Текст книги "Александр II и его время: Кн. 1"

Автор книги: Евгений Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц)

Перечень основных публикаций, посвященных дальневосточной политике правительства Александра II, показывает ряд пробелов отечественной исторической литературы. По всей видимости, прежде всего требуются комплексные исследования, рассматривающие все основные проблемы отношений России на Дальнем Востоке с ведущими державами мира и тихоокеанскими государствами.

Особо нуждаются в дополнительном исследовании торгово-экономические и культурные связи России с Китаем и Японией.

Польское восстание 1863 г.

В дореволюционной историографии Польское восстание 1863 г. обстоятельно освещено в работах Н. В. Берга, корреспондента «С.-Петербургских ведомостей», историков С. С. Татищева и Б. Б. Глинского¹⁹².

Берг пытается исторически к психологически объяснить сложные отношения между русскими и поляками на протяжении последних веков. Он показывает ежегодные посещения Польши Александром II с 1856 по 1860 г., подробно описывает драматические события в Варшаве с начала 1861 г., приводит массу интересного фактического материала, говорит о руководстве и движущих силах восстания. Несмотря на участие в восстании крестьянства, Берг считал, что движущими силами мятежа были лишь городские слои населения, отчасти представители шляхты. Руководство восстанием на местах, по его мнению, принадлежало выходцам из средней и мелкой буржуазии. Автор осуждает жестокости как со стороны инсургентов, так и со стороны царских войск.

Берг показал также попытку переправить отряд добровольцев из Англии в один из пунктов балтийского побережья.

Татищев последовательно раскрыл ход подготовки, проведение мятежа и его последствия, много внимания уделил переписке Александра II с наместниками в Царстве Польском – М. Д. Горчаковым, К. К. Ламбертом, А. Н. Лидерсом, великим князем Константином Николаевичем.

Глинский привел данные о военном заговоре в Западном крае, Польском восстании 1863 г., обращении польских революционеров к редакции «Колокола», фабрикации царской грамоты в Казани, описал деятельность М. Н. Каткова в «Московских ведомостях», настроения в правительственных сферах.

Ряд проблем восстания 1863 г. нашли освещение в работах либеральных историков В. Д. Спасовича, А. А. Корнилова, 3. Ленского¹⁹³.

Каждый из них высказал свою точку зрения на восстание. Например, Спасович, признавая национальный характер восстания и главное значение в нем аграрного вопроса, основной движущей силой мятежа считал «польский романтизм».

3. Ленский охарактеризовал восстание как мещанское, руководство в котором принадлежало выходцам из буржуазии¹⁹⁴.

В советское время Польское восстание привлекло внимание целого ряда историков. В числе первых появились работы С. Агурского и М. Н. Покровского¹⁹⁵. Агурский показал в своей книге восстание 1863 г. на территории Белоруссии, приведя в приложении документы на русском и польском языках. Покровский назвал Польское восстание 1863 г. «политической мелкобуржуазной революцией» и изобразил его в виде небольшой вспышки – «легкой войны»¹⁹⁶.

В 1940—1950-х годах в печати появились исследования М. В. Миско, С. Н. Драницына, В. Н. Кондратьевой, А. Я. Манусевича, И. С. Миллера, И. М. Белявской, М. Найдёнова, У. А. Шустера¹⁹⁷ и др. В них более глубоко, с позиций господствующей классовой точки зрения рассматривались отдельные проблемы восстания 1863 г.

Накопленный ранее материал позволил в 1960-х годах создать сравнительно подробную историю восстания в монографиях М. В. Миско, А. Ф. Смирнова, Г. П. Марахова, В. А. Дьякова, И. С. Миллера¹⁹⁸ и др.

Польское восстание 1863 г. нашло отражение и в зарубежной историографии.

Уже в 60-х годах прошлого столетия появились работы немецкого историка Т. Штрэттера и английского ученого Е. Сатерленда¹⁹⁹.

Наиболее полное описание истории восстания среди зарубежных авторов дали поляки. Выдающийся польский историк В. Смоленьский, писавший под псевдонимом В. Грабеньский, в 1910 г. воспроизвел историю восстания 1863 г., его подготовку и последствия²⁰⁰.

В 1950—1960-х годах восстание 1863 г. фундаментально исследовали польские ученые С. Киневич, П. Лозовский и 3. Мийнарский²⁰¹.

И хотя Польское восстание 1863 г. неплохо отражено в международной историографии, это не значит, что все вопросы его исчерпаны. В дальнейшем объективном исследовании нуждаются причины, ход, движущие силы и последствия восстания, позиция общественности разных стран того времени, характеристики инсургентов, участников подавления и др.

Революционное движение

60—70-х годов XIX в.

Первыми историками революционного движения 60—70-х годов XIX в. были сами участники его. Начало осмысления опыта революционной борьбы было заложено в трудах А. И. Герцена, Н. П. Огарева, Н. Г. Чернышевского. Большое число оппозиционных материалов напечатано в «Голосах из России» (с 1856), в «Полярной звезде» (с 1855), в «Колоколе» (с 1857). Среди них материалы о бездненском деле, о студенческих волнениях 1861 г. Заслуживают особого внимания статьи Герцена исторического, обзорного характера, такие как «Новая фаза русской литературы», «VII лет», «Еще раз Базаров»²⁰². В последующем интересующая нас тема разрабатывалась в сочинениях А. М. Скабичевского, А. Л. Волынского, М. П. Драгоманова²⁰³.

Сотрудник «Отечественных записок», критик и историк литературы Скабичевский в своих «Очерках» справедливо выступил против авторов, стремившихся отождествить воззрения Герцена и славянофилов. В 1874 г. его очерки были уничтожены цензурой и вошли впоследствии в собрание сочинений под названием «40 лет русской критики».

Литературный критик и искусствовед Волынский (наст. фамилия – Флексер) с начала 90-х годов в серии статей в журнале «Северный вестник» резко критиковал Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Михайловского. После Белинского в их идеях он видел только «какой-то странный бред публицистических недоразумений»²⁰⁴. В 1896 г. статьи были собраны в его книге «Русские критики».

Публицист и этнограф Драгоманов, находясь в основном в эмиграции, позволял себе критическое отношение к политике александровского царствования, к деятельности либералов, а также к представителям революционного крыла – Герцену, Чернышевскому, Бакунину.

В 80-х годах появился обстоятельный очерк С. С. Татищева «Социально-революционное движение в России»²⁰⁵, последовательно излагающий события и факты оппозиционной жизни. В 1880 г. публицист А. П. Малыпинский в «Обзоре социально-революционного движения в России» утверждал, что революционная пропаганда явилась не результатом влияния идей социализма, пришедших извне, а следствием разложения общества, «потерявшего свое равновесие»²⁰⁶. В 80-х годах появляются и первые марксистские работы Г. В. Плеханова, посвященные истории и критике народнического революционного движения, а также некоторым вопросам идейно-политического движения 40– 60-х годов, особенно взглядам Чернышевского²⁰⁷.

Одним из первых (1881) посвятил «хождению в народ» несколько страниц своей книги «Подпольная Россия» революционный народник С. Степняк-Кравчинский²⁰⁸. Он показал влияние политической эмиграции, Интернационала и Парижской коммуны на представителей интеллигенции России, раскрыл взаимодействие западноевропейского и русского социалистического движения.

Публицист Н. П. Голицын в своей истории социально-революционного движения в России (1887) считал, что русская политическая эмиграция, «цюрихские революционеры», снарядили целую армию глашатаев и наставников по бакунинскому завету «в леса и народ». Но народ устоял, подчеркнул он, не послушался корифеев революционной эмиграции²⁰⁹.

В 90-х – начале 900-х годов наблюдается заметный рост изданий различного характера и масштаба по отдельным темам революционных выступлений в пореформенный период, а также об идейных вдохновителях этого движения.

В это время публикуется целый ряд работ В. И. Ленина, где он определил главные черты «первых русских социалистов» («Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?»), дал свою характеристику пореформенной эпохи («Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве») и утверждал, что именно марксисты являются верными хранителями и продолжателями традиций передовых шестидесятников' («От какого наследства мы отказываемся?»)²¹⁰.

В годы первой русской революции Ленин развивает свои взгляды на народничество. В статье «О народничестве» он убежденно пишет: «Крестьянская демократия – вот единственное реальное содержание и общественное значение народничества»²¹¹.

Один из видных идеологов народничества П. Л. Лавров в 1895 г. в Женеве издал книгу «Народники-пропагандисты», в которой обстоятельно показал роль и влияние политической эмиграции на «хождение в народ»²¹².

В 1905 г. легальными в России стали имена А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, М. Л. Михайлова, братьев Н. А. и А. А. Серко-Соловьевичей, Н. В. Шелгунова и других революционеров. Были опубликованы сочинения Герцена, Чернышевского, следственные материалы, переписка, мемуарные источники, документальные сборники по истории революционного движения.

В 1909 г. довольно подробно «хождение в народ» было изложено в книге либерального историка Л. Барриве «Освободительное движение в царствование Александра второго». В работе отмечается наличие элементов организованности в движении разночинцев и единство целей его участников²¹³.

Богатый фактический материал о правительственной политике и революционном экстремизме содержит книга крупного либерального историка А. А. Корнилова «Общественное движение при Александре II»²¹⁴. В книге «легального марксиста» В. Я. Богучарского (основной из литературных псевдонимов историка В. Я. Яковлева) «Активное народничество семидесятых годов» (1912) приведен обстоятельный анализ основных идейных течений революционной мысли. Как отметил Б. С. Итенберг, автор допустил принципиальную ошибку: он сблизил идеологию революционного народничества со славянофильством²¹⁵.

В 1913 г. появилась уже упоминавшаяся книга историка публициста Б. Б. Глинского «Революционный период русской истории. 1861—1881 гг.», в которой автором собран обильный материал.

В первые годы советской власти по интересующей нас теме публикуются работы Ю. М. Стеклова, В. И. Невского, М. Н. Покровского²¹⁶. К сожалению, ничего существенного эти авторы не внесли в историю революционного движения 60—70-х годов.

В 1929 г. вышла книга Феликса Кона «История революционного движения в России»²¹⁷, в которой автор сделал ряд важных обобщений о «хождении в народ». В частности, он указал, что помимо воли участников «хождения в народ» стихийно создавалась «своеобразная организация».

В следующем году М. Поташ в книге о народническом социализме проанализировал идейные предпосылки и значение «хождения в народ» в развитии программных и тактических установок народников²¹⁸. С середины 1930-х годов под влиянием культа личности Сталина разработка темы народничества по существу была приостановлена и заменена негативными, односторонними оценками.

После XX съезда КПСС (1956) вновь началась активная исследовательская работа в области народничества. За ее разработку принялись не только историки, но и литературоведы, философы и экономисты. Свою роль сыграли и проведенные в октябре 1959 г. дискуссии в МГУ, на страницах журналов «Вопросы литературы» и «Истории СССР».

Оживление в исторической науке породило многообразие форм публикаций – от книг и статей до авторефератов диссертаций и тезисов различных конференций. Для работ, опубликованных в конце 1950-х и в 1960-х годах, присущи во многом качественно новая направленность исследования, многоплановость и сложность рассматриваемой проблемы.

Особого внимания из них заслуживает книга Ш. М. Левина «Общественное движение в России в 60—70-е годы XIX века»²¹⁹, явившаяся итогом многолетнего труда автора. В работе рассматриваются практически все основные идейные течения в русском обществе и правительственном лагере на протяжении двух пореформенных десятилетий. Находясь на железных рельсах классового подхода, Левин всемерно прославлял террористов-народников, раскалывавших общество, разжигавших ненависть к существовавшему строю. К числу достижений он относил и резкую оппозиционность социально-революционного народничества русскому либерализму. Автор «пел дифирамбы» экстремистам, их верности идее насильственного ниспровержения самодержавия, нисколько не задумываясь, к чему это вело, закрывая глаза на предпринимаемые в стране широкие реформы во всех сферах жизни общества.

Примерно в таком же стиле написана брошюра Р. В. Филиппова «Первый этап «хождения в народ (1873—1874)»²²⁰, в которой показаны попытки народников найти «организующие начала движения» и рассказывается об их пропаганде в некоторых районах России.

С тех же позиций, вместе с тем глубоко и аргументированно, показывает народнические кружки и «хождение в народ» в 70-х годах XIX в. Б. С. Итенберг в своей книге «Движение революционного народничества», вышедшей в 1965 г.²²¹

Революционное движение 60—70-х годов XIX в. нашло свое отражение и за рубежом.

Вскоре после первых покушений на Александра II видный английский буржуазный журнал «Фортнайтли Ревью» опубликовал обширную статью русского писателя и журналиста П. Боборыкина «Нигилизм в России». Считается, что это была первая попытка в английской печати более глубоко проанализировать начавшееся в России движение разночинцев²²².

В 1883 г. немецкий либерально-буржуазный профессор Базельского университета Альфонс Тун в книге «История революционных движений в России», показав события 60-х годов, основное внимание посвятил революционному движению народнического и народовольческого периода²²³. Интересно, что у Чернышевского он отрицал всякие оригинальные идеи «в социально-экономической области», считая его «демократом и социалистом в смысле школы Сен-Симона и Фурье»²²⁴.

Итальянский историк Франко Вентури в 1952 г. напечатал свой капитальный труд «Русское народничество»²²⁵, в котором рассмотрел революционно-демократическое движение в России с начала зарождения русского утопического социализма до 1881 г. включительно. Автор провел добротный анализ теоретических источников русского крестьянского социализма. Вместе с тем, «народники нигде не смогли вызвать бунт или мятеж, – подчеркивает профессор Вентури. – Повсюду крестьяне слушали этих необычных странников с изумлением, удивлением, а иногда с подозрительностью»²²⁶.

В 1955 г. в Голландии вышла книга Д. Майера «Знание и революция. Русская колония в Цюрихе», в которой автор оценил народничество как чисто интеллектуальное движение²²⁷.

Преподаватель Варшавского университета М. Ваврикова в 1963 г. напечатала свою монографию «Революционное народничество семидесятых годов XIX века», где проанализировала историю революционного народничества с середины 50-х годов до конца 1878 г.²²⁸

Ряд англо-американских историков не сомневается в объективно отрицательной роли революционных демократов. Нет сомнения, пишет Б. Пейрс, «они никогда не были способны ни на что, кроме вреда для России». А в ореоле революционеров повинно само правительство, своими неумелыми действиями превращавшее их в героев²²⁹.

Английский исследователь Д. Броуэр в своем труде (1975) дал достоверную оценку влияния системы просвещения России на формирование революционной молодежи²³⁰. М. Партридж предложила хорошо аргументированную трактовку развития революционной деятельности А. И. Герцена²³¹.

Краткий обзор историографии революционного движения 60—70-х годов XIX в., усложнение идеологических и познавательных задач убеждают, что объективное, научное разрешение сложной проблематики общественного движения в пореформенной России требуют дальнейшего беспристрастного, комплексного их изучения в тесной связи с другими вопросами без вульгарных и примитивных извращений.

Часть I
СТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ РЕФОРМАТОРА

Глава первая
ВОСПИТАНИЕ НАСЛЕДНИКА ПРЕСТОЛА

Воспитание человека начинается с его рождения.

Ж.-Ж. Руссо

1. Детство и отрочество (1818—1834)Истоки

Будущий российский император и реформатор Александр II родился в самом сердце страны – в Московском Кремле. Произошло это весной 1818 г. Как отмечают современники, весна тогда была теплая, светлая, буйно распускалась зелень.

Москва не успела еще оправиться от нашествия французов и страшного пожара двенадцатого года. Везде, даже на главных улицах, не исключая Тверской, виднелись обгорелые остовы стен, закоптелые, полуразрушенные дома, окруженные забором пустыри¹. Толпы празднично одетого народа в светлый день Пасхи гуляли по Кремлю, обращая внимание на скромное здание, стоявшее неподалеку от колокольни Ивана Великого. Это был дом митрополита Платона при Чудовом монастыре², в котором с конца сентября 1817 г. проживала великокняжеская чета³: 22-летний Николай Павлович, второй брат царствовавшего тогда императора Александра I⁴, и его 19-летняя супруга – Александра Федоровна, урожденная принцесса Прусская Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина, дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма III⁵, готовившаяся стать матерью. Александра была родной племянницей и крестной дочерью английской королевы Софии-Шарлотты, супруги короля Георга III и, таким образом, родственницей будущей английской королевы Виктории-Александрины⁶.

По отзывам современников, великий князь Николай Павлович в то время еще не имел той величественной, могучей и статной фигуры, которая ныне представляется каждому при имени императора Николая I. Он был очень худощав и от того казался еще выше. Николай Павлович горячо любил свою молодую супругу, отвечавшую ему взаимностью.

И вот в среду, 17 апреля⁷, на четвертый день святой недели загудел златоглавый Иван Великий. Его торжественный звон подхватили колокола всех сорока сороков церквей Белокаменной. Первопрестольная столица, а затем и вся Россия узнали, что в этот день родился великий князь Александр Николаевич.

«...В 11 часов, – писала позже в своих мемуарах Александра Федоровна, – я услыхала первый крик моего первого ребенка! Никс (вел. кн. Николай Павлович. – Авт.) целовал меня и плакал, и мы возблагодарили Бога вместе, не зная, даровал ли он нам сына или дочь, когда матушка (императрица Мария Федоровна, вдова Павла I)⁸, подойдя к нам, сказала: «Это сын». Мы почувствовали себя еще более счастливыми при этом известии, но помнится мне, что я ощутила нечто важное и грустное при мысли, что этому маленькому существу предстоит некогда сделаться императором»⁹. Появление новорожденного было возвещено также 201 пушечным выстрелом, прозвучавшим в стенах Кремля.

Место рождения великого князя не случайно было выбрано в пределах Кремля. Благочестивая семья Романовых хорошо понимала, что значит для русских людей церковный центр России.

Весть о рождении Александра Николаевича широко обсуждалась «членами царской семьи, их иноземными родственниками, всей мыслящей Россией, поскольку и император Александр I, и его первый брат, цесаревич Константин Павлович¹⁰ (цесаревич в России – официальный титул наследника престола. С 1797 г. передавался только по мужской линии), были бездетны и царский престол должен был перейти в род Николая Павловича.

Рождение Александра Николаевича укрепило положение царствующей династии Романовых. Ведь целых двадцать лет в императорской семье не было приращения.

На августейшего младенца невольно были обращены взоры поэтов и писателей.

Подобно старику Державину, приветствовавшему рождение Александра I, молодой, известный поэт Жуковский, живший тогда при дворе великого князя Николая Павловича и преподававший русский язык матери новорожденного¹¹, отозвался на появление царственного первенца восторженной лирой.

 
Но он рожден в великом граде славы,
На высоте воскресшего Кремля;
Здесь возмужал орел наш двоеглавый,
Кругом его и небо и земля,
Питавшие Россию в колыбели;
Здесь жизнь отцов великая была.
 

По словам поэта, это приветствие «носило в ту минуту какой-то пророческий отпечаток». Жуковский назвал новорожденного «прекрасным России упованием» и предвещал, что державный отрок будет представителем «обильного честью века», «славного участник славный будет», что будет он «времен своих красой» и «на чреде высокой не забудет светлейшего из званий – человек».

 
Но уж судьба свой суд о нем сказала,
Уже в святилище ее стоит
Ему испить назначенная чаша¹², —
 

прозорливо предвидел Жуковский и будущую его трагическую судьбу.

Кормилицей младенца была назначена крестьянка подмосковного села Большие Мытищи Авдотья Гаврилова¹³.

По традиции крещение новорожденного совершили в церкви Чудова монастыря¹⁴. Издавна этот монастырь был особо почитаем. В его церкви Чуда Михаила Архангела крестили многих младенцев из царского дома: детей Ивана Грозного, в 1557 г. – царевича Федора¹⁵. В 1629 г. патриарх Филарет крестил своего внука – будущего царя Алексея Михайловича, а в 1672 г. здесь был крещен царевич Петр – будущий преобразователь России, император Петр Великий¹⁶.

«Во время крестин (совершившихся 29 апреля в Чудовом монастыре), – свидетельствовала августейшая супруга Николая Павловича, – нашему малютке было дано имя Александр; то был прелестный ребеночек, беленький, пухленький, с большими темно-синими глазами»¹⁷. Вдовствующая императрица Мария Федоровна после причастия, возложив на младенца знаки ордена св. Андрея Первозванного, следуя примеру матери Петра Великого, положила его в серебряную раку, где находились нетленные мощи св. Алексея, митрополита Московского¹⁸. Не менее важными для царской семьи были и военные традиции. Император Александр I, получив известие о радостном событии на пути из Варшавы в Одессу, 27 апреля в Бельцах Бессарабской области тотчас же назначил новорожденного великого князя шефом лейб-гвардии гусарского полка¹⁹. С годами он становится шефом свыше 30 отечественных и зарубежных частей и числится более чем в 20 полках и подразделениях²⁰.

9 июня августейший малыш был отправлен в Павловск в сопровождении адъютанта великого князя Николая Павловича штабс-капитана В. Ф. Адлерберга²¹, а также состоящих при младенце дам и доктора Крейтона. Туда же в середине июня возвратилась и великокняжеская семья.

Первоначальное воспитание ребенка, как обычно, было вверено женщинам – признанным воспитательницам. Державная бабушка, Мария Федоровна «всегда ровная, милостивая и добрая»²², не чая души в маленьком внуке, окружила его надзирательницами и боннами. Главной воспитательницей она определила Ю. Ф. Баранову, дочь своей близкой подруги Ю. Ф. Адлерберг²³. В качестве надзирательницы при великом князе состояла Н. В. Тауберт, а боннами – англичанки М. В. Коссовская²⁴, А. А. и Е. И. Кристи.

Естественно, большое влияние на мальчика имела его мать Александра Федоровна.

По отзывам близких к ней людей, это была талантливая, весьма образованная и одаренная богатым художественным вкусом женщина. С детства у нее был развит интерес к изучению истории, литературы и искусства, сохранившийся до конца ее жизни²⁵. С первых дней пребывания в Северной Пальмире Александра Федоровна произвела на петербуржцев самое благоприятное впечатление. Высокая ростом, голубоглазая, она во многом напоминала свою мать – знаменитую своей красотою прусскую королеву Луизу²⁶.

Как «богиня красоты и грации» она очаровала всех своею любезностью, лаской, вниманием и оживляла беседы живою, остроумною речью²⁷. Жуковский, питавший к ней глубокое уважение до последних лет своей жизни, считал ее идеалом женщины.

В стихотворении «К портрету великой княгини Александры Федоровны» он пылко писал:

 
Для нас природа ей все прелести дала,
Для нас ее душа цвела и созревала:
Как гений радостей она пред нами стала
И все прекрасное с собой нам принесла²⁸.
 

Жуковский воспел ее под именем Лалла-Рук (героиня одноименной поэмы Томаса Мура²⁹.

«Александра Федоровна была добра, – отмечала позже фрейлина Тютчева, – у нее всегда была улыбка и доброе слово для всех, кто к ней подходил; но эта улыбка и это доброе слово никогда не выходили за пределы небольшого круга тех, кого судьба к ней приблизила»³⁰.

Всю жизнь, отмечала она в своих воспоминаниях, в ней жила склонность к меланхолии и мечтательности. После развлечений светской жизни она любила углубляться в самое себя и в такие минуты природа оказывалась для нее «столь же необходимой, как хорошая проповедь»³¹.

Став императрицей, Александра Федоровна была чужда всякого личного честолюбия и далека от желания властвовать. В своем дневнике Пушкин признавался: «Я ужасно люблю царицу»³². Он возвышенно описывает выходы государыни на придворные балы в восьмой главе «Евгения Онегина», когда она, «колеблясь подобно лилии крылатой», входит в тесный круг придворных:

 
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою.
 

Александра Федоровна стремилась делать только добро и пользовалась своим влиянием, чтобы помогать ближним. Свою жизненную задачу она видела в благотворительности во всех ее видах, которую проводила с утонченною деликатностью.

Узнав о пожаре, уничтожившем в 1855 г. несколько домов на Черной речке, императрица послала немедленно доверенное лицо, наказав разузнать об убытках, понесенных каждой семьей, и раздать им пособие лично, «не говоря – от кого оно прислано». Оказывая много благодеяний, государыня всегда тщательно старалась скрыть, что эти благодеяния делаются ею; истина открывалась иногда только по прошествии нескольких лет³³.

Царица не раз говорила, что слова «приказание и приказывать» понятны ей только в устах императора.

Под бюстом Александры Федоровны работы Рауха Николай приказал подписать слова: «Счастие моей жизни»³⁴.

Известно, что Николай Павлович страстно любил своего сына-первенца, но с детства воспитывал его по-спартански. Так, дочь Балугьянского, бывшего наставника Николая I, графиня М. М. Медем рассказывала: «В 1821 г. после нашего выпуска из Екатерининского института отец повез меня с сестрой в Аничковский дворец представить великой княгине Александре Федоровне. После нескольких приветствий великий князь Николай Павлович, который присутствовал при этом представлении, объявил, что желает похвастать своим сыном, и, несмотря на протест великой княгини, ввел всех троих в спальню сына, отодвинул ширму, разбудил спящего ребенка и вынул его из кроватки, утверждая при этом, что солдат должен быть готов во всякое время. Потом, поставив сына на пол, сам стал рядом с ним на колени, взял громадный барабан и под звуки выбиваемого им самим марша заставил сына маршировать»³⁵.

Молодая чета оставляла своего сына на попечение бабушки во время двух поездок за границу, предпринятых для укрепления здоровья великой княгини Александры Федоровны с сентября 1820 по август 1821 г. и осенью 1824 г.³⁶ Под «властью» женского общества «маленький Саша» пробыл до шестилетнего возраста, когда его воспитание перешло к Карлу Карловичу Мердеру³⁷.