Текст книги "Пропавшая нимфа (Сборник)"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

Соавторы: Картер Браун,Пьер Буало-Нарсежак,Патрик Квентин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Он толкнул дверь. Над кропильницей висело объявление, которое привлекло их внимание.

«Господин кюре Гратьен обслуживает другие приходы. Месса состоится в воскресенье, в одиннадцать часов».

Вот почему она кажется такой заброшенной,– прошептала Мадлен.

Они медленно шли между деревянными скамьями. Снаружи слышно было, как возились куры. Мадлен опустилась на колени и стала креститься перед старинной иконой. Флавье, стоящий позади нее, не смел шевельнуться. За какую ошибку она вымаливала прощение? Он не мог больше выдержать.

– Мадлен,– прошептал он,– разве вы по-настоящему верите?

Она немного повернула голову и оказалась так бледна, что ему подумалось, она вновь заболела.

– Что с вами, Мадлен, ответьте же!

– Ничего,– прошептала она. – Да, я верю..; Я вынуждена верить, что здесь ничего не кончается. Вот это-то и ужасно!

Она спрятала лицо в ладонях и долго стояла так.

– Пошли! – наконец проговорила она.

Потом встала и перекрестилась. Флавье взял ее за руку.

– Нам лучше уйти отсюда, мне не нравится, что вы в таком состоянии.

– Да... Воздух придаст мне силы.

Они прошли мимо полуразрушенной исповедальни, и Флавье пожалел, что не может отправить туда Мадлен. Ей нужен был пастор. Пасторы все забывают. А он, если получит ее признание, он забудет? Тут он услышал, как она стала шарить в полутьме в поисках двери. Та отворилась, но вывела на лестницу.

– Вы ошиблись, Мадлен, это на колокольню.

– Я хочу посмотреть,– сказала она.

– У нас нет больше времени.

– Только минуту!

Она уже начала подниматься, и ему больше нельзя было медлить. Он с трудом одолел первые ступени, придерживаясь за грязную веревку, служившую вместо перил.

– Мадлен! Не так быстро!

Его голос прозвучал неожиданно громко, и ему ответило эхо. Мадлен же не ответила ничего, только стук ее каблучков отчетливо раздавался на ступенях. Флавье прошел по узенькой площадке и увидел через отверстие в крыше свою «симку», а дальше, через тополиную завесу, поле, на котором работали женщины с повязанными головами. Тошнота мгновенно сжала его горло. Он отшатнулся от отверстия и стал подниматься медленней.

– Мадлен!.. Подождите меня!

Он часто дышал, в висках пульсировало. Ноги плохо слушались. Следующая площадка. Он заслонил глаза рукой, чтобы не видеть пустоты, но все же чувствовал ее слева. Никогда ему не удастся спуститься вниз.

– Мадлен!

Его голос охрип. Неужели он будет кричать, как ребенок в темноте? Ступени, выщербленные посередине, становились все выше. Через третье отверстие над его головой проникало немного света. Тошнота и головокружение вновь подстерегали его на этой площадке. Он не смог удержаться от того, чтобы не бросить взгляд в отверстие, на этот раз уже над верхушками деревьев: «симка» казалась лишь пятном. Воздух теснил его со всех сторон, пытаясь поднять. Он сделал еще один шаг, потом два. И наткнулся на дверь. Лестница продолжалась с другой стороны.

– Мадлен!.. Откройте!

Он дергал за ручку, стучал плашмя ладонью по старому дереву. Почему она заперлась?

– Нет! – кричал он.– Нет... Мадлен... Не делайте этого... Послушайте меня!,

Его голос отражался в колоколах. Они придавали ему звучание металла, повторяли «меня» с нечеловеческой силой. Вне себя от отчаяния, он бросил взгляд в отверстие. Дверь разделяла его надвое. Сможет ли он обойти преграду снаружи? Да, это получилось бы по узкому карнизу,. опоясывающему колокольню. Он задыхался, глядя на этот перешеек, откуда видна была вся местность. Другой бы прошел. Для него это невозможно... Он упадет. Он разобьется. Ах!.. Мадлен... Он стонал в своей каменной клетке. Крик Мадлен ответил ему. Тень промелькнула перед окном. Прижав кулак к губам, он считал, как делал это между вспышкой молнии и ударом грома, когда был маленьким. Глухой короткий стук послышался в самом низу, и он с лицом, залитым холодным потом, умирающим голосом забормотал: «Мадлен... Мадлен... Нет...». Ему пришлось сесть. Иначе казалось, потеряет сознание. Он спускался, волоча ноги со ступеньки на ступеньку. И не мог удержаться от стона. От ужаса, от отчаяния. На первой площадке , он на четвереньках подполз к отверстию и рискнул высунуть голову. Под ним, внизу, слева от колокольни, стояла старая часовня, и в тени ее валялись коричневые одежды. Он вытер глаза, во что бы то ни стало желая рассмотреть это. На камнях была видна кровь, неподалеку лежала черная сумочка. Блестела возле останков золотая зажигалка. Флавье заплакал. Ему даже в голову не пришло спуститься к ней, чтобы помочь. Она была мертва. И он был мертв вместе с ней.

 Глава 6

Флавье издалека смотрел на тело. Он обошел церковь, пробрался через часовню и теперь не смел больше шевелиться. Ему вспоминался голос Мадлен, бормочущий: «Было бы неплохо». И он уцепился за эту мысль вне себя от отчаяния: она не успела почувствовать боль. Так говорили и о Лерише, который тоже упал головой вперед. Не было времени, чтобы испытать боль? Разве кто-нибудь может об этом знать? Когда Лериш упал на тротуар, кровь его была повсюду... Флавье невольно вспомнил о нем. Он видел останки своего товарища в госпитале. Он держал в руках медицинское заключение. А колокольня была гораздо выше того дома, с которого упал Лериш. Он представил себе страшный удар, как взрыв, как разбивающееся на кусочки зеркало... От Мадлен ничего не осталось, кроме этого неподвижного предмета, который казался брошенным здесь, как ненужная вещь. Он приблизился, заставляя себя смотреть в сторону и страдая оттого, что отвечал за нее. Сквозь слезы он лишь смутно различал труп среди крапивы, роскошные волосы цвета красного дерева, наполовину рассыпавшиеся, запачканные кровью и обнажившие затылок. Руку, уже воскового цвета, с обручальным кольцом, блестевшим на пальце, и... среди предметов, выпавших из сумочки, зажигалку. Он подобрал ее. Если бы он посмел, то снял бы кольцо и надел на палец себе.

Бедная маленькая Эвридика! Никогда она не возникнет из небытия, в котором захотела исчезнуть.

Он удалился медленно, пятясь задом, так, будто сам убил ее. Ему вдруг стало страшно около этого жуткого тела, над которым уже начали кружить вороны. Он побежал между могил, зажимая в кулаке золотую зажигалку. Он встретил Мадлен в часовне и теперь возле часовни оставлял. Вот и все. Это был конец. Никто никогда не узнает, почему она убила себя, И никто не узнает, что он был там. Что у него не хватило мужества обойти дверь перед лестницей. Он добежал до машины, спрятался в ней и, увидев свое отражение в стекле, ужаснулся. Он возненавидел свою жизнь. Начался ад. Он медленно тронулся, потом с удивлением узнал вокзал Понтуаз, проехал мимо жандармерии. Нужно ли зайти известить о случившемся и подвергнуться аресту? Но закон ничего не мог иметь против него. Его просто примут за сумасшедшего. Тогда что делать? Пустить себе пулю в лоб? Невозможно, у него никогда не хватит на это сил. Теперь он должен был признать, что поступил подло, что головокружение тут ничего не значило. Это воля его оказалась больной. Ах! Как Мадлен была права! Стать животным! Жить, не думая.

Он вернулся в Париж через ворота Азниер. Было шесть часов. В любом случае Гевиньи должен получить его рапорт. Флавье остановился у кафе на бульваре Мальзерб. Заперся в туалете, вымыл лицо, вытерся носовым платком и причесался. Потом позвонил по телефону. Незнакомый голос ответил ему, что Гевиньи отсутствует и, вероятно, уже не вернется в контору. Он заказал и выпил у прилавка порцию спиртного. Печаль наполняла его, как опьянение, у него было такое чувство, будто он находится в аквариуме и фигуры людей плавают вокруг, как рыбы. Он выпил второй коньяк, время от времени повторяя себе: «Мадлен умерла!» – и в глубине души не удивляясь этому. Он всегда был уверен, что потеряет ее именно так. Нужно было иметь столько сил, столько энергии, чтобы убедить ее остаться жить!

– Гарсон, то же самое!

Один раз он спас ее. Можно ли, было поступить лучше? Нет, он не заслужил никаких упреков. Даже если бы ему удалось обойти эту дверь, все равно было уже поздно. Она слишком стремилась умереть. Гевиньи ошибся в человеке,, вот и все. Он должен был найти какого-нибудь очень привлекательного, хорошего артиста, настоящего обольстителя. А выбрал типа ничем не выдающегося, занятого самим собой, узника своего прошлого. Тем хуже! Флавье расплатился и вышел. Боже, как он устал! Он медленно ехал к площади Этуаль. Порой его пальцы принимались гладить руль,, который она так недавно держала. Как ему хотелось знать последние горести Мадлен, а вернее, вообще ее секрет. Она ушла из жизни без колебаний, упала на землю лицом вперед, расставив руки, чтобы крепче удариться... Вероятно, он напрасно пил. Ветер, свистевший в ушах, вызывал у него страшные мысли. Он повернул на авеню Клебер и поставил «симку» позади большой черной машины Гевиньи. Он больше не боялся его. Ведь это в последний раз он будет иметь с ним дело. Он поднялся по нарядной мраморной лестнице, покрытой красным ковром. Дощечка с фамилией Гевиньи блестела на двери. Флавье позвонил, но, прежде чем открылась дверь, снял шляпу и принял непринужденный вид.

– Господин Гевиньи... Это метр Флавье.

Квартира Мадлен!.. Глядя на окружающую его мебель, на картины, на безделушки, он прощался с ней. Особенно' его взволновали полотна в гостиной: почти все они представляли животных. Флавье приблизился к одному из них и прочитал подпись: «Мад. Гев.». Взялись ли эти животные из другой страны? Где она могла видеть такую странную черную обезьяну, этих существ, похожих на рыб? Откуда возник этот лес? На камине стоял портрет молодой женщины с янтарным ожерельем на шее: портрет Полин Лагерлак. Прическа у нее была как у Мадлен. Но на лице застыло отсутствующее выражение, будто она рассматривала что-то невидимое. Флавье глядел на этот портрет, когда дверь позади него открылась.

– Наконец-то ты! – воскликнул Гевиньи.

Флавье нахмурил лоб, но инстинктивно нашел верный тон для вопроса:

– Она здесь?

– В каком смысле?.. Тебе лучше знать, где она находится.

Флавье бессильно опустился в кресло. Ему не нужно было притворяться, чтобы казаться удрученным.

– Мы не были вместе,– пробормотал он. – Я ее ждал до четырех часов на площади Этуаль... Потом поехал в отель на улице Сен-Пере, в часовню Паси... И только что вернулся. Если ее нету здесь...

Он взглянул на Гевиньи: тот был страшно бледен и как человек, которого душат, стоял с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом.

– Нет, нет...– пробормотал он. – Роже... ты не смеешь...

Флавье развел руками.

– Повторяю, я искал ее повсюду.

– Это невозможно! – закричал Гевиньи. – Ты отдаешь себе отчет...

Он споткнулся на ковре и, крепко сцепив руки, бессильно повалился в кресло.

– Ее нужно найти,– сказал он. – Немедленно! Немедленно!.. Я никогда не переживу...

Он с ожесточением ударил кулаками по подлокотнику, и в этом жесте были такие ярость, боль и сила, что Флавье невольно испугался.

– Когда женщина хочет убежать,– взволнованно бросил он,– очень трудно догнать ее.

– Убежать, убежать! Как будто Мадлен такая женщина, которая способна убежать! Конечно, я бы очень хотел, чтобы это было так, только сейчас она, быть может, уже...

Он встал, опрокинув низкий столик, и, подойдя к стене, оперся о неё, сгорбившись и опустив голову, как борец, приготовившийся к бою.

– Что же делают в таких случаях? – спросил он. – Ведь ты должен знать. Предупреждают полицию?.. Боже мой, ответь же что-нибудь!

– Они засмеются нам в лицо,– проворчал Флавье. – Если бы твоя жена исчезла два, три дня назад, тогда другое дело.

– Но тебя, Роже, они знают... Если ты объяснишь, что Мадлен уже пыталась однажды покончить с собой... и только ты ее вытащил... а сегодня она снова могла попытаться, они тебе поверят.

– Прежде всего, нечего терять голову,– раздраженно вскричал Флавье. – Она, без сомнения, вернется к обеду.

– А если не вернется?

– Ну что ж, ведь не я же должен принимать какие-то меры.

– В сущности, ты просто умываешь руки.

– Да нет... Это обыкновенная привычка... попробуй понять, наконец... ведь в комиссариат должны ходить сами мужья.

– Хорошо... Я пойду.

– Это идиотство. При любом варианте там никто не пошевелится. Просто запишут твое сообщение и пообещают сделать все необходимое, а сами будут ждать дальнейших событий. Вот как это происходит.

Гевиньи медленно засунул руки в карманы,

– Если придется ждать,– проворчал он,– я превращусь в ненормального.

Он сделал несколько шагов, остановился перед букетом роз на камине и уставился на него мертвенным взглядом.

– Я вынужден вернуться к себе,– сказал Флавье.

Гевиньи не шевельнулся. Он смотрел на цветы. Мускул

дергался на его щеке.

– На твоем месте,– торопливо проговорил Флавье,– я бы не очень беспокоился. Ведь еще только семь часов. Она могла задержаться в магазине или встретилась с кем-нибудь.

– Тебе наплевать,– сказал Гевиньи,– это очевидно!

– Что это ты вбил себе в голову? Представим даже, что речь идет о бегстве... Далеко она не уедет.

Он вышел на середину салона, чтобы очень терпеливо объяснить Гевиньи, какими возможностями обладает полиция для поимки беглеца. И невольно воодушевился. Ему вдруг показалось, что Мадлен и в самом деле не могла исчезнуть, и вместе с тем хотелось повалиться на ковер и предаться отчаянию. Гевиньи, по-прежнему неподвижный, не спускал глаз с букета,

– Как только она вернется,– закончил Флавье,– позвони мне.

Он направился к двери, чувствуя, что не владеет своим лицом, своими глазами и что правда вырвется из него в крике: «Она умерла!» – прежде, чем он упадет.

– Останься,– прошептал Гевиньи.

– Старина, я бы очень хотел... Но если бы ты знал, сколько у меня накопилось работы... В столе лежит не меньше десяти дел!

– Останься! – умолял Гевиньи. – Я не хочу быть один, когда ее принесут.

– Послушай, Поль... Это неразумно.

Неподвижность Гевиньи была пугающей.

– Если останешься...– сказал он. – Ты им объяснишь... Скажешь, что мы оба старались уберечь ее.

– Да, конечно... Только никто ее не принесет, можешь мне поверить.

Голос Флавье сорвался. Он быстро поднес платок ко рту, кашлянул, чтобы выиграть время.

– Ну, Поль... Все будет хорошо... Позвони мне.

Взявшись за дверную ручку, он остановился. Казалось,

Гевиньи окаменел, опустив подбородок на грудь. Флавье вышел и осторожно закрыл дверь. На цыпочках он прошел через переднюю. Больной от отвращения, вместе с тем он чувствовал облегчение, потому что самое тяжелое закончилось. Не было больше дела Гевиньи. A-что касается страданий Гевиньи, так разве тот страдал больше него? Он должен был признать, хлопая дверцей автомобиля, что рассматривал себя как настоящего мужа, а Гевиньи как случайного человека. Он не станет рассказывать своим бывшим коллегам в полиции, что позволил женщине покончить с собой, потому что ему не хватило смелости... Второй раз не признаются в таком стыде... Нет! Молчание. Покой. Не приходил ли уже клиент из Орлеана, который собирался покинуть Париж?.. Флавье не понял, как ему удалось довести «симку» до гаража. Теперь он шел наугад по улице, на которую спускался вечер. Вечер провинции, очень синий, очень печальный, вечер войны. На одном из перекрестков собралась толпа вокруг машины, у которой к крыше были привязаны два матраца. Люди становились непоследовательными. Город медленно погружался в ночь. Площади его были почти совершенно пусты. Все создавало иллюзию смерти. Флавье вошел в небольшой ресторан на улице Сент-Орсе, выбрал столик в глубине зала и сел.

– Меню обеда или закуски? – спросил гарсон.

– Обеденное.

Ему нужно было поесть. Нужно было начать жить, как прежде. Флавье опустил руку в карман, чтобы потрогать зажигалку. Образ Мадлен возник перед ним, где-то между его глазами и белой скатертью.

«Она не любила меня,– подумал он,– она никого не любила».

Он машинально проглотил еду, ему было все безразлично. Он станет жить, как бедняк в трауре, придумывая всякие осложнения, чтобы наказать себя. Ему бы следовало купить кнут и стегаться им каждый вечер: у него были основания себя ненавидеть. И ненавидеть придется очень долго, чтобы заслужить прощение.

– Они прорвались около Льежа,– сказал гарсон,– похоже, зашевелились бельгийцы, как в четырнадцатом.

– Все это слухи,– ответил Флавье.

Льеж был где-то очень далеко, на самом верху карты. И это ничего не означало. Тамошняя война была лишь эпизодом войны настоящей.

– Около Конкорда видели машину, сложенную, как зонтик,– сказал гарсон.

– Ерунда,– сказал Флавье.

Неужели его нельзя оставить в покое!

Бельгийцы! Почему не голландцы? Кретин! Он заставил себя приняться за мясо. Оно оказалось жестким, но Флавье не стал протестовать, потому что решил больше не жаловаться, замкнуться в своем несчастье и терзать себя. На десерт, тем не менее, выпил две рюмки коньяка, и мозг его постепенно начал освобождаться от сплошного тумана. Облокотившись на стол, он прикурил сигарету от золотой зажигалки, и у него появилось, ощущение, что вдыхаемый дым – это часть субстанции Мадлен. Он задерживал его в себе, смаковал. И ясно понимал теперь, что Мадлен ничего не совершила плохого перед замужеством. Такая гипотеза была ерундой. Гевиньи не женился бы на ней, не убедившись в этом. С другой стороны, состояние Мадлен таило загадки, ведь она многие годы была совершенно нормальной. Все произошло в начале февраля. Это ни о чем ему не говорило...

Флавье щелкнул зажигалкой и секунду 'смотрел на узкое пламя, прежде чем задуть его. Металл согрелся в его руке. Нет, причины у Мадлен не были обычными. Когда-нибудь к нему придет откровение, и он сможет разгадать тайну Лагерлаков. Он представил себя монахом, на коленях, в келье с земляным полом, но глядящим не на крест, а на портрет Мадлен. Л а тот, с письменного стола Гевиньи. Дьявол! И он не мог завладеть им! Он вышел, уже наступила ночь. Флавье не торопился вернуться домой. Он опасался телефонного звонка, извещающего об обнаружении трупа. Да и против сильной усталости, верного помощника в горе, он ничего не имел. Он брел наугад, плохо соображая, куда. Такое похоронное бодрствование он обязан продолжать до зари. Это был вопрос чести. Возможно, там, где теперь Мадлен, она нуждалась, чтобы о ней думал друг. Маленькая Эвридика!.. Слезы навернулись на его глаза... Флавье сел на скамейку и положил руку на спинку... Завтра он уйдет отсюда... Его голова склонилась, он закрыл глаза и, успев только подумать: «Подлец, ты спишь!» – заснул, как бродяга. Потом его разбудил холод, судорога свела ногу. Он застонал, поднялся и пошел,– хромая. Во рту у него пересохло. Отогрелся Флавье в только что открытом кафе. Радио передавало последние новости с полей войны. Он выпил две чашки кофе, съел что-то и вернулся к себе на метро.

Едва он успел закрыть за собой дверь, как зазвонил телефон.

– Алло... Это ты, Роже?

– Да.

– Знаешь... я был прав... Она убила себя.

Сейчас лучше было молчать и ждать продолжения. Смущало только учащенное хриплое дыхание, ясно звучащее в трубке.

– Меня известили вчера вечером,– говорил Гевиньи.– Ее нашла одна старая женщина у подножья церкви Сен-Никола...

– Сен-Никола? – переспросил Флавье. – Где это?

– На севере от Манта... Совсем маленький городок, между Сели и Дрокуртом. Это невероятно!

– А что она там делала?

– Подожди... Ты не -знаешь худшего. Она бросилась с колокольни прямо во двор церкви. Ее тело отправили в госпиталь Манта.

– Мой бедный старый друг,– пробормотал Флавье.– Ты поедешь?

– Я уже был. Сам понимаешь, пришлось немедленно туда отправиться. Я пытался дозвониться, но тебя не было дома. А теперь только -что вернулся. Мне нужно сделать несколько срочных распоряжений, и я уезжаю. Жандармерия начала следствие.

– Рутина. Самоубийство ведь очевидно.

– Но оно не объясняет, почему она уехала так далеко и выбрала именно эту колокольню. А мне бы не хотелось рассказывать им, что Мадлен...

– Такие подробности им будут не нужны.

– Тем не менее! Знаешь, я был бы счастлив, если бы ты поехал со мной.

– Невозможно! У меня неотложное дело в Орлеане. Но я приду повидать тебя по возвращении.

– Ты будешь долго отсутствовать?

– Нет, только несколько дней. К тому же я тебе не понадоблюсь.

– Я позвоню. Мне хотелось бы, чтобы ты тоже пришел на похороны.

Гевиньи дышал как долго бежавший человек.

– Бедный мой Поль,– печально проговорил Флавье. – Бедный мой Поль!

Потом спросил, понизив голос:

– Она не слишком?..

– О, напротив!.. Кроме лица!.. Ее бедное лицо! Если бы' ты видел!

– Мужайся! У меня тоже горе.

Он повесил трубку, потом, опираясь рукой о стену, дошел до кровати, повторяя: «У меня тоже... У меня тоже...» И внезапно погрузился в сон.

На следующее утро он с первым поездом уехал в Орлеан. У него не хватило мужества воспользоваться Своей машиной. Он дремал, сидя в углу купе и чувствуя себя разбитой развалиной, с трудом продолжающей жить. В Орлеане он снял комнату в отеле напротив вокзала. Спустившись купить сигареты, он увидел первую машину беженцев: большой пыльный «бьюик», забитый узлами. Внутри спали женщины. Он посетил своего клиента, но разговор их вертелся главным образом вокруг войны. Во Дворце шептались, будто армия отошла назад. Ругали бельгийцев за панику. Флавье нравился Орлеан. Вечерами он гулял по набережной, глядя на ласточек. Радио гремело изо всех домов. А что происходило в Париже? Похоронили ли Мадлен? Уехал ли Гевиньи в Гавр? Флавье задавал себе вопросы с предосторожностями, будто приподнимал повязку, чтобы осмотреть рану. Да, он страдал по-прежнему. Отвратительные конвульсии сменялись глубокой печалью. По счастью, война отвлекала его от этих дум. Теперь он знал, что немцы приближаются. Каждый день все новые машины проезжали через город. Все провожали их молчаливыми взглядами, и сердце от этого сжималось. Машины становились все более грязными, пыльными. Люди боялись задавать вопросы. Повсюду Флавье сталкивался с неверием в собственные силы. У него самого больше не было их, чтобы вернуться.

Заметка в газете случайно попалась ему на глаза. Он безразлично просматривал прессу, прихлебывая кофе. И вдруг на четвертой странице увидел сообщение. Полиция провела следствие по делу о смерти Мадлен. Опрашивали Гевиньи. Это было так ошеломляюще, так невероятно после новостей на первых страницах и фотографий разрушенных городов, что он перечел заголовок. Никакого сомнения. Полиция отвергла мотив самоубийства. Вот для чего годилась она, чем занималась, когда толпы беженцев заполняли улицы. Но он-то хорошо знал, что Гевиньи невиновен. Как только ситуация улучшится, он пойдет и скажет им это. Теперь же поезда ходили очень плохо, с большими опозданиями. Протекали дни, и газеты набивали свои страницы описаниями боев. Уже не было известно, где находятся немцы, англичане, бельгийцы. Флавье все реже вспоминал Гевиньи, но, тем не менее, обещал себе при первой же возможности восстановить правду. Это решение немного вернуло ему утраченную веру в себя. Он попал на мессу в соборе в честь Жанны д’Арк и молился за Францию, за Мадлен, не делая различия между национальной катастрофой и своей. Франция была разбитой Мадлен, лежащей у подножья стены. Потом в один прекрасный день жители Орлеана в свою очередь также погрузили матрацы на автомобили. Клиент Флавье исчез.

– Поскольку вас здесь ничто не удерживает;—сказал он,– вам тоже лучше уехать на юг.

Флавье пытался дозвониться до Гевиньи во время вспышки храбрости, но никто ему не ответил. Вокзал Сен-Пьер был разрушен. Со смертной тоской в душе он влез в автобус, отправляющийся в Тулузу. Он не знал, что уезжает на четыре года.