Текст книги "Дочь солнца. Хатшепсут"

Автор книги: Элоиз Джарвис Мак-Гроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

Сердце Сенмута вновь заколотилось: он разгадал секрет. Тут его мысли вернулись к этой надменной маленькой девке, и улыбка стала мрачной. «Клянусь грудями Хатор! – подумал он, вспомнив, как она укатила в Фивы. – Как только я тебя найду, ты будешь моей, невзирая на всё твоё притворство!»

Но огорчение вновь овладело молодым человеком, когда он сообразил, что даже не знает её имени.

ГЛАВА 6

   – Можно забрать богиню, – произнёс фараон.

Несколько рабов и служителей, находившихся в зале совета, простёрлись ниц на полу. Футайи, царский казначей и хранитель корон, шагнул вперёд, отвесил второй, ещё более глубокий поклон сверкающей богине-кобре, чьё золотое тело обвивалось вокруг диадемы и свешивалось на лоб царя. Затем, почтительно воздев худые руки и растопырив пальцы, чтобы прикрыть глаза от сияния царского лика, он подошёл к Тутмосу и благоговейно поднял корону Египта над его головой.

Когда он повернулся, сбоку выступил помощник и набросил на священный предмет плат из тончайшего полотна. Затем оба они скрылись в дверях, чтобы отнести воплощение божественной мощи фараона в основное место его пребывания – камору, находившуюся под постоянной охраной. Тутмос, на время освободившийся от своей божественности, расслабленно уселся в кресле, потирая обеими руками выбритую старческую голову.

Напряжённость в комнате сразу спала. Слуги принялись освобождать царские ноги от негнущихся золотых сандалий. Один раб поставил на широкий подлокотник блюдо с фруктами, другой налил вина, прочие снимали сверкающее ожерелье, браслеты и жёсткую накрахмаленную юбку, облекая фараона в свободную мантию и мягкие кожаные сандалии. Наконец, почувствовав уют если не душой, то хотя бы телом, Тутмос жестом отослал всех прочь и остался один.

Эта небольшая, изящно убранная комната была его любимой. Гладкий глиняный пол был устлан коврами, стены, окрашенные в нежный жёлтый цвет, украшал рой золотых пчёл. Комната примыкала к спальне, в алькове которой располагалось ложе, украшенное львиными головами; спальня выходила в сад. Глубокое кресло, обитое хорошо выделанной алой кожей, тоже было его любимым. Но сегодня он не испытывал никакого удовольствия ни от кресла, ни от комнаты, а вино, стоявшее на низеньком столике рядом с креслом, лишь напоминало, что пить его не стоит.

На лице Футайи было озабоченное вопросительное выражение, но он молчал. В словах не было нужды. Думы всех приближённых в эти дни были совершенно ясны. Фараон когда-то должен назначить свадьбу своей дочери – почему же не сейчас? Он должен провозгласить своего сына наследником – так почему же не сделать это и не снять тяжесть с души?

«Ну конечно же, почему? – думал фараон. – Они никогда этого не поймут, они не воины. Только воин может понять...»

Наконец он вздохнул, поднялся, прошёл в спальню и вытянулся на ложе.

Ему не спалось. Прошёл час, а он всё ещё лежал, широко раскрыв глаза, на изголовье слоновой кости, уставившись в тёмно-синий потолок алькова, украшенный звёздной картой. Его взгляд скользил по тонким линиям, изученным за двадцать с лишним лет, как черты собственного лица. Прямо над его головой сверкала бычья голова созвездия Мес-Хетиу[50]50
  Мес-Хетиу – Большая Медведица.


[Закрыть]. Фараон всегда думал, что она больше похожа на ковш для воды. Напротив, на южном небе, звёздная Исида[51]51
  Исида – одно из главных божеств египетского пантеона, богиня супружеской верности, материнства и плодородия, покровительница мореплавателей, сестра и жена Осириса, мать Гора, дочь Нут и Геба. Отождествлялась с планетой Венерой. Изображалась женщиной, кормящей грудью своего сына Гора; женщиной с рогами и солнечным или лунным диском между ними; коровой с диском Солнца или Луны между рогами.


[Закрыть] с вечными мольбами гналась за призрачным Осирисом, вечно прячущим от неё лицо... «Как я прячу своё от жестокой правды», – думал фараон. Он полежал ещё несколько минут, насколько у него хватило сил переносить собственные мысли. Затем протянул руку и громко стукнул в маленький медный гонг, стоявший подле ложа. Когда дверь отворилась, он произнёс:

   – Позови ко мне Яхмоса-из-Нехеба[52]52
  Яхмос-из-Нехеба – выдающийся военачальник, начальник гребцов, спутник фараонов Яхмоса I, Аменхотепа I и Тутмоса I почти во всех походах. Близ Нехеба (ныне Эль-Каб) сохранилась его гробница с высечешшм на стенах подробным жизнеописанием.


[Закрыть].

Слуга нервно кашлянул:

   – Ваше Величество имеет в виду Яхмоса-из-Нефера, командира стражи?

   – Нет, Яхмоса-из-Нехеба, командира флота моего предшественника Яхмоса[53]53
  ...моего предшественника Яхмоса... – Автор упорно не желает вспоминать о существовании Аменхотепа I, непосредственного предшественника Тутмоса I.


[Закрыть], в честь которого он получил своё имя. – Тутмос повернул голову на жёстком изголовье и посмотрел на юношу. – А, ты новенький, – сказал он, вновь отвернувшись, – ты не помнишь. Тогда слушай. Этот Яхмос-из-Нехеба стар, очень стар, он был стар и мудр ещё тогда, когда мы вместе сражались во славу Египта в первые дни моего царствования. Ты найдёшь его где-нибудь около южных казарм телохранителей, он там греется на солнце и дремлет. Приведи его ко мне.

Когда слуга ушёл, Тутмос не мигая уставился на свою золотую звёздную карту, а его мысли улетели к битвам юности и ещё дальше, к многочисленным рассказам о Яхмосе, когда Яхмос был самым высоким из моряков на корабле «Дикий бык» и проводил ночи в плетёной койке. Так он всегда говорил: «Я проводил ночи в плетёной койке...» Этот старик был волшебником. Тот, кто слушал его рассказы, явственно ощущал размах плетёной койки, журчание воды под днищем корабля и звуки голосов людей, умерших задолго до твоего рождения.

«Он казался стариком уже давным-давно, когда рассказывал свои сказки, – подумал Тутмос. – Хотя тогда он был не старше, чем сейчас Футайи, а Футайи мне кажется сейчас чуть ли не юнцом... Да, сейчас мы оба старики – Яхмос-из-Нехеба и я».

Дверь открылась. Тутмос повернул голову на изголовье и увидел высокую тощую фигуру в кожаном шлеме. Фигура слегка согнулась, пытаясь опуститься на колени.

   – Нет, Яхмос, – сказал фараон, опуская ноги с ложа. – Твои суставы слишком заскорузли для таких приветствий. Давай встретимся, как солдаты в прежние дни.

Старик с трудом разогнулся и медленно прошёл через комнату к поджидавшему его Тутмосу. Они обменялись рукопожатиями, обняв левыми руками друг друга за плечи. С прикосновением большой и твёрдой кисти Яхмоса фараон ощутил прилив спокойствия; плечо его под льняной тканью было всё ещё крепким, а лицо, кожа которого грубостью не уступала коже шлема, напоминало карту поля битвы. Его щёку пересекал знакомый, старый и косой, шрам, лихо изгибавший бровь; лёгкая усмешка осталась прежней, разве что во рту убавилось зубов.

   – Старый друг, – сказал Тутмос, всё ещё ощущая успокоительное прикосновение, – хорошо ли тебе живётся? Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз имел удовольствие видеть тебя, а ты не изменился.

   – Я стал на год старше с тех пор, как фараон призвал меня в прошлый раз, – заметил Яхмос высоким хриплым голосом. Его до сих пор яркие глаза, опутанные сетью морщин, осторожно изучали фараона. – Но я всё ещё здоров и крепок, здоров и крепок. Конечно, не стоит спрашивать, как живётся Гору в его дворце, ибо дни Доброго Бога следуют один за другим в идеальном порядке подобно иероглифам в свитке.

Их взгляды встретились, и фараон кивнул, включаясь в старую игру: в царстве всё благополучно и не может быть иначе. Он знал, что Яхмос отлично понимает: благополучно далеко не всё, что-то идёт не так, как надо, иначе за ним не послали бы. Было нечто, о чём фараон не хотел или не мог говорить со своими приближёнными, но мог коснуться в разговоре со всеми забытым старым воином, умеющим держать язык за зубами. Но игра облегчала обоим разговор.

Тутмос указал гостю на кресло, словно для того было обычным делом сидеть рядом с царём. А как иначе должны беседовать двое друзей? Ведь не так, как подобает смертному общаться с богом. Сам уселся в другое, сцепив руки, и уставился в раскрытую дверь, за которой был маленький садик.

   – Яхмос, – сказал он наконец, – сколько Хеб-Седов ты видел за свою жизнь?

   – Два, мой господин. Завтра будет третий.

   – Да, ты прожил уже слишком много, чтобы для тебя это что-нибудь значило. Я юнец рядом с тобой! Я видел лишь один за всё то время, пока пребываю на земле.

Яхмос ухмыльнулся и кивнул:

   – Да, вы пребывали ещё в материнской утробе, когда фараон Яхмос, ваш предшественник, в чью честь я получил своё имя, праздновал свой юбилей. Это было очень давно, в середине его царствования. Ай, это были прекрасные дни, опасные дни, когда люди были бойцами и всё думали лишь о свободе Египта. Я тогда был ещё юношей, парнем четырнадцати лет от роду, но уже был бойцом! Да, я был самым высоким из всех моряков на корабле «Дикий бык»! Я ел мой хлеб с луком, высматривал врагов с верхушки мачты и проводил ночи в плетёной койке.

Тутмос улыбнулся. Он не собирался слушать любимые истории.

   – Я знаю о твоей койке, старик. Но есть вещи, которых я не знаю. Почему твой фараон-воин объявил Хеб-Сед в начале своей жизни?

   – Потому что это были опасные дни, я уже сказал. Он готовился выгнать проклятых гиксосов из дельты, из их проклятой столицы, Авариса, и нуждался в помощи богов, как никогда раньше.

   – А второй праздник – тот, который он учинил в годы моей молодости, когда выдал за меня свою дочь-царевну и провозгласил меня наследником? Зачем он понадобился?

Яхмос на мгновение заколебался, затем всё же осторожно произнёс:

   – Он был уже стар. Он чувствовал дыхание смерти.

Тутмос неожиданно встал и подошёл к открытой двери.

   – Да, это знание – главная причина для Хеб-Седа. – Фараон заметил, что не может произнести имя смерти, и причина тому не малодушие, а некая подспудная самозащита, та самая, которая не позволяет человеку говорить об интимных вещах даже самым близким друзьям, и укрылся за учёность жрецов. – Это знание растёт вместе со стремлением присоединиться к солнцу, – твёрдо продолжил он. – Когда царь стареет, в нём зарождается стремление покинуть жизнь, чтобы стать Осирисом, управлять миром теней и дать другому Гору утвердиться на троне Египта в мире живых[54]54
  ...стать Осирисом, управлять миром теней и дать другому Гору утвердиться на троне Египта в мире живых... – Фараон, как земное воплощение Гора, после смерти становился воплощением Осириса и получал власть над загробным миром. А титул «земного Гора» получал его преемник.


[Закрыть]. Всем известно, что волшебство Хеб-Седа помогает преодолеть эту... это стремление стареющих фараонов. А с окончанием праздника мы опять становимся подобными молодым, к нам возвращается вся мощь нашего царского величия.

   – Да, именно для этого и предназначены божественные мистерии.

   – И всё же, – продолжил Тутмос, – разве это не странно? Именно во время Хеб-Седа мы называем наследника. Похоже, что мы не верим в грядущее возрождение.

Наступило короткое молчание. Тутмос медленно повернулся и взглянул в лицо старику.

   – Мой царь и господин, – сказал Яхмос, – разве человек собирает зерна в житницу потому, что не верит в грядущий разлив Нила? Нет, потому, что он предусмотрителен и мудр. Когда приходит время и фараон направляет указующий перст на Гора-в-гнезде, его народ может быть вдвойне спокоен за свою будущность. И если даже он оставит нашу землю ради тёмного мира, он оставит птенца, который будет правителем Египта и...

   – Осторожные речи, – проворчал Тутмос. – Трезвые и осторожные, словно у старух, когда они сидят у огня, подшивают холсты и болтают друг с дружкой, что, мол, боги не дадут им умереть. – Он наклонился к Яхмосу. – Что, если фараон верил в чудо, а, Яхмос? Верил, надеялся на помощь богов? Что, если он собирался быть тем самым правителем Египта, когда Хеб-Сед обновит его, – управлять не из потустороннего мира посредством царька-наследника, а самому?

Старик со всё возрастающим испугом смотрел ему в глаза.

   – Вы и есть этот фараон, мой господин? Вы не собираетесь провозгласить вашего сына наследником?

   – Не собираюсь. Я не провозглашу никого.

Яхмос медленно поднялся, не отрывая глаз от царского лица.

   – Мой старый друг, если вы потеряли мудрость, это значит, что юность к вам уже вернулась.

Тутмос проговорил странным затруднённым голосом:

   – Скажи лучше, что ты потерял свою смелость! К лицу ли тебе, воину, говорить как старухе, ткущей для меня погребальную пелену? Если я верю в богов и их чудо, то у меня нет нужды в наследнике.

   – Это чересчур опасно! Вы слишком многим рискуете.

   – А разве ты никогда не встречался с опасностью, ты, который сражался вместе со мной на равнинах Сирии? Разве ты, командуя своим «Диким быком», при необходимости не рисковал его безопасностью и жизнями своих людей? Разве тебе не приходилось попадать в безнадёжное положение, когда твой меч ломался, а твои товарищи десятками гибли, застигнутые врасплох превосходящим врагом, – а ты всё же бросал вызов врагам и сражался голыми руками...

   – Мой господин, вы не можете бороться с богами и бросать вызов небесам.

   – Это ты не можешь! А я – могу и буду! – Два старика стояли лицом к лицу, глядя друг на друга, Яхмос с мрачным видом, а Тутмос – свирепо выпятив челюсть.

   – Что вы хотите от меня, мой господин? – мягко спросил Яхмос. – Чтобы я лгал после всех этих лет? Значит, вы послали за мной, чтобы я поддержал вас в вашем безумии, согласился с вами, помог вам преодолеть собственные колебания...

   – Я не знаю колебаний! Я фараон, и я принял решение. Я уверен!

   – Вы – владыка всего мира. Но если бы вы были правы, то не сердились бы.

Фараон изменился в лице. Он повернулся к Яхмосу спиной, шагнул к садовой двери и прорычал:

   – А ты – старый упрямец!

   – Да, – согласился Яхмос. – И всегда был таким. В своей глупости я считал, что это было одним из моих достоинств в глазах господина.

   – Упрямство, твёрдолобость, чрезмерная осмотрительность?

   – Нет, умение говорить в глаза фараону то, что думаю, когда никто больше не Осмеливается.

Тутмос не ответил. Тогда Яхмос подошёл и встал за его спиной.

   – Мой господин, мы сражались бок о бок во множестве битв. И теперь нам не след биться друг против друга просто потому, что фараон сражается с самим собой.

Тутмос обернулся и обратил на друга усталый и скорбный взгляд.

   – Я принял окончательное решение. Я поверю богам. Они не оставили мне другого выхода. – Пройдя мимо Яхмоса, он тяжело опустился в кресло. – Они забрали у меня сильного, здорового сына, а мне оставили инвалида и девчонку. Египет желает получить бога на трон. Но ему нужен сильный мужчина! Яхмос, ты знаешь это не хуже меня. А я ничего не могу ему дать – кроме себя самого.

   – Вы не забыли о будущем? Царский род...

   – Забыть о будущем? Да я только о нём и думаю! Вся моя надежда на крепких внуков – один слабый фараон не погубит Египет. Но если их будет два подряд, а то и три? Это немыслимо, Яхмос. Нубия восстанет... О боги, гиксосы могут вернуться! Нет, я должен править!

   – Мой господин, это лишь ненадолго оттянет трудное решение. Боги никому не позволяют жить вечно.

   – Они позволят мне прожить достаточно долго, чтобы защитить Египет! До тех пор, пока у меня не появится ещё один сын! Да, я сказал то, что думаю! Во время Хеб-Седа ко мне вернётся молодость, не так ли? Это должно случиться! Клянусь кровью Осириса, боги не могут принять мои подарки и не дать ничего взамен – а они примут мои подарки, да, они возьмут их. Разве ты видел, чтобы Могучие когда-нибудь отказывались от золота или скота? Я дам им множество всего, и они не смогут отказать мне!

   – Понимаю, – тихо сказал Яхмос. – Тогда почему бы вам не устроить хотя бы свадьбу царевны?

Тутмос неловко уселся.

   – Это-то я сделаю. Да, Яхмос, моя дочь выйдет замуж. Но я не верю ни в эту свадьбу, ни в её результат.

   – А может быть, в свою дочь? Судя по тому, каким она была ребёнком, она наверняка окажется плодовитой и родит много сыновей.

   – Конечно, моя дочь выйдет за кого-нибудь. Но стать женой Ненни? – Тутмос в отчаянии махнул рукой. – Разве могут быть здоровые дети у человека, самое имя которого означает «мёртвый»?

Старый воин помолчал немного. Лужайки в саду покрылись синими тенями, прохладный вечерний воздух тек в открытую дверь. Двое слуг с подносами вошли в сад через ворота, поставили стол около бассейна и принялись накрывать вечернюю трапезу фараона. Издалека, со стороны западной пустыни, словно семичасовой колокол, послышался слабый крик коршуна.

Яхмос повернул к Тутмосу покрытое шрамами лицо.

   – Пусть фараон не теряет надежды, – мягко сказал он. – Есть ещё один, о ком вы не подумали и чьё имя тоже значит «мёртвый».

Тутмос рассеянно барабанил пальцами правой руки по костяшкам левой и думал над последними словами. Намёк Яхмоса был вполне прозрачен – он имел в виду Осириса, любимейшего из египетских богов.

   – Старик, – с нетерпеливым вздохом сказал он через некоторое время, – ты говоришь об Осирисе, чьё имя означает «мёртвый». Но какое отношение он имеет ко мне и моему сыну?

   – А разве не царевич ожидает сейчас появления своего второго ребёнка?

   – Да, дитя наложницы из гарема – но вспомни о его первенце! Хилая маленькая девчонка, которая легла в гроб, не дожив до года. Твои размышления непонятны, я устал от них. Сейчас не время старческой мудрости, сейчас время борьбы и веры! – Некоторое время он свирепо глядел на друга; затем огонь в его глазах потух, хотя выражение лица не смягчилось. – Иди, Яхмос, – сказал он. – Моя вера ослабевает, когда ты рядом. Мне не следовало нынче вызывать тебя.

После того как за старым воином закрылась дверь, Тутмос ещё долго сидел, глядя прямо перед собой, и пытался преодолеть захлёстывающее страдание. Он не представлял себе, насколько нуждался в поддержке со стороны Яхмоса, – до тех пор, пока тот не отказал в ней. Почему же Яхмос не понял его – даже он, один из всех? Он ведь тоже был бойцом, был полководцем! Да, но он никогда не был фараоном. В этом и заключалась разница между ними. Ему не довелось ощутить бремени божественности, он был человеком.

Старый упрямец, подумал фараон, сердясь на старого друга. Старый твёрдолобый упрямец!

Наконец он заметил двоих слуг, стоявших на коленях в садовых дверях, и заставил себя очнуться. Со вздохом поднявшись, он прошёл по усыпанной камешками дорожке к своему одинокому обеду.

С трапезой было покончено, стол унесли, а Тутмос всё ещё сидел при луне над бассейном. В это время ворота сада тихо открылись. Вглядевшись в неясно видную стройную фигурку, он воскликнул:

   – Хатшепсут? Входи, дитя моё.

Она закрыла ворота и торопливо уселась на каменную скамью рядом с фараоном.

   – Господин мой отец – я хотела бы поговорить с вами кое о чём.

   – Что же случилось? – Он недовольно нахмурился. Она помешала, очень помешала ему. Царевна нервно стискивала руками колено и смотрела в сторону, её лицо, белое в тусклом полумраке, казалось напряжённым.

«Отправь её прочь, – подсказал фараону внутренний голос. – Нынче вечером ты не справишься с лишними заботами...»

Но Тутмос уже собрался с силами, чтобы принять на себя её тяготы, какими бы они ни были.

   – Что случилось, маленькая? Послушай, я сейчас прикажу принести факелы.

   – Нет, не надо, пожалуйста! Я... я люблю лунный свет.

«Она не хочет, чтобы я мог видеть её лицо, – подумал фараон. – Она даже не хочет сказать, зачем пришла. Вернее, хочет, но не знает, как начать...»

Он перестал приглядываться к дочери, переборол собственное волнение и начал спокойно говорить о начале праздника, восходящей луне, новой сласти, которую подали к обеду.

   – ...Финики залили мёдом. Получилось очень вкусно, хотя старый Ахмет, который делал сласти, когда ты была совсем маленькой, сделал бы лучше. Да, он был настоящим фараоном среди кондитеров, этот старый Ахмет...

   – Отец... – неожиданно сказала Хатшепсут.

   – Говори, моя дорогая. – Голос его был спокоен. Фараон сидел, лениво покачивая ногой.

   – Провозгласите наследником меня – вместо Пенни.

Качавшаяся нога замерла. Фараон глядел на дочь, застыв от изумления. Она быстро продолжила:

   – Это разрешит все трудности! Я сильная и здоровая. Во мне царская кровь, поэтому за кого бы я ни вышла замуж, он станет богом, а дети будут настоящими царевичами. Я моту выйти за какого-нибудь вельможу...

– Хатшепсут! Ты просишь невозможного, – сурово произнёс он.

   – Почему же, почему невозможного? – страстно проговорила Хатшепсут, обернувшись к отцу. – Ведь вы не были царём по рождению. Вы женились на моей матери, стали Добрым Богом, и не было более могучего воина и более великого фараона...

   – Но наследником был провозглашён я, а не твоя мать! А меня выбрали, потому что не было ни одного царевича.

   – Сейчас их тоже нет! – выкрикнула она. – Только безвольное существо, вечно больное, мрачное, краше в гроб кладут! Разве из меня не выйдет царевич куда лучше, чем из него? Выйдет! Он боится короны, он бы с радостью отказался от неё. Клянусь бородой Птаха! А какого фараона он породит, его же ветром качает...

   – Замолчи, – задыхаясь, проговорил Тутмос.

   – Нет, выслушайте меня! Разве вы не выбрали бы меня без всяких сомнений, если бы я была не царевной, а царевичем? Вы знаете, что было бы именно так! Отец, забудьте о моём женском теле, пусть я стану вашим сыном, Аменмосом для вас и всего Египта, царевичем, царём, который когда-нибудь унаследует ваш трон...

   – Тихо! – крикнул фараон, не понимая, что говорит. – Замолчи! Замолчи! Замолчи! – Он поднялся и пошёл, не видя дороги, лишь бы подальше от этих слов. Знакомое удушье остановило его на третьем шаге. Он пошарил рукой вокруг в поисках опоры и в отчаянии повернул назад. В один миг дочь оказалась рядом, глаза её были полны тревогой.

   – Отец! О, Амон, смилуйся над нами! Садитесь, вот скамейка, я сейчас позову рабов, лекарей...

Она рванулась было прочь, но фараон схватил её за руку и удержал, беззвучно пытаясь выговорить:

   – Подожди.

Мгновение она стояла, дрожа, готовая сорваться с места, и испуганно вглядывалась в его лицо; наконец опустилась на скамейку, взяла его руку, поднесла к губам, прижалась к ней лицом и тихо заплакала.

   – Завтра, – шептала она, – осталась только одна ночь. Хеб-Сед... Боги вернут вам здоровье. Молодой и сильный... навсегда...

Хатшепсут не верила в это. Это было ясно из слов, которые она только что произнесла, из той безжалостности, с которой она сообщила ему страшную истину.

Тутмос сидел неподвижно, пережидая разыгравшуюся в груди бурю и пытаясь успокоиться.

Конечно, всё, что сказала дочь, было верно, а вот вывод – неверный. Это была чистая правда, хотя и тяжёлая, но она лишь укрепила его решение – единственно правильное и не подлежащее изменению. Не было никаких помех его осуществлению, поскольку он верил в тайну Хеб-Седа. Он должен верить.

Удары, сотрясавшие ребра, превратились в лёгкое сердцебиение. «Всё вроде бы в порядке, на этот раз стрела не пробила ему ключицу. Всё это от её неожиданных слов, – твёрдо решил фараон. – Я должен говорить спокойно, словно речь идёт о каком-нибудь пустяке. Нужно объяснить ей».

   – Дочь моя... – начал он.

   – Я знаю, что вы скажете, – прошептала она. – Женщина не может стать фараоном, такого никогда не было и никогда не будет. Я ваша дочь, а не сын. Я царевна и не могу стать царевичем.

   – Мне кажется, что ты могла бы им стать, моя Шесу, – тихо сказал он, нежно погладив её склонённую голову. Она быстро подняла глаза, и фараон кивнул. – Да, ты права. Всё, что ты сказала, – правда. Но ты должна перестать плакать о несбыточном. Если ты хочешь снять тяжесть с моего сердца...

   – Я выйду замуж за Ненни, выношу сыновей во славу Египта и нашего рода и буду женщиной, которой была рождена. Я знаю. Я сделаю всё, что вы скажете. Простите меня, господин отец мой. Я не хотела причинить вам боль... Я сделаю всё, что нужно.

   – Да, да. – Он со вздохом устроился поудобнее на скамейке.

   – Вам лучше?

Он кивнул. Некоторое время они сидели в молчании, затем Тутмос повернулся и с печалью всмотрелся в лицо дочери.

   – Теперь, моя маленькая, поговорим, почему ты пришла ко мне с этим разговором именно сегодня.

Она испуганно взглянула на фараона:

   – Я... я не знаю, я уже давно об этом думаю.

   – Нет. Эти мысли появились у тебя лишь минувшим вечером. И откуда же они взялись?

   – Ниоткуда, говорю вам. – Хатшепсут вскочила и нервно прошлась вдоль края бассейна. – Я просто думала о вас, и моё Ка взволновалось из-за того, что вам нужен сын. Ай, может быть, Амон проклял меня и потому я не родилась мужчиной?!

   – Тебе не следует так говорить!

   – Нет, я буду! – Она резко обернулась. – Из-за вот этого женского тела – все трудности, ваши и мои! Я ненавижу, ненавижу его! – Она сердито провела руками по грудям, как будто снимала одежду. – На самом деле оно вовсе не моё и не принесёт мне радости. Я должна выйти замуж лишь для того, чтобы рожать царских сыновей, сочетаться браком с собственным братом... боги, у меня нет иного пути. Никогда ни одного царевича не влекла к своей сестре настоящая страсть вроде той, какую он мог бы испытывать к какой-нибудь другой девушке. Меня учили, что это возможно, но это неправда, так не бывает! Мы женимся бесстрастно, по велению долга, и не знаем радостей любви, известных всем другим...

   – Дитя моё, у царских детей хватает других забот, прервал её фараон. – Ты знаешь не хуже меня, что царский сын должен жениться на царевне прямой линии, в чьих жилах течёт кровь Солнца[55]55
  ...царский сын должен жениться на царевне прямой линии, в чьих жилах течёт кровь Солнца... – В описываемый период в Древнем Египте происходило вытеснение матриархата патриархатом. Наследником престола по естественному праву мог быть только ребёнок Великой Царской Супруги. Но женщина не могла быть царём и передавала права наследования своему мужу. Поэтому претендент на престол мог быть любого происхождения, но царём он становился только в случае женитьбы на царевне.


[Закрыть]. Иначе их сыновья...

   – Я знаю, знаю! – Она раздражённо отвернулась. – Ну а что вы скажете о царевне, лишённой того, чем может свободно наслаждаться последняя рабыня? Ни одно прикосновение брата не сможет породить этот трепет, эту слабость...

Она умолкла. Фараон, насупив брови, с подозрением глядел на её профиль.

   – Ты противоречишь сама себе, – проворчал он. – Очень странно! Только что ты стремилась стать царевичем, а в следующий миг начала мечтать о женской любви. Слабость, трепет – что ты можешь знать об этом, ты, не знающая прикосновения мужчины? Да, пора выдавать тебя замуж, – продолжал он, обращаясь скорее к себе, чем к дочери. Хатшепсут протестующе отвернулась, и он хохотнул. – Да, теперь понятно, что заботит тебя – не я и не то, что я нуждаюсь в сыне, не престолонаследие в Египте, а брак с Ненни. Придётся тебе признать это.

   – Да, это тоже.

   – И в значительной степени.

Она приоткрыла было рот, затем сжала губы и внезапно закрыла лицо руками.

   – Да, я не хочу замуж за Ненни, пожалуйста, не выдавай меня за него... – Рыдания заглушили слова царевны.

Тутмос глубоко вздохнул, взял её за руку и мягко усадил на скамью рядом с собой. Подождав, пока дочь немного успокоится, он сказал:

   – Шесу, у меня нет выбора, и ты знаешь это. – Он посмотрел ей в глаза – Несколько минут назад ты пообещала, что охотно согласишься на это.

Она кивнула, ореол лунного света, озарявший её чёрные волосы, заколебался.

   – Ты подтверждаешь своё обещание?

   – Да.

   – Моя Шесу, я должен это сделать, даже против своей воли. Я и так слишком долго это откладывал... но по своим собственным соображениям, а не потому, что ты хотела остаться девственницей. Даже сегодня утром в саду тебя беспокоил не брак с братом, а всего-навсего ибис. И вдруг к вечеру...

   – Да, сегодня вечером у меня всё перепуталось. И мои мысли совсем не такие ясные и точные, какими они были в саду. Тогда у меня было лишь одно желание.

   – И вдруг где-то между утром и вечером неожиданно появилось другое? В этом я и хочу разобраться.

   – Ну не надо, не спрашивайте меня! – Она опять зарыдала. – Я сама не знаю, откуда это взялось. Ведь рано или поздно это случается со всеми девушками, не так ли? Какой смысл говорить о том, что никогда не сбудется... – Голос Хатшепсут прервался. Она поднялась и продолжила: – Не волнуйтесь. Я исполню свой долг, но всё же помните, о чём я вас просила.

   – Я тоже просил, – пробормотал фараон. Она стояла рядом с тёмным бассейном, маленькая и одинокая. Отец попытался успокоить её. – Пожалуйста, не принимай опрометчивых решений. Может быть, мне удастся что-то изменить.

Она резко обернулась и взглянула ему в глаза. «Я сказал слишком много, – подумал он. – Надо было попридержать язык. Клянусь всеми богами, сегодня у меня язык без костей!»

   – Хеб-Сед, – продолжал он, пытаясь сохранить спокойствие в голосе, – даст нам время разобраться. Мы знаем, что какое-то время я ещё пробуду фараоном.

   – Да, мы знаем, – охотно согласилась Хатшепсут.

Теперь на её лице отразилась надежда; он не видел и следа сомнения. «Она верит в это, – подумал он. – Единственная, кроме меня, верит! Тогда я скажу ей...»

Он быстро отвернулся, чтобы не рисковать. Ему не хотелось видеть, как омрачится любимое лицо.

   – Мы посмотрим, мы ещё посмотрим, – торопливо бормотал он. – Иди, дочь моя, я устал.

   – Да охранит Нут ваш сон, – прошептала она. Фараон услышал торопливые шаги по дорожке; мгновением позже стукнула дверь. Он посидел немного в раздумье. Затем осторожно, опираясь на скамью, поднялся и постоял, собираясь с силами. В ногах чувствовалась усталость, но стоял он достаточно твёрдо. Очень медленно он прошёл через сад в спальню, залитую золотистым светом, где в алькове стояло его ложе. Там в нише стены стояла маленькая золотая фигурка бога Амона, сверкавшая в свете медной лампы. Пропорции тела бога были совершенны, он стоял выпрямившись, расправив плечи, одна нога точно перед другой, руки опущены по бокам. Церемониальная борода[56]56
  Церемониальная борода... – Фараоны древнего Египта ходили с бритыми лицами. В торжественных случаях они надевали специальные золотые бороды.


[Закрыть] божества ниспадала кольцами от подбородка, сразу над золотыми бровями возвышалась прямая корона, увенчанная двумя широкими длинными перьями.

Тутмос преклонил колени на маленькой скамеечке перед нишей и пристально вгляделся в бесстрастный сверкающий лик. Изваянные скульптором черты в пляшущем свете были строгими, обсидиановые глаза смотрели в бесконечность.

   – Я верю, – прошептал Тутмос.

Выражение золотого лица не изменилось. Собственные слова эхом отдались в ушах Тутмоса. Даже ему самому они показались слабыми и неуверенными. Фараон откашлялся.

   – Я верю! – произнёс он, повысив голос.

Бог невозмутимо глядел перед собой. Тутмос поспешно бросил шарик ладана в медный светильник и встал, повернувшись спиной к облачку окутавшего статую благовонного дыма.

Он протянул руку к маленькому гонгу, стоявшему на столике близ его ложа, и совсем было ударил в него, чтобы вызвать рабов, как заметил на краю стола, вне освещённого круга, какой-то предмет. Нахмурившись, он поднёс лампу ближе. Это был небольшой, похожий на гроб деревянный ящик без крышки, в котором лежало грубое глиняное изваяние человека Вдоль фигурки от головы до ног торчали мелкие побеги проросшего гороха.

Он сразу узнал фигурку. Это был образ Осириса, из тех, которые простонародье делает к его празднику. Эти фигурки символизировали вечный круговорот жизни. В это время года Египет был полон такими. В каждой лачуге пробивались зелёные побеги. Живой побег пробивается из захороненного зерна... Утомлённый мозг фараона пытался найти смысл события, понять, почему это изображение оказалось на его прикроватном столике, возвращался к сегодняшнему закату и к загадочным словам Яхмоса-из-Нехеба: «Есть ещё один, о ком вы не подумали и чьё имя тоже значит «мёртвый». Яхмос прислал этот маленький образ.

Что он хотел сказать?

Тутмос припомнил историю об Осирисе – историю, которую в Египте рассказывают детям прежде, чем они научатся ходить. В начале мира Осирис был царём и правил Чёрными Землями. В это время все люди и боги были богами – кроме одного — Сета[57]57
  Сет (Сетх) – бог пустыни и песчаных бурь, бог войны, бог чужеземных стран, наделённый чудовищной силой сын Геба и Нут, брат и убийца Осириса.


[Закрыть], брата Осириса. Этот брат замыслил зло против Осириса, убил его, разрезал тело на четырнадцать кусков и бросил их в Нил, чтобы захватить египетский трон. Исида, сестра-жена Осириса, собрала куски и е помощью бога Анубиса[58]58
  Анубис — бог – покровитель умерших; почитался в образе лежащего шакала или дикой собаки Саб, а также в виде человека с головой шакала или собаки. Анубис-Саб считался судьёй богов. Также был покровителем обряда бальзамирования.


[Закрыть] подготовила тело к погребению. Потом она превратилась в сокола и, летая над саркофагом мужа, зачала сына. Этот сын, Гор, достигнув зрелости, отомстил убийце отца, взял злодея Сета в плен и взошёл на трон Египта. В этот момент мёртвый Осирис навеки стал царём потустороннего мира.