Текст книги "Пропавшая нимфа (Сборник)"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

Соавторы: Картер Браун,Пьер Буало-Нарсежак,Патрик Квентин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

 Глава 3

Три месяца назад ко мне на прием явилась одна молодая особа, некая Моника Вотье. Она страдала небольшими нарушениями нервной системы, а внешне была очаровательной женщиной с божественным телом. И кроме того, не скрывала желания близости со мной.

Под предлогом проверки ее состояния, который не компрометировал никого, я встретился с ней в назначенный день, и после этого мы стали любовниками.

Она не была замужем, но не предъявляла мне требований, какие обычно возникают даже у самых доверчивых и покладистых женщин, когда они уверены в привязанности мужчин.– Все это, даже легкость наших отношений, начало меня пугать. Я боялся, что Мари-Клод догадается о нашей связи, и решил порвать с Моникой сразу после отпуска.

Она попросила меня навестить ее, зная, что я буду на вечере у Блондинга.

– Ты всегда можешь сказать, будто тебя вызвали к больному, это никого не удивит.

Я приехал и объявил о своем решении с ней расстаться.

Она приняла это спокойно, однако попросила распить с ней бутылку шампанского.

– Сохраним хорошее воспоминание о нашем последнем свидании,– очень мило сказала она.

Я ушел от нее около половины третьего и вернулся к Блондингу. Мне казалось, мое отсутствие осталось незамеченным, но получается, некоторые гости обратили на это внимание в течение тех трех часов.

* * *

Когда я закончил свой рассказ, Лемер покачал головой.

– Я понимаю, что сначала ты не мог сказать мне этого из-за Мари-Клод, но подобным чувствам больше не место. Свидетельство Моники Вотье необходимо.

– А Мари-Клод узнает?

Он сделал неопределенный жест.

– В принципе не должна. Но пресса уже вовсю шумит о твоем отсутствии, и я не могу ручаться; что журналисты не пронюхают остальное и не предадут огласке.

Я вздохнул в отчаянии.

– Только этого мне не хватало!

– Твои сентиментальные отношения с женой теперь дело второстепенное. И если она любит тебя по-настоящему, то расценит связь с этой особой как нечто случайное. Иначе ваш брак не имеет смысла и вы все равно потом разведетесь. • Возможно, говорить так сейчас нечутко, но надо смотреть правде в глаза. Пока же самое главное – вытащить тебя из ямы.

И я дал ему адрес Моники Вотье.

– Я сейчас же все сообщу судье, и ее вызовут. Если это тебя хоть немножечко подбодрит, помни: такое свидетельство снимает самое тяжкое обвинение.

Я посмотрел на него с недоумением, и он пояснил:

– Торговля наркотиками разбирается в обычном уголовном суде, а воровство со взломом в ночное время, даже без покушения на жизнь человека,– судом присяжных. И хотя ты не юрист, полагаю, разницу понимаешь.

Он покинул меня, дружески похлопав по плечу, а я вернулся в камеру еще более подавленным, чем прежде.

* * *

Через два месяца меня привели во дворец правосудия, где после бесконечного ожидания в одной из крошечных каморок, которые прозвали мышеловками, я попал, наконец, в кабинет судьи Перрена.

Лет пятидесяти, он был высок, худощав и благороден, сквозь стекла очков в роговой оправе смотрели проницательные глаза.

Лемер ждал там же, он молча пожал мне руку.

Допрос начался сразу.

Когда я повторил судье, чем занимался в ночь с субботы на воскресенье, он чуть помедлил, заглянул в бумагу перед собой и спокойно заявил:

– По просьбе вашего защитника я допросил мадемуазель Вотье. Она категорически отрицает, что встречалась с вами тогда.

Я буквально подскочил.

– Но это невозможно! Может, она спутала число?

– Допустим, кто-то из вас действительно ошибается. Желая рассеять это недоразумение, я вызвал ее на очную ставку.

Дежурный судейский чиновник подошел к двери и пригласил Монику' Вотье. ‘

Она развязно вошла, обворожительно улыбнулась и села, скромно натянув на колени юбку, но при этом ни разу не взглянула на меня.

– Мистер Спенсер утверждает, что в ночь на двадцать девятое провел два часа вместе с вами. Вы же, мадемуазель, показали, что не видели его. В присутствии обвиняемого прощу вас либо подтвердить, либо изменить ранее сделанное вами заявление.

Только теперь она повернулась ко мне. На ее лице было удивление и негодование.

– В конце концов, господин судья, это безобразие! Я никогда не принимала у себя мужчин в ночное время. А если бы нуждалась во врачебной Помощи; тоже не могла бы об этом забыть. Боюсь, под влиянием всех своих неприятностей мистер Спенсер просто потерял голову и возводит на меня напраслину.

Я открыл было рот, желая протестовать, но судья жестом приказал мне молчать.

– Значит, вы повторяете свое заявление?

– Да, безусловно!

– Обращаю ваше внимание на важность этих слов.

Факт приезда к вам обвиняемого необходимо подтвердить, чтобы рассеять тяготеющее над ним подозрение в ограблении лаборатории Блондинга. Изменение первоначальных показаний не принесет вам никакого вреда. Я просто помечу, что вы ошиблись.

Я почувствовал к Перрену настоящую благодарность: протягивая спасительную руку утопающему, он наверняка выходил за рамки обычных правил проведения расследования.

– Я не ошибаюсь, мне больше нечего добавить.

Судья посмотрел на меня.

– А вы что скажете, мистер Спенсер?

– Я тоже не ошибся, эта женщина просто лжет.

Судья обратился к Монике:

– Благодарю вас, мадемуазель, Вы свободны.

Она грациозно раскланялась и вышла, даже не посмотрев на меня.

* * *

Еще одна очная ставка была с Эдуардом Блондингом. Он произнес в мой адрес несколько похвальных фраз, описал как честного человека, известного ему со студенческих лет, заявил, что полностью мне доверяет, пожал руку и добавил на прощание:

– Мужайся, Тэд. Все это наверняка страшное недоразумение. Но, как бы ни повернулось, можешь рассчитывать на мою. дружескую помощь.

Несмотря на то что этими словами он хотел меня поддержать, они все же не повлияли на мою судьбу.

Наконец судья объявил о передаче моего дела генеральному прокурору, поскольку расследование было закончено.

– Но прежде чем закрыть его, я хочу спросить об одной вещи. Давайте выясним, соответствует ли адрес вашего брюссельского пациента тому, какой записан у нас?

– Проспект Луизы, 35.

– А зовут его Ван Воорен?

– Да, Эмиль Ван Воорен.

– Так вот, адрес неверный. В Брюсселе живет несколько Ван Вооренов, но все ’по другим адресам. Мои бельгийские коллеги проверили каждого. Никто из них не вызывал врача из Парижа, больных среди них нет...– Он помолчал, вздохнул и продолжил: – Сознаюсь, ваше дело привело меня в недоумение. Я собрал о вас сведения: они все превосходные. До самого ареста в вашей жизни не было ни единого пятнышка. Я тщательнейшим образом провел расследование, чтобы хорошенько во всем разобраться. Теперь решать суду. До свидания, мистер Спенсер.

Как ни странно, я чувствовал к нему уважение. Он был вполне объективен, и я не мог его ни в чем упрекнуть.

* * *

Суд состоялся тринадцатого декабря.

Никаких вещественных доказательств того, что я причастен к ограблению лаборатории Блондинга, не было, и мое дело слушалось как уголовное. Сам Эдуард Блондинг вышел к барьеру и горячо ратовал за меня, но его речи не имели значения.

Председатель суда спросил, чем я могу объяснить обнаружение в моем кабинете при обыске нескольких коробок ампул производных опия, и я ответил:

– Многие мои пациенты страдали неврозами и опухолями суставов. Лечение в таких случаях всегда начинается с наркотических препаратов, а заканчивается, как правило, операцией. Врач часто вынужден прибегать к обезболивающим средствам и поэтому всегда имеет их под рукой. Вам это подтвердит любой специалист моего профиля.

Но все это были только цветочки, в качестве ягодок фигурировали те самые два килограмма морфия из моей машины.

Я смог повторить лишь то, о чем говорил раньше: мне совершенно ничего не известно о происхождении этого морфия. Эмиль Ван Воорен дважды приходил ко мне на прием и записывался В регистрационном журнале, поэтому приглашение приехать к нему на дом никаких сомнений у меня не вызвало.

Генеральный прокурор начал свое уничтожающее обвинение, которое ни у кого не породило даже мысли об ошибке.

– Было похищено шестьсот килограмм морфия-сырца, достаточных для получения четырехсот килограмм героина...

Далее последовали подробные рецепты приготовления героина и вычисления его стоимости.' Послушать, так я присвоил полтора миллиарда франков. И это был лишь материальный ущерб, что касается морального...

Запрыгали трескучие фразы.

Затем прокурор перешел к описанию пагубных последствий торговли наркотиками, крушению нравственных устоев, росту проституции среди молодежи до шестнадцати лет и преждевременным смертям.

При других обстоятельствах я бы вполне мог одобрить его слова.

Ответная речь Лемера была блистательна, но судьба моя уже предрешилась. Разошедшийся прокурор потребовал для меня пятилетнего тюремного заключениями его единогласно поддержали.

Я подал прошение на апелляцию, но безо всякого результата. Вернувшись вечером в камеру, я нашел в ней письмо от Мари-Клод. Она извещала, что возбудила дело о разводе. Без сомнения, ее просьбу должны были удовлетворить.

Помню, я разрыдался и не мог успокоиться до утра.

И было отчего!

Потерять все: лицензию на врачебную практику, честь, имя порядочного человека. Я чувствовал себя одиноким, никому не нужным и униженным, а впереди меня ждало жалкое существование, полное ежедневных оскорблений.

Бывают минуты, когда и мужчинам не стыдно плакать.

* * *

Благодаря ходатайству врача в Сайте, меня перевели в Лианкур, где режим несколько слабее, чем в других местах. Начальник тюрьмы, некий Калесто, хотя и казался внешне суровым, в действительности был отзывчивым человеком, понимающим своих подопечных. Мне он назначил вроде бы жестокий режим изоляции, а на самом деле последний позволил избежать кошмара общей камеры.

В своей одиночке я провел все долгие пять лет заключения, по соседству с мошенниками, ворами и фальшивомонетчиками.

Там я воочию убедился, что те, кто на воле запугивал людей, угрожая им бритвами и револьверами, дрожали словно дети под взглядами надзирателей и были готовы на любую низость ради сигареты. Будучи врачом, я считал, что досконально изучил людские слабости, порожденные болезнями и страданиями. Но теперь познал самое ужасное: потерю чувства собственного достоинства, от которого один шаг до трусости и подлости.

* * *

Когда в коридоре раздались шаги, солнце уже взошло и наступило утро.

Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы пройти в контору и получить там документы, часы и несколько тысяч франков, изъятых при аресте.

Наконец охранник раскрыл последнюю тяжелую дверь...

– Желаю удачи, старина!

С чемоданчиком в руке я сделал первые шаги по городу снова свободным гражданином.

 Глава 4

Дорога, которая тянется вдоль каменной ограды с проволочной сеткой, обсажена деревьями. С верхней площадки наблюдательной вышки часовой сделал мне дружеский жест, и я ему ответил. Поворот —и здание тюрьмы исчезло из виду. Я даже не обернулся взглянуть на него еще раз, ибо не сомневался, что память сохранит каждую подробность тюрьмы до самого последнего моего вздоха.

Пока я шагал по безлюдной улице, меня нагнал автомобиль, замедлил ход и остановился рядом. Из окошка выглянула женщина.

– Не хотите ли сесть в машину, доктор? Или предпочитаете идти пешком?

Я удивленно посмотрел на даму за рулем и узнал Анну Жербо. Она была моей секретаршей вплоть до моего ареста. Тогда ей исполнилось всего двадцать лет, но я высоко ценил ее разумную, спокойную манеру обращения с пациентами, работоспособность, мягкий негромкий голос, деликатность и сдержанность. А однажды поймал себя на том, что неравнодушен к ней. Видимо, она отвечала мне взаимностью, но мы никогда не заговаривали о наших чувствах и отношения сохраняли чисто деловые, хотя и не расставались целыми днями.

На протяжении всех этих пяти лет я регулярно получал от Анны письма, но сам ответить не мог, потому что переписка заключенным разрешалась только с близкими родственниками.

Ее прекрасные глаза улыбались мне, знакомое лицо, как и прежде, оттеняли длинные черные волосы.

Я подошел к машине и открыл дверцу.

– Добрый день, Анна, вот уж не ожидал встретить здесь вас.

– А мне подумалось, что вы обрадуетесь, если кто-то будет ждать вас при выходе... или я ошиблась?

Я бросил чемоданчик на заднее сиденье «дофины» и, уселся рядом с Анной.

– Нет, не ошиблись... Но откуда вы узнали, что я выхожу на свободу сегодня?

– Но, доктор, я же умею считать до пяти, здесь нет ничего сложного. А для большей уверенности попросила одного моего приятеля – адвоката позвонить в тюремную канцелярию.

Мы молча разглядывали друг друга.

– Мне не хочется, чтобы вы обвинили меня в черствости, доктор, но должна сказать, выглядите вы отлично, почти не изменились.

Я усмехнулся.

– А кого же вы ждали? Сморщенного старичка с седыми волосами и запавшим, беззубым ртом? Мне ведь всего сорок пять. Да, я постарел, но только внутренне, а не внешне.

Она завела мотор, и мы поехали. Ее глаза были устремлены на дорогу.

– У вас есть какие-нибудь планы, доктор? Меня интересуют ближайшие.

– Послушайте, малышка, начнем с того, что вы станете звать меня просто Тэдом, как и раньше. Забудьте раз и навсегда, что я был врачом. Корпорация медиков вычеркнула меня из своих рядов более четырех лет назад.

Она потрясла головой как ребенок, застигнутый на месте преступления.

– Как хотите, Тэд.

– Что касается моих планов, то сейчас они состоят в покупке пачки «Американки» и чашки шоколада с рогаликами – этой роскоши свободного человека, о которой я мечтал месяцами.

Она притормозила, когда мы проезжали через деревню Лианкур, и остановилась возле табачной лавочки, открытой, несмотря на столь ранний час.

– Здесь?

Я пожал плечами.

– А почему бы и нет?.

Мы уселись на террасе.

Когда официант ушел, поставив перед нами дымящиеся чашки с .шоколадом, Анна вынула из сумочки конверт и подала его мне.

Заметив мое недоумение, она пояснила:

– Это все ваше. Там оставалось множество невыплаченных по счетам гонораров. К счастью, все денежные вопросы, включая и банковские, разбирала я. Целых три месяца объезжала ваших клиентов. Естественно, кое-кто отказался платить, ссылаясь на все эти судебные дела, но таких были единицы. Из собранного я смогла не только рассчитаться с кредиторами, но и переводить ежемесячно в тюрьму немного. В итоге на вашем счете осталось еще несколько тысяч франков. Мой отчет лежит в конверте.

Действительно, в начале -каждого месяца я получал переводы на разрешенную заключенным сумму и мог кое-что покупать в тюремной лавочке. Поскольку они были анонимными, я считал, что деньги посылала Мари-Клод.

Очевидно, Анна угадала мои мысли, ибо торопливо добавила:

– Очень жаль вас разочаровывать, но деньги посылала я.

Я покачал головой, смущенно улыбнулся и убрал конверт в карман.

– С периодом разочарований давно покончено. Огромное спасибо, что вы, так поступали. Это меня сильно поддерживало. А оставшиеся деньги– мне очень пригодятся.

– Не сомневаюсь. Но какие же все-таки у вас намерения?

– Поговорим об этом позже, а пока мне хочется уже уехать отсюда, тем более, вы наверняка спешите на работу... Конечно, если не получили огромного наследства, которое позволяет жить на ренту!

– Нет, я медицинская патронажная сестра при одной крупной лаборатории. Относительно свободна и прилично зарабатываю.

Лианкур находится в восьмидесяти километрах от Парижа. По дороге мы поболтали.

– Почему же вы не вышли замуж, Анна? Такая молодая-, красивая и умная... Или вам по вкусу одиночество?

Она пожала плечами, глядя на дорогу.

– Нет, конечно. Я самая обыкновенная женщина. Просто не удалось еще встретить человека моей мечты.

Добравшись до окраин Парижа, Анна обратилась ко мне:

– Когда ваша жена выехала из квартиры в Нейи, я забрала там кое-какие вещи и спрятала у себя. Наверное, вам хочется переодеться?

– Чудесная мысль! А что вы знаете о Мари-Клод? После развода она не подавала о себе вестей?

– Она живет в Сен-Клу и, кажется, чудесно, поэтому о ней не беспокойтесь.

* * *

Анна занимала маленькую квартирку, состоящую из жилой комнаты и спаленки, в современном доме на площади Перейр.

Надушенный, выбритый, в дорогой тенниске и серых брюках (остатки прежней роскоши), я присоединился к Анне в гостиной. Она поджидала меня. На низком журнальном столике стояла бутылка шотландского виски.

– Конечно, для аперитива еще рано, но, надеюсь, он доставит вам удовольствие.

Я уселся рядом с ней и выпил свою порцию, смакуя ее маленькими глоточками и вздыхая от удовольствия,

– Забыл отметить еще .одно ваше качество, Анна. Вы очень внимательны. Уж не знаю, кто станет человеком вашей мечты, но он будет необычайно счастлив.

Она взглянула на меня с легкой улыбкой и тихо прошептала:

– Он как две капли воды похож на вас, Тэд... он ваш близнец...

Откинувшись на спинку дивана с бокалом в руке, я вдруг почувствовал себя идиотом. Пять лет, проведенные среди отбросов человеческого общества, ожесточили меня и закалили физически и морально, но не подготовили к такого рода признаниям.

Я поставил бокал на стол и неловко спросил:

– Что вы имеете в виду?

Она тряхнула головой, продолжая улыбаться.

– Неужели и правда не понимаете? А я-то надеялась, что вы освободите меня от формальностей, но, видимо, ошиблась. Придется объясниться.

Я встал, обнял девушку за плечи и поднял с дивана. Ее глаза были устремлены на меня, лицо оставалось серьезным. Мягкие, нежные губы приоткрылись, она прижалась ко мне, потом отодвинулась немного и выдохнула:

– Тэд!..

* * *

Наверное, было уже больше двенадцати дня. Через открытое окно в комнату проникали порывы жаркого воздуха. Мы лежали рядом, Анна тихо и спокойно дышала.

Приподнявшись на локте, я взглянул на стенные часы.

– Ты не голодна?

– Ммм...

– Одевайся, я приглашаю тебя завтракать.

– А ты не хочешь остаться дома? У меня есть все что нужно!

– Думается, женой ты будешь еще лучшей, чем секретаршей.

– Господи,– сказала она, нежно прикасаясь к моей обнаженной груди,– вот ты называешь себя стариком, но о более внимательном возлюбленном нельзя даже мечтать...

Это заявление требовало доказательств с моей стороны. В итоге мы встали с постели только через два часа.

* * *

– Зачем же, Тэд, зачем?

Только что я поделился с Анной своими планами.

– Я должен найти тех, кто меня погубил, и покарать их.

– Но это же дело полиции, а вовсе не твое!

Я нетерпеливо пожал плечами.

– Для полиции оно давно закончилось, там нашли и осудили виновного. Но, к несчастью, я с этим не смирился, меня не устраивает роль козла отпущения.

– К чему же это приведет?

– Послушай, я просто защищаю собственные интересы.

Лучше бы мерзавцы, ограбившие лабораторию, убили меня тогда, чем превращать в изгоя на всю жизнь. Исключение из списка врачебной корпорации означает конец медицинской карьеры, а ведь именно в этом и был весь смысл моей жизни. На мне висит судебное дело, его так же невозможно сбросить с себя, как избавиться от проказы, разрушающей тело больного. Да, да, это отвратительное позорное клеймо навечно приросло ко мне и уйдет вместе со мной в могилу. Да и сам я не могу избавиться от воспоминаний о пяти годах, проведенных в тюрьме. И успокоюсь, только добившись истины.

– Но у тебя на это не более одного шанса из ста!

– Даже будь у меня один из тысячи, я бы и то его использовал. В конце концов, мне нечего терять.

– Как это нечего? А меня? – Она подошла с серьезным лицом.– Я люблю тебя, Тэд. Люблю с той минуты, как мы познакомились. Но ты был женат, и я не смела открыться. А теперь свободен и юридически, и морально. Мне безразлично, что ты сидел в тюрьме и исключен из рядов врачей. Если только хочешь, я всегда буду рядом с тобой, и тебе не найти более верной и преданной жены.

Анна, красивая, молодая, была настоящей наградой за все мои переживания. К тому же я только что убедился, какая это любовница... Впрочем, стоит ли об этом говорить?

Её признание взволновало меня своей откровенностью, величием гордой женской любви и чистоты. Я мог ответить только одним: прижать ее к груди.

– Я тоже люблю тебя и буду счастлив провести рядом с тобой всю жизнь, но наши чувства здесь ни при чем. Нужно найти виновных, просто необходимо! Как ты не понимаешь?

Некоторое время она молчала, потом со вздохом отстранилась от меня.

– Да, Тэд, понимаю. Но как практически это осуществить?

– У меня было достаточно времени для размышлений, целых пять лет. Есть два человека, которые непременно в курсе этого дела. Марсель и Моника Вотье.

– Кто такой Марсель?

– Молодой механик из гаража, которому я передал машину для профилактического осмотра и текущего ремонта накануне моей поездки в Бельгию. Он должен был смазать ее, почистить, подвинтить, сменить масло и прочее. Я не присутствовал при этом и забрал машину накануне, в шесть вечера. У него было вполне достаточно времени отделить кожаную обивку от дверцы и спрятать под ней пакеты с наркотиком.

– А он бы согласился на такую подлость?

– Во-первых, совсем не обязательно это сделал он сам. Преступник мог услать его из гаража под каким-то благовидным предлогом и все совершить лично. А во-вторых, за большие деньги можно пойти на многое. Во всяком случае, Марселю известно нечто, и я не сомневаюсь, что он мне об этом расскажет.

– Если захочет!

– Ничего, я сумею заставить его говорить.

Увидев выражение моего лица, Анна перевела разговор на другую тему:

– А Моника Вотье?

– Эта шлюха отказалась подтвердить, что я был у нее между одиннадцатью и часом ночи. Думаю, ее показания сыграли основную роль. Хотя судья и не был уверен в моем участии в ограблении лаборатории, но и доказательств противного не имел. Вот почему я получил максимальный срок по этой статье.

– Почему же она скрыла правду?

– Потому что кто-то был в этом заинтересован.

– Кто же?

– Именно это мне и предстоит узнать.

Я снял телефонную трубку и набрал номер, запечатлевшийся в моем мозгу на всю жизнь, мысленно моля бога, чтобы Моника никуда не переехала.

– Алло, слушаю.

Я облегченно вздохнул: это был ее голос.

– Мадемуазель Моника Вотье?

– А со мной кто говорит?

– Мне хочется лично с вами побеседовать. Могу я зайти через полчаса?

– Но кто это? – удивленно повторила она.

Подумав, я решился:

– Тэд Спенсер.

Наступила тишина.

– Как вы сказали?

– Тэд Спенсер. Вы прекрасно разобрали мое имя. Не надо притворяться.

– Да, да, конечно... Но я не хочу вас видеть... Нам не о чем разговаривать.

– Возможно, вы считаете так, но мне потолковать есть о чем. А поскольку это необходимо, предпочитаю немедленно.

Было слышно, как часто она дышит в трубку.

Я добавил:

– Не бойтесь, это будет вполне дружественная встреча. Меня осудили давно, наказание я отбыл, так что у вас нет оснований для страха. Все в прошлом!

– Да, конечно... Но только не сейчас. Лучше я вам позвоню сама. Только куда?

– Мне некуда звонить. Я говорю из автомата. Встретимся, скажем, через два часа. Такое устраивает?

– Ну... возможно.

– Чудесно, тогда в семь вечера я буду у вас.

Я повесил трубку раньше, чем она. смогла ответить.

Анна с удивлением, посмотрела на меня.

– Почему ты говорил, что звонишь с улицы?

– Не хотел давать твой номер телефона. Это мое личное дело, не надо тебя в него вмешивать.

– Если ты меня любишь, то все касающееся тебя в равной степени относится и ко мне.

Не желая бесконечно спорить, я решил, что нужно раз и навсегда поставить все точки над «Ь>.

– Послушай, Анна. Поверь, я действительно люблю тебя. Это не пустая фраза. Ты воплощаешь в себе все, о чем я мечтал долгие годы одиночества, когда ни на что не смел надеяться... Ты не одобряешь моего намерения найти тех мерзавцев, по милости которых я попал в тюрьму? Конечно, человеку, не испытавшему на своей шкуре всего, что досталось мне, причем совершенно несправедливо, трудно понять стремление отомстить обидчикам. Не говоря уже о том, что подобная задача не по плечу такой девушке, как ты, моя дорогая...

Вспомни, что говорил на процессе прокурор. Морфия из лаборатории Блондинга было похищено на полтора миллиарда франков. Значит, организаторы кражи были не новичками в делах подобного рода, не любителями, а людьми опытными и ловкими. Узнав, что я на свободе, они начнут действовать, причем весьма решительно и неделикатно. Поэтому я буду вести игру один, на свой страх и риск, и не позволю тебе встревать в это крайне опасное дело.

Анна покорно склонила голову.

* * *

Фасад гаража был заново выкрашен и имел новую вывеску. Я задержался на пороге в поисках знакомого лица, но тут ко мне подошел мужчина лет пятидесяти, в сером, хорошо сшитом костюме.

– Месье чего-нибудь желает?

– Вернее, кого-нибудь. Месье Женарден здесь?

– Это мой предшественник. Он умер в прошлом году, и я купил этот гараж. У вас к нему личное дело?

– И да, и нет. Я хочу видеть механика, который когда-то у него работал. Некого Марселя.

– Марселя? Что-то не помню такого. Когда это было?

– Пять лет назад.

На его лице отразилось сомнение.

– Понимаете, у меня была собственная бригада прекрасных специалистов, поэтому я почти полностью заменил штат.' Остался один мойщик Сорди, теперь он работает смазчиком. Может, хотите с ним поговорить?

– Охотно, если это возможно.

– Пройдите туда, на платформу.

Он махнул рукой в ту часть гаража, где машины на возвышении готовились к ремонту.

Мужчина в синей спецовке бросил на меня равнодушный взгляд, продолжая двигать прибором, из которого вырывалась струя жидкости для обработки нижней части кузова. Мне пришлось повысить голос, чтобы перекрыть шум компрессора.

– Вы давно здесь служите?

– Да, а в чем дело?

– Мне нужна одна справка.

– Какая?

Я молча достал из кармана пачку денег, взял бумажку в пятьдесят франков и показал ему. Он повернулся, выключил компрессор и насмешливо посмотрел на меня.

– Если это связано с будущими гонками, то вы ошиблись адресом. Я не в курсе, участники со мной не откровенничают.

– Нет, все гораздо проще. Вы знали Марселя?

Он нахмурился, напрягая память.

– Марселя? Какого Марселя?

– Брюнета высокого роста. Он тут занимался текущим ремонтом машин.

– Ах, этого? Конечно, знал. Мы были очень дружны до его ухода .отсюда.

– А где он сейчас, неизвестно?

Сорди покачал головой.

– Он давно уволился. Еще несколько лет назад. Говорят, открыл свое дело. Будто бы получил большое наследство.

Он потер ладонью лоб, вытащил из пачки сигарету, закурил и продолжил:

– Один мой приятель встретился с ним в шестьдесят четвертом году где-то близ Сен-Рафаэля. Марсель хвастал, будто купил прибыльную автозаправочную станцию и дела его идут прекрасно.

Он прищурился и пристально посмотрел на' меня.

– Скажите, а не тот ли вы врач, который имел неприятности с полицией? Помните, из-за наркотиков.

Я протянул ему банкноту.

– Совершенно верно, тот самый.

– Я почему-то так и подумал. А зачем вам Марсель?

– Мне нужно его повидать. Вы знаете его фамилию?

– Бланк. Марсель Бланк. К сожалению, больше мне ничего не известно, доктор.

Вот уже второй человек сегодня произносил это дорогое для меня обращение. В груди моей что-то болезненно сжалось.

– Не могли бы вы хотя бы приблизительно сказать, когда Марсель уволился?

Он запустил руку в волосы и подмигнул.

– Это я могу.

Он отошел к застекленной части гаража и через несколько минут вернулся. '

– Третьего сентября 1960 года.

– Вы уверены?

– Вполне. Проверил по,регистрационной книге выхода на работу.

– Большое вам спасибо.

– Переживаете за отсидку?

– Да нет, все уже позади.

– Не унывайте, доктор. Говорят, за одного битого двух небитых дают... Все образуется.

Меня арестовали двадцать девятого августа, а Марсель уволился третьего сентября, заявив, что получил наследство!

Я выпрямился и довольно улыбнулся.

Марселя Бланка я найду. Пусть объяснит мне, откуда у него появились богатые родственники и огромное наследство именно в то время, когда таможенники нашли пакеты с наркотиками в моей машине, которой он лично занимался много часов перед моим отъездом в Бельгию.

* * *

Квартира Моники Вотье находилась на проспекте Хош близ площади Этуаль. Было всего шесть вечера, и я имел достаточно времени, чтобы пойти к ней пешком.

По дороге я стоял у витрин магазинов, глазел на дома, на прохожих и машины, наслаждаясь своей свободой.

Наконец я увидел большое серое здание и зашел в него. Консьержка занималась сложным вязаньем с очень путаным рисунком и даже не подняла головы, когда я проходил мимо.

Минуя лифт, я поднялся по лестнице и собрался уже протянуть руку к звонку над медной дощечкой с фамилией. Но тут с удивлением заметил, что дверь не заперта. Все же я позвонил и стал ждать, прислонясь к стене.

Пришлось повторить это три раза, но ответа не последовало.

Наконец я открыл дверь, вошел в переднюю и громко проговорил:

– Мадемуазель Вотье!

Позади раздался шорох. Не успел я обернуться, как получил сильный удар по голове. Перед глазами у меня поплыло, и я как сноп свалился на пол.