Текст книги "Дочь солнца. Хатшепсут"

Автор книги: Элоиз Джарвис Мак-Гроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА 3

Следуя за Ненни в неторопливой процессии, выходившей из пропитанной запахом ладана Святыни Святынь, Хатшепсут с раздражением размышляла о том, почему же она решила этим утром отправиться в храм вместо того, чтобы вытерпеть один-единственный томительный час Еженедельного приёма. Предстояла ещё аудиенция Верховному жрецу, и один лишь Амон знал, как долго Ненни придётся там проторчать в волнении и спорах...

В дверях она обернулась и окинула взглядом огромную золотую статую в освещённой факелом нише, перед которой жрец медленно поднимал алую завесу. Величественный и вызывающий благоговение, прекраснее любого смертного – Амон, её отец.

«Действительно мой отец, – подумала она со странным внутренним содроганием. – Он вошёл к госпоже моей матери в облике фараона и возлёг с ней на всю долгую ночь – о боги, если бы он так же пришёл ко мне!»

Она пересекла выложенную яшмой мостовую, миновала деревянную дверь, оказалась в передней, которая была чуть побольше и чуть посветлее, чем Святыня Святынь, где было темно как в гробу, оттуда попала в другую комнату с шестью высокими колоннами, ещё больше и ещё светлее. За ней раскрылся просторный пышный зал, в котором лес кедровых колонн, столь же толстых, как стволы деревьев с холмов Ливана, откуда они прибыли, в полумраке вздымался ввысь, пересекая стрелы солнечных лучей, высоко, под самым потолком, врывавшихся в ряд окон.

Хатшепсут любила этот зал, давным-давно построенный её отцом Тутмосом к вящей славе Египта и бога Амона. Здесь она чувствовала свою близость к отцу. Всё окружающее было делом его рук, ставшим видимым и осязаемым благодаря искусству Инени, его архитектора. Он был великим царём – это лишь одно из множества строений, которые фараон повелел воздвигнуть на Черной Земле своего царства, чтобы запечатлеть своё долгое и деятельное правление. А за те пять лет, которые минули с тех пор, как сын Мутнофрет возложил на себя корону, ни один камень не лёг поверх другого, не был воздвигнут ни один памятник, их и не собирались строить.

Верховный жрец Акхем, маленький толстый человечек с холодными глазами, сопровождаемый рабом Амона и надсмотрщиком за полями и работами, вышел, чтобы встретить царскую чету в дверях и препроводить в свои покои. Раз и навсегда заведённым порядком механически свершился торжественный тягучий ритуал, состоявший из поклонов, простирания рук, восхваления фараона и пожелания множества сыновей Великой Царской Жене.

Медленный и торжественный танец, подумала Хатшепсут. За тысячелетие в нём не изменился ни один жест...

Без интереса она смотрела на Нахта, надсмотрщика за работами – костлявого угрюмого типа, который переводил подозрительный взгляд с Акхема на Сехведа, раба Амона, которого она хорошо помнила по регулярным ежемесячным визитам во дворец. Это был дрожащий любезный старичок, очень достойный и сонный, который, по её мнению, уже на несколько лет пережил свою способность приносить какую-нибудь пользу.

   – Я умоляю Ваши Величества без неудовольствия принять моё недостойное гостеприимство, – провозглашал Акхем, одновременно подзывая рабов и носителей опахал. – Если Ваши Величества соизволят сесть... Боюсь, что могу предложить вам только мёд и воду. Ваши Величества, конечно, понимают, что мы, жрецы, ведём скромную и ограниченную жизнь и не наслаждаемся той роскошью, к которой привыкли Ваши Величества...

Хатшепсут иронически взглянула на увесистое брюшко и лоснящуюся кожу маленького человечка, тончайшее полотно, в которое было облечено жирное тело, но воздержалась от комментариев.

Ненни вежливо пригубил безвкусный напиток. Фараон был бледнее, чем обычно, шея напрягалась под тяжестью короны.

   – Вы можете рассказать Моему Величеству о ваших обидах, – произнёс он.

   – Я благодарю вас, Великий Гор. Я не знаю, с чего начать. Это очень деликатное дело.

   – Это касается заявлений некой жрицы?

   – В значительной степени, Ваше Великолепие.

   – В них заключено всё, – с неожиданной страстью включился в разговор Нахт. Хатшепсут заметила, что он смотрел на Акхема, как кошка могла бы смотреть на очень большую и опасную крысу.

Верховный жрец не обратил внимания на реплику.

   – В храме есть жрица в ранге божественной служанки, некая Нофрет-Гор. В прошлом она проявила незаурядные способности в провидении и предсказании, но теперь, боюсь, совершенно обезумела.

   – Возможно. А может быть, и нет, – огрызнулся Нахт.

Акхем стрельнул в него ледяным взглядом:

   – Если надсмотрщик будет любезен не прерывать меня...

Ненни прокашлялся:

   – Какое же пророчество так беспокоит вас?

   – Она говорит... Конечно, Ваше Величество понимает, что это не может называться пророчеством, пусть Сильный Бык простит... недостойного, если тот поправит его божественные слова. Это ложь, это просто бред расстроенного сознания... – Акхем несколько минут распространялся в том же духе, его ровный убедительный голос не менялся, но верхняя губа предательски вспотела, и он вытирал её тонким как паутинка шатком.

   – Но что же говорит эта женщина? – наконец прервал его Ненни.

Неожиданно старый раб Амона заговорил невинным голосом весёлого ребёнка:

   – Она говорит, что Верховный жрец недостоин своего служения.

   – Вот как! – пробормотал фараон. Хатшепсут рассматривала свои перстни. Когда шаток Верховного жреца вновь пришёл в действие, её вдруг наполнила радость. Конечно, фараону как бы между делом пояснили, что женщина безумна; на её гнусное высказывание, которое, как она утверждала, было словом Амона, сошедшего к ней в её провидении, не следовало обращать внимания, оно лишь подчёркивало её безумие. Акхем сожалел даже о том, что ему пришлось рассказать о ней фараону; но он был уверен, что фараон теперь согласится: нужно что-то сделать, чтобы немедленно устранить женщину из храма.

   – Неужели это действительно невозможно? – спросил Ненни. – Прогоните эту женщину. Обратитесь к колдуну, чтобы он изгнал хефт. Я уверен, что вам не потребуется помощь фараона.

   – Ваше Величество не полностью постигает ситуацию, – произнёс Нахт тоном, прямо указывавшим на то, что он решил сказать своё слово. Ядовито взглянув на Акхема, он встал прямо перед фараоном. – Нофрет-Гор – жена начальника кладовых, превосходного человека, необходимого предстоящим храма! Я уверен, что Верховный жрец согласится со мной. Если бы не начальник кладовых, учёт в сокровищницах давно бы оказался ввергнутым в хаос. Думаю, что я не преувеличиваю, не так ли, достойный Акхем?

Он ехидно ухмыльнулся, Акхем в ответ слишком небрежно пожал плечами.

   – Да, он принёс много пользы. Но я думаю, что не следует обременять Доброго Бога этими мелочами.

   – Не всё это мелочи, – прервал Нахт. – Например, ошибки, которые он нашёл в записях сокровищницы...

   – Да, какой-то враг подделал записи, – объяснил Акхем. Теперь он говорил уже настолько беззаботно, что трудно было разобрать слова. – Получалось так, будто я... будто некоторые богатейшие пожертвования уходили в мою собственную казну, это...

   – Козни... врагов... несомненно, – подтвердил Нахт, наблюдая за Акхемом, – храм заполнен ими. Сможет ли Ваше Величество поверить, что некоторые жрецы – люди, которым Верховный жрец абсолютно доверял, фактически его любимцы – на деле забирали себе пожертвования от самых состоятельных прихожан? Причём они не только получали, но и требовали богатых личных даров для пожертвования богу.

Акхем напряг голос и перекричал Нахта:

   – Конечно, когда начальник кладовых показал мне то, что обнаружил, этих людей изгнали из храма. Всё это закончилось, надсмотрщик, и хватит об этом.

И всё же, думала Хатшепсут, он ещё выглядит слишком обеспокоенным исходом этой небольшой игры, в которой наверняка участвовал не без выгоды!

Ей казалось, что этот начальник кладовых возникал в разговоре с интригующей периодичностью, будто некое небесное светило. Пока Верховный жрец говорил с Ненни о безумной прорицательнице, она негромко сказала Нахту:

   – Я правильно поняла ваши слова, будто эта Нофрет-Гор – жена начальника кладовых?

   – Да, Сиятельнейшая.

   – Вот как! Неудачное совпадение.

   – Да, неудачное, чудовищно неудачное! – В глазах надсмотрщика мелькнул испуг, более того – подобие паники. – В этом вся загвоздка. Если её изгонят, то, по законам храма, нужно изгнать и его.

   – А вы считаете его необходимым? – спросила она. Ненни услышал вопрос и повернулся, чтобы расслышать ответ.

   – Ваше Сиятельство, я не представляю себе, как бы я мог выполнить значительную часть обязанностей моего ведомства без него! Да ведь в этот момент я даже не знаю, где... – Нахт запнулся. – Я имею в виду, что он не только необходим, он незаменим. Знаток чисел, превосходный устроитель, да и может при необходимости взвалить ответственность на свои плечи: это самое главное, если вспомнить, как часто я должен отсутствовать по делам храма, путешествуя каждый месяц в Абидос и Мемфис...

Его вновь заглушил голос Акхема:

   – Никакой мелкий чиновник не может быть незаменимым. Действительно, он сделал себя чрезвычайно полезным, боюсь, что наш надсмотрщик слишком сильно зависит от него. Однако безумие его жены сделало совершенно невозможным его дальнейшее пребывание в храме. Ваше Величество, её ядом пропитано всё жречество! Невозможно описать сумятицу, которую она создаёт этой ложью.

   – Дело Его Величества, – отчётливо произнёс Нахт, – решить, ложь это или нет.

Ненни вздохнул, несколько мгновений смотрел на двоих разъярённых людей, а затем повернулся к старому рабу Амона, который, довольно мигая, наслаждался прохладой, создаваемой опахалами.

   – Как могло получиться, Сехвед, что ни в одном из ваших ежемесячных отчётов вы не сообщили ни о подделанных записях, ни даже о распространении этих ядовитых слов?

   – Что? Неужели не сообщил? – обернувшись, переспросил раб Амона.

   – Вы не знаете, что пишете в своих собственных отчётах?

   – Ваше Величество, скоро семьдесят лет, как я постигаю мудрость, – с укором в голосе возразил раб Амона. – Я не в состоянии быть таким же деятельным как в молодые годы. Конечно, я участвую лично в важнейших делах храма, но начальник кладовых, человек со множеством достоинств, помог мне освободиться от таких мелких обязанностей, как писание отчётов...

Хатшепсут с каждой минутой становились понятнее достоинства начальника кладовых. Конечно же, этот негодяй держал в руке весь храм Амона и сейчас понемногу сжимал кулак. Возможно, он сам хотел стать Верховным жрецом.

О, борода Птаха! Ну и пройдоха, думала она. И насколько толковый пройдоха!

Больше того, он пытается остаться в стороне от всех этих проделок, поняла царица мгновением позже, и ему это удастся, если она не воспрепятствует этому. Вопросы Ненни вернулись к пророчице; он говорил о правосудии и несправедливости и с тревогой слушал Акхема и Нахта, которые с трудом скрывали обоюдную ненависть под покровом привычных манер. Два попавших в капкан рычащих шакала – и фараон, который снова и снова искренне взвешивал доказательства против пророчицы и был так поглощён изучением ядовитой приманки, что не видел, кто установил ловушку.

«Милосердный Осирис, мы пробудем здесь до темноты! – думала Хатшепсут. – Пять минут разговора с этим драгоценным начальником кладовых, и я покончу с этим делом...»

Почему бы и нет? Было бы забавно встретиться с ним, спокойно выложить ему все его планы и раз и навсегда внушить, что какой-то пройдоха-простолюдин не способен обвести вокруг пальца дочь Солнца. Да, ей во что бы то ни стало нужно увидеть этого человека прежде, чем его за грехи бросят собакам. Конечно, он может быть пройдохой, но, может быть, он не скучен.

Царица поднялась, прикрывая рукой зевоту, и трое иерархов замерли, обратившись во внимание.

   – Господин мой муж, я устала сидеть. Молю вас, позвольте мне пойти прогуляться по храму и подождать вашего прибытия.

   – Как вам будет угодно, моя госпожа...

Она вышла за дверь и торопливо пошла по коридору, прежде чем ей успели предложить сопровождение. Если память ей не изменяла, в храме имелась небольшая часовня, буквально рядом с уставленным колоннами Молитвенным залом. Увидев храмового служителя, размахивавшего метлой в одной из комнат жрецов, она подозвала его.

– Быстро пришли ко мне начальника кладовых – вон в ту часовню.

Улыбнувшись благоговейному испугу, появившемуся в глазах человека, который, бросив свою метлу, поспешно умчался по коридору, она нашла часовню, обнаружила, что первый из маленьких вестибюлей прекрасно подходит для её цели, и неторопливо прошла в его дальний конец, рассеянно поглаживая кончиками пальцев одну из пары высоких алебастровых ваз и обдумывая предстоящий разговор. Она была совершенно поглощена своими мыслями, когда в дверях послышались шаги и кто-то откашлялся.

   – Ваше Сиятельство посылали за мной? – спросил голос Сенмута из Гермонтиса.

Хатшепсут остолбенела. Её пальцы замерли на краю вазы, волосы зашевелились на голове. Этого просто не могло быть. Несомненно, она ошибалась.

Царица заставила руку небрежно скользнуть по краю вазы и выдавила:

   – Да. Войдите, прошу вас.

   – Как пожелает Божественная Правительница.

Не было никакой ошибки. Невозможно забыть этот резкий глубокий голос, невозможно перепутать интонацию подавленного волнения. Это был тот самый человек. Мысли Хатшепсут вернулись к тому дню Хеб-Седа, когда носилки царевны прошли рядом с ним и она увидела в глазах Сенмута потрясённое узнавание.

«О, Амон, он прекрасно знал, кто я такая! – подумала она. – Как я могу посмотреть ему в лицо? Он знает, что это была я. Знает, что целовал дочь Солнца!»

Затем её волнение внезапно прошло, сменившись внутренним смехом, смешанным с необузданным восторгом. Где-то в глубине души она даже не удивлялась.

Хатшепсут медленно повернулась к Сенмуту.

ГЛАВА 4

Ненни знал, что пришло время вставать с ложа и одеваться для вечерней трапезы. Последние лучи солнца, косо проникая через двери сада, мягко освещали один из ковриков. Скоро вся спальня, а не только альков, в котором он пребывал, должна была оказаться в тени.

Однако он ещё помедлил, поудобней пристроился на эбеновом подголовнике и снова устремил взгляд на звёздную карту на потолке алькова Утром он вернулся из храма раздражённым и почти обезумевшим. Ненни заранее знал, что так и будет. Как, во имя неба, кто-то мог решить, были ли видения жрицы истинными или ложными, являлись они пророчеством или политиканством? Как решил бы это дело отец?

Он постоянно задавал себе этот вопрос. Беда заключалась лишь в том, что ответа на него не было. Он не имел счастья пользоваться отцовским доверием, с иронией подумал Ненни. Их мысли двигались совершенно разными путями, как солнце и звёзды в высоте, так что даже строить догадки было невозможно. Вот Хатшепсут могла бы угадать, причём угадать правильно. Но она и пытаться не станет. Какое ей дело до того, что отец в таком-то случае поступил бы так, а в таком-то – этак? Для неё важнее был собственный выбор. Именно этим она больше всего походила на отца. Таким же был Аменмос... О, если бы фараоном был Аменмос! Но фараоном был не Аменмос.

Правда или ложь, правда или ложь? Сразу пришло в голову лишь одно – эти необычные видения казались слишком точно адресованными для того, чтобы быть подлинными словами небес. Обычно пророчества содержали таинственные высказывания, полные неоднозначных и, казалось бы, бессмысленных слов, требовали изучения и сложного толкования в коллегиях учёных жрецов. На самом деле эти жрецы были не столь учёными, сколь важными и изобретательными во всём, что касалось толкования божественных глаголов. Вряд ли следовало воспринимать их всерьёз. Странно, что боги, чьи мысли точны и слова правдивы, выбирают настолько искажённую форму для своих посланий людям.

Значит, подозрительным это сообщение было из-за чрезмерной ясности. «Верховный жрец недостоин своего служения». В этой фразе была резкая откровенность человеческих высказываний, а не возвышенная божественная косноязычность. Возможно, и видение также имело человеческую природу. Даже в таком случае это необязательно значило, что жрица лгала, не считая утверждения, что она передаёт слово Амона. Ненни был склонен полагать, что в целом высказывание соответствовало истине. Сегодня утром, как и раньше, Акхем упрекал его в недостатке ума, чрезмерной любви к роскоши и самовлюблённости. И всё же... Акхем был Верховным жрецом при первом Тутмосе. Ненни инстинктивно избегал изменения всего, что было создано его отцом, если оно было ещё способно существовать. Предположим, что Акхем был не идеальным Верховным жрецом. А знал ли Ненни кого-то лучше? Нет, не знал. Кроме того, он опасался худшей беды от попытки найти замену. Пусть дела идут своим чередом. В конце концов, разве это имеет какое-нибудь значение?

Да, была ещё одна большая трудность – он не мог убедить себя в важности событий в храме. Ему это напоминало взволнованную суету муравьёв на руинах своего муравейника – и нисколько не беспокоило, лишь вызывало ощущение скуки. Почему он должен влезать в это дело? Вопрос не имел смысла. Он обязан заняться этим, обязан проявить все свои лучшие качества и добросовестно постараться решить проблему законным путём. Она имела значение для Акхема, для жрицы и для всех других, замешанных в этом деле. Даже Нехси был серьёзно встревожен событиями в храме, Шесу почти испугана. Без сомнения, весь Египет – кроме него – считал необыкновенно важным, кто служит богу Амону как высочайший из его жрецов. А если предположить, что Амон на самом деле не существует? Тогда и обезьяна могла бы надевать облачение, курить ладан, и всё было бы точно так же...

«Я теряю связь с Египтом, – подумал Ненни. – С каждым днём всё сильнее и сильнее. Меня больше не пугают эти мои размышления. Даже самые кощунственные из них».

Он чуть повернул голову, чтобы посмотреть на золотую статуэтку Амона, полускрытую быстро сгущавшейся темнотой. Когда-то в его сердце должно было взрасти поклонение ему – много-много лет назад. Амон Сокрытый, живущий в ветре, говорящий из ветра, который, возможно, в начале начал, когда мир был нов и умы людей уподоблялись детским, – был просто ветром. Амон, который в другой своей ипостаси являлся Великим Быком с ужасными рогами и гениталиями устрашающей мощи, в третьей ипостаси был вот этим красивым юношей со спокойным непроницаемым ликом. (Непроницаемым? Или просто пустым?) Амон – удивительная и потому особенно неубедительная фигура... Когда логика хромает, люди начинают сомневаться. Кому кланяется человек: Большому Быку, изображению человека или невидимому ветру? Что люди имеют в виду, когда говорят «могущественный Амон»?

«Нет, – подумал Ненни, – это мой порок и мой камень преткновения. Когда люди говорят «могущественный Амон», они подразумевают все его ипостаси. Для поклонения не нужны причины. Разве мой слуга нарушает свой долг, когда ему приходится думать об Исиде не только как о Божественной Матери Гора, но и как о Собачьей звезде[81]81
  Собачья звезда (Сотис) – Сириус.


[Закрыть], о плодородной почве Египта и о царском троне? Ошибается ли он, когда полагает, что Тот – Луна, Божественный Писец, ибис и бабуин или что Уаджет является одновременно короной, коброй на короне, богиней, живущей на юге, и таинственным языком пламени? Нет, он ничего не путает; напротив, каждый новый образ прибавляет ещё одно значение к его пониманию бога; слуга – он не обеспокоен недостатком логики, потому что он не думает, а чувствует. Я же не чувствую, а думаю – следовательно, мешаю. Это мой собственный порок».

Но Ненни мучил и другой вопрос: не были ли боги ненужными просто потому, что он не мог найти им места в картине мира? Возможно, причина того, что Египет поклоняется богам, кроется далеко за вереницей бесчисленных божеств и их воплощений, за их вездесущими изображениями и символами, каждый из которых загадочным образом усиливается, хотя и кажется, что они противоречат друг другу. Эта причина имела в конце концов собственную удивительную логику и некое триединство. Создание, рождение, воскрешение – всё это были они. Что ещё существовало в человеческих мыслях? Бог, который представлял собой эту всеобъемлющую троицу, мог быть способен к бесконечному делению и многообразию, и всё же был Единственным. В сущности Амона можно было обнаружить всех троих. В ипостаси Сокрытого, Дыхания Жизни, он был Создателем. Он был Прародителем, когда назывался Сильным Быком. Он был Воскрешающим, когда его называли Камутеф, Бык-Своей-Матери. В этой ипостаси он был способен снова и снова порождать себя от неё, породившей его, и таким образом пребывал неизменным и бессмертным. Амон был собственным порождением, и это было высшим его качеством. К тому же, размышлял Ненни, он был отцом сына, загадочного бога-ребёнка Хонсу[82]82
  Хонсу – бог Луны, сын Амона и богини неба Мут.


[Закрыть], который носил юношеский локон, держал в руках синий лотос, был одет в саван мертвеца и не имел никаких других качеств или бытия, кроме воплощения Царской Плаценты, что делало его мертворождённым близнецом фараона. Следовательно, из неявной, но вдохновенной логики верующего человеческого сердца следовало, что Хонсу, близнец фараона, был также луной, призрачным близнецом царского солнца. Луной был и бог Тот, но это было не важно.

Так же было и со всеми остальными. Богов насчитывались сотни, каждый имел множество ипостасей, которые смешивались между собой, накладывались одна на другую, посягали на сущности других богов – и, возможно, все в своей сути были Единым. Создание, рождение, воскрешение: жизнь.

Ненни ощутил удовлетворение. Его мысли ощупывали сделанное открытие подобно путешественникам, удивлённо столпившимся вокруг красивого и непонятного предмета, найденного в песках пустыни. Тогда, подумал Ненни, один из путешественников должен осторожно пощупать находку.

Люди поклоняются жизни? Ну, не совсем так. Они обладают жизнью, но не знают, откуда она исходит, следовательно, благоговейно простираются перед ней ниц... Не жизни они поклоняются, а неведомому.

Другое прикосновение – на сей раз с высокомерием узнавания. Люди поклоняются неведомому лишь по той причине, что оно непознаваемо.

Конечно, с иронией подумал Ненни. Эта неразгаданная тайна по сути своей необъяснима. Человек не может вынести невыразимого, которое показывает ему его собственную ужасающую несоразмерность; следовательно, он должен сразу же найти для него выражение. Амон Сокрытый вначале становится Духом, затем Дыханием Жизни, затем ещё более осязаемым – Ветром, а затем – существующим в ветре. Сущий становится Воскрешающим и Камутефом, после этого приобретает куда более понятную сущность Сильного Быка и образ человека с прекрасным непроницаемым лицом, а в конце концов, к глубокому сожалению, становится ревущим смертным быком в храмовом стойле, с рогами и шерстью – и маленькой золотой статуэткой в нише. Этим человек возвеличивает себя, поскольку преуменьшает своего бога; он соглашается поклоняться кровавой плоти, вышедшей из матки, лишь бы швырнуть промелькнувшее ужасное видение в пропасть правды.

Удар... удар... ещё удар. Красивый, но непонятый предмет в пустыне превратился в кучу камней – каким он и был всегда, без всякого сомнения. Ненни вздохнул и закрыл глаза.

Когда фараон через несколько минут открыл их, его взгляд вернулся к звёздному узору на потолке и, в конце концов, остановился на звёздном изображении Исиды, вечно следующей по небу за Осирисом. Изящная живая фигура богини, как всегда, заставила его вспомнить Хатшепсут.

«Фигуры нужно поменять местами, – думал Ненни. – Эго она – та, что убегает, та, что всегда ускользает, и я, тщетно хватающий воздух позади неё. Нет, не всегда... – Ирония постепенно уходила из его размышлений. – Часто она тянется ко мне, пытаясь на свой собственный манер разорвать разделяющее нас, пытается дотронуться до меня и ввести в тот яркий мир, который Шесу знает так, будто она сама жизнь, простирающая ко мне руку... Да, именно таково значение этих рисунков, если в них можно найти значение: жизнь, подманивающая того, кто несёт семя смерти и поэтому не может свернуть с пути, его ноги должны идти, даже против желания. А есть ли у меня желание? Возможно, и нет. Возможно, она права, я предпочитаю сидеть и ныть. Я потерял связь с Египтом, с самой жизнью. Но для неё я повернул бы обратно, если бы смог. Я ответил бы на её прикосновение, если бы знал, как...»

Уже почти совсем стемнело. Он видел лишь линии на звёздной карте. Ненни нехотя свесил ноги с ложа и сел. Он не желал надевать свою диадему и вновь становиться фараоном, но бороться против заключения, в котором он постоянно пребывал как царь, было глупо. А кто был свободен?

Он хлопнул в ладоши. Из передней тихо вошёл раб и зажёг лампы. Ненни заморгал, ослеплённый внезапным светом. Тени спрятались по углам, комната вернулась в обыденный мир. И на него сразу же обрушился град проблем муравейника. Видения... жрица... он должен решить всё это.

Ненни устало поднялся.

   – Скажи, пусть мне приготовят ванну, – сказал он и вдруг остановился, поскольку в дверь постучали.

   – Ненни! – раздался голос Хатшепсут.

   – Открой, – быстро приказал фараон.

Раб широко распахнул дверь, и в ней, как прекрасное видение, показалась Хатшепсут. На царице была гофрированная накидка, сквозь которую виднелась бледная бронза её тёплого и чистого тела. Волосы Хатшепсут были свободно распущены, на ней не было никаких украшений, кроме ожерелья из свежесорванных лотосов, заполнивших ароматом всю комнату.

Сердце Ненни часто забилось – то был предмет его собственного поклонения. Он вполголоса велел рабу уйти.

Она ступила за порог и остановилась, заколебавшись. Чересчур растерянна, подумал Ненни.

   – Ненни... я хочу поговорить с тобой.

   – Конечно, моя дорогая. – Он быстро подошёл к жене и ввёл её в комнату. – Какая у тебя холодная рука! – удивлённо добавил он.

   – Нет, нет, мне нисколько не холодно...

Она высвободила руку и пошла к двери сада, вглядываясь в прозрачный полумрак.

   – Дело в том, – торопливо начала она, – что я хочу поговорить с тобой, но не знаю, станешь ли ты меня слушать. Ты должен выслушать, Ненни... Должен выслушать!

   – Конечно, выслушаю, – мягко сказал он. – Что случилось, моя Шесу?

   – Я насчёт этого утра, всех этих храмовых волнений. Я думаю, что пророчица права. Мне кажется, что Акхема нужно отрешить от его должности. Это развращённый ничтожный человечек, который в течение многих лет строил своё гнездо за счёт величайшего из египетских богов, моего отца Амона. Он позор для храма, для Египта, для тебя, Ненни! Разве ты не видел этого нынешним утром? Для этого не нужно никаких прорицательниц, достаточно иметь глаза.

   – Да, да, я согласен с тобой, – вздохнул Ненни. Так вот, значит, ради чего она пришла. – Вопрос в том, чтобы его кем-то заменить. Кем-то, кто был бы не хуже Акхема.

   – Это вообще не вопрос, – неожиданно объявила она. – Я знаю подходящего человека – это Хапусенеб из Фив, Первый пророк храма. У него есть достоинство и характер – господин мой отец знал его и хватил, когда тот был всего лишь сем-жрецом. Он мог бы уже завтра вступить в должность и за месяц распутать все беспорядки, прекратить волнения и всё успокоить...

   – Тогда пусть он так и поступит! – негромко воскликнул Ненни.

Фараон обращался скорее сам к себе, но Хатшепсут обернулась. На её лицо упал свет.

   – Ты так думаешь, Ненни? О, ты совершенно прав! Ты на самом деле так решил? Неужели всё так просто?

«О боги, я решил бы что угодно, лишь бы только ты смотрела на меня, – подумал Ненни. И ещё одна странная мысль пришла ему в голову: – Неужели всё так просто?»

   – Да, я решил, – медленно выговорил он. – Завтра я отдам приказ. Я помню Хапусенеба, он участвовал в Хеб-Седе. Но я никогда не думал о нём. Забавно, что ты вдруг его вспомнила. Почему он пришёл тебе на ум?

   – Я видела его – всего мгновение – этим утром, когда ушла из комнат Акхема, гуляла и ждала тебя. – Она слегка замялась, тоже пытаясь принять какое-то решение, а затем резко сказала: – Я видела ещё и начальника кладовых.

   – Ах да, этого незаменимого...

   – Он действительно незаменимый. Именно такой, как думают о нём Акхем и прочие, – проговорила Хатшепсут, вновь отвернулась к тёмному саду и добавила: – Хапусенеб тоже считает его таким. Да и у меня самой создалось такое впечатление. Знаешь, Ненни, я не удивлюсь, если вскоре увижу, что он станет рабом Амона.

   – Вот как? – Ненни почувствовал странное беспокойство, для которого не было никакой видимой причины.

Разве что деланная непринуждённость тона там, где уместно было ожидать непринуждённости более естественной. И это заставило фараона понять, что он совсем не знает мыслей жены.

   – По крайней мере выбор раба Амона – не моё дело, – заметил он с облегчением. – Пусть с этим разбирается Хапусенеб.

   – Я думаю, для Хапусенеба это не будет трудной задачей, – довольно сказала она.

Причина этого довольства была столь же неясна Ненни, как и напряжение, которое она испытывала минутой раньше. Снова повернувшись к нему лицом, Хатшепсут одарила его такой неожиданно сердечной и дружелюбной улыбкой, что все сомнения фараона улетучились.

   – Ненни, ты ищешь трудности там, где их вовсе нет. Я могла бы помочь тебе... если, конечно, я вижу ответ, а ты не можешь его найти. Я не думала, что ты будешь меня слушать. Но я смогу тебе помочь. – Внезапно она пробежала через комнату и, взметнув свою тончайшую гофрированную накидку, опустилась на табурет близ его кресла. – Я не хочу сегодня вечером переодеваться и идти в этот огромный торжественный зал! Разве мы не можем пообедать здесь вдвоём, как ты предложил утром – хотя бы в саду, около пруда?

Ненни вспомнил утро и внутренне напрягся. Он понимал, что должен отказаться от предложения и сохранить остатки гордости. Он также знал, что гордость означает для него меньше, чем ничего, если приходится выбирать между ней и часом в обществе Хатшепсут.

На какое-то мгновение он всем сердцем пожелал, чтобы его любовь была столь же слепой, сколь и неодолимой, однако услышал собственные слова:

   – Ничто не доставит мне большего удовольствия. Если ты действительно этого хочешь.

   – Я хочу этого. Ты не так меня понял нынче утром. Я хочу этого, Ненни.

Смущённый собственной радостью, он встал, вызвал раба и велел ему поторопиться на кухню. Когда фараон вернулся, Хатшепсут стояла в дверях сада и смотрела на луну, всходившую над веерами пальмовых крон. Пройдя через комнату, он остановился за её спиной, борясь с порывом схватить её тёплые золотистые плечи, прижаться к её спине. Он боялся почувствовать знакомое сопротивление тела. Пока Ненни не касался её, он мог рассчитывать, что этот миг тишины будет мигом близости, что она пришла к нему, лишь желая побыть с ним, разделить с ним постель, любовь, жизнь, так же, как приходят жёна к другим мужчинам. Быть может, она хотела преодолеть разделявшую их преграду, но не знала, как это сделать.