Текст книги "Игры Обмена. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV-XIII вв. Том 2"

Автор книги: Фернан Бродель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 55 страниц)

Итак, купцы, которые сохраняли свои предприятия длительное время, которые эксплуатировали даймё, бакуфу,даже императора; купцы опытные, которые очень рано сумеют извлекать выгоду из манипуляций с деньгами – деньгами приумножающими, необходимым инструментом современного накопления. Когда правительство догадается манипулировать монетой к собственной выгоде, обесценив ее в конце XVII в., оно встретит столь сильное противодействие, что несколько лет спустя даст задний ход. И всякий раз купцы будут выходить сухими из воды за счет остального населения.

Однако же общество не поощряло купцов систематически; оно не наделяло их никаким социальным престижем, напротив. Первый японский экономист Кумадзава Банзан (1619—1691)

==602

Jacobs N. The rigin of modern capitalism and Eastern Asia.1958, p. 65.

41 Takekoshi Y. The Economic aspects of the political history of Japan.1930, I, p. 226. 415 Jacobs N. Op. cit.,p. 37.

вовсе их не жаловал и, что весьма показательно, выдвигал на первый план идеал китайского общества 413. Ранний японский капитализм, по всей очевидности эндогенный, автохтонный, тем не менее рос сам по себе. Через закупку риса, который им поставляли либо даймё,либо слуги даймё,купцы оказывались в самой центральной точке японской экономики, на той решающей линии, где рис (древняя монета) по-настоящему обращался в деньги. Но ценариса зависела от урожая, это безусловно, но равным образом и от купцов, которые таким образом захватили в свои руки распоряжение важнейшей частью прибавочного продукта. Они также были хозяевами главной оси, протянувшейся между Осакой, центром производства, и Эдо, центром потребления, огромной столицей-паразитом с более чем миллионом жителей. Наконец, они были посредниками между полюсом серебра (Осака) и полюсом золота (Эдо); оба этих металла играли один против другого, возвышаясь над старинным обращением медной монеты, упорядоченным в 1636 г., медной монеты, бывшей монетой бедняков на первом этаже обменов. К этому тройному потоку монеты добавлялись векселя, чеки, кредитные билеты – ценные бумаги настоящей фондовой биржи. И наконец, из безбрежного традиционного ремесла появились мануфактуры. Таким образом, все сливалось в движении к раннему капитализму, который не вырастал ни из подражания загранице, ни из какого бы то ни было религиозного окружения; роль купцов зачастую заключалась в том, чтобы устранять конкуренцию, поначалу весьма оживленную, буддийских монастырей, которую, впрочем, старался уничтожить и сам сёгунат.

Короче говоря, все родилось в первую очередь из натиска рыночной экономики, древней, оживленной, разраставшейся: рынков, ярмарок, плаваний, обменов (даже если то бывал лишь сбыт рыбы внутри страны). Затем из торговли на дальние расстояния, тоже рано развившейся, в особенности торговли с Китаем, приносившей фантастические прибыли (1100 % при первых плаваниях XV в.) 414. К тому же в 70-х годах XVI в. купцы были очень щедры на деньги для сёгуна, надеясь тогда на завоевание Филиппин. К их несчастью, внешняя торговля – этот необходимый и решающий составной элемент капиталистической надстройки – вскоре будет у Японии отнята. После закрытия [страны] в 1638 г. иностранная торговля была жестко ограничена, если только не упразднена сёгунатом. Историки утверждают, будто контрабанда несколько смягчила последствия этой меры, в особенности поток контрабанды, шедший с самого южного острова – Кюсю, через так называемый остров Молчания в Корею. Это слишком сильно сказано, даже если имеются доказательства активной контрабанды, которую среди прочих вели купцы из Нагасаки или владетель Сацумы, сеньер из могущественного рода Симадзу, имевший в 1691 г. корреспондентов в Китае для лучшей организации своих противозаконных торговых операций415. Нельзя также отрицать, что стеснения и ограничения, навязываемые на протяжении более двух столетий, с 1638 по 1868 г., задержали экономический расцвет, который можно было бы предвидеть.

39

==603

16 Takekoshi Y. Op. cit.,I, p. 229.

Впоследствии Япония очень быстро ликвидировала свое отставание. И произошло это по нескольким причинам, часть из которых была конъюнктурного порядка. Но прежде всего, вне сомнения, потому, что в своем индустриальном подъеме, воспроизводившем опыт Запада, она отталкивалась от старинного торгового капитализма, который сумела уже давно с немалым терпением построить сама. Долгое время «пшеница росла под снегом». Я заимствую этот образ из старой (1930 г.) книги Такекоси 416, который тоже находил невероятное сходство в экономическом и социальном плане между Европой и Японией, развивавшимися каждая самостоятельно, аналогичным образом, хоть достигнутые результаты и не были абсолютно одинаковыми.

ПОЛИТИКА, И ЕЩЕ БОЛЕЕ ОБЩЕСТВО

Закончим это долгое отступление и возвратимся к проблеме в целом. Сейчас мы вступим на почву темы хорошо знакомой, банальной, возбуждающей страсти. Говоря в категориях марксистских, феодализм будто бы подготавливал дорогу для капитализма – тезис, на котором Маркс, как известно, не слишком задерживался в своем анализе. А Джекобс со своей стороны касается его только для того, чтобы, во-первых, отрицать, что феодализм был для капитализма необходимой предварительной стадией, а во-вторых, высказать такую идею:«В историческом плане элементы, которые должны были способствовать развитию капитализма», в «определенных ценностях, касавшихся прав и привилегий, установленных во времена феодализма с иными целями»,нашли благоприятный климат для «институционализации собственных своих позиций». Вот как лично я рассматривал бы дело. За исключением городов, рано ставших развиваться самостоятельным путем,городов независимых, таких, как Венеция, или Генуя, или Аугсбург, где вышедший из купечества патрициат занимал верхний «этаж» общества, высокопоставленные купеческие семейства на Западе или в Японии, когда их продвижению вперед способствовали современный характер экономики и государства, были лишь на вторых ролях. Они натыкались на некий предел подобно растению, встретившему на своем пути стену. Если преграда оказывает сопротивление, побеги и корни разрастаются вдоль стены, до самого ее гребня. Такова была судьба буржуазных слоев. В тот день, когда преграда бывала преодолена, для победившего семейства наступало изменение статуса. Я писал в другой книге, что буржуазия в таких случаях предавала. Это было слишком сильно сказано. В действительности она никогда не предавала вся целиком; она перестраивалась, борясь с препятствием.

Такие придерживаемые, обставленные препонами и рвавшиеся к свету, к социальному успеху семейства оказывались осужденными, пока держалась преграда, на бережливость, на расчетливость, благоразумие, на добродетели, связанные с накоплением. Более того, коль скоро находившееся над ними

==604

Richet D. Une Famille de robe à Paris du XVIe au XVIIe siècle, les Séguier,p. 52 (машинописный текст диссертации).

418 Ibid.,p. 54. См. целую серию примеров в книге Жоржа Юппера: Huppert G. Les Bourgeois gentilshommes,ch. V.

Эвпатриды – родовая землевладельческая аристократия в Древней Греции, главным образом в Афинах.– Прим. перев.

дворянство было расточительным, кичливым и экономически хилым, все, что это дворянство покидало или позволяло взять, захватывалось соседствующим классом. В качестве примера беглого, но убедительного взгляните на ростовщическую деятельность, вернее, на ростовщическую политику французского семейства Сегье. Уже в XVI в. состояния буржуазии и дворянства мантии, этой второй буржуазии, возрастали не только за счет покупки должностей, земель, недвижимости, пенсий, получаемых от короля, или постоянно накапливаемых приданых, или разумного ведения хозяйства отцами семейств. Это достигалось и за счет ряда услуг (ростовщических и прочих, но главным образом ростовщических) сильным мира сего. Президент [Парижского парламента] Пьер Сегье (1504—1580) принимал депозиты, давал ссуды, принимал и возвращал залоги, получал проценты. Он заключал прибыльные сделки с Марией д'Альбре, герцогиней Неверской: при оплате счетов она однажды продала Сегье «сеньерию Сорель, возле Дрё, за 9 тыс. экю, из которых получила только 3600, остальные же пошли на оплату долга» 417. И это было лишь одно дело среди многих. Точно так же президент выступал в роли ростовщика в отношении членов дома Монморанси, которые, пожалуй, удачно от него отобьются, и разных представителей семейства Силли. В результате этих сделок упоминаются как принадлежащие Пьеру Сегье «рощи строевого леса» близ Мелёна, ферма в Эскюри около Оно и так далее 418. Здесь были налицо паразитизм, эксплуатация, пожирание слабых. Высший класс, долго созревавший плод земельных богатств и традиционной власти, оказался излюбленной пищей, поглощаемой с некоторым риском, но и с немалыми выгодами. Прогресс этот был таким же в Японии, где осакский купец извлекал прибыль из несчастий и расточительства даймё.Там, говоря словами Маркса, имела место централизация в ущерб одному классу и к выгоде другого. Господствующий класс в тот или иной момент становился добычей следовавшего за ним другого, подобно тому как эвпатриды * в Афинах и в иных местах были пожраны городами, полисами. Конечно же, если этот класс имеет силы, чтобы защищаться и бороться, то восхождение других к богатству и власти будет трудным, а моментами и невозможным. Такая конъюнктура существовала даже в Европе. Но как бы то ни было, социальной мобильности было недостаточно. В общем для того, чтобы один класс мог быть поглощен другим классом, эффективно, т.е. на долгий срок, постоянно, требовалось еще, чтобы и тот и другой имели возможность накоплять и передавать накопленное из поколения в поколение, наращивая его, как снежный ком.

В Китае бюрократическое общество перекрывало китайское общество единым практически неразрывным высшим слоем, который в случае необходимости восстанавливался как бы сам собой. Никакая группа, никакой класс не могли приблизиться к громадному престижу получавших специальное образование мандаринов. Эти представители порядка и общественной морали не все были совершенством. Многие мандарины, в особенности в портах, вкладывали деньги в дела купцов, которые охотно

==605

19 Ping-Ti Ho. Social Mobility in China.– «Comparative Studies in Society and History»,I, 1958—1959.

Тимар, сипахиник — мелкиефеодальные владения, обусловленные несением военной службы.– Прим . перге .20 Braudel F. Médit...,II, р. 65.

"' Todorov N. Sur quelques aspects du passage du féodalisme au capitalisme dans les territoires balkaniques de l'Empire ottoman.— «Revue des études sud-est européennes», t.I, 1963, p. 108.

покупали их благосклонность. Так, записки европейского путешественника в Кантоне показывают нам местных мандаринов погруженными как бы в естественную коррупцию, обогащающимися без зазрения совести. Но какой смысл в накоплении богатства, если оно принадлежит лишь одному человеку? В прижизненном накоплении, в общем вытекавшем из должности, которая была плодом высшего образования и конкурса, открытого для пополнения рядов мандаринов скорее демократическим путем? 419 Престиж мандаринов нередко толкал зажиточные купеческие семьи на то, чтобы продвигать своих сыновей на эти блестящие и возбуждавшие зависть посты – то был их способ предавать. Но сын мандарина не часто становился мандарином же. Семейное восхождение рисковало прерваться в единый миг. Ни богатство, ни могущество мандаринов не закреплялось без помех в потомстве господствующих семейств.

Во всех мусульманских странах ситуация была отличной в том, что касалось ее корней, но результаты любопытным образом оказались теми же. Отличие в положении: высший класс не то чтобы без конца менялся, это его без конца изменяли. Османский султан в Стамбуле представлял типичный пример этого: он менял высшее общество поминутно, как рубашки. Вспомните о рекрутировании янычар из христианских детей. Османский феодализм, о котором часто говорят, был лишь предфеодализмом держателей бенефициев: тимары, сипахиники *были пожизненными пожалованиями. Лишь в конце XVI в. начнет вырисовываться настоящий османский феодализм – в плане капиталистической бонификации земель и введения новых культур 420. Получившая фьефы аристократия обосновалась на своих землях, особенно на Балканском полуострове, и ей удалось удержать эти земли и эти сеньерии за своими семействами на долгое время. По мнению историка Николая Тодорова 421, борьба за овладение земельной рентой якобы завершилась полной победой господствующего слоя, который занимал уже все высокие административные должности в государстве. Полной победой? Стоило бы приглядеться поближе. Что достоверно, так это то, что такой социальный переворот был причиной и следствием крупного исторического поворота, распадения старого, воинственного и ориентированного на завоевания военного государства, уже бывшего «больным человеком». Обычной и нормальной для мусульманской страны была картина общества, удерживаемого в руках и при случае переворачиваемого государством, раз и навсегда оторванного от кормилицы-земли. Зрелище повсюду было одно и то же, что в Иране, где ханы были пожизненными сеньерами, что в Индии Великих Моголов в пору ее наивысшего расцвета.

В самом деле, в Дели не было «великих семейств», которые бы оставались таковыми в течение нескольких поколений. Франсуа Бернье, доктор медицины университета в Монпелье и современник Кольбера, ощущавший себя чужаком в военном обществе, которое окружало Великого Могола, прекрасно дает нам почувствовать, что в этом обществе было сбившего его с толку. Омераи раджив общем были только наемниками, пожизненными сеньерами. Великий Могол их назначал, но не

==606

Bernler F. Voyages contenant la description des États du Grand Mogol. 1699,I, p 286—287. 4·" Речь в Палате общин лорда Клайва. Приводимые здесь извлечения даны по французскому переводу, хранящемуся в Краковском архиве в фонде Чарторыских.

гарантировал наследование их детям. Конечно же, нет: он нуждался в большом войске и платил своим людям тем, что мы назвали бы бенефициями, сипахиниками,если пользоваться турецким выражением, имуществом, которое жалует суверен – а ему юридически принадлежит вся земля —и которое он заберет обратно по смерти того, кому оно было пожаловано. Следовательно, никакое дворянство не могло пустить корни в почву, которую у него постоянно отнимали. «Все земли королевства,– объяснял Бернье,– суть собственность его [Великого Могола], из сего следует, что не существует ни герцогств, ни маркизатов, ни какой бы то ни было фамилии, богатой земельными владениями, которая бы существовала за счет своих доходов и наследственных имуществ». Это означало жить при вечном «новом курсе»,с постоянной и автоматической пересдачей карт. Так что эти воины не носили фамильных имен, сравнимых с фамильными именами Запада. «Они носят лишь имена, достойные воинов: громовержец, метатель молнии, сокрушитель рядов, преданный сеньер, совершенный, ученейший и такие же прочие» 422. Значит, не было, как на Западе, этих звучных названий по топонимам, по названиям деревень и областей. На вершине иерархии стояли только фавориты государя, авантюристы, «случайные» люди, иноземцы, люди, «вышедшие из ничтожества», даже бывшие рабы. То, что такая странная, временная, «воздушная» верхушка пирамиды рухнула с английскими завоеваниями, было нормально, потому что она зависела от могущества государя и должна была рухнуть вместе с ним. Что было менее нормальным, так это то, что английское присутствие создало из разнородных элементов знатные семейства с наследственными владениями. Англичанин, сам того не желая, привнес в Индию свои представления, свои привычки европейца. Он проецировал их вовне, и они мешали ему понимать и воспринимать всерьез ту небывалую социальную структуру, которая столь пленила Бернье. Ошибка англичан, проистекавшая из некоего смешения незнания и коррупции, заключалась в том, что они приняли заминдаров(которые были сборщиками налогов в деревнях, не имевших определенного владетеля) за истинных собственников, сразу же выстроили из них иерархию на западный манер, преданную новому хозяину, иерархию, семейства которой сохранились вплоть до наших дней.

Единственный класс господствовавших семейств, который знала Индия – класс купцов, хозяев мануфактур и банкиров, традиционно, от отца к сыну руководивший одновременно и экономикой, и администрацией торговых городов, будь то крупные порты или оживленный текстильный центр вроде Ахмадабада,– будет защищаться дольше и с большим успехом, используя оружие, прекрасно ему знакомое: деньги. Он коррумпирует захватчика, позволяя ему в то же время коррумпировать себя.

Послушайте, что говорил лорд Клайв 423 в своем драматическом выступлении в Палате общин 30 марта 1772 г., защищая свою честь и жизнь от выдвигавшихся против него обвинений в злоупотреблениях, которые несколько дней спустя вынудят его к самоубийству. Он приводит пример молодого англичанина,

==607

Могольский император Акбар (1542—1605) идет на войну Фото Национальной библиотеки Кабинет эстампов

==608

приезжающего в Бенгалию писарем (мы бы сказали: мелким чиновником бюрократического аппарата): «Один из таких новичков прогуливается пешком по улицам Калькутты, ибо доходы его не позволяют ему ездить в экипаже. Но он видит писарей, из коих иные ненамного старше его в службе,– так вот, говорю я, он видит таких писарей разъезжающими в великолепных экипажах, запряженных превосходными лошадьми в роскошной сбруе, или со всеми удобствами передвигающимися в паланкине. Наш новичок приходит на квартиру и рассказывает бенджамубания], у коего он живет, какой вид имеет сослуживец. «А что тебе мешает сравняться с ним в великолепии? – говорит бания.– У меня довольно денег, тебе нужно только взять их, и даже нет необходимости, чтобы ты утруждал себя просьбами». Молодой человек заглатывает приманку; и вот у него есть свои лошади, своя карета, свой паланкин, свой гарем; и в стремлении составить себе состояние он растрачивает три. Но как же тем временем возмещает свои затраты бенджам!Под прикрытием авторитета господина писаря, который все время растет по службе и быстрыми шагами продвигается к тому, чтобы занять место в Совете, равным же образом растет и бенджами совершает множество беззаконий с полной безнаказанностью; и такая практика столь распространена, что обеспечивает бенджамусовершенную безопасность. Могу заверить вас, что вовсе не уроженцы Великобритании суть непосредственные притеснители; но именно индийцы, прикрывающиеся их авторитетом и посредством долговых обязательств добивающиеся для себя изъятия из какой бы то ни было субординации... Удивительно ли, что люди поддаются различным соблазнам, коим они подвержены? К вам является индиец, он показывает вам мешок с серебром. И просит его принять как презент. Ежели добродетель ваша устояла против такого соблазна, он является на следующий день с тем же мешком, но наполненным золотом. Ежели вашего стоицизма достанет и на это, он приходит в третий раз, и мешок полон алмазов. Если вы, боясь разоблачения, откажетесь даже от этого предложения, индиец развернет свои тюки с товарами – ловушку, в какую человек, занимающийся торговлей, не может не попасть. Чиновник берет эти товары по дешевке и отправляет их на какой-нибудь отдаленный рынок [отметьте мимоходом эту дань уважения торговле на дальние расстояния], где зарабатывает 300 % прибыли. Вот и спущен с цепи новый грабитель общества». Эта речь – я цитирую ее по французскому переводу того времени, который нахожу весьма красочным,– индивидуальная защитительная речь, но нарисованный образ не страдает неточностью. Индийский капитализм, старинный, живучий, отбивался от «подчиненности» новому господину, прорываясь из-под новой кожи английского господства.

Все эти примеры, хотя они и слишком схематизированы и рассмотрены чересчур бегло,– разве не намечают они общее объяснение, рискующее оказаться довольно верным, в той мере, в какой эти разные случаи перекликаются и, перекликаясь, предлагают нам удовлетворяющую нас проблематику? У Европы было по меньшей мере двойное высшее общество, которое, несмотря на превратности истории, смогло выстроить свои

==609

генеалогические цепочки без непреодолимых затруднений, не имея против себя ни тирании тотальной, ни тирании склонного к произволу государя. Таким образом Европа благоприятствовала терпеливому накоплению богатств и развитию в диверсифицированном обществе многочисленных сил и иерархий, соперничество которых могло развертываться в очень разных направлениях. Что же касается европейского капитализма, то социальный порядок, основанный на мощи экономики, несомненно, извлек выгоду из своего положения на втором плане: по контрасту с социальным порядком, основанным на одной только привилегии рождения, он заставил воспринимать себя как порядок, отмеченный умеренностью, благоразумием, трудом, как порядок, в некоторой степени оправданный. Политически господствовавший класс притягивал к себе внимание, как высокие деревья притягивают молнию. Таким образом, привилегия сеньера не раз заставляла забывать о привилегии купца.

00.htm – glava29

И ЧТОБЫ ЗАКОНЧИТЬ...

В конце этой второй книги – «Игры обмена» – нам представляется, что процесс капиталистического развития, рассматриваемый в его совокупности, мог протекать лишь на основе определенных экономических и социальных реальностей, которые открыли или по крайности облегчили ему путь.

1. Первое очевидное условие: жизнеспособная и прогрессирующая рыночная экономика. Этому должен способствовать ряд факторов – географических, демографических, сельскохозяйственных, промышленных, торговых. Ясно, что такое развитие происходило в масштабах всего мира, население которого возрастало повсюду – в Европе и вне Европы, по всему пространству мусульманского мира, в Индии, Китае, Японии, до определенной степени – в Африке и уже везде в Америке, где Европа заново начинала свою судьбу. И повсюду наблюдалось одно и то же последовательное развитие явлений, одна и та же созидающая эволюция: города-крепости, города-монастыри, города административные, города на скрещениях дорог, по которым шла торговля, на берегах рек и морей. Такая вездесущность – доказательство того, что рыночная экономика, повсюду одна и та же, лишь с немногими нюансами, была необходимой основой любого общества, перешагнувшего определенный порог, основой спонтанной и в общем банальной. По достижении порога разрастание обменов, рынков и числа купцов происходило само собой. Но такая базовая рыночная экономика была условием необходимым,однако не достаточнымдля создания процесса капиталистического развития. Повторим: Китай – превосходное доказательство того, что капиталистическая надстройка не утверждается в силу самого существования, ipso facto,экономики с оживленным ритмом и всего, что она предполагает. Требуются и иные факторы.

2. В самом деле, требовалось еще, чтобы общество содействовало развитию капитализма, чтобы оно задолго дало зеле-

К оглавлению

==610

ный свет, ни на минуту, впрочем, не представляя себе, в какой процесс оно втягивается или каким процессам оно открывает дорогу на столетия вперед. Из знакомых нам примеров видно, что общество принимало предшествующие капитализму явления тогда, когда, будучи тем или иным образом иерархизовано, оно благоприятствовало долговечности генеалогических линий и того постоянного накопления, без которого ничто не стало бы возможным. Нужно было, чтобы наследства передавались, чтобы наследуемые имущества увеличивались; чтобы свободно заключались выгодные союзы; чтобы общество разделилось на группы, из которых какие-то будут господствующими или потенциально господствующими; чтобы оно было ступенчатым, где социальное возвышение было бы если и не легким, то по крайней мере возможным. Все это предполагало долгое, очень долгое предварительное вызревание. Фактически должны были вмешиваться тысячи факторов, в гораздо большей степени политических и, если так можно выразиться, «исторических», нежели специфически экономических и социальных. Дело шло именно о многовековом совокупном движении общества. Япония и Европа, каждая на свой лад, доказали это.

3. Но в конечном счете ничто не стало бы возможным без своеобразной деятельности мирового рынка, как бы освобождающей от пут. Торговля на дальние расстояния – это еще не все, но она была необходимым переходом к более высокому уровню прибыли. На всем протяжении третьей, и последней книги этого труда мы будем возвращаться к роли «миров-экономик» (économies-mondes),этих замкнутыхпространств, конституировавшихся как особые миры, как самостоятельные куски планеты. Они имеют собственную историю, ибо с течением времени их границы изменялись, они росли в то самое время, когда Европа пустилась на завоевание мира. С этими «мирами-экономиками» мы приходим к иному уровню конкуренции, к иным масштабам господства. Приходим к столь часто повторяющимся закономерностям, что на сей раз мы сможем ихбезошибочно проследить через всю хронологическую историю Европы и мира, через всю последовательность мировых систем, которые на самом деле суть хроника всего капитализма как целого. Приходим к формулировке старой, но по-прежнему удачной и хорошо передающей то, что она должна выразить: международное разделение труда и, разумеется, вытекающие из него прибыли.