Папы Римского, а ведь король надеялся, что извлечет из нее две выгоды: 1) покажет себя ревностным католиком; 2) даст понять Папе, что французская Церковь нуждается в усилении своего контингента пастырей, чтобы наставлять «вновь обращенных», и что явно не время оставлять епископские должности вакантными^{130}. Вопреки ожиданию, вопросы, скорее политические, чем религиозные, усилили напряжение между папским престолом и Версалем: дело «свободной зоны» и Кельнского маркграфства.

Первое дело разразилось, когда умер в Риме герцог д'Эстре, наш посол, брат кардинала (30 января 1687 года). Посол Франции имел до сих пор свою «свободную зону», то есть зону, не подпадающую под обычную юрисдикцию папского государства (в то время как другие подобные зоны были постепенно ликвидированы). Воспользовавшись вакансией во дворце Фарнез, Иннокентий XI объявил буллой от 12 мая об упразднении этой зоны. Но Людовик XIV приказал маркизу де Лавардену, новому послу, добиться уважения прав Франции на свою зону, несмотря на угрозу отлучения от церкви. Тогда Иннокентий XI объявил де Лавардена «отлученным от церкви, отказался его принять и предупредил короля и его министров, что они подвергнутся интердикту, наложенному буллой от 12 мая»^{130}.

Вторая ссора произошла в связи с борьбой вокруг архиепископского и маркграфского места в Кельне. После смерти занимающего эту должность каноники, собравшиеся 19 марта 1688 года, чтобы избрать преемника, поделили голоса между Климентом Баварским, которого поддерживал император, и Эгоном Фюрстенбергом, епископом Страсбургским, кандидатом короля Франции. В политическом и стратегическом отношениях Людовику XIV было бы чрезвычайно важно установить свой контроль над Кельном, усилить наше влияние на правом берегу Рейна, располагать верным голосом в избирательной коллегии империи. Но так как ни одна из сторон не могла обеспечить себе большинства, выбирать пришлось Иннокентию XI. Тогда король тайно послал в Рим свое доверенное лицо, маркиза де Шамле: Франция предлагала отказаться от своей «свободной зоны», если Папа согласится дать каноническую инвеституру Фюрстенбергу. Но Папа даже не принял Шамле и утвердил Климента Баварского. Людовик воспринял это как провокацию, и наши отношения с Римом были сильно испорчены. Они наладились только после 1693 года, то есть через четыре года после смерти Иннокентия XI в августе 1689 года.

Франция на это отреагировала немедленно; она снова овладела Авиньоном, и парламент Прованса объявил его присоединенным к королевству, а затем, чтобы предупредить наступление имперцев, король приказал своим войскам оккупировать Кельнское маркграфство и велел Монсеньору осадить Филиппсбург. Он предоставил, таким образом, неожиданную возможность Вильгельму Оранскому высадиться в Англии и прогнать оттуда Якова II. Итак, под предлогом (сегодня таким далеким) защиты регалии была начата война против Пфальца, за ней произошло свержение с трона английского короля, и последовала Десятилетняя война, которая явилась первым актом «второй Столетней войны 1689–1815 годов»^{239}.