Текст книги "Дочь солнца. Хатшепсут"

Автор книги: Элоиз Джарвис Мак-Гроу

ГЛАВА 5

В полдень, когда жара, подобно тяжёлой ноше, давила на людей, корабли Нехси по мелеющей реке прибыли в Фивы.

Они были так же не похожи на пятёрку новеньких кораблей, которые отправились отсюда год назад, как человек, возвращающийся с войны, не походит на зелёную молодёжь, отправляющуюся на бойню. На них остались следы далёких мест, запах иных земель. Некогда нарядная краска стёрлась и исчезла, паруса покрывали заплаты, рангоут был истрёпан непогодой. Бабуины, подобные напыщенным идолам, восседали на реях или прохаживались исполненными достоинства шагами. Тараторящие мартышки сигали мимо них вверх и вниз по снастям; борзые собаки метались от борта к борту и облаивали народ, столпившийся по берегам. Суда казались переполненными движением и шумом, они глубоко сидели в воде от своего экзотического груза: мирровой смолы и зелёного золота Эму, чёрного дерева, коричного дерева, дерева хесаит[136]136
  ...мирровой смолы... дерева хесаит... — названия различных ароматических веществ. Часть из них не имеет объяснений.


[Закрыть], слоновой кости и шкур южных пантер. На четвёртом судне, между тюков с товарами и связками острых изогнутых клыков, теснилась кучка жителей Пунта с детьми и жирными жёнами. У людей были орлиные носы и узкие заострённые бороды; все волосы у них были заплетены в короткие косички, свисавшие бахромой и обвязанные ремешком. Никто в Египте никогда не видел ничего подобного.

Всё это было изумительно, но всего изумительнее была божественная Ма-ке-Ра, которая узнала о существовании всех этих чудес и повелела Нехси их доставить. Вдоль бортов каждого судна живыми чудесами стояло по ряду мирровых деревьев. Все деревья, путешествовавшие с большими комьями земли, были торжествующе зелёными и свежими, невзирая на многие и многие лиги перенесённого путешествия. Их бесчисленные листья, шелестящие на лёгком ветерке, превратили суда в движущиеся сады.

Никогда впредь не придётся Амону, возлюбленному отцу Ма-ке-Ра, зависеть от гнусных дикарей-торговцев, никогда больше не останется он без мирры для своей услады. У него теперь появился собственный сад благовоний, его собственный Пунт в Египте. Царица добыла все чудеса Страны богов и вложила их в его золотую руку.

С палубы своей барки, находившейся ниже по реке, Тот смотрел, как пять парусов медленно двигались мимо храма Амона к дворцовым докам. В его голове против воли снова и снова звучали стихи. Он наткнулся на них несколько недель назад в одном из старых свитков и теперь всем сердцем желал позабыть их.

 
Смотри, моё имя смердит
Сильней, чем стервятник-орёл
В летние дни, когда небеса горячи.
 
 
Смотри, моё имя смердит
Сильней, чем смердит рыбак
И берег, куда тащит он свой улов.
 
 
Смотри, моё имя смердит
Сильней, чем женщины имя,
Которую все злобно язвят клеветой.
 
 
Кому я сегодня скажу?
Гибнет вчера...
 

Ритмичный шёпот в ушах Тота был прерван звуком шагов Рехми-ра, который прошёл по раскалённой солнцем палубе и остановился рядом с ним.

– Тьесу, уходите. Вы смотрите на них уже целых девять дней. Я вам говорю, что пора наконец остановиться. О боги, нам следовало остаться в Мемфисе, пока всё это не закончится! Нет никакого смысла провожать их домой, видеть их перед собой каждую минуту, каждый час...

«Я должен ответить ему, – сказал про себя Тот. – Я должен сказать что-нибудь лихое и вернуться вместе с ним в павильон и выпить немного пива, хотя меня от него тошнит, и старательно притворяться».

Они могут ещё на что-то рассчитывать. Они могут продолжать говорить о терпении, о том, что правду не скроешь и что великая Маат в конце концов победит, как будто до сих пор верят во всё это. Возможно, они сами считают, что верят. Удивительно, как они ещё в состоянии обманываться.

   – Тьесу.

 
Кому я сегодня скажу?
Гибнет вчера,
И насилье ложится на плечи людей.
 
 
Кому я сегодня скажу?
Нет сердца людского,
К которому мог бы я прислониться.
 
 
Кому я сегодня скажу?
Добродетели более нет.
Злу вся земля отдана.
 
 
Кому я сегодня скажу?
Страданием отягощённый,
И нет утешителя мне...
 

   – Тьесу, я ухожу в тень. Вам тоже было бы лучше уйти, вы залиты потом. Идите, идите... В павильоне еда и пиво. – Шаги удалились.

У них в павильоне пиво. Ну да, и, конечно, они пили его. Глотали пиво и все свои надежды и говорили о чём-нибудь постороннем. Не о прибывших кораблях, вовсе нет. Не о том, как Амену тихо умирал весь последний год после того, как маленькая княжна, которую он преданно любил, вышла замуж за вельможу с юга. Для него успех его царя мог бы послужить частичным воздаянием. Не о радостном возбуждении Рехми-ра, который неделю назад наконец оправдался в глазах своего отца. Ни слова о царе, за которым они следуют, который не может им дать ничего, кроме несчастий, который, наверно, чем-то смертельно оскорбил самих богов. Нет, они похожи на людей, которые болели уже долгие месяцы, но пили пиво и скрывали от всех своё состояние.

«Как они могут чувствовать что-то, кроме ненависти? Ведь сами боги презирают меня», – подумал Тот.

Он взглянул вниз на руку, опиравшуюся на фальшборт. Вид ладони с толстыми пальцами был противен ему просто потому, что она являлась его частью. Он сам был себе противен.

Внезапно он увидел себя со стороны, таким, каким его должны были видеть другие бывавшие во дворце, – короткую коренастую фигуру с большим носом и широким лбом, маленьким подбородком и беспомощным гневом в глазах. Его охватила ненависть к собственному телу и существу, обитавшему в нём. «Смотри, моё имя смердит сильней, чем стервятник-орёл...»

   – Тьесу? – вопросительно окликнул Рехми-ра со ступенек павильона.

   – Да, я иду.

Он зашагал по палубе к павильону, спрашивая себя, почему во всём Египте только эти двое не видели, чем же он является на самом деле.

В глубине души они понимают, думал он. Должны понимать. Он яростно желал, чтобы они признались в этом, отказались от него, вернулись к своим семьям и забыли бы о нём. Бремя их потерь лежало на нём непереносимой тяжестью. Но, увы, было слишком поздно. У них не осталось ничего, к чему можно было бы вернуться.

Тот вошёл под тент павильона и почувствовал, что жара, обжигавшая его плечи, сразу сменилась прохладой. Амену встал из-за стола и подставил ему стул. Тот сел, пытаясь продолжать играть, прислушиваясь к стихам, звучавшим в его голове, и с возрастающим отвращением глядя, как на стол для него ставят особый кубок, осторожно наливают туда особое пиво из только что открытой фляги, выполняя все маленькие ритуалы уважения, за которые эти двое упрямо цеплялись все эти годы, несмотря на внешне лёгкие и близкие отношения. Они ревниво блюли мысль, что он их царь, а они – его подданные.

«Притворство, притворство, – думал он. – Мы лжём друг другу».

Внезапно он почувствовал, что не в силах больше выносить это.

   – Ради нежного имени Мут, сядь, Амену! Не жди, пока я сяду. – Наступила тишина. Тот повернулся к друзьям спиной. – Всё кончено. Почему не взглянуть правде в глаза и не покончить со всем этим? Вы должны жить своей жизнью. Я отпускаю вас.

   – Мы не просили, чтобы вы отпустили нас, – отозвался Рехми-ра.

   – Я знаю! С какой стати вы будете меня о чём-то просить? Всё кончено.

   – Нет, Тьесу, ничего не кончено, – упрямо сказал Амену, – ничего даже ещё не началось.

   – Всё кончено, и никогда ничего не будет.

   – Нет, будет. Мы должны просто подождать ещё немного, только и всего.

   – Чего ждать, скажи, во имя Амона? Пока Ма-ке-Ра умрёт от старости? Пока боги во всём разберутся и исправят? Но ведь они явно всё решили два года назад, когда я возвратился из Нубии, и расставили всё по своим местам.

   – Ерунда, – возразил Амену. – Вы сами не верите в это.

«Нет, я совершенно не верю во всё это, чем дальше, тем больше, – думал Тот, глядя на него. – Я – дурак, безумец».

   – Это не имеет значения, – сказал он неузнаваемым из-за презрения к себе голосом. – Пусть я не верил бы в это, всё равно моё отношение ничего не изменит. Ваша беда в том, что вы верите, будто есть правда и неправда. Вы рассчитываете, что если будете жить по справедливости, то за это воздастся.

   – Конечно, конечно же, – в один голос откликнулись оба.

   – Как вы можете смеяться над этим, – сердито продолжал Рехми-ра. – Все надеются на это!

   – Только богам известно, почему египтяне верят в это! – отрезал Тот. – А в Вавилоне любой ребёнок знает, что это не так.

   – Вавилон! – Рехми-ра произнёс это слово так, будто ему в рот попала какая-то гнилая гадость. – Но мы не в Вавилоне, мы в Египте.

   – Да, так мне всегда говорили в храме. – «Почему я ругаюсь с ними, – растерянно думал Тот. – Я стараюсь рассердить их, причинить им боль». Он слышал свой резкий голос: – На самом деле это не имеет значения. Истины, которые мне – ребёнку – открыли в Вавилоне, я открыл для себя в Египте взрослым. Для меня было бы гораздо лучше, если бы я в промежутке не узнал сказки.

   – Сказки! – прошептал Амену. – Во имя Амона, Тьесу, вы назвали великую Маат сказкой?

Отчаяние, прозвучавшее в его голосе, заставило Тота заколебаться. Он пристально глядел в лицо Амену и сознавал, какая ужасная пропасть раскрывается между ними. «Вы верите в Маат, – думал он, – я – в Гильгамеша. О боги! Мы должны продолжать притворяться».

Он заговорил почти умоляющим голосом, надеясь, что какое-нибудь чудо убедит его:

   – Кто такая Маат? Богиня. Воплощение правосудия. Мощь правды. Покажите мне правосудие среди людей, и я поверю в её мощь.

   – Её мощь существует независимо от вашей веры! Разве солнце перестаёт сиять, когда человек слепнет?

   – Должен ли человек счесть себя слепым, если не видит света, не чувствует тепла? Я сказал, покажите мне правосудие Маат...

   – Правосудие – всего лишь её мизинец. Она – больше, намного больше! – Амену, раскрыв глаза, наклонился к Тоту. – Она воплощение порядка всех вещей, который был установлен в первый день мира, когда Птах произнёс великое слово и боги вышли из его рта. Есть один порядок, один-единственный, он не нарушался со времён Ра.

   – Тебе внушили это, когда ты был ребёнком. Да поможет тебе Амон – ты веришь в это!

   – Вы хотите сказать, что не верите в торжество Маат?

   – Торжество? Если она всегда торжествует, как ты говоришь, то она уже восторжествовала, и трон принадлежит Ма-ке-Ра. Вот что я имею в виду, – отрубил Тот, – но вы этого не поймёте.

   – Нет. Нет, я не пойму таких слов моего царя. – Амену сел и отвёл глаза от Тота. – Вы перенесли удар, – негромко сказал он. – Именно это заставляет вас говорить то, чего вы на самом деле не думаете. Трон вовсе не принадлежит Ма-ке-Ра, и вы это знаете. Она извратила облик Маат; но она не сможет делать это вечно.

Маат существует. На мгновение Тоту удалось увидеть вселенную глазами Амену – прорезанное Нилом зелёное ровное блюдце, окружённое пустынными холмами, накрытое сверху звёздной чашей неба, а снизу – чашей неба умерших, продуманное и совершенное создание богов, не менявшееся с начала времён, в котором существовало Право и присущий ему исконный порядок вещей. В этой неизменной совершенной вселенной солнце всходило и заходило, луна прибывала и убывала, звёзды вращались по своим кругам, и цари, по предписанию Маат, наследовали друг другу в мерном непресекаемом ритме. Этот порядок не мог быть нарушен, не мог быть изменён, не подлежал обсуждению. Так было. Он увидел это, словно вспомнил потерянное, некогда знакомое лицо, которое теперь ничего для него не значило.

   – Это мир Ма-ке-Ра, – сказал он. – Я наконец понял это. Но не мой. Я думаю, что и трон никогда не был моим.

   – Во имя Амона, Тьесу! – вспыхнул Рехми-ра. – Мы верим в вас. Почему вам так трудно самому в это поверить?

   – Что такое «сам»? Во что вы верите? Я не в состоянии найти там хоть что-нибудь! – в отчаянии сказал Тот.

Он встал и в раздумье отошёл к другой стене павильона. Теперь я сказал слишком много. Внезапно он понял, что он делал. Он убивал их бога, свергал их царя-идола с пьедестала, сдирал с него золото, которое на деле было тонкой позолотой, раскрывая его оскверняющей рукой, чтобы показать, что внутри лишь глина и труха. Эти двое создали для себя образ, в который могли верить. Теперь он на их глазах уничтожал этот образ и развеивал пепел.

   – Вы Мен-хепер-Ра, – прошептал Амену.

Тот промолчал. Они оба всего-навсего повторяли ритуал, цепляясь за лишённые содержания формулы, вслепую сотрясая систры перед пустым алтарём. Мен-хепер-Ра? Такого существа, полубога-получеловека, не было. Не было никогда. Не было никого, кроме Тота.

«О боги, кто это такой? – думал он. – Кто я такой, почему я существую, если я не Мен-хепер-Ра?»

Они больше не упоминали Маат. В наступившей тишине Рехми-ра внезапно встал, молча прошёл на корму и скрылся из виду. Тот и Амену, словно незнакомцы, сидели, глядя в пропасть и пытаясь отступить от её краёв. Через некоторое время Тот встал, медленно спустился по лестнице и вернулся на своё привычное место у борта.

И через полчаса он стоял на том же месте, закрыв лицо рукой, а палуба под ним поднималась и опускалась вместе с водами, как стихи, вновь и вновь всплывавшие в его сознании.

   – Умоляю простить меня, но если бы Ваше Высочество соизволили дать команду...

Капитан говорил твёрдо, старался не выказывать чувств, но в голосе угадывалось волнение. Его не смогли заглушить даже стихи, звучавшие в глубине сознания Тота.

   – Команду? – пробормотал он.

   – Причалить, Высочайший. Если Вы не желаете проплыть через весь город.

В негромком голосе капитана прорывалось нетерпение. «Конечно, – думал Тот. – Он мечтает поскорее причалить, расстаться со мной и, как все жители Фив, пойти смотреть на прибывшие суда».

   – Опустите паруса, – произнёс он.

   – Да, Ваше Высочество. Ваше Высочество имеет в виду, когда мы подойдём к противоположному берегу?

   – Я имею в виду – сейчас! Мы не будем подходить к противоположному берегу.

Наступило гробовое молчание. Тот спиной ощущал негодование капитана, словно жар от огня. Тогда быстрые твёрдые шаги удалились.

«Смотри, моё имя смердит сильней, чем стервятник-орёл...»

Тот поднял голову. Барка миновала рыбную пристань и причал парома и медленно дрейфовала вдоль зарослей папируса, окаймлявших болотистый восточный берег. Прямо напротив в доках дворца швартовались корабли Нехси. Оба берега были черны от народа; некоторые, чтобы на несколько шагов приблизиться к невиданному зрелищу, даже влезли в воду, по колено погрузившись в прибрежный ил. На всех островках, вылезших из-под убывшей воды, торчали люди. Рыбацкие плоскодонки опоясывали их ожерельем. Пять высоких корпусов также были окружены переполненными лодчонками, они качались на волнах, поднятых гигантами, и подворачивались под огромные вёсла; их пассажиры пялили глаза на колыхавшуюся на ветру плавучую рощу. Сверкавшая на солнце процессия, возглавляемая голубыми с золотом носилками Сенмута, сворачивала с дороги к пристаням.

Парус барки скользнул по мачте, открыв небо, и потерявшее управление судно заколыхалось на волнах. В тот же миг с кормы появился Рехми-ра, а из павильона – Амену.

   – Тьесу, они спустили парус! – сказал Рехми-ра.

   – Да.

Вновь наступила тишина. Амену, не говоря ни слова, подошёл к борту и остановился, глядя на корабли.

   – Вы приказали им? – недоверчиво спросил Рехми-ра. – Вы собираетесь прятаться в зарослях папируса, пока...

   – Ты хочешь, чтобы я показывался людям в такое время?

   – Да, именно в такое время! Вы не можете прятаться здесь, как будто отказались потребовать от неё своё! Вы сами ставите себя в ложное положение!

   – Рехми-ра, чего я добьюсь? – устало спросил Тот. – В ложное положение меня ставит всё, что я ни делаю. Даже то, что просто живу на свете. Цари должны или оставаться царями, или быть мёртвыми.

   – Пока они живы, они должны вести себя как подобает царям, – ответил Рехми-ра.

Это было прямым и явным вызовом. Неужели именно это решение они приняли в те последние тихие мгновения плавания? «Дайте нам хоть пустой образ, в который мы могли бы верить. У нас не осталось ничего, кроме преданности, всё остальное потеряно». Амену смотрел на Тота странным потухшим взглядом.

   – Что ж, хорошо, – спокойно произнёс Тот. – Всё, что я ни сделаю, не может иметь значения.

Рехми-ра обернулся и проревел приказ:

   – Поднять парус.

Они стояли как трое незнакомых друг другу людей, пока барка пересекала реку. В молчании они поднялись по лестнице царского причала. Наверху Тот остановился; его взгляд против воли сбежал вниз и направо, к ближайшему из прибывших кораблей. Вода стояла очень низко, он видел заполненную людьми палубу, сверкавшие на солнце шкуры пантер, видел, как взволнованная борзая собака, которую держал на привязи один из воинов, прыгала и лаяла на привязи. Кто-то свалился с трапа между бортом и пристанью. Виновник шумной суматохи самостоятельно выбрался на берег и, отряхиваясь, опять зачем-то побежал по тонким сходням. На берег сошёл Нехси в бирюзовом ожерелье. Чернокожий гигант ничуть не изменился, разве что стал чуть постарше, чем когда появился в Вавилоне. Держась, как всегда, прямо, он важно поднялся по семи изъеденным водой ступенькам, выставленным на обозрение отступившей рекой. Негр вёл на поводке золотистого в чёрных пятнах рычащего детёныша леопарда. Несомненно, это был подарок для царицы.

Казалось, Нехси всегда возвращался из таких невероятных путешествий на край света с твёрдым намерением принести какую-нибудь гадость. Последний раз это был царский отпрыск из Вавилона.

И этот, горько подумал Тот, станет в конце концов тихим и послушным. Конечно, этого пятнистого детёныша тоже обучат правилам поведения, восхитительным умным штукам, а потом, прежде чем он вырастет и станет опасным, его благоразумно посадят в крепкую золотую клетку.

   – Тьесу, пойдёмте, – пробормотал Рехми-ра.

   – Иду.

   – Глядите, – внезапно произнёс из-за спин Амену, – вон там, в почётном карауле Нехси...

Тот резко обернулся и упёрся взглядом в знакомые внимательные тёмные глаза. Среди суетившихся воинов стоял, глядя прямо на него, Тиах. На миг и река, и корабли исчезли. Тот увидел безмолвную толпу в Тронном зале, окаменевших солдат и среди них это лицо, упёршееся неподвижным взглядом куда-то ему за спину. Он отвёл глаза. Значит, Тиах был в Пунте, а не в Кадеше.

   – Предатель! – прорычал Рехми-ра.

Тот отозвался мрачной усмешкой. «Привыкай, Рехми-ра, – сказал он про себя. – Единственная вина Тиаха в том, что у него не было никакого выбора. Будешь ли ты сам счастливее, если и у тебя его не останется?»

Он повернул на дорогу, ведущую во дворец.

Через час он бесцельно вышел на балкон своей спальни и принялся рассматривать путаницу огороженных дворов, хлевов и огородов, занимавших северную часть дворца. Везде было пусто и безмолвно: все жители Фив до одного или были на пристанях, или толпились на дороге, ведущей ко дворцу, или дожидались в Большом дворе. Они хотели посмотреть на сокровища Пунта, которые в торжественной процессии понесут к царице. Даже сюда, на балкон, долетал отдалённый гул множества голосов, лай борзых и восторженные выкрики. Они раздирали уши Тота. Он вернулся было в спальню, когда в глаза ему ударил отблеск золота близ северных ворот. Жизнь не совсем иссякла: в одном из внутренних дворов копошилось с полдюжины каких-то бедняг. Они явно выполняли какой-то приказ царицы. Больше ничего не могло бы удержать их вдали от событий этого великого дня...

Саркастический настрой мыслей Тота сменился знакомым страхом, объемлющим всё его существо. Что за приказ? Ни один из них не мог сулить ему ничего, кроме плохого.

Он подошёл вплотную к перилам, продолжая рассматривать происходившее во дворе. Там выстроились в линию четыре кресла-носилок. Носилки Хатшепсут сверкали золотом на солнце: именно это и привлекло его внимание. Позади них несколько человек деловито собирали лежачие носилки. Ещё двое сидели на корточках в углу, связывая вместе длинные щепки. При виде всех этих действий глаза Тота сначала раскрылись от удивления. Когда же неизвестно откуда к этим двоим подошёл ещё один человек и стал давать им приказания, он задумчиво прищурился.

Этот последний был одет как жрец некрополя.

Тот вскочил с балкона, быстро прошёл через свои покои и распахнул дверь зала. Слуга, которому полагалось находиться рядом, в дальнем конце коридора перевесился через лестничные перила, пытаясь хоть краем глаза увидеть, как чудесную добычу внесут во дворец. Смирив приступ ярости, Тот подозвал его, дал ему золотой браслет со своей руки и к нему в придачу – несколько указаний. Он ещё постоял, глядя, как надувшийся слуга нёсся по боковой лестнице, затем вернулся в покои и захлопнул дверь.

Когда он проходил через гостиную, Рехми-ра и Амену встали и последовали за ним.

   – Что это, Тьесу? – пробормотал Амену.

   – Я послал выяснить. – Тот кивнул в сторону внутреннего двора. – А что вы думаете об этом?

   – Процессия? – после минутной паузы рискнул предположить Амену.

   – Слишком уж короткая: всего четыре кресла-носилок, – с сомнением хмыкнул Рехми-ра.

   – И слишком странная, – подхватил Тот, – процессия, которую собирают втайне, за закрытыми воротами, процессия, которой руководит жрец некрополя и которой придётся идти в темноте.

   – В темноте?

Тот указал на длинные связки щепы.

   – Факелы! – воскликнул Рехми-ра. Он вгляделся получше, перегнувшись через перила. – А зачем лежачие носилки?

   – Вот именно! И почему на них ничего нет? – Тот пытался преодолеть всё усиливавшийся страх. – Их где-то загрузят и куда-то понесут.

   – Но куда?

   – Не знаю! Куда идёт та дорога?

Три пары глаз уставились на засыпанную мелким гравием дорогу, по которой бежал слуга Тота. Она шла мимо внутреннего дворика, где стояли носилки, к северным воротам в стенах дворца, и переходила в улицу, которая разрезала богатую часть западных Фив, задевала край Города Мёртвых и углублялась в пустыню, за которой вздымались западные скалы. Тот вздрогнул и зашагал взад-вперёд по балкону. Неужели она собралась идти ночью в бесплодную долину, расположенную позади скал?

   – Это может не иметь никакого отношения к вам, Тьесу, – нарушил молчание Амену.

   – Всё, что она делает, имеет ко мне отношение! – Тот опять оперся на перила.

Невдалеке слуга стучал в ворота внутреннего двора.

   – Скоро выясним, – добавил он.

   – Раз всё делается в такой тайне, они могут и не ответить этому парню, – возразил Рехми-ра.

   – Они ответят! – усмехнулся Тот. – Среди них есть жрец, и я послал ему взятку.

   – Взятку? – отозвался Рехми-ра. – Что-то из ваших вещей? Вы думаете, они не узнают её?

   – А ты как думаешь?

   – Тогда они будут знать, кто на самом деле задаёт вопрос!

Тот посмотрел на их встревоженные лица.

   – Понимаю, – сказал он, – вы думаете, что царь не должен так себя вести, что мне следует быть выше таких действий, что я не должен опускаться даже до того, чтобы выяснять, какое ещё зло она затевает против меня. Я угадал?

   – Тьесу, мы просто думаем, что это может не касаться вас, – сказал Амену. – Несколько носилок во дворе... несомненно, она хочет пожертвовать какие-то сокровища своему храму и сделать это ночью, тайно. Это, пожалуй, логично.

   – И жрец, прислуживающий мёртвым, будет показывать путь! И сокровища понесут в храм, в котором пока что есть только пол из грубого камня и наполовину возведённые стены!

   – Ну хорошо, тогда всё это понесут к какой-нибудь гробнице! В любом случае...

   – Ладно, Рехми-ра, – сказал Тот устало, – что сделано, то сделано.

Он повернулся к друзьям спиной, вошёл в спальню, посмотрел на игрушечную галеру и, не в силах оставаться на месте, прошёл в гостиную. «Кому я сегодня скажу? Гибнет вчера, гибнет...»

Он продолжал беспокойно метаться по комнате, пытаясь выкинуть из головы неотвязные стихи и овладевший им страх, когда в дверь постучали. Вошедший слуга даже не пытался изобразить почтение и смотрел прямо ему в лицо. Тот стиснул зубы; он медленно пошёл навстречу слуге и глядел ему в глаза до тех пор, пока он не склонил голову.

   – Ну? – произнёс Тот.

   – Это перезахоронение, господин.

   – Что?

   – Перезахоронение. – Слуга продолжал нагло смотреть прямо на Тота. – По приказу Его Величества Ма-ке-Ра тело её отца Тутмоса Первого, да будет он радостен три тысячи лет, завтра перед рассветом будет доставлено в новую гробницу, которую Её Величество построило для него.

   – Новую гробницу... – тупо повторил Тот. – А что случилось со старой?

Слуга заколебался было, но наконец сказал:

   – Там лежит Немощный.

Наконец всё стало понятно. Торжествующая рука наносила по его лицу последний удар, вот что это было.

Тот стоял молча, ощущая, как всё в нём ломалось, обрушивалось подобно гнилому дому. Вдруг мощным ударом в нахальный рот он сбил слугу с ног.

   – Тьесу! Ради нежного имени Мут... – хором воскликнули его друзья, стоявшие в двери спальни. Тот не глядя улыбнулся им.

   – А что? Разве это не поступок царя? Парень оказался настолько нагл, что принёс плохие новости. Вы сами говорили, что я должен, пока жив, вести себя по-царски. Боги, как я хочу умереть. Как я хочу умереть...

Протиснувшись мимо них, он вышел на балкон и, спотыкаясь, побрёл вниз по наружной лестнице. «Боги, неужели она никогда не удовлетворится? – думал он. – Она захватила мою корону, мою армию, опозорила меня перед всем миром. Она превратила меня в лиллу. Во имя Амона, что ей ещё нужно? Доказать, что меня никогда не было на свете? Что даже моего отца никогда не было на свете?.. Да, именно это ей и нужно...»

За спиной послышались торопливые шаги.

   – Не ходите за мной! – хриплым голосом приказал Тот не оборачиваясь и пошёл в сторону дворцового фасада.

   – Мой отец, мой бедный отец, мой одинокий отец, – повторял он про себя. – Лишённый всего, опозоренный, уничтоженный...

Никогда отец не казался ему таким близким. Словно его вновь окутывал покров Кени, сливая воедино две сущности. Добрый Бог похож на его отца... И это правда. «Все, кто говорил это, были правы, – думал Тот. – С самого начала мы были похожи. И теперь, когда для нас обоих всё заканчивается, мы всё так же похожи друг на друга...»

Тот вошёл в Большой двор и сразу остановился, ошеломлённый переполнявшей его пёстрой суетливой толпой, шум которой он слышал издалека. Он совершенно забыл о сокровищах Пунта. Над головами спешивших куда-то, подпрыгивавших и громко переговаривавшихся людей он видел мирровые деревья и изогнутые слоновьи бивни, которые несли на головах носильщики. Через сплошную преграду из растопыренных локтей, маслянистых коричневых плеч, вереницу носильщиков и стиснутые потные тела Тот пробился на другую сторону двора. Ворота за ним захлопнулись; он достиг приюта в любимом саду.

Там были лужайки, плавно покачивавшиеся акации, цветы и знакомые дорожки, там пахло солнцем и кирпичами, там была увитая виноградом беседка. Там был пруд и тамарисковое дерево.

Он побрёл вниз по склону, исполненный тоски и ощущения потери, столь же острым, как боль от раны.

«О, если я мог бы вернуться! – думал он. – Если я мог бы увидеть отца сидящим там, в своём кедровом кресле, если бы я мог услышать его голос, поговорить с ним. Он понял бы всё, что случилось со мной. С ним происходило то же самое. О боги, что заставляет её так поступать? Она даже не может оставить в покое его бедные кости! Что же мы такого сделали, отец и я, или не сделали, что боги должны так карать нас? «Человеку довлеет всем сердцем повиноваться велению своего бога...» Но я не слышал, чтобы боги что-нибудь приказывали мне. Да, должно быть, не слышал. Но это не спасёт меня. Ты должен слышать и повиноваться. Если же нет...»

Вдруг его мысли (решались. Под тамарисковым деревом на траве спала Майет, вытянув голую ногу и подсунув руку под щёку; на фоне золотистой кожи выделялись длинные чёрные ресницы; пышные чёрные волосы раскинулись по траве. Ей было тринадцать, а выглядела она на одиннадцать. Скуластое личико казалось задумчивым. На каменной скамье около неё сидел, тихонько наигрывая, старый музыкант Джеди со спиной, согнутой, как его арфа Никто не заметил появления Тота, потому что арфист был слеп, а Майет погружена в сновидения, которые, несомненно, так же сильно отличались от сновидений других людей, как сама маленькая царевна отличалась от них.

Тот в молчании пристально рассматривал сидевшего на скамье старика.

Наверно, эта скамья была сделана для стариков; во всяком случае, только когда на ней сидел старик, она выглядела как положено.

Когда он отвернулся, глаза Майет были открыты и глядели на него. Она легко вскочила.

   – Тот, случилось что-то плохое?

С первым звуком её голоса музыка старого арфиста резко оборвалась, и на лице появилось беспокойство.

   – К нам пришли, – успокоила его Майет, подходя к Тоту.

Старик ласково, но устало улыбнулся, поворачивая голову вслед её голосу, как головка цветка следует за солнцем.

   – Что-то случилось? – повторила она.

   – Что-нибудь плохое случается всегда, не так ли? – ответил Тот, пожав плечами, и зашагал по склону вверх, жалея, что девочка проснулась.

   – Не знаю. Со мной не случается. Ты расскажешь мне?

   – Ты должна уже знать. Корабли вернулись домой.

Шум в Большом дворе вновь и вновь радостно сообщал об этом земле и небесам, и сад не защищал от этого: его стены были недостаточно толстыми и высокими. Тот стремительно подошёл к беседке и, спотыкаясь, взбежал по ступенькам. Майет продолжала расспрашивать его из-за спины:

   – Тот, это не всё.

   – Да, это не всё. – Он кратко и напрямик рассказал ей о последних событиях.

   – Но зачем она делает это? Я не понимаю...

   – Она хочет, чтобы Египет забыл моего отца. Она хочет заставить всех считать, что он никогда не жил. Что я никогда не рождался.

   – Но ведь она не может этого сделать! Ты здесь. Я могу дотронуться до тебя.

   – И до чего же ты дотрагиваешься? – спросил Тот, слабо улыбаясь.

   – До Тота.

   – Да, до Тота! А кто это? Никто. Некто, кому дали имя Тот.

Майет медленно опустилась на верхнюю ступеньку.

   – Я только некто, кого назвали Майет. Но я не никто.

   – Разве? – негромко возразил он. – А кто же ты, малышка?

   – Я – Майет!

Она говорила твёрдо, без сомнения в голосе. Она ещё ребёнок, думал Тот. Она не понимает. Он сел на ступеньку рядом с ней.

   – Поверь мне. Ты тоже ничто. Разве ты не знаешь об этом? Она превратила тебя в ничто в самый час твоего рождения... Теперь она должна сделать это с моим отцом! Он ведь и твой отец, разве ты не чувствуешь этого?

   – Тот, он этого не почувствует. Он мёртв.

   – Но я не мёртв! – воскликнул Тот. – Всё, что она делает с ним, она делает со мной! – Он опять встал, не в силах усидеть на месте, и добавил: – Нет, он почувствует. Она сделает его ещё более одиноким, чем когда-либо прежде. Люди будут ходить мимо его гробницы, по его гробнице – даже не зная, что он там лежит... Египет забудет о том, что он жил!