Текст книги "Дочь солнца. Хатшепсут"

Автор книги: Элоиз Джарвис Мак-Гроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА 5

   – Этот дом? – прошептал Тот.

   – Да, господин. Командир сказал, что он живёт здесь. Открыть тебе дверь, господин?

Тот сглотнул и постоял несколько секунд молча. Теперь, когда он действительно стоял здесь и от Яхмоса его отделяла только деревянная дверь, он чувствовал странное чувство, мешавшее ему войти. Он не обратил внимания на место, где стоял дом, в котором жил Яхмос, – старенький домишко в дальнем углу плаца Южных казарм, простая хижина из растрескавшегося сырцового кирпича, покрытая пальмовыми листьями и травой, без намёка на самый крохотный садик. Неудивительно, что Тиах не знал, кто здесь живёт. Раб расспрашивал одного военачальника за другим, пока наконец ему не указали сюда. Никто не захотел бы вторично взглянуть на это место, если не искал его намеренно. Дом выглядел необитаемым.

Раб протянул ловкую руку к щеколде, и во рту у Тота пересохло. Он вдруг понял, почему ему трудно было решиться войти. Всё и все, кого он успел увидеть, так или иначе изменились. Даже госпожа Шесу. Он смирился с этим, но если Яхмос окажется не таким, какого он помнил, этого он не вынесет.

   – Господин, открыть дверь?

   – Нет, подожди! Давай сначала постучим.

Раб повиновался с такой готовностью, что Тот перехватил его руку.

   – Тише! Я думаю, он болен...

Дверь открылась. Тот увидел зевающего и потягивающегося мальчика-нубийца чуть постарше его самого, но вдвое выше ростом. Казалось, что его долговязое чёрное тело могло растянуться бесконечно. Глаза нубийца сначала моргали сонно, а потом удивлённо.

   – Прекрати зевать! – прикрикнул раб. – Это твой царевич, он пришёл по приказу Её Сиятельства, чтобы найти Яхмоса-из-Нехеба. Яхмос в доме?

   – Да, – сдавленным, похожим на карканье голосом ответил мальчик.

   – Тогда отойди, дурак. – Затем, обращаясь к Тоту, раб с поклоном произнёс: – Мне подождать вас, господин?

Тот помотал головой, ещё раз сглотнул и шагнул в хижину.

Он словно попал в пещеру из сияющего ослепительным солнцем дня. Сначала он вообще ничего не видел. Постепенно, когда глаза приспособились к зеленоватому свету, просачивавшемуся через пальмовые листья, прикрывавшие маленькое отверстие на одной из стен, он разглядел крохотную комнату, едва пригодную для одного человека, где на глиняном полу стояли несколько предметов грубой мебели. Его взгляд с отвращением пробежал по кухонному горшку с каким-то высохшим и растрескавшимся месивом, по неопределяемой груде отбросов в углу, по слою пыли, покрывавшему всё это, и остановился на глубокой нише в дальней стене. Там висела корабельная сетчатая койка, в которой угадывались очертания человека.

Тот мгновенно оказался около неё и увидел неподвижную фигуру старого друга. Его ноги подкосились, он упал на колени и прошептал:

   – Яхмос...

Старик спал, раскинув узловатые руки; измождённое лицо было обращено вверх. Тот сразу узнал его: каждая черта лица Яхмоса, каждая морщина была такой знакомой, будто он никогда с ним не расставался. Кожа на лице была сухой как бумага, но косой шрам всё так же пересекал щёку.

   – Яхмос, – повторил Тот, любовно глядя на шрам. Но любимое изуродованное лицо не обращаюсь к нему, запавшие глаза не открывались. – Яхмос! – погромче сказал Тот и вдруг в ужасе закричал: – Яхмос! Яхмос. – Вскочив на ноги, он повернулся к зевающему мальчику-рабу с криком: – Он мёртв!

   – Нет, господин, он не мёртв. Он спит.

   – Тогда почему он меня не слышит? Я не могу разбудить его! Яхмос!

Снова упав на колени, Тот схватил руками широкие плечи старика и отчаянно попытался разбудить его. Мальчик-нубиец, стоявший за спиной, сказал:

   – Это бесполезно, господин. Этот старик спит целыми днями, а иногда – день и ночь.

   – А если он не проснётся? – воскликнул Тот.

Мальчик ответил не сразу. Тот, полуослепший от слёз, глянул ему в лицо и увидел, что нубиец внимательно смотрит на лежащего в койке.

   – Мне кажется, господин, что он пробуждается.

Тот повернулся обратно как раз вовремя, чтобы увидеть, как еле заметно затрепетали морщинистые веки. Он глядел, не смея дышать. Вот они снова затрепетали и медленно поднялись. Почувствовав острое, почти болезненное облегчение, он обвил Яхмоса руками. Он ощутил, что по телу старика прошла дрожь и впалая щека прикоснулась к его лицу. «Я потревожил его, – в раскаянии подумал Тот, быстро поднимая голову. – Он ведь даже не знает, что я здесь».

   – Яхмос, – очень тихо прошептал он.

На лице Яхмоса появилось выражение непреодолимой тоски, его глаза всё ещё были устремлены в пространство, но в них медленно появились слёзы.

   – Яхмос! Посмотри на меня – это я, Тот!

   – Маленький Тот, – с тоской пробормотал старик.

   – Яхмос, я на самом деле здесь! Посмотри! Ну пожалуйста, посмотри на меня!

На губах Яхмоса появилась слабая успокаивающая улыбка, и он прошептал:

   – Я смотрю, малыш.

Но он не смотрел на него; он всё ещё думал, что это сон. В отчаянии Тот вскочил и, осторожно взяв его руками за обе морщинистые щёки, повернул голову Яхмоса к себе.

   – А теперь ты видишь меня? Ну пожалуйста, пожалуйста, посмотри на меня!

Глаза старика наконец вгляделись в лицо Тота; сначала в них появилось лёгкое удивление, они ожили. Внезапно его лицо исказилось, из глаз брызнули слёзы. Он протянул руку, стараясь коснуться мальчика и пытаясь одновременно приподняться на локте. Тот схватил его за руку и крепко прижался к ней, разрываясь между радостью и страшным беспокойством. Яхмос был таким старым, таким слабым – но он не изменился. Он не мог измениться.

   – Тот? – скрипнул надтреснутый старческий голос, дрожащий от волнения, но всё ещё прежний.

   – Я здесь, Яхмос. Это действительно я. А ты думал, что спишь?

Яхмос молча кивнул. Его губы дёргались, он провёл дрожащей рукой по лицу и плечам Тота, словно стараясь убедить себя, что они реальны.

   – Я только сегодня возвратился. Я изменился, знаю. Я был в Вавилоне. Но ты узнал меня, правда?

   – Да. Я ждал тебя.

Голос был настолько слаб, что сердце Тота внезапно затопила жалость и ужас.

   – Яхмос, ты болен. И о тебе никто не заботится? Разреши мне позвать лекарей, разреши мне унести тебя отсюда!

   – Нет... не беспокойся, маленький. Мне теперь хорошо.

   – У них есть лечебные зелья и заклинания, они смогут помочь тебе...

   – От того, что мучит меня, нет лечения. – Тень знакомой усмешки проползла по лицу Яхмоса, шрам изогнулся, как когда-то, и Тот увидел дыру между двумя передними зубами. – Я слишком стар, малыш, вот и всё. Слишком стар, чтобы жить. И слишком упрям, чтобы умереть. Я ждал тебя.

   – О, Яхмос... Я так скучал по тебе... – Горло Тота перехватил спазм, он дважды сердито сглотнул и, сделав усилие, заставил голос подчиниться. – Яхмос, ты помнишь маленькую галеру, которую вырезал для меня? Она всё ещё у меня, я хранил её все годы, пока был в Вавилоне.

Яхмос издал звук, отдалённо напоминавший его старое хихиканье, и медленно подмигнул одним глазом.

   – Ай, мы с тобой провели на ней несколько суровых сражений, не так ли, малыш? Суровых... сражений. Но теперь все мои войны выиграны. – В его голосе послышался намёк на удивление; он добавил, как будто говорил сам с собой: – Я победил. Я ждал тебя – и вот ты здесь.

   – Да, я здесь и больше не расстанусь с тобой, Яхмос. Никогда.

   – Я знал, что они должны будут привезти тебя обратно. Я знал. Я ждал. Упрямый. – Снова слабая улыбка мелькнула на старческих губах, а затем его лицо изменилась. – Тот, – прошептал он, – я должен рассказать тебе... кое-что...

   – Что, Яхмос? Подожди – лежи спокойно!

Но старик вдруг задрожал и попытался подняться. Его глаза с отчаянным нетерпением искали Тота, его губы плясали, но с них не срывалось ни звука; он вновь безуспешно попытался приподняться на локте, и от этого усилия весь цвет сбежал с его лица.

   – Яхмос, подожди! Ты ослабел, тебе нельзя утомляться! Расскажешь позже, а теперь отдыхай, ты должен отдохнуть, тебе нужно...

   – Нет, нет. Ради этого я ждал!

   – О, Яхмос, лежи спокойно, прошу тебя! Лежи спокойно и рассказывай. Я слышу тебя. Вот смотри, я подойду вплотную, вот так, и ты сможешь говорить шёпотом...

Старик рухнул на спину, не отрывая взгляда от глаз Тота. Желая успокоить больного, Тот, не успев подняться с колен, обнял его обеими руками. Койка качнулась под его тяжестью, и он на мгновение оперся на грудь Яхмоса. К его ужасу, старик задохнулся и, закрыв глаза, чуть слышно прошептал:

   – Ай, маленький, ты повредил мне.

   – О, прости меня, прости, Яхмос, я не хотел. Ведь тебе уже лучше, правда? Яхмос... Яхмос.

Охваченный ужасом, Тот смотрел на неподвижное лицо и закрытые глаза. Торопливо положив руку на грудь старика, он старался уловить её еле ощутимое движение. «Всё в порядке, он жив, просто в обмороке. Я должен что-то сделать, – в отчаянии думал мальчик. – Как-то помочь ему...»

Поспешно, но очень осторожно он принялся растирать в ладонях руку Яхмоса. Она казалась совершенно безжизненной, это испугало его; он выпустил руку и начал гладить выпуклый старческий лоб, отчаянно озираясь в поисках помощи. На глаза ему попалась долговязая фигура мальчика-нубийца, который неподвижно стоял посреди комнаты, с отсутствующим выражением глядя на своего хозяина.

   – Эй ты! Беги за помощью, сделай что-нибудь! Ты что, не видишь – ему плохо?! Быстрее!

   – Бесполезно, господин. Он уснул.

   – Но миг назад он ещё не спал! Что-то случилось!

Мальчик мотнул головой.

   – Всё как обычно. Теперь он будет долго спать.

   – Но он сказал, что я повредил ему! Раньше уже было что-нибудь подобное?

   – Да.

Чувствуя некоторое облегчение, но всё ещё беспокоясь, Тот вновь повернулся к Яхмосу. Да, было похоже, что он просто спал: грудь спокойно вздымалась, на лице появился слабый румянец, хотя ещё только что он был бледным как мука. Может быть, ему уже стало лучше, просто он потратил все силы, пытаясь подняться. Может быть, когда человек настолько стар, он засыпает всякий раз, когда ему это необходимо, и просыпается, когда пройдёт должное время.

   – И долго он будет спать? – спросил он нубийца.

   – Долго. До заката солнца, а может быть, и до ночи.

   – О... – сердце Тота сжалось от разочарования. До заката солнца оставались ещё долгие часы. Если бы только Яхмос не попытался встать... если бы он сам нашёл какой-нибудь другой способ успокоить его. Он слишком забеспокоился, слишком взволновался. Что он хотел сказать?

Несколько мгновений Тот печально стоял, пристально глядя на любимое лицо лежавшего человека. Затем он вздохнул, отвернулся, подошёл к двери, чтобы взглянуть на пустой плац, вернулся и нерешительно постоял рядом с койкой. Внезапно нищета комнаты показалась ему невыносимой. Он обернулся к стоявшему с глупым видом мальчику-рабу, разъярённый, как никогда в жизни.

   – Эй, ты, что ты там зеваешь? Делай что-нибудь! Прибери комнату, выброси эти огрызки со стола, тряпье из угла! Ты делал когда-нибудь хоть что-нибудь, чтобы ему было удобно, ты, узкоглазый эдимму, презираемый всеми домашними богами, мойщик одежд храмовых шлюх! – В ярости Тот перешёл на вавилонский язык, и нубиец стал серым от страха, слушая ужасающе звучащие иноземные проклятия. В слезах от волнения и гнева, Тот схватил веник, валявшийся около стены, и из всех сил бросил в раба. – Шевелись, говорю тебе! Ты будешь заботиться о нём. Я тебя заставлю! Вычисти эту комнату, слышишь? А потом возьми нож и срежь вон те ветки, чтобы сюда попадало хоть немного света и воздуха! После этого приготовь ему какой-нибудь хорошей еды, налей пива в самый лучший кубок, какой сможешь найти, и постели чистое покрывало на его койку! Я... я убью тебя, если ты теперь не будешь ухаживать за ним как следует!

Нубиец сразу же взялся за работу с таким рвением, что остатки пищи, объедки и хлам как по волшебству улетучивались из-под его рук. Тот некоторое время смотрел на него, медленно дыша и пытаясь справиться со своими чувствами. Наконец он встал на колени около койки, убедился ещё раз, что Яхмос спит глубоким сном, и вышел из хижины.

Выйдя на свет, он опять остановился, ослеплённый полуденным солнцем. Перед ним лежало пыльное пространство залитого ярким светом пустынного плаца, замкнутого рядом казарм – низких зданий из сырцового кирпича. За казармами на фоне блестящего пустого неба мягко покачивались пальмы. Больше ничто не двигалось. Охваченный тревогой, он бесцельно направился к пальмам. В тишине громко раздавался шорох пыли под его сандалиями. Он не слышал больше ни одного звука, кроме отдалённого скрипа водоподъёмной машины – монотонного повторяющегося звука, похожего на свист флейты, да ещё иногда, совсем с другой стороны, как бы вторя ему, доносилась одинокая песенка пустынного жаворонка. Казалось, весь мир погрузился в таинственный сон.

Тот понял, что идёт быстрее, обеспокоенный звуком собственных шагов; вскоре он побежал, опустив голову и прижав локти к бокам, будто пытался сделаться как можно меньше, слиться с этой неподвижной, залитой солнцем пустошью. Я помню дорогу, нервно сказал он себе. Мне нужно обойти эти казармы слева, немного пройти по роще, по проходу между виноградниками и высокой живой изгородью, там я выйду за кладовые в то место, где видел писцов, к Большому двору.

Очень скоро он, запыхавшись, прибыл к цели. Большой двор в это время оставался тоже пустым и безмолвным. Там не было никого, кроме стражников, застывших около подпиравших галерею дворца больших резных колонн. Солнечный свет заполнял его, как вино заполняет чашу. Быстро и тихо он прошёл к двери в стене, которая вела в маленький сад. Там он остановился, держась рукой за засов и прижавшись лбом к гладкому дереву. «Я пришёл сюда впервые, – сказал он себе. – Буду считать, что я здесь никогда не был».

Он поднял голову и посмотрел на серебристое дерево ворот, точно зная, что находится за ними. На деле оно не могло измениться, ему только так казалось, потому что он был расстроен, напряжён и беспокоился о том, какое впечатление произведёт на госпожу Шесу. Теперь ему следовало войти в сад будто впервые, и он будет точно таким, каким оставался в памяти – просторным, зелёным и прохладным, с дорожками, посыпанными красными камешками, яркими цветами, и тамарисковым деревом, отбрасывающим на воду длинную тень, сквозь которую прорываются солнечные лучи.

Открыв ворота, он быстро прошёл по короткому отрезку дорожки и остановился, внимательно оглядываясь кругом. Всё, как и в первый раз, казалось маленьким – слишком, слишком маленьким, чтобы точно походить на сад, который он постоянно рисовал в памяти. Это потому что он вырос; ему следовало примириться с этим. А что касается остального – перед ним была беседка, увитая кружевными виноградными лозами; были лужайки и клумбы, глубокая тень под акациями у стены. Воздух так же был напоен запахом трав, цветов и разогретого на солнце кирпича. Он глубоко вдохнул старый незабытый аромат и медленно повернулся. Там был пруд – тоже меньше, чем он ожидал, – но тот же самый, с тростниками, плавно покачивающимися у одного берега, и с солнцем, танцующим на воде. А около пруда росло тамарисковое дерево.

Ноги Тота помимо его воли свернули с дорожки и понесли его по траве к укромному уголку под деревом, где всегда сидел Яхмос. Каменная скамья находилась на прежнем месте, но была пуста – конечно, ведь Яхмос спал в своём гамаке в крохотном тёмном домишке в дальнем углу плаца. Вероятно, Яхмос не был в саду несколько лет. Не важно, сказал себе Тот, нервно ковыряя землю ногой. Сюда всё так же часто приходит госпожа Шесу – а она не изменилась. По крайней мере не сильно изменилась. Он уверен, что совсем не сильно. Да, уверен.

Непреодолимое чувство заставило его взгляд вернуться к скамье. Яхмос должен был сидеть там, держа в скрюченных пальцах нож и маленькую мачту, показывая в улыбке промежуток между передними зубами. Чтобы скамья не казалась такой безнадёжно пустой, Тот сам уселся на неё.

Сидя там, ощущая под ягодицами и ладонями прохладную зернистую поверхность камня, Тот услышал, как где-то неподалёку, во внутреннем дворе, хлопнула дверь и раздался негромкий смех. Этот звук, казалось, отпустил в нём какие-то внутренние скрепы, он стал воспринимать звуки самого сада, словно его уши, прежде стиснутые ладонями, освободились. Птицы пересвистывались негромкими переливами флейты; ветерок звучал одним голосом, пробираясь в ветвях тамариска, и совсем другим – в тростниках на пруду. Он вспомнил оба этих голоса. Звонко, отрывисто плеснула рыбка, и взгляд Тота упал на круги около листа лотоса. В то же мгновение он вновь ощутил ноздрями прежний запах. Сейчас, казалось, к нему добавился даже запах рыбы; именно так пахли его волосы, мокрые после купания в пруду. Похоже, сад ждал, пока он останется один, и только теперь обратил на него внимание.

На краткий миг он приблизился к восприятию старого волшебства таким, каким оно было в его мечтах – новым и свежим. Он сидел, упёршись руками в каменное сиденье, но ему не хватало какой-то неуловимой детали. Что это было? Пытаясь ускорить её появление, он шептал: «Я любил играть здесь, в этом пруду. Я любил сидеть на этой скамейке с Яхмосом. Наверно, когда он дал мне галеру, я стоял где-то тут, на траве».

Любил... любил... – не это ли беспокоило его? От этих слов по всему существу Тота прокатилась волна тоски.

«Какая глупость, – подумал он, – как я могу тосковать по саду сейчас, когда нахожусь в нём? Этого не может быть».

Но тайна сада начала понемногу улетучиваться из него, теперь уже он не ощущал сад так ясно, как мгновением раньше.

– Я сидел на этой самой скамейке, – торопливо прошептал он, – и играл у этого пруда...

И сразу умолк. От этого делалось только хуже. Он встал и медленно пошёл к пруду, мимоходом провёл ладонью по мощному стволу дерева и почувствовал под рукой грубую шершавую кору. Это оказалось кстати: ему было знакомо ощущение шершавой коры, рука вспомнила его. Но никогда прежде он не воспринимал тамарисковое дерево как вообще имеющее кору – и кору, и листву, и ветви – подобно любому другому дереву. Эго было Место, Где Сидел Яхмос. Что касалось пруда, то под не желавшим отказываться от реальности взглядом он разделился на тысячу мелких деталей: воду, лилии, солнечный свет, гладкий ил, тростники – банальные детали, которые он мог бы увидеть в любом другом пруду. А в волшебном море, качавшем его галеру, не было ничего банального.

Когда он отвернулся, ухо резанул новый шум – незнакомый громкий шелест. Он стал искать его источник и увидел у дальнего берега пруда высокий золотой насест, наполовину скрытый окаймлявшими берег стеблями папируса. На насесте, прикованная к нему серебряной цепочкой, восседала большая белая пища с лысой чёрной головой и шеей. Тот, беспокойно нахмурившись, подошёл к ней. Он видел, как птица подняла снежно-белое крыло и принялась деловито копаться под ним длинным изогнутым клювом, стремительно, как змея, дёргая головой взад-вперёд; затем внезапно подняла голову и оба крыла, встряхнула оперением с тем самым шелестом, который Тот слышал прежде, и замерла в неподвижности, глядя перед собой с глупо негодующим выражением.

Тот возмущённо уставился на птицу. Ибис. Что он здесь делает? В воспоминаниях о саде его не было.

Почему-то присутствие ибиса усилило его грусть. Повернувшись обратно, он побрёл вверх по склону, шаркая сандалиями по прекрасному красному гравию и пытаясь уловить смысл предчувствия, которое не мог ни определить, ни понять. Он почти дошёл до павильона, когда заметил маленькую фигурку, очень тихо сидящую на верхней ступеньке и рассматривающую его серьёзными, но любопытными глазами.

Он резко остановился. Это была маленькая девочка, не больше четырёх или пяти лет, судя по росту, и она была совершенно одна. Как и полагалось детям её возраста, на ней не было ничего, кроме ожерелья из крошечных золотых звёзд и на ногах – крошечных алых сандалий. Она сидела, положив обе руки на колени, в позе, исполненной неосознанного изящества и детского достоинства; её шелковистые волосы чуть касались плеч и обрамляли тонкое скуластое умное личико.

   – Я... я не видел тебя, – наконец произнёс Тот.

   – Я видела тебя, – серьёзно ответила девочка. – Я смотрю на тебя уже давно.

   – О... – Тот против воли улыбнулся её торжественной выразительной манере речи. Неожиданно она улыбнулась в ответ и, наклонившись к нему, доверительно прошептала:

   – Тебе не понравился ибис, правда?

   – Нет.

   – Мне тоже! Он хлопает на меня своими старыми крыльями. Однажды он напал на меня. Но мы не сможем избавиться от него, даже и не пытайся. Иена говорила, что госпожа моя мать хотела, чтобы ибис был в этом саду.

   – А кто твоя госпожа мать? – спросил Тот, озадаченный ворчливо-фамильярным отзывом о её возможностях.

   – Моя мать – царица. Но ты не должен говорить с ней обо мне.

   – Царица! Госпожа Шесу – твоя мать? Значит, ты Нефер?

   – Нефер? Конечно, нет! – воскликнула девочка с таким явным презрением в голосе, что он снова улыбнулся.

   – Тогда кто ты?

   – Я Мериет.

Имя Тоту было незнакомо. Он повторил вслед за ней, слегка запнувшись на непривычном египетском сочетании «р» и «и», чем вызвал у девочки приступ звонкого смеха. Она зажала рот руками и уставилась на него искрящимися глазами.

   – Не Майет, – выговорила она сквозь смех.

До Тота дошло, что он со своим вавилонским акцентом произнёс её имя как «кошка». Чтобы сгладить неловкость, он быстро сказал:

   – Да, Майет! Такое должно быть твоё имя. Ты похожа на маленького котёнка.

Ещё мгновение она сидела совершенно неподвижно, глядя на Тота округлившимися от застенчивого удовольствия глазами. Потом, вновь приняв свою странную взрослую позу, она сказала любезным тоном, будто делала ему подарок:

   – Мне шесть лет. Как твоё имя?

   – Тот. Мне одиннадцать.

Она была очень маленькая для шести лет. Мальчик заметил это, но промолчал на случай, если Мериет ненавидит такие замечания так же, как и он сам. Она действительно была похожа на котёнка острым подбородком и большими, чуть раскосыми глазами. Она также была похожа на госпожу Шесу.

   – Почему я не должен говорить о тебе с твоей матерью? – спросил он.

   – Потому что она не любит меня.

   – Почему же, ведь она должна тебя любить?!

   – Нет, не любит, – торжественно настаивала девочка. – Потому что Амон послал ей меня, а не мальчика. Так говорит Иена.

   – А кто такая Иена?

   – Моя нянька. Она любит меня. А больше никто меня не любит – им нельзя. Мне говорила Иена.

   – Кто это – другие?

   – Ты их знаешь. Князь Сенмут, и князь Нехси, и князь Футайи, и князь Инени... и господин Хапусенеб, и ещё... ты знаешь.

   – О! – слабо улыбнулся Тот. – Если ты говоришь о них всех – значит, меня тоже никто не любит.

   – Да, – согласилась она, но удивлённо взглянула на него.

   – А кого же они любят? – с некоторой горечью спросил он.

   – Нефер, – к его удивлению, ответила Майет.

Тот какое-то время рассматривал девочку, пытаясь вспомнить её старшую сестру. Он смог восстановить в памяти только совершенно непохожего на эту малышку тощего бледного ребёнка, который всё время пытался стукнуть его.

   – Ты любишь Нефер? – спросил он.

   – Нет. – Она пожала плечиками, опять с этой странной для её возраста взрослой манерой. – Да я и не играю с Нефер.

   – А с кем ты играешь?

   – Сама с собой. И с Иеной, когда она не занята. – Она заколебалась, пристально глядя на него, и добавила: – Теперь ты будешь здесь жить?

   – Я не знаю. – Тот повернулся и посмотрел наружу, на изумрудные лужайки, на пчёл, жужжавших над клумбами, на маленький пруд. – Я жил здесь, – с тоской сказал он. – Я играл в этом саду целыми днями, каждый день. Это было так чудесно...

   – Почему же я тебя не видела?

   – Потому что я ушёл отсюда давным-давно. Я вернулся в сад только сегодня.

   – А теперь это больше не чудесно? – тихо спросила она. Он обернулся и увидел, что её маленькое личико отражает его собственную печаль.

   – Нет, – ответил Тот после короткого раздумья. – Здесь так же красиво, но всё как-то изменилось. – Внезапно он почувствовал, что не может больше смотреть на девочку, не может больше видеть её лицо, в котором как в зеркале отражалось всё происходившее в его сознании. – Мне нужно идти, – пробормотал он, поспешно отворачиваясь.

   – Но почему? – воскликнула она.

   – Мне необходимо... кое-кого увидеть... скорее. – Он уже торопливо шёл по дорожке, чувствуя такую потребность действовать, прорваться через таинственную завесу образовавшейся вокруг пустоты, которую он ощущал с такой же остротой, как чувствовал бы укусы мириад муравьёв. «Закат солнца? Почему я поверил этому глупому нубийцу? Яхмос мог проснуться намного раньше – может быть, он уже сейчас бодрствует. Я должен вернуться! – думал он. – Я должен быть там, когда он проснётся. Я должен разбудить его! Он хочет что-то сказать мне...»

Опустив голову, он промчался через Большой двор, несколько мгновений отчаянно сражался с тяжёлыми воротами на противоположной стороне, наконец открыл их и нырнул в ограждённый стеной северный проход, через который пришёл сюда. Пронёсся узким ущельем, залитым солнцем, миновал открытые ворота Двора писцов, кладовые и толстые стены уединённого здания сокровищницы, миновал стражников, смотревших ему вслед, и дворцовых слуг, спешивших убраться с его пути, миновал огороженный проход сбоку виноградника, край рощи и, наконец, пыльную пустыню плаца. Запыхавшись, он вырвался на его бескрайний простор. Ноги двигались всё медленнее, пока ему не показалось, что они готовы ослушаться. Наконец он перебрался через груду свежесрезанных пальмовых ветвей, сваленных около маленького домика, и, увидев краем глаза нубийца, крикнул:

   – Ну что, он уже проснулся?

   – Нет, господин! – Нубиец бросил ветку и нож и заторопился за Тотом, с трудом заставившим себя сделать последние несколько шагов к двери. – Я очень хорошо всё почистил, господин. Я срезал ветки и впустил свет и всё сделал как для царицы, не убивайте меня, господин, теперь я буду очень хорошо заботиться о нём, я принёс пиво и приготовил еду...

Тот рывком открыл дверь, запнувшись, вступил в комнату и немного постоял, пытаясь отдышаться. За его спиной топтался испуганный раб. Было видно, что он постарался – все следы хлама и пыли исчезли, комнату заполнил свежий воздух, солнце через окно вливалось в комнату, которая была образцом чистоты и порядка. Запотевший кубок с пивом стоял на столе около закрытого блюда. Но в контурах фигуры в гамаке было что-то не так, что-то совсем не так.

   – Тише! – выдохнул Тот, повелительно махнув рукой.

Немедленно в комнате стало тихо. Чересчур тихо.

Тот бросился по чисто выметенному полу и, не удержавшись на подкосившихся ногах, тяжело рухнул на колени. Яхмос лежал точно так же, как он оставил его: мирно закрытые глаза в глубоких впадинах, узловатые руки вытянуты по бокам – но свежее покрывало на его груди больше не поднималось и не опускалось.