Текст книги "Сочинения в двенадцати томах. Том 2"

Автор книги: Евгений Тарле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 57 страниц)

Тут мы совершенно ясно видим, до какой степени роковые для королевской власти дни 5 и 6 октября 1788 г. естественно подготовлялись всей совокупностью условий жизни простого народа в Париже в этом году и до какой степени для людей, действительно сочувствовавших голодающим, действительно желавших вникнуть в причины бунта, было ясно, что дело заключалось не в интригах чьих-либо, возбуждавших народ с тайными целями, и не в словах Ревельона (в которые автор верит, но которые называет cause indirecte), а только и исключительно в голоде, безработице, дороговизне и отсутствии хлеба. Вместе с тем в этой брошюре содержатся две мысли: первая, – что Генеральные штаты не помогут голодающим, ибо tiers-état представлено там исключительно зажиточными слоями населения, интересы которых противоположны и враждебны интересам рабочих и вообще неимущих; вторая, – что только мирной, но массовой манифестацией, непосредственным обращением парижского народа к королю возможно чего-нибудь достигнуть. Вторая мысль интересна для всякого, изучающего психологию позднейших событий 5–6 октября, первая же высказывалась – именно по поводу разгрома Ревельона – не одним только анонимом, написавшим разбираемую брошюру. Уже цитированный в первой главе де Море в самый день бунта, 28 апреля, написал Неккеру письмо [81]81
  Нац. арх. В. 111–115. Au Directeur général des Finances du 28 avril 1789. Ср. также Chassin Ch. L. Les élections et les cahiers de Paris en 1789. Documents recueillis, mis en ordre et annotés, t. I. Paris, 1888, стр. 477–478.


[Закрыть], в котором прямо приписывает возмущение слишком высокому избирательному цензу (установленному, кстати сказать, только для одного Парижа). Он говорит, что возмущение, поднявшееся среди того слоя третьего сословия, который платит меньше 6 ливров налогов, может стать лишь прелюдией к общему восстанию этого «класса» (т. е. беднейшего слоя tiers-état). Этот класс, бесспорно, самый многочисленный в столице, самый полезный для государства. Этот слой третьего сословия обогащает своим трудом другой, богатейший класс того же третьего сословия, он составляет «душу торговли». Успокоить этих беднейших граждан можно, по мнению де Море, только давши им право выбирать своих представителей. Ибо ведь они – единственные граждане королевства, которые лишены своих представителей; те члены третьего сословия, платящие 6 и более ливров налога, имеют «другие и даже противоположные интересы», и потому не могут быть истинными представителями бедных: для более богатых «наибольший интерес заключается в том, чтобы держать тех (беднейших – Е. Т.) в зависимости и рабстве». Он убеждает Неккера испросить у короля для этого беднейшего слоя tiers-état права участия в выборах и тем самым восстановить среди «этого несчастного класса граждан порядок, доверие и общее спокойствие».

Мы видим, что де Море идет дальше анонима, писавшего о загробной жизни казненного. Аноним только обращал вообще внимание на то, что бедные лишены представительства в Генеральных штатах, а де Море приписывает самый бунт 27–28 апреля именно этому обстоятельству и прекращение волнений ставит в зависимость от дарования бедным гражданам избирательного права. Таковы его личные соображения о причинах бунта, ибо абсолютно ни единого слова, хотя бы даже отдаленно подтверждающего его мысль, в документах, относящихся к делу 27–28 апреля, нет, и в показаниях посторонних лиц тоже нет.

Проще смотрит на дело автор еще одной брошюры, порожденной ревельоновским делом [82]82
  Нац. библ. Lb.³⁹ 7159. Réflexions d’un citoyen sur les dissentions civiles.


[Закрыть]. Оплакивая происшедшие несчастья, автор объясняет это восстание – и другие – существованием несправедливостей в общественном строе и, стремясь держаться на теоретических высотах, оговаривается, что приведет пример, «не вполне» приложимый к данному моменту. После этих долгих подходов он говорит: «Дороговизна хлеба есть всегдашний предмет волнений: народ, несчастный даже во времена изобилия, еще более несчастен во времена недостатка хлеба. Этот класс лиц, живущих трудом рук своих, класс, участь которого всегда так печальна, испытывает в бедственные годы несчастие и от вздорожания предметов пищи и еще больше от уменьшения работы». Но пока люди приписывают эти беды одному лишь небу, они страдают молча. Когда же они начинают подозревать, что виновата алчность богачей и гнусных скупщиков, пользующихся трудными обстоятельствами, тогда они берутся за оружие, силе противопоставляется сила, и происходит кровопролитие. Виновны бунтующие, но еще более виновны те жестокие души (ces âmes d’airain), которые довели дело до эксцессов вследствие своей алчности, и законы, которые не карают и не обнаруживают истинных виновников общественных бедствий. «Граждане, смею уверить вас [83]83
  Там же, стр. 6.


[Закрыть]: этих несчастных, с которыми вы обходитесь, как с бунтовщиками, легче успокоить, нежели это думают». Автор, переходя к событиям 27–28 апреля, говорит о «преступных и обидных» словах, будто бы сказанных Ревельоном, о мерах, какими можно было бы, по его мнению, избежать кровопролития, и т. д. Брошюра кончается также советом просить справедливости у самого короля, «столь нежного, столь чувствительного к бедам» народа.

Продовольственный кризис, свирепствовавший во многих областях Франции и, в частности, в Иль-де-Франсе в 1788 и 1789 гг., наложил яркую печать на все массовые движения первых месяцев революции. Страшная раздражительность, изумительно легкая возбудимость толпы в это время, болезненная подозрительность, готовая перейти в самое исступленное бешенство по первому поводу, который покажется подходящим, – все эти свойства в обостренной степени проявляются в 1789 г.; и мысли о хлебе, легенды о безжалостных богачах, которые будто бы скупают хлеб, а сами «смеются над страданиями голодающих», – вот что главенствовало в психологии парижской народной массы за все эти первые месяцы. Но эта масса еще не дошла до такой постановки вопроса, какую предложил цитированный де Море: она не протестовала против ценза, не поддержала немногих одиноких публицистов, возвысивших в это время в ее пользу свой голос, и вместе с тем весной 1789 г. ее революционное настроение еще не поднялось до той напряженности, чтобы последовать совету идти к королю; это случилось лишь пять месяцев спустя.

А пока эта повышенная нервность, болезненная подозрительность нашли себе исход в нападении на дома двух богатых людей, случайно ставших козлами отпущения без всякой вины со своей стороны. Но если толпа не повторяла этих отдельных соображений противоположности интересов между «богатым» и «бедным» слоями третьего сословия, то отсюда еще вовсе не следует, что люди, громившие Ревельона и Анрио, как полагает Тютэ, восстали для защиты «дела tiers-état». Оставляя в стороне показание Силлери, явно желавшего связать tiers-état с бунтом 27–28 апреля (по партийным соображениям, чтобы скомпрометировать tiers-état), – одно-два показания о том, что бунтовщики иной раз спрашивали встречавшихся, на стороне ли они tiers-état, совершенно не уполномочивают нас примкнуть к гипотезе Тютэ. Не только логически не вяжется роль бойцов за третье сословие с разорением двух членов этого третьего сословия, вышедших из рабочего класса, но и фактов, действительно способных подкрепить это мнение, нет. Это все нужно сказать, если понимать употребляемые Тютэ слова «la cause du tiers-état» так, как они теперь употребляются историками, пишущими о революции [84]84
  Или как их понимал автор цитированной выше брошюры 1789 г., указывавший, что tiers-état не могло быть виновно в подстрекательстве, ибо Ревельон и Анрио – сами из tiers-état.


[Закрыть]: в смысле борьбы против привилегированных сословий, против тех юридических и политических сторон старого строя, которые мешали tiers-état занять в государстве место, подобающее его истинному социально-экономическому значению и культурному уровню. Но слова «Roi, monsieur Necker et le tiers-état» в эти первые месяцы 1789 г. в устах парижской бедноты означали нечто гораздо менее определенное и более лучезарное: эти слова означали ту благую силу, которая даст хлеб, накормит голодных, отрет слезы несчастных, – ей нужно только справиться с окружающими темными влияниями, с могущественными врагами народа. В этом смысле, повторяем то, что уже выше сказали, тем из бунтовавших, которые, идя громить Ревельона, кричали: «Vive le Roi, vive M. Necker, vive le tiers-état», действительно могло показаться, что они, мстя Ревельону за обиду, не делают ничего неприятного королю, Неккеру и третьему сословию. Другого лозунга, кроме [этих] слов, тогда, в апреле 1789 г., еще не было. Но если этот лозунг (и то далеко не всей толпой) и пускался иной раз в ход во время волнений 27–28 апреля, то самые волнения этим словесным лозунгом столь же мало могут быть объяснены, как, например, революционное выступление 5–6 октября 1789 г. – верноподданническим желанием народа видеть поближе, не в Версале, а в Тюльерийском дворце своего «отца» (по серьезному, а не по ироническому наименованию Людовика XVI в эти дни).

Разгром Ревельона и Анрио был первым судорожным сотрясением. Стихия подымалась, и как бы ощупью голодные массы искали приложения и выхода для раздражения, которое ощущали в себе. Но в течение всего 1789 г. там, где они действовали в самом деле заодно с tiers-état, они существенно помогали его победе; там, где действовали одни, они терпели неудачу. Ни плана, ни сил не хватало. И сил еще более не хватало, нежели плана; это, впрочем, уже показали события не 1789, а 1791 г.

Глава III
БЕЗРАБОТИЦА В 1789 году

Волнения в период после взятия Бастилии. Меры муниципалитета. Проекты борьбы с безработицей и с ее последствиями

1

Раздражение рабочей массы из-за дороговизны хлеба и безработицы в конце июня и в июле 1789 г. нашло временный исход в том протесте против привилегированных и против действий двора, который охватил широчайшие массы городского населения с буржуазией во главе и окончился нападением на Бастилию. Но когда после 14 июля общая волна как бы сразу упала, это раздражение голодающих продолжало давать себя чувствовать и стало даже особенно заметно именно потому, что проявлялось на фоне ликований и надежд, охвативших друзей нового режима из других классов общества.

Только что организовавшийся парижский муниципалитет должен был сразу же с этим явлением считаться. Уже 21 июля дело дошло до очень серьезной манифестации. Во время заседания муниципалитету было доложено, что собралась толпа, требующая уменьшения цен на предметы первой необходимости. Протокол заседания говорит нам, что, с одной стороны, собралась и все увеличивалась толпа перед зданием ратуши, а с другой, – явилась «многолюдная депутация» от рабочих кварталов – Сент-Антуанского и Сен-Марсельского. Высказано было (восторжествовавшее в конце концов) мнение, что «сопротивляться в такой момент, когда власть не действует, желаниям народа, который думает, что все, чего он хочет, справедливо», это значило бы играть на руку врагам революции [1]1
  Procès-verbal des séances et délibérations de l’assemblée générale des électeurs de Paris, réunis à l’Hôtel-de-Ville etc., rédigé depuis le 26 avril jusqu’au 21 mai 1789 par M. Bailly… etc. Paris, 1790, t. I, стр. 258 (mardi, 21 juillet):… resister dans un moment où la puissance est sans activité aux volontés d’un peuple qui croit que ce qu’il veut est juste, ce seroit donner aux ennemis d’une révolution si soudaine, le spectacle funeste d’étendre dès son principe ce flu sacré qui enflamme tous les esprits amis de la liberté conquise peut-être par la classe la plus indigente, celle qui demande avec plus d’instance et de justice une diminution dans le prix du pain… D’un côté la foule qui se presse dans la place et qui se grossit dans cet instant où vous vous occupez… de l’autre une députation nombreuse qu’on annonce venir à l’Hôtel-de-Ville de la part des habitants des fauxbourgs St. Antoine et St. Marceau.


[Закрыть] и погасить «священный огонь, который воспламеняет всех друзей свободы, завоеванной, быть может, самым нуждающимся классом». Эти слова весьма полно характеризуют тогдашнее настроение представителей только что победившего режима относительно «нуждающихся граждан, ремесленников без работы» [2]2
  Там же, стр. 258.


[Закрыть] и т. п.: с одной стороны, еще слишком живо было воспоминание о той громадной роли, которую эта «нуждающаяся масса» сыграла за неделю до того, а с другой стороны, в самом деле, старый режим был совершенно дезорганизован, – новая же власть еще работала над окончательной организацией только что созданной национальной гвардии. Толпу поэтому не разогнали, а дали ей разойтись по своей воле, и потом были обещаны меры против дороговизны хлеба и злоупотреблений булочников – наиболее непопулярной категории торговцев в эту эпоху.

Относительно же безработицы в виде немедленной помощи возможен оказался, по-видимому, лишь усиленный прием в благотворительные мастерские, открытые на Монмартре еще в мае правительством Людовика XVI для помощи безработным, а кризис свирепствовал во всю силу. Все показания, идущие как от друзей, так и от врагов революции, сходятся на признании того факта, что 1789 год (и особенно с весны) был годом бедственным для промышленности и торговли. Ремесленные заведения закрывались, другие сокращали наполовину, а иной раз и больше, штат служащих. «Недостаточная деятельность в торговле и ремеслах, затруднения в финансах, необеспеченность частных капиталов и особенно недостаток доброй воли и доверия со стороны людей, сожалеющих о прежних злоупотреблениях, которыми они одни пользовались, – все это соединилось, чтобы отнять (у рабочих и ремесленников) средства и даже надежду обеспечить свое существование работой. Нищета, этот бич общества, который является результатом и карой дурного управления, – вот что было в момент революции единственным ресурсом, остававшимся еще безработным рабочим», – говорит один современник событий [3]3
  Нац. арх. AD. XIII-13. Mémoire sur la nécessité d’entreprendre de grands travaux… etc.


[Закрыть], и эти резюмирующие слова единогласно подтверждаются всеми другими показаниями. Торговый и промышленный кризис свирепствовал уже в 1788 г., и промышленные круги приписывали его тогда главным образом невыгодному для целой массы отраслей индустрии торговому договору с Англией (1786 г.). Революция повлияла на сокращение количества звонкой монеты, нанесла сначала удар частному и государственному кредиту, наконец, неурожайный год уже с зимы 1788/89 г. гнал и гнал непрерывным потоком в Париж бездомные и голодные массы, которые устремлялись в столицу только вследствие полнейшей невозможности найти хоть какой-нибудь заработок в деревне. Начавшаяся летом эмиграция выбросила на улицу безработных новой категории – домашнюю прислугу, и, кроме того, бесспорно, индустрия, занятая предметами роскоши, довольно сильно пострадала от эмиграции, хотя современники страшно преувеличивали и обобщали это явление, – и делали это не только контрреволюционеры, которые со злорадством обвиняли революцию в разорении рабочего класса, но и искренние друзья нового режима, доходившие (еще перед взятием Бастилии) до требования суровых наказаний для всех покидающих Париж, и именно ради борьбы с безработицей [4]4
  Ср. приложение III к этой книге.


[Закрыть]. В дальнейшем изложении общая картина кризиса будет становиться постепенно все полнее и полнее, ибо это фон, на котором развертываются описываемые тут явления и возникают анализируемые тенденции и идеи. Уже наперед скажем, что кризис этот в 1789 г. представляется несравненно более сильным, нежели в 1790 г., и, особенно, нежели в 1791 г., особенно если, соблюдая хронологические рамки предлагаемой пока работы, оставить вне поля зрения последние месяцы 1791 г.

Но 1789 год был необычайно тяжел. «Вот до чего мы теперь дошли, – жаловался в середине августа видный журналист революционного лагеря Лустало в своей газете, – мануфактуры приостановили работу, так как купец потерял покупателей», богач нанимает меньше слуг, на которых он смотрит, как на своих естественных врагов, должник легче уклоняется от своих обязательств, ибо суды бездействуют [5]5
  Les Révolutions de Paris, 1789, № VI.


[Закрыть], и вообще «число нуждающихся… внезапно увеличилось до пугающих размеров». Газета Лустало была единственной, сколько-нибудь внимательно и серьезно следившей за рабочими волнениями, и нам придется еще не раз ее цитировать. Тревожный тон Лустало объясняется именно тем, что как раз, когда эти слова писались, в столице с беспокойством следили за брожением среди рабочих, не прекращавшимся в течение всего августа 1789 г.

В ночь на 4 августа последовала принципиальная отмена привилегий, и сейчас же «все поднялось против привилегии мастеров», против «тирании» цехов, как тогда часто выражались [6]6
  Вот что говорит об этом в своих мемуарах мэр Парижа Бальи:… l’effet des décrets du 4 Août se fit sentir particulièrement dans les corps et métiers; tout se souleva contre les privilèges des maîtres. (Bailly. Mémoires, t. II. Paris, 1822, стр. 275).


[Закрыть]. Сейчас увидим, что это свидетельство Бальи нуждается в поправках. Рабочие портняжного цеха, вступивши между собой в соглашение, потребовали увеличения заработной платы, а также воспрещения старьевщикам изготовлять новое платье, отказываясь в противном случае работать. Случилось это 18 августа (1789 г.). Мэр Бальи счел долгом вмешаться, призвал забастовщиков и пытался увещаниями подействовать на них; когда же они, невзирая на это, все-таки устроили сборище, причем собралось их около 3 тысяч человек [7]7
  Показание газеты Les Révolutions de Paris, номер от 16–22 августа, 1789 г.


[Закрыть], то Бальи обратился к начальнику национальной гвардии Лафайету, и перед вооруженной силой сборище рассеялось [8]8
  Bailly. Цит. соч., т. II, стр. 276: Aujourd’hui les garçons tailleurs, par une déclaration concertée, refusèrent de travailler si l’on n’augmentait pas le prix de leur journée. Tous d’accord, c’est un moyen bien simple de faire la loi… etc., etc.


[Закрыть]. Тем не менее, по показанию Бальи, подтверждаемому и другими свидетелями, стачки и волнения рабочих еще и еще возобновлялись в этот период.

В тот же день, 18 августа, волновались не только портные, но и подмастерья парикмахеров. На Елисейских полях и на Луврской площади собрались толпы забастовщиков. Портные решили потребовать установления минимальной платы в 40 су за рабочий день, причем было постановлено «позорно изгнать» из своей корпорации нарушителей стачки. Парикмахеры же выставили, насколько можно судить по очень скудным данным, гораздо более скромные требования: они просто решили ничего не платить клерку бюро их цеха, который взимал с них большую плату при определении их на место [9]9
  При получении места служащий должен был платить за особый билет – 20 су, а кроме того, клерк бюро парикмахерского цеха взимал в свою пользу от 3 до 6 ливров.


[Закрыть]. Цехи были явно предназначены к скорому и полному уничтожению; немудрено, что поборы такого рода должны были теперь показаться невыносимыми. Патруль напал на сборище парикмахеров [10]10
  Нац. библ. Lb. ⁸⁹ 2293. Du règne de Louis XVI. A Paris, [1789], стр. 128.


[Закрыть], которые оказали сопротивление, и один из них был ранен офицером. Тогда сборище – от полутора до двух тысяч человек – двинулось к ратуше, но войска их рассеяли, а депутация из 40 парикмахеров была пропущена в ратушу, где и подала петицию об увольнении клерка бюро. Что касается до портных, то к изложению фактов у Бальи надо еще добавить, что есть известие, будто в конце концов хозяева согласились исполнить требования рабочих, т. е. платить им по 40 су в день (вместо 30 су), и в случае поштучной оплаты – 6 ливров за полный костюм (вместо 3 ливров 10 су) [11]11
  Там же.


[Закрыть]. Мало того, эта стачка портных для нас интересна своим двойственным характером: второе требование, выдвинутое стачечниками, заключалось в том, чтобы старьевщикам-лоскутникам было воспрещено изготовлять новые платья, так как они слишком дешево берут за это.

Первое требование есть типичное проявление борьбы представителей наемного труда с хозяевами предприятий, второе – выросло на почве представлений и понятий, вполне естественных после долгого господства цехового строя. Цехи фактически уже были сломаны и обессилены, и хотя юридически отмена их последовала лишь в марте 1791 г., но уже после взятия Бастилии все их бесчисленные жалобы на нарушение статутов, на незаконную конкуренцию и т. д. оставались совершенно без всякого действия. И рабочие там, где это было им нужно (как мы только что видели на примере парикмахеров), первые решительно боролись против пережитков цехового строя. Но в данном случае, по их мнению, их интересы совпали с интересами хозяев (т. е. владельцев портняжных мастерских), которым в высшей степени важно было устранить конкуренцию старьевщиков. И до какой степени второе требование, обращаемое к властям, было для хозяев существеннее, нежели первое требование, обращаемое к ним самими рабочими, явствует из того, что когда забастовщики решили отправить в ратушу депутацию с изложением своих требований, то из 20 лиц, участвовавших в ней, ровно половина, 10 человек, оказались хозяевами. По этому поводу единственная газета, внимательно следившая за стачками, высказала тогда же догадку, что хозяева сами как-то заинтересованы в этом движении [12]12
  Les Révolutions de Paris, номер от 16–22 августа 1789 г., стр. 15:… et dans ce moment ils envoyents vingt députés à la ville, dont dix sont maîtres-tailleurs, ce qui feroit croire que ceux-ci ont quelque intérêt au motif qui rassemble leurs ouvriers.


[Закрыть]. В связи с этим, быть может, и стоит известие, будто хозяева согласились на удовлетворение первого требования – об увеличении заработной платы; они могли поставить это согласие в зависимость от того, чем окончится второе домогательство – о воспрещении старьевщикам изготовлять и продавать новое платье. Это второе домогательство ни к чему, конечно, не привело: оно слишком шло в разрез с общей политикой нового режима, направленной против всяких искусственных стеснений в области промышленности и торговли, и об этой просьбе уже цитированная нами газета говорила: «… elle heurte les opinions du jour» [13]13
  Там же.


[Закрыть]. До конца августа портные не успокаивались окончательно, и уже ничего не слышно о готовности хозяев пойти на уступки по первому пункту.

Волновалась и домашняя прислуга. Уже первая эмиграционная волна хлынула из Франции, и тысячи слуг остались на улице. Требования прислуги уже обращались непосредственно к властям: они желали высылки из Парижа слуг-иностранцев, и прежде всего, савояров, главных конкурентов. Они даже просили (и это был первый случай с самого начала революции) позволения иметь свой устав и устраивать собрания, но муниципалитет наотрез им в этом отказал, ссылаясь на закон, и грозил уже наперед употребить силу для того, чтобы рассеять подобные сборища.

Но больше всего беспокойств причиняли рабочие благотворительных мастерских, главным образом на Монмартре. Самые фантастические (и враждебные рабочим) слухи распространялись по городу. В одном печатном листке, очень встревожившем публику, указывалось на какую-то «мину», на какие-то редуты и фортификации, будто бы возводимые рабочими. Для успокоения общества собрание округа Пети-Сент-Антуан вынуждено было даже послать специальную комиссию, которая официально опровергла все эти выдумки [14]14
  Нац. библ., отделение рукоп… nouv. acq. fr., № 2654. (12 августа 1789 г.). Procès-verbal de visite à Montmartre. Extrait des registres des délibérations du District du Petit Saint-Antoine (афиша).


[Закрыть].

Но были факты, которые опровергнуть нельзя было: в конце июля часть монмартрских рабочих рассыпалась по окрестностям Парижа и совершала там кражи и порчу хлеба. Они были вооружены, и власти должны были выслать против них отряд гвардии с кавалерией [15]15
  Ср. приложение V к этой книге.


[Закрыть].

31 июля около 120 монмартрских рабочих были изловлены солдатами в окрестностях Парижа [16]16
  Нац. библ. Lb.³⁹ 2161. Suite des révolutions de Paris ou récit exact de ce qui c’est passé dans la Capitale et dans quelques provinces depuis le 24 juillet jusqu’à 9 août 1789, стр. 12.


[Закрыть] и доставлены в тюрьму; их обвиняли в краже плодов урожая.

В середине августа (1789 г.) на Монмартре числилось около 16 тысяч рабочих, занятых работами в благотворительных мастерских, а к концу этого же месяца – около 22 тысяч (см. «Rapport de I. В. Edme Plaisant», publié par Tuetey, стр. 16). Они получали 20 су в день; правда, работы в действительности, судя по многим показаниям, было мало и не на всех хватало, но, с другой стороны, на 20 су все-таки прожить было чрезвычайно трудно, особенно если принять во внимание, что в праздничные дни или когда почему-либо работ не было плата не производилась. Приблизительно около 10 августа собрание представителей города Парижа решило было еще уменьшить заработную плату рабочим. Жорес в своей «Histoire de la Constituante» (т. I, стр. 312) говорит совершенно неправильно: «Они (представители – Е. Т.) не замедлили понизить уровень платы, жалуясь на огромность расходов, которые тяготели над городом. И, наконец, они дали приказ рабочим Монмартра рассеяться». Читатель может подумать, что в самом деле решение о понижении платы было осуществлено, тогда как ничего подобного не было. Жорес в своей «Истории», к сожалению, нигде не делает ни единой ссылки, не ссылается и тут ни на какое свидетельство; впрочем, тут и ссылаться ни на что он бы не мог: постановление о понижении платы было так поспешно взято назад, что даже и следов его не осталось в бумагах парижской городской коммуны, и о самом существовании подобного намерения мы узнаем из двух источников, которые оба говорят об отмене этого решения. Первое свидетельство содержится в протоколе заседания муниципалитета от 13 августа 1789 г. [17]17
  Протокол Du jeudi 13 août 1789 (издание Lacroix).


[Закрыть]

«По представлению, сделанному Собранию, что есть опасность в осуществлении без приготовлений постановления, принятого им, об уменьшении поденной платы рабочим монмартрских мастерских, Собрание, уведомленное о брожении, которое возбудило это постановление, сочло, что долг его – поступиться экономией ради мира, и решило, что на несколько дней будет отложено исполнение постановления и рабочих будут рассчитывать по ценам, которые раньше им были даваемы». А другое свидетельство, показание Бальи [18]18
  Bailly. Цит. соч., т. II, стр. 265; ср. Lacroix. Цит. соч.


[Закрыть], подтверждая, что постановление не было исполнено, еще более подчеркивает мотивы этого и ясно говорит, что вопрос о роспуске монмартрской «мастерской» (или, вернее, скопления на Монмартре массы рабочих, занятых земляными работами) был уже предрешен: «Собрание, не знаю, каким образом, приняло решение об уменьшении цен за рабочий день. Это постановление вызвало большое брожение. В этом действии было мало экономии и была большая неполитичность (une grande impolitique). Не следует мучить людей, которых собираешься удалить; не следует рисковать волновать тех, которых удаляют из-за страха восстаний». Собрание принуждено было взять назад это решение.

Итак, Бальи, уже решившись все равно покончить с монмартрским скоплением, считал, как он выражается, «неполитичным» раздражать рабочих преждевременно. Заметим, что и потом, когда с монмартрскими рабочими было покончено, плата в благотворительных мастерских все-таки понижена не была: 20 су, платившиеся большинству (лишь немногие получали 25 и 30 су), особенно при дороговизне всех предметов первой необходимости в 1789 г., были и без того явно ниже минимума, нужного для поддержания рабочего даже без семьи. Минимальная плата в частных предприятиях в огромном большинстве промыслов была в это время равна 30–35 су.

Но волнений на Монмартре избежать все равно не удалось.

15 и 16 августа (в субботу и воскресенье) работ не было, и рабочим было объявлено, что они ничего за два дня не получат. Тогда рабочие стали грозить, что они сожгут ратушу. Было дано знать Лафайету, и он с небольшим отрядом явился на Монмартр. «Рабочие, уведомленные о его прибытии, пошли навстречу генералу с цветами, чтобы предложить их ему» [19]19
  Нац. библ. Lb.³⁹ 2293. Du règne de Louis XVI (август 1789 г.), стр. 124


[Закрыть], – читаем в самом обстоятельном из дошедших до нас известий об этом событии. Лафайет увещевал их не нарушать своего долга и так далее и сказал в заключение, что кому из них угодно отправиться из Парижа на родину, те получат вспомоществование по 3 су за каждое лье пути, так что они должны либо приняться опять за работу, либо отправляться. «Эти слова, – пишет тот же современник, – произнесенные тоном и с жестом победителя, удивили бунтовщиков; они покорились, и между ними меньше брожения; однако говорят, что они сильно беспокоят своих начальников» [20]20
  Там же.


[Закрыть].

Мы видим, что эти «бунтовщики», встречавшие Лафайета с цветами, были тогда не столь уже страшны, как хотят представить некоторые источники [21]21
  См. ниже о проектах Бонсерфа и др.


[Закрыть]. Это же подтверждает и сам Бальи, которого никто не может заподозрить в излишней беспечности, доверчивости и в отсутствии подозрительности и опасливости относительно нуждающейся массы. Он говорит в своих записках, что «голос разума легко бывал услышан» в эти дни и успокаивать волнения удавалось: «слово отечество соединяло всегда честных людей, а слово закон наводило трепет на бунтовщиков» [22]22
  Bailly. Цит. соч., т. II, стр. 277: Mais si les querelles excitées faisaient craindre des soulèvements et des meurtres, il faut pourtant convenir que la voix de la raison était facilement entendue, et qu’en général nous avons eu plus de succès à calmer, que nos ennemis n’en ont eu à exciter. Le mot patrie ralliait toujours les honnêtes gens, et le mot loi faisait trembler les mutins.


[Закрыть]. Тем не менее муниципалитет решил так или иначе покончить с беспокойным скоплением рабочих на Монмартре. То, что Лафайет, как мы видели, предлагал рабочим во время волнений, было решено муниципалитетом официально и уже в гораздо более императивных тонах: было постановлено, что рабочие благотворительных мастерских, не являющиеся уроженцами Парижа, должны покинуть эти мастерские, а если пожелают вернуться на родину, то им будет отпущено на путевые расходы единовременно 24 су и по 3 су за каждое лье, причем деньги эти будут им выдаваться частями, по этапам, властями тех мест, через которые они будут проходить; в мастерских же должны остаться лишь природные парижане [23]23
  Нац. арх. AD. XIII-19. Rapport fait au nom des comités des finances… etc. le 16 juin 1791, par M. Liancourt. Cm. Rapport de Plaisant (там же, 16–17).


[Закрыть]. Следует отметить, что этим мероприятием очень заинтересовался министр двора, который был озабочен тем, чтобы путешествие уходящих из Парижа рабочих совершалось не без присмотра [24]24
  См. его письма от 20 августа к Мартэ, от 23-го – к Бальи и Лафайету (№ 31, стр. 97 в т. II собрания документов изд. Tuetey: L’Assistance publique à Paris pendant la révolution. Documents inédits, recueillis et publiés par Alexandre Tuetey. Paris, 1895).


[Закрыть].

Постановление муниципалитета состоялось 17 августа. Одновременно было решено с 31 августа закрыть монмартрскую мастерскую вовсе, а вместо нее открыть несколько отдельных мастерских. «Таким образом, – пишет мэр Бальи, – избавились от массы в 17 тысяч человек, которая была очень беспокойной» [25]25
  Bailly. Цит. соч., т. II, стр. 316.


[Закрыть]. Был момент, когда очень сильно боялись бунта монмартрских рабочих [26]26
  Приведем; между прочим, любопытную черточку для характеристики этого момента.
  Еще в 1791 г. некий Vissé просил у властей вспомоществования, приводя в виде доказательства своих заслуг то, что он в августе 1789 г. представлял мэру план рассеяния толпы монмартрских рабочих и мэр хвалил его за патриотизм: Нац. библ. рукописи, отд., nouv. acq., Л» 2673, f. 97. A Messieurs le président et commissaires de la section du Palais-Royal: Dès le mois d’Aoûst 1789, où tout Paris semblait effrayé du nombre des terrassiers rassemblés à Monmartre, eut l’avantage de présenter des moyens pour disperser cette multitude sans danger; M. le Maire accueillit ses éides et par une lettre il daigna applaudir à son patriotisme… Si un patriotisme aussi pur et aussi actif mérite un moment votre attention… etc., etc.


[Закрыть] и заблаговременно были стянуты войска, и вообще «приняты были страшные предосторожности, чтобы закрыть эту мастерскую», – как писала газета Лустало и Прюдома. К Монмартру была доставлена артиллерия и явился добровольно «отборный отряд, составленный главным образом из тех, кто отличился при взятии Бастилии, под начальством Юлена» [27]27
  Les Révolutions de Paris, 1789, № VI.


[Закрыть]. При таких условиях, разумеется, всякое сопротивление было бы безумием, и еще до назначенного срока постановление муниципалитета было приведено в исполнение. Рабочие беспрекословно сдали инструменты и орудия, попарно подходя к заведовавшим этим делом чиновникам. «Не произошло, – пишет очевидец, – ни малейшего беспорядка, даже не слышно было ропота; злые, преступные и опасные люди, несомненно, смешались с этой толпой несчастных. Но нужно было, чтобы те, которые так часто и так бесчеловечно утверждали, что в рабочих нужно стрелять картечью, видели их в этот момент; может быть, трогательное зрелище их глубокой нищеты и мудро оказываемых городом благодеяний тронуло бы их свирепую душу, если еще у них осталось сколько-нибудь чувствительности» [28]28
  Там же.


[Закрыть].

В этом показании все характерно и дышит жизненной правдой. «Победители Бастилии», как называли товарищей Юлена, приходят добровольно на случай, если войскам понадобится помощь при усмирении рабочих, главная масса которых, но единодушному признанию современников (в том числе и самого муниципалитета), особенно и отличилась за шесть недель до того, и именно при взятии Бастилии, где тогда они сражались рядом с Юленом: расслоение tiers-état, как мы видим, само собой, решительно без всякого участия сознательной мысли со стороны рабочих, принимало порой довольно драматические внешние формы [29]29
  Ср. Jaurès. Цит. соч., т. I, стр. 312.


[Закрыть]. Далее, революционная газета, зная, что именно муниципалитет вызвал войска и артиллерию и что войска не стреляли только потому, что рабочие даже ропотом не посмели выразить своего неудовольствия, приглашает во имя «чувствительности» людей со «свирепой душой», желавших расстрела рабочих, умилиться благодеяниями муниципалитета по отношению к рабочим (т. е. выдачей вспомоществования для отъезда из Парижа на родину). С другой стороны, рабочие то вооруженными шайками бродят по окрестностям Парижа, ища добычи, то заявляют, что сожгут ратушу, если им не уплатят за два дня, и вместе с тем не пытаются даже в самой сдержанной и законной форме выразить свои чувства по поводу мероприятия, их постигшего [30]30
  Нац. арх. V. 10530, f. 151, septembre 1789. Несколько дней спустя был схвачен и допрошен рабочий Равель, которого голословно обвиняли, что он возбуждал уволенных рабочих к «бунту против солдат французской гвардии». За недоказанностью дело, по-видимому, было прекращено.


[Закрыть]. Ни малейших следов сколько-нибудь планомерного поведения в данном случае у них не замечается. Нужно, впрочем, сказать, что в благотворительных мастерских состав был слишком пестрым и разнообразным. Тут были и профессиональные нищие, и подлинные рабочие, и слуги без места, и разоренные торговым кризисом хозяева мастерских, и купцы. «Я видел, – пишет Бальи [31]31
  Bailly. Цит. соч., т. II, стр. 316.


[Закрыть], – купцов, лавочников, ювелиров, которые умоляли о милости – быть допущенными к работам по двадцати су за день». При такой разнохарактерности состава отсутствие какой-либо объединяющей мысли и сплоченности в действиях рабочих отнюдь не может показаться удивительным, даже если забыть о более общих причинах.

Не одно только уничтожение монмартрской мастерской волновало муниципалитет в конце августа. Слуги, оставшиеся без места (о которых уже у нас шла речь), опять стали волноваться и собирались то возле Лувра, то около Пале-Рояля толпами, иной раз доходившими до трех тысяч человек. Они упорно продолжали требовать высылки из Парижа савояров и других иностранцев, находящихся в услужении. «Несправедливо, – говорили они [32]32
  Les Révolutions de Paris, номер от 28 августа 1789 г., стр. 31.


[Закрыть], – чтобы мы умирали от голода за недостатком занятий и работы, в то время как иностранцы являются, чтобы собирать путем экономии большую часть звонкой монеты и вывозить ее потом в Италию; нас рассчитывают из домов, где мы служили, вследствие революции или мы покинули наших хозяев из-за того, что они – аристократы, или они нас рассчитали, так как знают наши патриотические чувства».