Текст книги "Дочь солнца. Хатшепсут"

Автор книги: Элоиз Джарвис Мак-Гроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА 9

Корзинщик коротко фыркнул, хлопнул себя по бедру и довольно подмигнул гончару, сидевшему в соседней палатке. Этот молодой незнакомец действительно очень умён, подумал он, пристально рассматривая худощавую мускулистую фигуру человека, опёршегося об угол его палатки и разговаривавшего со старым врачом Ранофером. Странный парень... корзинщик никак не мог его раскусить. Всё утро шатается по улицам, говорит то с одним, то с другим, как будто ему делать нечего. Но ленью тут и не пахнет. У лентяев таких глаз не бывает, а плечи у него что у портового грузчика. Корзинщик на мгновение задумался и пришёл к выводу, что молодой человек не может быть портовым грузчиком. Слишком сообразителен. Возможно, писец, хоть и без соломенного тюфячка. Как, бишь, он сказал, его зовут? Тот? Откуда-то с верховий. Может, ученик писца? Нет, слишком взрослый. Кстати, а сколько ему?

Проследив за направлением взгляда молодого человека, корзинщик хитро улыбнулся и вмешался в разговор:

   – Эй, она и вправду миленькая, эта дочка пекаря! И тоже посматривает в твою сторону... Как так «ни к чему»? Это в твоём-то возрасте? Послушай, тебе никак не может быть больше двадцати восьми. – Корзинщик сиял, довольный собственной сообразительностью.

   – Двадцать четыре, – ответил молодой человек.

   – Да? А выглядишь старше.

– Ещё бы, – со странной улыбкой ответил собеседник.

Корзинщик непринуждённо откашлялся.

   – Должно быть, твоя жена может соперничать с самой Хатор, если ты не засматриваешься на девчонку пекаря. Я так понимаю, что ты женат?

   – Да.

   – Ага, и имеешь пару-тройку ребятишек.

   – Нет, ни одного.

   – Ай-яй-яй! Как же так? – спросил старый врач, а корзинщик замер, вылупив глаза – Такой сильный, здоровый парень – и нет детей? – Он нагнулся к молодому человеку и понизил голос: – Твоя жена бесплодна? Не горюй, друг мой. Я знаю хорошее лекарство – папирус с заклинанием, растворенный в небольшом количестве вина...

   – Она не бесплодна! – сказал молодой человек. В его глазах вспыхнул гнев, но тут же сменился другим, более спокойным чувством. – Честно говоря, когда мы обручились, моя жена была ещё совсем девочкой. Теперь ей девятнадцать, но я потратил слишком много времени, считая, что она всё ещё ребёнок. – Он посмотрел на другую сторону улицы и внезапно сказал, не дав корзинщику времени задать следующий вопрос: – Посмотрите-ка на этого нищего. Разве на нём не воинские сандалии?

Корзинщик сразу выпрямился и потянулся за тростником.

   – A-а... это молодой Уп-вет. Кажется, когда-то он был телохранителем Прекрасного Бога.

   – А сейчас стал оборванцем, – задумчиво сказал молодой человек. – Все почти забыли, что такое полные казармы и солдаты, одетые не в лохмотья.

Наступило неловкое молчание.

–Ну, – торопливо сказал старый Ранофер, – пойду-ка я. Нет времени стоять да целый день чесать языком...

   – Постой, старина, – окликнул его гончар из соседней палатки. – Глянь-ка, идёт твой родственник, ткач.

Врач ахнул и тревожно посмотрел в ту сторону, куда указывал гончар.

   – Ну, сейчас мы всё узнаем.

Он заторопился на улицу и перехватил мужчину средних лет с унылым лицом и вислым животом, пробивавшегося сквозь толпу. Через плечо ткача был перекинут узелок.

   – Это Минемхаб, ткач, – объяснил корзинщик, увидев в глазах молодого человека немой вопрос. – Он ездил в Гермонтис, чтобы попытаться получить долг с великого вельможи Каутефа.

   – Судя по его виду, он не преуспел, – заметил Тот.

   – Нет. Я знал это заранее. Бедняга! Пойдём послушаем, что он расскажет.

Вокруг ткача, положившего узелок к ногам и что-то грустно объяснявшего Раноферу, уже собралось несколько человек.

   – ...знал, что проку не будет, – говорил он. – Но жена сказала, что от попытки я не обеднею. А я обеднел. Два дебена за проезд и пять потерянных понапрасну дней, пока я ждал приёма...

   – Он не захотел тебя видеть? – спросил гончар.

   – Не он. Его управляющий не пустил меня на порог... Пять кусков отличного холста пропали. Прошло семь месяцев, а я не получил за них ни одной медной монеты.

Молодой человек, до этого внимательно слушавший, наконец открыл рот:

   – А почему ты не подал жалобу в суд визиря?

   – Суд! – Корзинщик уставился на него во все глаза, как и остальные.

   – Друг мой, я бедный человек, – сказал ему ткач. – Этот долг разорил меня. Где я найду средства, чтобы обратиться в суд?

   – Разве справедливость у богатых и бедных разная?

Присутствующие обменялись улыбками.

   – Сразу видно, – сказал корзинщик, – что у тебя нет опыта в таких делах.

Молодой человек тревожно обвёл глазами лица окружающих.

   – Да, опыта нет.

   – Когда человек идёт в суд, – объяснил врач, – ему нужно золото, зерно или кожа, чтобы дать писцу, который составит жалобу. Писец вычтет из этого свою небольшую плату, а остальное передаст чиновнику суда, который возьмёт себе намного больше; остатки пойдут надсмотрщику над чиновниками...

   – Но долг надсмотрщика заключается в том, чтобы не допускать подкупа!

   – Ага... но без этого дела не делаются. Затем надсмотрщик разрешает передать жалобу хозяину записей – единственному человеку, который может вручить её судье. Теперь ты понимаешь, мой друг, что невозможно обращаться в суд без денег.

   – Которых у меня нет, – горестно заключил ткач. – Пойду-ка я лучше домой...

Он вместе с врачом зашагал по шумной улице. Появление богатых зашторенных носилок, которые несли шесть нубийцев, рассеяло остатки толпы. Большинство вернулось к своим сделкам или работе, но кое-кто последовал за молодым человеком и корзинщиком к палатке последнего.

   – И та же самая история происходит со сборщиками налогов, – заметил гончар. – Они берут себе почти столько же, сколько собирают для Её Величества.

   – Ага, это правда, – согласился корзинщик, нырнув под свою гирлянду и снова взявшись за работу. – Они налетают как саранча и жрут всё, что увидят. Единственное средство от них избавиться – это дать взятку. А если говорить о надсмотрщиках, которых присылает визирь, чтобы следить за такими вещами...

   – Ха! Надсмотрщики! – вставил виноторговец. – Они приходят с протянутой рукой, – он красноречиво потёр пальцами, – а уходят богачами и никому ничего не докладывают. Никогда в жизни!

   – Вот именно, – подтвердил корзинщик, глядя на молодого человека, лицо которого приобрело отсутствующее выражение.

   – Их нужно наказывать! – разгорячился виноторговец. – Сорок плетей по пяткам – так же, как за любое другое преступление!

Корзинщик пожал плечами.

   – Они подкупят палачей и снова примутся за старое. Наказывать их бесполезно.

   – Им нужно лучше платить, вот что, – вдруг сказал молодой человек.

И снова все посмотрели на него с недоумением. Тот обвёл их взглядом, затем наклонился и облокотился об угол палатки.

   – Смотрите сами. Каждый из этих людей, Q которых вы говорили – судьи, сборщики налогов, чиновники, надсмотрщики, – каждый должен ежегодно платить взнос за право остаться на своём посту. Вы знати это? Взнос во дворец – самой Ма-ке-Ра, чтобы она могла воздвигнуть очередную собственную статую перед её храмом. – Темноглазый незнакомец умолк, пытливо заглянул в лицо каждому, но все дружно промолчали. – А что было бы, если бы эти взносы уменьшились? Если бы каждому чиновнику позволили оставлять всё жалованье себе? У него не было бы нужды брать взятки. Он мог бы хранить своё достоинство и помнить о справедливости. – И снова на его лице возникло загадочное выражение. – У такого чиновника было бы достаточно денег, чтобы стать честным человеком. Что, разве не так?

«Умно. Он действительно очень умён, – думал корзинщик, пока его пальцы механически сплетали прутья. – Весьма необычный молодой человек. И как он сумел всё так быстро сообразить? А никто из нас даже не задумывался о таких вещах...»

   – Друг мой, – сказал виноторговец, – ты думаешь, это правда? Что голодный человек не может быть честным?

   – Не очень красиво, правда, старина? – Молодой человек пожал плечами. – Возможно, бывает и по-другому.

   – Но ты думаешь именно так?

   – Я думаю, что всё на свете можно делать двумя способами, и один из них лучше другого. Можно до смерти забить упавшую лошадь за упрямство, а можно потратить столько же сил на то, чтобы помочь ей встать на ноги. Пожалуй, первый способ более справедлив, но лишь второй поможет телеге доехать до рынка. – Молодой человек улыбнулся. – Я считаю, что глупо не обращать внимания на природу человека, когда ты пытаешься править людьми. Или хочешь, чтобы, они на тебя работали.

   – А ведь верно, – захлопал глазами виноторговец.

Гончар, который прислушивался к разговору, перегнувшись через свой прилавок, вдруг спросит:

   – Эй, друг, что ты там говорит про своё ремесло? Ты писец, верно?

Молодой человек дружелюбно посмотрел на него и лаконично ответил:

   – Я этого не говорил. – Прежде чем кто-либо успел развить эту тему, он снова заговорит о налогах: – Я думаю, надсмотрщики делают только то, что они должны. Мы стонем, но платим. Вернее, платили в прошлом году... и в предыдущие тоже. Потому что урожаи были хорошие. Но в этом году... – Он красноречиво пожал плечами и возвёл, глаза к небу, неумолимо напоминая о последнем половодье. Вода поднялась значительно ниже обычного, и это не сулило ничего хорошего. – В этом году мы можем застонать куда громче. А если Ма-ке-Ра и в следующем году не сумеет вернуть Нил вспять... Добавьте к нынешним налогам два неурожайных года, и начнётся голод. – Чёрные глаза молодого человека пытливо изучали лица собеседников; затем он выпрямился и посмотрел на солнце. – Который я ощущаю уже сейчас. Есть на этом рынке палатка пекаря? Или торговца луком?

   – Останься и поешь со мной, дружище Тот! – быстро предложил корзинщик. – Едя не ахти какая, но...

Молодой человек посмотрел на него, и на сей раз в его улыбке не было ничего необычного.

   – С радостью! – сказал он и слегка поклонился.

Как ни странно, от этой улыбки у корзинщика поднялось настроение. Он встал и провёл гостя в заднюю часть своей палатки. Честно говоря, еды было в обрез, но уж больно корзинщику не хотелось расставаться с этим молодым человеком.

* * *

Хлопнули садовые ворота. Майет перестала разглядывать своё отражение в пруду, подняла глаза и увидела шагавшего к ней Тота. Он на ходу скинул страшно запылённый плащ. Под плащом обнаружилось грубое белое шенти, а над плащом – простой прямоугольный чёрный парик. Вот и всё – ни драгоценных камней, ни золота, ни браслета, ни нагрудника, ни диадемы. Его ноги были босыми, смуглыми и очень грязными.

Бросив плащ там, где он упал, Тот остановился рядом и улыбнулся.

   – Ну? На кого я похож, маленькая?

   – На самого себя. Только грязнее обычного.

   – Ма-ке-Ра всегда говорила, что у меня фигура крестьянина, – насмешливо заметил он.

   – Что ты делал, Тот?

   – То, чего никогда не делала она. Ходил в город. Открывал Фивы, о Существовании которых она и не подозревает. – Он опустился на траву, откинулся на локти, посмотрел на Майет снизу вверх и совсем другим тоном сказал: – Иди сюда, любимая.

Она опустилась рядом и радостно устремилась в его крепкие объятия. Тот редко бывал нежным: его любовь была бурной, пылкой и требовала полной капитуляции... на что Майет была согласна всей душой. Сегодня его губы были такими жадными, как будто он хотел овладеть ею прямо здесь, на траве. Возможно, так оно и было. Ну и пусть. Майет это нисколько не пугало. Она была поглощена наслаждением. Несколько мгновений спустя она очнулась, почувствовала, что щёку колет трава, лениво открыла туманные глаза и увидела суровый взгляд Тота.

   – Майет, где твоя диадема?

Её пронзило чувство вины. Она лежала в его объятиях и пыталась вспомнить.

   – Где я её оставила?.. Знаю! На ветке вон того тамариска. Она так красиво висела... Тот, я оставила её только на минутку.

   – Ты дитя. – Тот слегка улыбнулся и свободной рукой провёл по её волосам, но его глаза остались серьёзными. – Майет, я хочу, чтобы ты носила её, а не вешала на дерево. Хочу, чтобы кобра всё время оставалась на твоём лбу. Я говорил тебе, это очень важно.

   – Знаю. Я буду носить её, Тот. – Она попыталась встать, но сильная мужская рука тут же остановила её. – Отпусти... Я схожу за ней.

   – Я не хочу отпускать тебя, – прошептал он. – Хочу поцеловать ещё раз...

Через несколько минут он сел и вздохнул.

   – Иди за своей диадемой. И быстрее, пока я не передумал.

Когда Майет вышла из тени деревьев, он шагал навстречу, перекинув через руку убогий плащ.

   – Ты ждала меня, чтобы пообедать?

   – Да. – Она указала рукой на беседку. – Там накрыто. Ты сказал...

   – Помню. Любимая... – Он страстно сжал её руку, отпустил и шагнул к воротам. – Прости меня, но пообедай сегодня одна. Вместо этого я с тобой поужинаю. Видишь ли, я должен принять ванну и переодеться...

   – И надеть свою диадему, – добавила она, с укоризной глядя на его лоб. Её собственный уже украшала змея с яростно горящими глазами.

Он негромко рассмеялся.

   – Тот, я не голодна. Я подожду, пока ты переоденешься.

   – Нет. Я уже ел – ячмень, тушёные корни лотоса и кусочек сухой рыбы, который заставил меня вспомнить Вавилон. Я разделил обед с корзинщиком, приготовленный в его палаше на очаге величиной с мой большой палец. Мы запили его водой из Нила.

   – Бедный он, бедный! Разве ты не мог принести ему пива из дворца?

   – Моя маленькая, для этого человека я был таким же бедняком, как и он сам. Простым дружелюбным парнем, который остановился полюбоваться его корзинами. Знай он, кто я такой, он бы ни за что не стал говорить со мной. Как и все остальные – гончар, торговец рыбой, старый врач и ткач, который не смог получить долг с богатого вельможи Каутефа Гермонтисского...

Тот остановился и посмотрел вперёд. Он забыл о Майет и снова очутился на улицах города вместе со всеми этими людьми. Майет ждала рядом, запоминая хищную линию его носа, лепные виски и мускул в уголке рта, который всегда подёргивался в минуты размышления.

   – Майет, – наконец сказал он, – ты когда-нибудь видела, как визирь приезжает в суд?

– Нет.

   – Это пышная церемония, торжественная, как похороны. Ему вручают сорок свитков законов, которые должны быть развёрнуты на столе для всеобщего обозрения. Сам фараон наставляет его. Он напоминает ему о справедливости и говорит: «Пристрастность отвратительна богу... Ты не должен отличать знакомого от незнакомого и близкого от далёкого...» Эти наставления хороши и не заслуживают упрёка. Но, Майет, это одни слова. У закона одно лицо для бедняков и совсем другое для богачей. Я узнал это сегодня, когда ходил в Фивы. Клянусь Амоном, когда правосудие окажется в моих руках – если это всё же случится... – Он умолк, раздул ноздри и с силой втянул в себя воздух, как делал всегда, когда нужно было взять себя в руки.

Майет следила за ним с тревогой, словно Тот заглядывал в лицо опасности, которой она не видела.

   – Случилось что-то плохое? – спросила она, пытаясь мысленно последовать за ним.

   – Нет... нет... просто временами мне не хватает терпения. Я забываю, что должен ждать.

   – Чего ждать, Тот? – спросила она, хотя уже знала ответ.

   – Сколько необходимо, – сказал он, отвечая не на её вопрос, а на свой собственный. – Сколько понадобится. Может быть, всю жизнь. Я могу ждать. И дождусь.

   – Конечно, – прошептала она.

Тот порывисто обернулся и улыбнулся ей.

– Иди, любимая. Иди есть. Я обещаю, что поужинаем мы вместе.

Он взял её за подбородок, поцеловал и вдруг прижал к себе с такой страстью, что Майет задохнулась. Спустя мгновение за ним захлопнулись ворота.

Майет стояла, грустно глядя на отшлифованную временем древесину. Ничего, скоро придёт вечер. Она улыбнулась, проводила взглядом стремительно пролетевшего мимо изумрудно-зелёного пчелоеда и пошла в беседку обедать.

Тот пересёк Большой двор, прошёл в дверь в противоположной стене и двинулся по усаженной деревьями аллее к внешней лестнице, которая вела в его покои. Его настроение становилось всё более мрачным. «Не гневайся на человека понапрасну, – всегда наставлял фараон визиря. – Внушай людям страх; тот не князь, кого не боятся. Воистину лишь страх перед князем заставляет людей соблюдать законы... Не раскрывай себя перед людьми, дабы не возгласили они: «Он всего лишь человек». «Отличный совет, – сказал себе Тот. – Совет древнего царя Аменемхета, годный и для фараона, и для визиря. Хорошо, что у меня есть время подумать над такими вещами...»

Торопиться было некуда. Он учился каждый день, накапливая мудрость, которая помогала ему бороться с временем. Взять хотя бы то, чему сегодня утром научил его ткач и другие люди на рынке. Он не тратил время попусту; всё было правильно, всё необходимо. Впереди у него многие годы, ему только двадцать четыре, он боролся с нетерпением раньше и может бороться снова, может заставить его подчиниться, прикажет замолчать... даже в случаях вроде вчерашнего обеда, когда внутри всё кипело и хотелось закричать во всё горло...

Он перешёл на бег, одолел лестницу несколькими бешеными прыжками и, отдуваясь, остановился на балконе.

– Тьесу! Что случилось?

В дверях стоял Рехми-ра. Тот посмотрел на его слегка испуганное лицо, но ничего не ответил. Только испустил один из своих долгих, мучительных вздохов и прошёл в спальню. С тех пор как он шесть недель подряд думал, что дожидаться короны придётся целую вечность, миновало уже девять лет. Но Тот промолчал. Он больше никогда не говорил ничего подобного.

Тот бросил плащ на спинку кресла, стащил с себя парик простолюдина и начал развязывать узлы шенти.

   – Мне нужна ванна, – обыденным тоном произнёс он. – Ты не позовёшь Унаса?

   – Да, конечно, Тьесу. – Рехми-ра пересёк комнату и ударил в маленький серебряный гонг.

   – Где Амену?

Рехми-ра пожал плечами.

   – Ему принесли послание, и он ушёл. Примерно час назад.

Тот посмотрел на него с любопытством, а затем продолжил развязывать узлы.

   – Кто принёс? Скороход?

В этот миг вошёл Унас. Не успев ответить, Рехми-ра обернулся и начал давать рабу указания (Тот нашёл их чересчур подробными), как приготовить ванну. Когда Рехми-ра наконец обернулся, он по-прежнему не горел желанием отвечать.

   – Ну? – поторопил Тот. – Эго был скороход?

   – Нет... Честно говоря, Тьесу, это был... Сехети.

   – Сехети? – Тот удивился и поднял глаза. Он знал только одного Сехети – юношу, который в армии присматривал за лошадьми Амену.

   – Да, он самый. – Рехми-ра мгновение изучал его лицо, а потом беспечно сказал: – Наверно, парень хотел заработать несколько медяков – уж больно он оборван.

   – Да, теперь каждый воин напоминает оборванца. Даже начальники отрядов и полководцы... Рехми-ра, почему ты сразу не сказал мне, что это был Сехети?

   – Я думал, что вы расстроитесь. Клянусь богами, я сам расстроился! Это вызывает горестные воспоминания.

   – У меня мало других воспоминаний. – Тот сделал паузу, а затем холодно добавил: – Не нужно защищать меня от них, словно я ребёнок. Мои солдаты выступили против меня. Очень хорошо. Это было. Было и прошло.

   – Да... Предатели, все до одного!

   – Не говори глупостей. Они ничего не могли сделать. Я знал это давным-давно. – Тот сбросил с себя шенти и обнажённый пошёл в ванную. Спустя мгновение Рехми-ра двинулся следом.

   – Что вы узнали в городе?

   – Многое. Если человек похож на пастуха, его не стесняются. При мне они говорили свободно. Но дело не в свободе... – Тот невольно умолк, когда на него один за другим обрушились каскады сначала холодной, а потом тёплой воды. – Дело не в свободе, с которой они говорили, – продолжил он, когда Унас начал тереть его мыльной глиной. – Я не слышал ни одного слова против царицы. Против сборщиков налогов – да, против судей, против продажных чиновников... но не против божественной Маке-Ра. Они не связывают её имя с этими злоупотреблениями... пока.

   – Подождём сбора урожая. Половодье в этом году было ниже обычного. Неужели никто из них не заметил этого?

   – Естественно, заметили. Но говорить не хотят.

   – Так же, как о пустых казармах?

   – И о казармах тоже. Я сам заговорил об этом, но они сменили тему.

Оба мгновение смотрели друг на друга.

   – Они знают, – сказал Рехми-ра. – Просто ещё не столкнулись с этим лицом к лицу.

   – Да, я думаю, ты прав. Но когда столкнутся, будет поздно. Они ничего не смогут сделать. Она фараон, а они никто. Народ не восстанет.

   – Однажды он это сделал.

   – Да, однажды! – Тот улыбнулся. – Египту три тысячи лет, а его народ восстал лишь однажды. – Его снова окатили струёй воды, на сей раз только холодной. Он вздрогнул, ощутив, как по жилам устремилась кровь, завернулся в полотняную простыню и пошёл к столу для массажа. – Всего один раз, но воспоминание об этом ужасе живёт в памяти прапраправнуков восставших. После этого в стране на четыреста лет воцарился хаос. Рехми-ра, я бы не хотел, чтобы это повторилось. Только не при мне. Ни за что! Уж лучше вторжение. Гиксосы оставались здесь всего двести лет. Народ может победил, захватчиков, но не самого себя.

   – Но если вы поведёте их...

   – Я? За мной они не последуют. Ещё рано. О боги! Я для них ничто. Ма-ке-Ра – всё. – Какое-то мгновение Тот лежал молча, положив подбородок на сжатые кулаки и вдыхая густой аромат мирры и розового масла, которыми были пропитаны усердно работавшие ладони Унаса. – Прибыл гонец из Тару?

   – Да, но он ничего не обнаружил.

   – Так я и думал.

С тех пор как старый Туаа был отозван, никто ничего не мог обнаружить. Заменивший его молодой жрец не посылал разведчиков в пески, не расспрашивал обитателей пустыни и не обращал внимания на слухи, приходившие с востока и севера. Тот молча проклинал его и пытался понять, что происходит в землях по соседству с Тару, где царь Кадеша поднимал против египетских гарнизонов город за городом, превращая их в своих союзников, и отгрызал от царства кусок за куском. В Южной Палестине его дела шли хуже – Шарукен и некоторые тамошние города ещё слишком хорошо помнили деда Тота, чтобы пытаться сбросить египетское иго. Однако кое-кто и в Палестине стремился присоединиться к кадетским ордам. Этот конфликт перерос в гражданскую войну. Но так было в ту пору, когда отозвали Туаа. Что творилось в этих странах сейчас, никто не знал и не мог узнать.

«Ничего, в ближайшие годы узнаем, – горько думал Тот. – Когда улицы Фив наполнятся азиатами. О боги, если бы у меня была армия! Если бы я мог сделать хоть самую малость, обладал каким-нибудь оружием!»

Но даже армия не помогла бы ему вернуть корону. Кто дерзнёт поднять меч против Ма-ке-Ра, Доброго Бога, благодаря которому живёт и дышит каждый египтянин?

   – Для того чтобы народ повернулся ко мне, сказал Тот, – он должен отвернуться от неё. Все должны бросить её – простолюдины, знатные, приближённые... Она обязана остаться в одиночестве, как это было со мной. Только так можно потерять корону. Но ускорить это невозможно. Остаётся только ждать, ждать... и надеяться на то, что бога помогут Шарукену выстоять.

   – Тьесу... ожидание закончится. Клянусь Амоном, должно закончиться! Это не может тянуться слишком долго.

   – Может... и даже сам Амон бессилен против этого. Когда он с помощью своего оракула назвал меня фараоном? Тринадцать лет назад, Рехми-ра. Кажется, этот бог не слишком торопится. – Тот коротко хмыкнул и приподнялся на локтях. – Но когда время придёт... я обещаю тебе, когда время придёт!..

   – Да... вы станете таким, как ваш дед. Можете не убеждать меня, я знаю.

Тот задумчиво посмотрел на него и снова лёг на стол.

   – Нет, я не стану таким, как мой дед. Он неправильно пользовался своей властью.

   – Неправильно? Он поставил пограничные столбы Египта там, где вам довелось жить – на берегах реки, которая течёт не в ту сторону и отмечает собой край света. А в землях между Египтом и Вавилоном не оставил ни одного города и ни одного мятежника. Первые стали пеплом, а вторые – его рабами!

   – Да, – сказал Тот. – А через двадцать четыре года после его ухода к богам пепел снова стал городами, а рабы – мятежниками.

   – Это вина Ма-ке-Ра!

   – Возможно. – Тот сел и жестом отослал Унаса. – Но возможно, что и его собственная.

   – Тьесу, ни один завоёванный народ не остаётся покорным по собственной воле. Для этого нужна тяжёлая рука и частые карательные экспедиции. Вы ведь не ждёте...

   – Естественно. Город, превращённый в пепел, возрождается в ненависти. В каждом месте, к которому прикасались факелы моего деда, они сеяли семена нынешнего мятежа. Разве это мудро? Какой смысл сравнивать города с землёй и избивать их жителей после того, как они завоёваны?

   – Так делали всегда, – озадаченно ответил Рехми-ра. – Дикарей нужно наказывать... учить их, что они не должны сопротивляться.

   – Рехми-ра, это учит их только одному – что они должны сопротивляться. И стоять насмерть, поскольку сдача означает для них только ещё более страшную гибель. Сам подумай, почему бы не помиловать их? Если город сдался, пощади его – не жги дома и не убивай жителей. Может быть, тогда следующая крепость будет сопротивляться не так отчаянно? Разве не скажет себе каждый дикарь: «Если я буду сражаться, то умру; если я сдамся, то сохраню свою жизнь, дом и семью, как жители города такого-то и такого-то»? Разве они не станут сдаваться быстрее, чтобы сохранить то, что осталось? Да... и разве тамошние цари не получат возможность быстрее собрать для меня дань, если я оставлю им живых подданных и не превращу в пепел их города?

   – Нет, – сухо ответил Рехми-ра. – Они получат возможность быстрее поднять мятеж. Как только вы вернётесь в Египет.

   – Не получат, если я заберу с собой их детей.

Рехми-ра прищурил глаза, опушённые густыми ресницами, сделал несколько шагов по мокрому полу, остановился рядом с массажным столом и посмотрел Тоту в лицо.

   – Понимаю, – сказал он, но Тот видел, что друг ничего не понимает. – Вы будете миловать сдавшихся, щадить их царей, а потом брать заложников и приводить их в Фивы, чтобы обеспечить этим покорность побеждённых. Но, Тьесу... если вы будете держать их сыновей в тюрьме, они будут ненавидеть вас сильнее прежнего.

   – Но я не буду держать их в тюрьме! – ликующе заявил Тот. – Я сделаю их египтянами... а потом отошлю домой, чтобы они надели отцовские короны!

Он пытливо вглядывался в сизощёкое лицо Рехми-ра, следя за тем, какое впечатление произвёл на друга его план. Затем Тот спрыгнул со стола, сверкающий маслом, чувствующий, как руки и ноги покалывает иголками от сильного растирания, и ощущающий собственную силу. В этот миг, как и много раз прежде, молодость и энергия кипели в нём с неистовством разлившегося Нила, и он ощущал, что мог бы голыми руками поставить на колени десяток чужеземных царей.

Продолжая торопливо говорить, он пошёл в спальню. Тем временем Унас принёс чистую одежду и начал одевать хозяина.

   – Ты понимаешь, что будет дальше? Мы воспитаем чужих царевичей в Фивах, приучим их к роскоши, а потом они будут смотреть на Фивы как на центр мира. Будут строить свои города по египетскому образцу. Будут называть дань «налогами», а их завоевателя «Вашим Величеством». Будут по собственной воле присылать своих сыновей учиться в Фивы, где учились сами. Рехми-ра, через два поколения города Сирии, Палестины, а то и Митанни будут думать о восстании против фараона не больше, чем сейчас думают о них Мемфис и Абидос. Они перестанут быть Сирией и Митанни – всё это станет Египтом! – Тот втянул плоский живот, когда Унас начал завязывать свеженакрахмаленное шенти. – Клянусь Амоном, всё на свете можно делать двумя способами! Это не способ моего деда, это мой собственный. Но он лучше!

   – Он великолепен... – прошептал Рехми-ра.

   – Да уж. Я знаю это, Рехми-ра. – На мгновение каждый мускул Тота напрягся от гордости. Вдруг почувствовав, что пальцы Унаса, завязывавшие шнурки сандалий, неуклюже застали, он опустил глаза и увидел, что раб смотрит на него со священным трепетом и благоговением. – Похоже, даже Унас знает это.

   – Да, хозяин! – выдохнул Унас. Внезапно он распростёрся на полу и протянул руки к Тоту.

   – Кажется, я приобрёл ещё одного сторонника, Рехми-ра, – заметил Тот и, чувствуя горечь во рту, добавил: – До сих пор нас было всего четверо, включая тебя, Майет и Амену. Осталось добавить миллион, и я смогу сделать то, что собираюсь.

В этих словах было столько горечи, что лицо Рехми-ра пошло пятнами, в солнечной комнате потемнело, а от ощущения силы и бодрости осталось лишь одно воспоминание и насмешливая улыбка. Тот научился справляться со своим гневом, но иногда требовалась вся сила воли, чтобы загнать этот гнев внутрь и запереть за ним дверь. К тому времени, когда он сумел заставить себя забыть улыбающуюся Хатшепсут, Унас закончил завязывать сандалии и ушёл. Тот принялся уныло расхаживать по гостиной из угла в угол. Рехми-ра держал в руках чашу с пивом и тревожно следил за ним.

   – Тьесу... – прозвучало в дверях спальни.

Оба оглянулись. К Тоту медленно приближался Амену.

   – Тьесу, там, на балконе, стоит один человек, который должен поговорить с вами.

   – Один человек! – с досадой повторил Тот. – Вы оба играете со мной как конка с мышкой! Там Сехети, так почему не сказать об этом сразу?

Амену замешкался, но Рехми-ра внезапно шагнул к другу и пристально посмотрел ему в лицо.

   – Потому что это не Сехети! Верно? Говори, кого ты привёл сюда?

Амену протиснулся мимо и быстро сказал Тоту:

   – Тьесу, это не Сехети. Но я умоляю принять его и выслушать то, что он скажет... У него есть для вас новости. Он был в Тару.

   – Тару! Тогда, ради Амона, зови его сейчас же! Почему ты... – Тот быстро шагнул к спальне й поднял глаза. В дверях стоял Тиах.

Мгновение Тот боролся с искушением повернуться спиной и приказать Тиаху, да и Амену больше никогда не показываться ему на глаза. Несмотря на то что несколько минут назад он сам напоминал Рехми-ра о необходимости сохранять хладнокровие, при виде Тиаха ему сразу вспомнилась молчаливая толпа в Большом зале, Хатшепсут, нагло сидящая на его троне, выстроившиеся за ней изменники, которых он считал своими товарищами, и среди них это любимое лицо, напоминающее вырезанную из дерева маску и бесстрастно глядящее поверх его головы. Правда, сейчас оно смотрело не туда. Тиах нагнул голову, нахмурил брови и уставился в пол.

   – Так я и думал! – выпалил Рехми-ра. – Я догадывался!

Тот жестом заставил его замолчать. Он сделал несколько шагов навстречу Тиаху, заметил грязное и изорванное шенти, мозолистые ноги, когда-то сильное, а теперь измождённое тело и на мгновение сжался от боли. Картина Большого зала бесследно исчезла; он видел только старого друга, попавшего в беду, с которой не справился бы ни один человек на свете. Мгновение он стоял, пытаясь совладать с голосом, и наконец промолвил: