Текст книги "Людовик XIV"

Автор книги: Франсуа Блюш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 82 страниц)

Враг отвергает мир

Если бы Людовик XIV был королем-гордецом, стремящимся только к собственной славе, как некоторые хотят его представить, он не заботился бы так о том, чтобы помочь своему народу в несчастье. Если бы он был поджигателем войны, империалистом, как утверждается все в тех же измышлениях, он упорствовал бы и продолжал войну до победного конца. Королевство и его провинции, завоевания этого королевства, Испания и ее молодой король, ее итальянские провинции и Вест-Индия не имели бы более неистового защитника, чем он.

Сегодня всем понятно, чем отличается Людовик XIV от Вильгельма Оранского, который всегда страстно желал воевать, продолжать войну, продолжать ее какой бы ни была окружающая обстановка. Людовик XIV, гораздо лучше умеющий владеть собой, был способен справиться со своими политическими страстями, обуздать законные амбиции, предпочесть престижу короля Франции настоящий мир, предложенный королевству Франции.

Уже в 1704 году, после второй битвы при Хёхиггедте, он начал полуофициальные переговоры с Голландией. В 1706 году после Рамийи и Турина он снова вносит мирные предложения через посредство графа де Бержика и пенсионария города Гауды Вандер-Дюссена. Но Антон Хайнсиус занимает непримиримую позицию, подбадриваемый успехами коалиционных войск, и отвергает предложения, сделанные Торси, согласно которым Филипп V отказался бы от мадридского трона и получил бы в качестве утешения управление Неаполем и Сицилией. На следующий год условия изменились, так как император держит в своих руках Неаполь, но, поскольку герцог Бервик вновь укрепил положение Филиппа V, эмиссары Людовика XIV надеются, что голландцы примут условия «герцога Анжуйского» в обмен на «исключительные выгоды для их коммерции с Вест-Индией»^{103}. Хайнсиус упорствует, он хочет, чтобы Филипп V отказался от своего царствования в Испании и в ее американских владениях.

Неудача, постигшая французов во Фландрской кампании в 1708 году, обязывает старого короля пойти на очень большие уступки. Состояние его армий и особенно королевства, а также государственных финансов вынуждает Людовика XIV добиваться мира если не любой ценой, то, по крайней мере, пренебрегая самолюбием. «Мы не имеем права, – пишет Фредерик Массон, – быть разборчивыми в выборе посредников. Берем то, что есть, а есть некий человек по имени Петтекум, агент герцога Гольштейн-Готторпского. И какой бы канал ни был задействован, от голландцев получаем один и тот же ответ: надо прежде всего, в качестве предварительных условий, чтобы были отданы Испания, Вест-Индия, Миланская провинция и Нидерланды и чтобы был заключен торговый договор»^{103}. Король принимает эти драконовские условия. Маркиз де Торси просит на этом основании открыть мирную конференцию. Наш уполномоченный президент Руйе должен будет потребовать сначала прекращения военных действий. Если будет надо, кроме Испании, Бельгии и империи он откажется за Филиппа V от Тосканы и Сардинии, сохраняя за ним право на обе Сицилии. Голландцы должны поразмыслить над тем, что значило бы для них восстановление империи Карла V в пользу венского Габсбурга. Пусть они знают, какой ценой король Франции хочет добиться мира: вернуться в том, что касается императора, к условиям Рисвикского договора, признать в Лондоне королеву Анну и Act of Settlement (Закон о престолонаследии), даже выслать из Франции бедного Якова III. 5 марта 1709 года Руйе уезжает с этими директивами, полностью направленными на уступки.

Деятели Хайнсиуса имеют прямо противоположные инструкции. К президенту Руйе посылают эмиссаров, не наделенных властью. Ему говорят, что Людовик XIV не сможет гарантировать, что Филипп V подпишет договор. Ему говорят, что Соединенные Провинции не могут решать за Англию. Уверяют, что император не будет удовлетворен простыми положениями Рисвикского мира: нужно, конечно, вернуться к условиям Вестфальского договора. Франция должна, по крайней мере, уступить Нижний Эльзас. Англия пожелает Дюнкерк, король Пруссии – Невшатель. Людовик XIV должен будет отдать герцогу Савойскому его владения. И ему надо будет отказаться от своей северной границы, оставить Ипр, Конде, Турне, вплоть до Мобежа, и даже Лилль. Герцогу Лотарингскому отдадут в качестве компенсации Туль и Верден. Французские протестанты наконец вновь обретут свою национальность, свободу и имущество. Эти первостепенные требования (есть другие, менее важные) не являются полной гарантией прекращения военных действий, a – ad referendum – должны быть представлены на рассмотрение ассамблеи. «Нужно будет узнать мнение министров Англии и империи, и, если судить по резонансу от этой первой конференции в Гааге, Франция не выйдет так легко из создавшегося положения»^{103}.

Голландцы, вероятно, думают, что подобные предварительные условия заставят отказаться от мира. У них неверное и стереотипное представление о короле Франции. Людовик XIV, будучи в курсе всех бедствий, из-за необычайно неблагоприятных погодных явлений и из-за сочувствия к страданиям своих подданных, принимает «эти неслыханные условия». Он хочет сохранить только Страсбург и обеспечить своему внуку Неаполь и Сицилию. Но вот депутаты Соединенных Провинций выставляют французскому уполномоченному представителю новые требования. Подразумевается, что Людовик XIV прервет переговоры. Но он еще раз принимает условия, пытаясь только спасти Лилль и обеспечить Филиппу V обе Сицилии. Голландцы устроят еще одну преграду: «Им нужна вся испанская монархия, а не остановка военных действий».

Можно ли в это поверить? Король Франции, этот гордый монарх, прежний защитник христианства, еще раз уступает – настолько он сегодня жаждет мира. Он готов отдать Турне, Лилль, Мобеж, согласен уничтожить Дюнкерк, возвратиться к Мюнстерскому договору и выгнать Якова III. Он удовольствуется одним Неаполем для Филиппа V. В обмен на такие уступки Людовик хочет получить быстрый ответ. Впрочем, при каждом откладывании голландцы становятся все более требовательными. Апрель уже почти прошел; а с ним заканчивается и зимний сезон. Что делает Торси? Он намерен поехать лично, вопреки правилам, просить мир у победителя. Он рискует и как человек (из-за отсутствия охранной грамоты), и как министр: «министр, который подписал бы такой договор, потерян для настоящего времени и обесчещен в истории»^{103}, но патриотизм подталкивает его к этому поступку, а доверие старого монарха служит ему заменой чести сегодня. Этот отказ от малейших признаков гордости, который мы наблюдаем у монарха и у его министра, можно расценивать как проявление редкого героизма.

Людовик думает, что маркиз де Торси может повлиять на пенсионария Хайнсиуса, создать прочную основу для дискуссии, помешать голландцам все время менять свои условия, может добиться уменьшения потерь. 29 апреля на совете была утверждена поездка министра. 6 мая Торси прибыл в Гаагу. С 6 по 28 мая в этой столице разыгрывается карта почти всей Европы. Пенсионарий не один; Мальборо и Евгений Савойский здесь с ним рядом, все трое готовы подвергнуть Францию унижению. За ними идут посланцы менее значительных союзников. Это «стая воронов», стремящихся растерзать, как будто французская нация – уже не живые люди, а трупы. Каждый день коалиция, не отступившая от нидерландской манеры поведения, выдвигает новое требование, причисляя себе то лишнюю провинцию, то очередной город. Через три недели, тяжелейшие для французов, коалиция записала черным по белому 40 пунктов, названных «гаагские прелиминарные условия»: Людовик должен признать эрцгерцога как короля «Карла III» с правом на полное наследование Карлу II. У «герцога Анжуйского» остаются два месяца, чтобы самому уйти «со сцены», иначе коалиция союзников и король Франции «должны будут принять совместно соответствующие меры». А пока Людовик должен лишить своего внука военной и финансовой помощи и отозвать своих советников. Никакой французский принц никогда не будет царствовать в Мадриде. Французам должна быть абсолютно запрещена торговля в Испанской Вест-Индии. Франция должна отдать Кель и Страсбург, Брейзах и Ландау и сохранить в Нижнем Эльзасе только свои права на префектуру Десяти городов. Людовик обязуется признать королеву Анну и протестантское наследование в Англии, отказаться от Ньюфаундленда и от всех заокеанских завоеваний в британских владениях. Франция должна ликвидировать все укрепления Дюнкерка и засыпать его порт, изгнать претендента, согласиться на торговый договор, выгодный для Великобритании.

Людовик XIV обязан отказаться от Нидерландов, уступая Вёрне, Ипр, Менен, Конде, Турне, Мобеж и Лилль. Франция возвратится к таможенному тарифу 1664 года, отдаст Савойе захваченные. земли и возместит ей в какой-то степени убытки. Пруссия, Имперские округа, герцог Лотарингский оставляют за собой право представить свои требования во время общей мирной конференции.

В обмен Франция получает лишь перемирие на два месяца, предназначенное не для залечивания ран, а для того, чтобы срыть свои форты на Рейне, уничтожить порт Дюнкерка и принудить – даже силой оружия – Филиппа V покинуть свое королевство. Торси чувствует, что он не может идти дальше в своих уступках. Он уступил то, что мог по инструкциям уступить, «даже Лилль, даже Неаполь, даже Дюнкерк». Но он знает или догадывается, что враги потребовали невозможное: обязать любящего деда лишить владений внука, который ни в чем не провинился. Двор, настроенный миролюбиво или даже слишком миролюбиво, воодушевляется духом патриотизма, жаждет взять реванш и подталкивает короля и его министра пересмотреть бессовестный ультиматум Гааги.

Людовик XIV дошел до крайней степени унижения. Теперь только его верноподданные, его разбуженные подданные должны ответить за него: «Non possumus» – «Мы не можем».

Глава XXVII.
ПРОБУЖДЕНИЕ ФРАНЦИИ

Если Господь нам окажет милость проиграть еще одну такую битву, Ваше Величество может считать, что враги Вашего Величества уничтожены.

Виллар

Бедствия, вызванные погодой, сблизили старого короля и его народ; не будь голода 1709 года, Людовик не сделал бы столько уступок. Но глупая и преступная непримиримость наших врагов заставит Францию сделать новое усилие. Оно выразится в широкой мобилизации умов и сердец, которая завершит единение всего народа и монарха.

Обращение 12 июня

Король, который подотчетен одному лишь Господу Богу, единовластный правитель, вершитель судеб войны и мира обратится 12 июня по-человечески просто к своим подданным, привлечет их к участию в своей политике. Этим необычным приемом обращения к подданным с письмом-воззванием, которое губернаторы провинций и интенданты обязаны были распространить повсюду (епископы получили текст более сжатый), Людовик XIV привносит довольно значительную долю демократии в свой режим абсолютной монархии. Этот старый человек всегда умел приспособиться к наисложнейшей ситуации. И сегодня он не упустит одну из последних возможностей спасти королевство; надо, чтобы французы поняли, что продолжение войны не зависит от короля, оно зависит только от недоброй воли врагов.

«Надежда на скорый мир, – пишет старый король, – была повсеместна в моем королевстве, и я считаю своим долгом ответить на верность, которую мой народ проявлял по отношению ко мне в течение моего правления, словами утешения, которые ему раскроют причины, все еще мешающие получить желанный мир, который я хотел ему дать. Чтобы установить этот мир, я уже принял условия, которые прямо противоположны безопасности моих приграничных провинций; но чем больше я выказывал сговорчивости и желания рассеять подозрения у моих врагов, которые делают вид, что сохраняют эти подозрения по отношению ко мне, моей силе и моим замыслам, тем больше они предъявляли требований». Эти требования не были направлены на заключение длительного мира или на установление международного спокойствия, а предъявлялись исключительно для того, чтобы зажать Францию в кольце и обеспечить в будущем ее захват, давая в обмен на это обманчивую передышку, окончание которой зависело только от наших врагов.

«Я не стану повторять, – продолжает Людовик XIV, – те инсинуации, из которых следовало, что я должен присоединить мои силы к силам коалиции и принудить короля, моего внука, отречься от престола, если он не согласится добровольно жить отныне не как государь, но довольствоваться жизнью частного лица. С природой человека несовместимо даже подумать, что у них могла появиться такая мысль: предложить мне вступить с ними в подобный альянс. Но хотя моя нежность по отношению к моим подданным не меньше, чем та нежность, которую я испытываю по отношению к моим собственным детям, хотя я разделяю все то горе, которое война принесла моим подданным, проявившим такую верность, и хотя я показал всей Европе, что я искренне желал бы дать мир моим подданным, я убежден, что они сами воспротивились бы получить этот мир на тех условиях, которые в равной мере противоречат справедливости и чести французской нации».

Король рассчитывает на полную поддержку своего народа, привлекаемого путем такого негласного референдума к выбору решений, связанных с большой дипломатией. Он полностью полагается «на милость Господа». «Я пишу архиепископам и епископам моего королевства, чтобы они еще с большим усердием молились в своих епархиях; и я хочу также, – пишет монарх, – чтобы мои подданные, проживающие на вверенной им территории, знали, что у них уже был бы мир, если бы только от моей воли зависело получение ими того блага, крторое они желают получить по справедливости, но которого надо добиваться новыми усилиями, потому что те огромные уступки, на которые я собирался пойти, оказались бесполезны для установления общественного спокойствия»^{97}.

Этот прекрасный текст, это волнующее послание еще и искусно написано. В переговорах голландцы перешли дозволенные границы. Никакой добропорядочный француз не может допустить, чтобы его король был вынужден сражаться со своим внуком. Даже Мадам Елизавета-Шарлотта, оставшаяся до мозга костей баваркой, возмущена. Она написала 22 июня: «Эти предложения слишком похожи на варварские. Желать, чтобы дед набросился на внука, который всегда был послушным и подчинялся ему, достойно варвара и язычника. Такое я не могу перенести. Я убеждена, что Господь накажет тех, кто это придумал»

И народ Франции откликается на призыв короля и мобилизует свои силы. Трех месяцев достаточно, чтобы исправить, по крайней мере на время, военное положение. На письме-воззвании стояла дата «12 июня»; 12 сентября королевство было почти спасено. Побуждаемые монархом и народом, генералы казались изменившимися, не такими как прежде. Де Безон, прежде очень умеренно оказывавший помощь Филиппу V, решил послать четыре батальона в помощь Испании. Луи-Шарль де Отфор маркиз де Сюрвиль, находясь в осажденном Турне с конца июня, удерживает эту крепость в течение месяца, до 29 июля. 31 августа он все еще отказывается сдать цитадель не на почетных условиях. Он сдается лишь в ночь со 2 на 3 сентября, когда его сильно поредевший отряд получил разрешение «возвратиться во Францию со всем своим оружием, знаменами и даже с артиллерией». А до этого генерал принял решение «взорвать крепость, ночью пробраться в город, перебить охрану одних из ворот и таким образом выйти из города, оказавшегося в руках врага, и весь его гарнизон пообещал ему выполнить его славный, но опасный замысел»^{97}. Окруженный превосходящими силами врага, маркиз де Сюрвиль удерживал крепость в течение 57 дней. Отец Ансельм сообщает еще, что маркиз де Сюрвиль использовал, чтобы дольше сопротивляться, «свою посуду из серебра для изготовления монет в 20 или 25 су»^{2}.

Седьмого августа Ноай одержал несколько побед на Каталонском фронте. 26-го граф дю Бург разбил наголову де Мерси при Румерпггейне, оставив на поле боя убитыми и ранеными 7000 врагов, и спас этим Верхний Эльзас. Через два дня после этого Дийон, овладевший Бриансоном, обратил врага в бегство. 2 сентября Ноай выиграл еще одно сражение неподалеку от Жероны. Наконец, 11 сентября при Мальплаке состоялась последняя битва, навязанная союзниками, Мальборо и принцем Евгением, которая серьезно встревожила всех. Союзники не уйдут с поля боя. Они будут, согласно предубеждению тех времен, номинальными победителями. Но их потери будут намного больше, чем наши; и маршал Буффлер, который заменит раненого командующего Виллара, отведет войска с поля боя в полном порядке.

Народная песенка «Мальбрук (искаженное имя Мальборо. – Примеч. перев.) в поход собрался», которая появилась почти тотчас же, рассказывает об этом сражении. Битва при Мальплаке «была самой кровавой и самой ожесточенной за все время царствования Людовика XIV»^{88} и ознаменовала собой (в какой-то степени) конец победоносной стратегии непобедимого до сих пор Мальборо.

Надежда зарождается вновь в Мальплаке

Виллар получил от короля 15 марта 1709 года командование большой Фландрской армией, той армией, на которую возлагалась последняя надежда: она должна была остановить вражеское вторжение на территорию Франции. Возможно, здесь больше бы подошел герцог Вандомский, но этот принц был пока в немилости. А маршал Виллар, которого поддерживали маркиза де Ментенон и Шамийяр, пользовался полным доверием монарха. Людовик прекрасно знает его недостатки, его неуемное тщеславие (в июне, когда придворные жертвуют своей серебряной посудой, Виллар просит – конечно, не прямо – то пэрство, то место камергера); но Людовик также знает, как Виллар храбр, как он хорошо ведет наступление, как этот полководец умеет увлекать за собой людей; и, наконец, король знает и такие его недостатки, которые превращаются в достоинства. Маршал был иногда способен, прибегая к фанфаронству, поднять моральный дух войск, привести в замешательство или обмануть противника.

Ситуация, в которой он оказался, была очень трудной; и вскоре он вышел из нее наилучшим образом. В невероятно нищенском положении пребывали объединенные войска, находившиеся около Камбре. Армия в его казармах страдала от голода гораздо больше, чем гражданское население. На смену жестоким холодам пришли проливные дожди, Размытые дороги делали ненадежными поставки продовольствия. Нашим батальонам, нашим эскадронам всего не хватало: продовольствия, денег, лошадей. Слухи о заключении в скором времени мира обескураживающе подействовали на офицеров. Зато численный состав войск был нормальным, младшие офицеры и войска сохранили высокий моральный дух. Вот поэтому Виллар не обманывал, когда писал маркизе де Ментенон 3 апреля: «Я осмелюсь вас заверить, мадам, что у короля будет хорошая армия, которая сможет противостоять врагам»^{295}. Подобно королю и маршалу, маркиза понимала всю важность ставки. «Спасение государства, – напишет она 19 июня, – в ваших руках»; или еще: «Если вся Европа смотрит на вас с удивлением, подумайте о том, как на вас смотрим мы» (30 июня). Виллар же писал: «Мы накануне великого подвига, который может оказаться решающим для спасения государства… Я от французов требую только мужества, которое они почти всюду проявляют, а у короля прошу дать немного денег и хлеба для его войск… Я надеюсь, что все будет хорошо и что Господь нам поможет».

Виллар не перестает повторять маркизе (с которой у него непринужденные отношения), что все должно решиться этим летом: нужны либо выгодные переговоры, либо решающая победа. В обоих случаях надо стоять на своем. Чтобы стоять на своем, генеральный контролер должен найти необходимую сумму денег, а военный министр должен снабдить войска хлебом. Париж делает все, что может; несмотря на это, у армии продовольствия осталось на три дня (sic – так). Тогда Виллар прибегает к крайним средствам: в конце мая он «заставляет взять насильно во всех городах провинции Артуа и Фландрии около 10 000 мешков зерна; работали день и ночь, чтобы их перемолоть». Ибо не только изголодавшаяся армия теряет свою боеспособность и подвижность, об этом положении доходит информация до врага, и он принимает во внимание нашу нехватку продовольствия.

Когда милорд Мальборо и принц Евгений готовят свое наступление на 23 июня, они чувствуют себя очень уверенно. Их оптимизм (а пока не всем известно, что он уже неуместен) оказал давление на переговоры в Гааге и способствовал разрыву. С французской стороны Виллар располагает большой свободой действий. Король просит его прежде всего держать оборону на линии Шельды. Это не то, к чему особенно склонен маршал; он ненавидит позиционную войну, ему нравится война мобильная. Но структура границы, директивы двора, недостаточный численный состав его армии и плохая работа интендантских служб убедили его в том, что необходимо держать оборону. Виллар в течение мая и июня хорошо укрепил линию границы и «запер ее на замок». 26 июня союзники прощупали наши оборонительные укрепления. И после нескольких обескураживающих стычек Мальборо и Евгений меняют тактику – Франция им не кажется больше такой незащищенной и такой открытой. И опять возврат к позиционной войне: враги планируют взять по очереди крепости Турне, Конде, Валансьенн». Мы знаем, как хорошо защищался Турне. Виллар в это время делает все, чтобы его боевые части не потеряли бодрость духа, находясь в бездействии. Если Турне падет, король ему разрешит пойти на решающее столкновение. А пока в армии довольствуются налетами, перестрелкой; Людовик XIV отпускает губернатора Фландрии, маршала Буффлера, в армию Виллара; Буффлер предложил свои услуги королю и согласился перейти под команду младшего по старшинству Виллара. 4 сентября оба маршала бросаются друг другу в объятия в Денене под возгласы приветствия своих войск. На следующий день Виллар отдает приказ к выступлению войск.

Ситуация кажется подходящей. Турне пал. Мальборо не осмеливается переходить линию Шельды в направлении Конде и Валансьенна. Он направляется в сторону города Моне с целью осады, подставляет свой правый фланг французам. Между Монсом и Баве, между лесом Сарта и лесом Ланьера есть проход «Мальплаке» (шириной в пол-лье), калитка во французское Эно. 9 и 10 сентября, роя день и ночь землю (особенно на востоке), наша армия очень сильно укрепила полосу обороны. Виллар как хороший стратег и хороший придворный в точности исполнил желание короля: искать решительного сражения, но не допустить рискованной ситуации и, конечно, не слишком провоцировать врага на такое сражение.

Когда утром 11-го начинается та знаменитая битва у границы, соответствующие позиции каждой армии были обусловлены их передвижениями: одно – полустратегического характера лорда Мальборо, другое – строго тактического характера, но искусно проведенное Вилларом. Виллар передвигал свои войска так, чтобы прикрыть Моне, Мобеж и Валансьенн, и вынудил союзников прекратить продвижение к востоку. В этот самый момент он принуждает врага атаковать. В те времена не знали лучшего приема. «Развертывание сил и диспозиция армии были самыми важными моментами в сражении. Это давало защитнику большое преимущество, так как он уже занимал свою позицию и развернулся наилучшим способом до наступления атаки»^{159}.

В 7 часов 30 минут утра враги атаковали полк короля, наше левое крыло. В 8 часов обе армии открыли обоюдный артиллерийский огонь. 500 орудий врага повредили наши укрепления, потрепали наши батальоны, «потревожили» также (это стиль старых реляций) наши эскадроны, слишком близко расположенные от переднего края. Французская артиллерия, у которой было меньше пушек, чем у врага, все время вела ответный огонь, выпустила к вечеру 8000 ядер и почти израсходовала все свои запасы. Однако наше правое крыло, которым командовал маршал де Буффлер со своим помощником де Монтескью, очень сильно потрепало за три часа – от 9 часов до 12 часов дня – батальоны Мальборо и молодого принца Оранского.

Здесь фигурировала вся французская военная элита королевства, старые полки Пьемонта, Наварры и Пикардии, французские гвардейцы, швейцарская гвардия, за ними в боевой готовности находилась кавалерия дома короля. Пьемонтский полк потерял много людей. Свидетель пишет: «Я никогда нигде не видел, чтобы за такой короткий срок погибло такое количество людей»^{166}. Даже Пикардийский полк отступил! Дважды спас положение полк Наварры. Зато на этом же крыле с удивлением и возмущением наблюдали за нарушением строя французскими гвардейцами. Три из четырех гвардейских батальонов, обойденных врагом с фланга, беспорядочно отступили и бросились под ноги лошадей королевской кавалерии. Враг, конечно, понес большие потери: голландские батальоны принца Оранского потеряли половину своего численного состава. В полдень грозное правое крыло французской армии все еще выглядит непобедимым. Позже маршал Саксонский будет упрекать Буффлера, что он был «пригвожден» к своим линиям обороны^{95}. Он забывает, что враг в тот момент еще имеет численное превосходство в вооружении.

Дислокация на местности, на которой чередуются леса и просеки, небольшие равнины и невысокие холмы, была такова, что сражение проходило сразу в нескольких рядом расположенных местах, представляя собой несколько кровавых боев. С самого раннего утра левое французское крыло, которым командовал помощник Виллара Альберготти, генерал-лейтенант, подвергалось неоднократным нападениям со стороны 59-ти батальонов принца Евгения. Полк короля, атакуемый с 7 часов 30 минут двадцатью пушками с расстояния мушкетного выстрела, в какой-то момент поддался панике, но вовремя спохватился. Полки «Шампань», «Рен», «Шаро» и особенно «Ирландцы» сражались превосходно. Ближе к полудню принц Евгений, впрочем, слегка раненный и разочарованный тем, как сражался его крайний правый фланг, остался доволен своей лобовой атакой. Варьируя нападения, пытаясь многократно обойти с фланга, бросая в атаку свежие войска, не щадя себя, он очень сильно потрепал левое крыло французской армии. Наши пехотинцы почти не отступали, вновь и вновь поднимаясь по склонам плато, они получили подкрепление от маршала Виллара; а многочисленные штыковые контратаки показали принцу Евгению, что это сражение не было им выиграно. Конечно, как об этом сказал маркиз де Вогюэ^{295}, эта битва при Мальплаке после четырех с половиной часов сражения к полудню не была проиграна. Положение французских войск может быть охарактеризовано как хорошее на правом фланге, как угрожающее на левом фланге и как неопределенное в центре. И в Фонтенуа, и в Маренго произойдет то же самое.

В этом сражении были ранены Альберготти и потом Виллар. Маршала пуля подкосила на передней линии. Он пытался продолжать руководить боем. Пришлось его эвакуировать в направлении Ле-Кенуа. Выведение из строя этого неутомимого военачальника, плохое прикрытие прохода Ла-Лувьер дали Мальборо возможность совершить прорыв. Мы оголили центр, послав подкрепление для левого фланга, и лишили его почти полностью пехоты. Мальборо собрал здесь, в центре, 15 английских батальонов и почти всю голландскую кавалерию. Тяжелая кавалерия, элитарное войско, опрокинула нидерландские эскадроны, но дрогнула перед британскими пехотой и артиллерией.

От полудня до трех часов длилась новая большая битва, кавалерийское сражение, происходящее между союзническими эскадронами и кавалерией королевского дома. Французские кавалеристы, лишенные поддержки пехоты и артиллерии, совершили чудо. Среди участвующих в кавалерийской атаке можно было видеть старого, семидесятилетнего графа де Гассиона, Претендента[115]115
  Яков III Стюарт, сын короля Англии Якова II.


[Закрыть], герцога де Рогана, лучшего представителя старого дворянства; трижды союзники отступали. Если французские гвардейцы и полк короля нас разочаровали в предыдущей схватке, гвардейцы личной охраны сражались самоотверженно и потеряли в этот день больше трети своего численного состава – 40 офицеров и 400 рядовых кавалеристов. Увы! Каждая из этих героических атак натыкалась на британские пехотные части, построенные в каре и прикрываемые огнем батарей союзников. Наши кавалеристы должны были заслужить лучшую участь. Может, в моральном отношении они и одержали победу. Милорд Мальборо натолкнулся на совершенно не предполагаемое сопротивление. Его 110-тысячное войско не смогло остаться хозяином на поле битвы, сражаясь с 70 000 солдат Виллара. Поле боя будет им оставлено Буффлером, у которого к концу дня не будет возможности совершить решающий прорыв, да он и не захочет подвергнуться риску полного разгрома: у наших артиллеристов в резерве осталось всего лишь 400 пушечных ядер! Но, впрочем, это поле им не будет отдано с легким сердцем. Маркиз де Гоэсбриан, который стал командовать левым флангом после ранения д'Альберготти, готовится предпринять четвертую большую кавалерийскую атаку, и в этот момент маршал де Буффлер решает прекратить огонь.

Трудно назвать грустным словом «отступление» славный и кратковременный отход нашего 60-тысячного войска: на поле боя мы потеряли убитыми и ранеными около 10 000 человек. Де Монтескью уводит свои войска в направлении Баве. Барон Легаль и Пюисегтор ведут другие части в направлении Киеврена. Кавалерия прикрывает передвижение солдат и артиллерии. Не видно ни беглецов, ни отстающих^{295}. Карабинеры были в хорошей форме, хотя провели много великолепных атак в этот день, и теперь согласились спешиться и присоединиться к пехотинцам и драгунам, чтобы в свою очередь прикрыть передвижение других кавалерийских частей^{166}.

Уже 12-го французская армия снова готовится к сражению, в четырех лье от Мальплаке. Враг, у которого потери составляли 20 000 человек – в это число включены генералы и высшие офицеры, – не осмелится атаковать эту французскую армию. Враг даже оставляет поле боя. «Мертвые и умирающие отобрали его у живых; число лежащих на этом маленьком пространстве превышало 30 000… Двадцать тысяч раненых криками взывали о помощи, которую им невозможно было оказать при всем наимилосерднейшем отношении. Победитель испытал душераздирающую боль от этой мрачной сцены, и благодарственная молитва, которую Мальборо приказал петь своим победоносным войскам, звучала как похоронное пение»^{295}. А были ли союзники действительно победителями?

Вечером после этой великой битвы шевалье де Кенси увидел возле Баве, на расстоянии одного лье от Мальплаке, «мертвого человека, который, видимо, дополз до этого места. У него не было пальцев на ногах. Конечно, в таком состоянии он не мог идти»^{88}. А 26 октября Мадам пишет из Версаля: «Каждый день мы видим здесь офицеров на костылях»^{87}. В эту трудную осень 1709 года ни мобилизация простых людей, ни налог кровью не кажутся пустым звуком.