Текст книги "Девять месяцев до убийства"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

– Сомнений быть не может. Подошва совершенно новая. Не понимаю, как можно было сделать на подошве такой длинный и совершенно равномерный по глубине разрез. Разве что долго балансировать, стоя на лезвии топора одной ногой. Нет, разрез на подошве явно был сделан специально. Ведь такой спортивной обуви выпускается масса, и купить ее можно где угодно. Поэтому разрез сделан, чтобы облегчить нам идентификацию ботинка. Чтобы нам было легче убедиться, что отпечаток на сигарном пепле оставлен ботинком Марко Импортунато.

Словом, тоже для того, чтобы обвинить Марко в убийстве брата. А Марко уже допрашивали?

– Очень осторожно, – ответил инспектор Квин. – Так сказать, мимоходом. В данном случае спешить ни к чему. Мы пока только зондируем почву.

Эллери поставил ботинок Марко Импортунато на стол. Сержант Войтершейк снова его тщательно упаковал.

– И это все, что есть против Марко? – осведомился Эллери. – Золотая пуговица и отпечаток ботинка?

– И еще то, что он левша, ответил Старик.

– Левша? Ну, просто немыслимо! Сегодня на убий-цу-левшу уже никого не купишь.

– Но видимость такая, что убийство совершено левшой.

– И, конечно, все остальные подозреваемые правши?

– Насчет всех других подозреваемых я не знаю. Мы еще скользим по поверхности. Во всяком случае, Джулио и Нино – правши.

– Почему убийство обязательно было совершено левшой? У тебя что, есть доказательства?

Инспектор Квин кивнул сержанту. Войтершейк молча передал Эллери папку с фотографиями. Инспектор показал на самую верхнюю.

– Вот. Если судить по этому, он был левшой.

На фотографии был снят угол комнаты. Снимок, вообще говоря, не относился к числу шедевров фотоискусства. На нем, однако, был хорошо виден явно феодальных времен письменный стол из дуба – тяжелый, длинный, богато украшенный резьбой. За ним на вертящемся кресле сидел мужчина, или, вернее то, что когда-то было им. Фотограф снимал труп спереди, со стороны письменного стола. Верхняя половина тела и голова лежали на нем. Половина черепа была размозжена.

По столу были разбросаны большое пресс-папье и какие-то бумаги, не залитые кровыо – разбитая часть головы пришлась на газету, впитавшую кровь и мозги. С этой стороны все – и голова, и плечо, и письменный стол – являло собой картину тотального разрушения.

– Судя по ране, один-единственный удар – и сразу наповал.

Эллери сказал это, скептически усмехнулся и указал на фото.

– Непонятно одно: если уж между жертвой и убин-цей развернулось столь ожесточенное сражение, в ходе которого оказались сокрушены и ваза, и мебель, то как оказалось, что в результате убитый мирно сидит за письменным столом?

– Нам остается предполагать, что он был побежден, – пожал плечами инспектор. – После чего убийца заставил его сесть за стол силой или уговорил сделать это. Нашел какой-нибудь предлог или обманул – словом, каждый волен объяснять, как ему захочется. Может, убийца предложил сесть и спокойно обсудить возникшие разногласия. Как бы то ни было, ему удалось нанести удар кочергой. Это единственная теория, которая не противоречит здравому смыслу.

– Можно определить время, когда произошло убийство?

– По мнению судмедэксперта, вчера вечером около десяти часов.

– Кто-нибудь слышал шум борьбы?

– Комнаты прислуги находятся далеко. А стены такие, что в комнатах хоть сотня детей скачи разом – ничего не слышно. В те времена, когда был построен «99-Ист», еще делали настоящие стены. Нет, никто не слышал никакого шума.

Эллери положил фотографию на стол. Сержант Вой-тершейк хотел было прибрать ее, но Эллери вдруг взял ее снова и стал рассматривать.

– А доктор Праути не мог бы более точно определить время?

– Какой ты нетерпеливый, мальчик мой, – сказал Старик. – Правда, это дело не того уровня, к какому ты привык. Нет, доктор Праути не сможет этого сделать – по крайней мере, сегодня. А может, и вообще.

– Ты, кажется, не особенно веришь в успех расследования.

– А ты, кажется, не особенно веришь в нашу версию о левше.

Эллери нахмурил лоб и стал пристально вглядываться в снимок. Стол на нем стоял параллельно стене, которая находилась за спиной у убитого, и боком примыкал к другой.

– Тут, конечно, определить левшу не ахти какая задача, – ответил Эллери. – Достаточно одной этой фотографии. Если убийца стоял вот здесь и бил под таким углом – конечно, при условии, что Джулио сидел действительно в этом кресле, – то удар явно нанесен левшой.

Инспектор и сержант без особого воодушевления кивнули.

– Это все, что ты можешь сказать? – осведомился инспектор Квин.

– Нет, для меня вопрос далеко не исчерпан, – возразил Эллери, – во всяком случае, пока. Проблема вот в чем. Если кто-то пытается навести подозрение на Марко, и если пуговица и отпечаток ботинка – ложные улики – что нам мешает предположить в таком случае, что у пас специально стараются создать представление, будто убийца – левша. Может, все это тоже подстроено? Я хотел бы получше осмотреть место преступления, отец. И еще – ты не мог бы устроить, чтобы нас ждал там личный секретарь братьев – как его – Питер Эннис?

Было девять тридцать пять вечера, когда оба Квина на специальном лифте поднялись на верхний этаж «99-Ист» и вошли в довольно просто обставленный холл, куда выходили восточные и западные апартаменты девятого этажа. На первом этаже им пришлось продираться сквозь осиный рой репортеров и фотографов, поэтому оба были несколько потрепаны.

– Открывайте, – скомандовал инспектор полицейскому, который охранял вход в восточные апартаменты. Тот стукнул в дверь три раза, и другой полицейский открыл ее изнутри.

– Там внизу, небось, жарко, инспектор? – поинтересовался он.

– Сущее побоище. Все в порядке, дальше мы найдем дорогу сами.

Эллери последовал за отцом, рассматривая на ходу высокие потолки и отделку комнат в стиле рококо. Мебель была массивной и происходила, по всей видимости, из Италии, тем не менее в апартаментах дышалось удивительно легко и свободно. Обстановка не была выдержана в каком-то определенном стиле, она скорее отражала каприз архитектора, которого звали, несомненно, Джу-лио Импортунато. Видимо, убитый был человеком легким, добросердечным, любил красиво пожить, размышлял Эллери. Портрет хозяина во весь рост, выполненный маслом, еще более утвердил его в этом мнении. На нем был изображен высокий, рыхловатый мужчина с болыни-ми усами и глазами, выдающими тайную страсть. Художник, видимо, рисовал с таким же чистосердечием, каким отличался и портретируемый.

Наконец, они добрались до места преступления. Библиотека пребывала в том же состоянии, в каком ее застал Питер Эннис, обнаруживший убитого: стулья перевернуты, разбитые лампы – на полу, подставка для каминных принадлежностей опрокинута, и даже обломки древнего табурета по-прежнему лежали там, где он был разломан. Не было только тела Джулио Импортунато – на залитом кровью столе мелом были обведены контуры его головы и верхней части туловища.

– След, надо думать, был там?

Эллери концом туфли указал на дыру диаметром сантиметров в шестьдесят, вырезанную в голубом индийском паласе перед письменным столом.

Инспектор Квин кивнул.

– Да. След зафиксировали.

– Эннис здесь?

Инспектор сделал знак дежурному полицейскому. Тот открыл дверь в дальнем конце библиотеки. Вошли двое. Человек, который шествовал первым, ни в коем случае не мог быть Эннисом. Он выступал величественно, словно капитан корабля. За ним быстрыми мелкими шажками поспешал, как и подобает секретарю, Питер Эннис. Мелкие шажки позволяли ему скрыть заметное преимущество в росте перед своим патроном.

– Мистер Нино Импортуна, – удивительно высоким тенором, которого трудно было ожидать от мужчины его размеров, торжественно провозгласил Питер Эннис. Никто не обратил внимания на этот фанфарный глас. Эннис стушевался и отступил на шаг.

Импортуна остановился около стола убитого брата и с бесстрастным лицом стал смотреть на высохшую кровь.

– Впервые вижу это, – сказал он, описав правой четырехпалой рукой нечто вроде овала, – меня сюда не впускали.

– Вам и сейчас не следовало бы приходить сюда, мистер Импортуна, – сказал инспектор. – Мне бы очень хотелось избавить вас от этого зрелища.

– Очень мило с вашей стороны. Но в этом не было никакой необходимости, – сказано это было сухим тоном, хотя в нем все же был слышен отдаленный отзвук угрызений совести. – Итальянские контрадини привыкли к виду крови… Вот, значит, как выглядело убийство брата. Omicidio a sangue freddo.

– Почему вы сказали – «хладнокровное», мистер Импортуна? – спросил Эллери.

Нино поднял взгляд.

– Кто вы такой? Вы не полицейский?

– Мой сын Эллери, – поспешил представить инспектор. – У него профессиональный интерес к преступлениям, мистер Импортуна, хотя он и не полицейский. Он пишет о работе полиции.

– Ах, вот как! Стало быть, убийство моего брата Джулио послужит вам материалом…

– Я здесь вовсе не за этим, – ответил Эллери. – Просто мы считаем это дело чрезвычайно сложным, мистер Импортуна. И я пришел, чтобы помочь в расследованиях. Однако вы так и не ответили на мой вопрос.

– Вы понимаете по-итальянски?

– Немного. Так почему вы сказали «хладнокровное»?

– Потому что брат был убит одним ударом, нанесенным со страшной силой и большой точностью. Если бы убийца напал на него в приступе гнева, он ударил бы несколько раз.

– В вас умер великий детектив, мистер Импортуна, – сказал Эллери. – Вы сделали чрезвычайно важное замечание.

Нино Импортуна пожал плечами.

– Пользуясь случаем, господа, прошу извинить мою жену за то, что она не может к вам выйти. Миссис Импортуна очень любила Джулио. Его смерть так потрясла ее, что мне пришлось категорически запретить ей входить в эту комнату.

– Нам, разумеется, надо будет поговорить с ней, – сказал инспектор. – Но это не к спеху. Поговорим, когда будет удобно вашей жене, мистер Импортуна.

– Благодарю вас. Я узнал, что вы хотите еще раз допросить моего секретаря мистера Энниса.

– Мой сын хотел бы задать ему несколько вопросов.

– Питер, расскажите мистеру Квину все, что он захочет узнать.

Нино Импортуна прислонился к ближайшей стене. Рядом было кресло, но он предпочел стену. Его чувственные, почти девичьи, губы были сейчас плотно сжаты, суровый взгляд направлен на Энниса,

– Видимо, мне следует повторить всю историю – как я обнаружил его… – сказал Питер Эннис Эллери.

– Нет, – ответил Эллери.

– Нет?

– Я хотел бы, чтобы вы описали мне свои первые впечатления – те, которые возникли сразу после шока.

– Сожалею… – пролепетал белокурый секретарь. – Сожалею, но не совсем понимаю, что вы имеете…

Эллери улыбнулся.

– Я отнюдь не упрекаю вас. Вы, разумеется, сбиты с толку и растеряны. Я и сам еще точно не знаю, что пытаюсь у вас– узнать, потому что двигаюсь ощупью. Но давайте-ка попытаемся вспомнить вот о чем. Скажите, не бросилось ли вам в глаза тогда в этой комнате что-то необычное? Мне известно, что вам хорошо знакомы здесь все апартаменты. Знаете, порою бывает какое-то смутное ощущение – будто что-то не так, хотя все вокруг хорошо знакомо. Может, чего-то нет, или наоборот что-то добавилось лишнее, или что-то передвинуто на другое место.

– Ну, конечно, многое перевернуто, сломано, разбито…

– А кроме этого, мистер Эннис?

– Ну…

– Минуточку.

Инспектор Квин заметил: Эллери что-то обнаружил и сразу стал похож на ищейку, как это с ним часто бывало. Он чуть ли нс дрожал от возбуждения, замерев на месте. Взгляд его был прикован к ковру и стене за ним.

Внезапно он бросился туда, куда смотрел, опустился на колени и стал что-то пристально рассматривать. Затем метнулся к другому месту, уже за письменным столом, и стал изучать что-то там. Потом вскочил, подбежал к столу спереди и стал заглядывать под него почти посередине, немного ближе к боковой стене.

Поднявшись на этот раз, он подозвал дежурного полицейского.

– Не смогли бы вы мне помочь?

Он поручил полицейскому приподнять письменный стол спереди, за тот угол, который был у боковой стены.

– Всего на два сантиметра, не больше. Еще чуть-чуть повыше. Вот так, хорошо. Подержите минутку.

Он склонился и стал рассматривать палас там, где только что стояла ножка стола.

– Прекрасно. А теперь то же самое проделаем здесь.

Дежурный полицейский повторил всю процедуру с другим углом стола.

Исследования, производимые Эллери у этого дальнего угла, примыкавшего к боковой стене, затянулись чуть дольше. Наконец он кивнул полицейскому и поднялся.

– Ну что?

Голос инспектора по-прежнему был бесстрастным.

Эллери указал глазами на Энниса и Импортуну. Отец ответил ему легким кивком. Эллери тотчас же вернулся к тому месту на паласе, которое осматривал сначала.

– Если вы приподнимете здесь стол, то увидите на паласе углубление от ножки, однако не на том месте, где она сейчас стоит, а чуть в стороне. Если же вы поднимете другую ножку стола и поглядите на палас под ней, то обнаружите нечто странное. Углубление есть, но оно неизмеримо меньше, чем на том меоте, где ножки сейчас нет.

– Вот здесь, – Эллери перешел к месту своих исследований позади письменного стола, почти у самой стены, – точно то же: очень глубокий отпечаток там, где сейчас нет ножки, но где она явно стояла долгое время. А там, куда упирается ножка сейчас, отпечаток на паласе гораздо менее глубокий.

– Если мы теперь подойдем к столу спереди и заглянем под него ближе к боковой стене, мы опять-таки увидим глубокий отпечаток, тогда как палас под ножкой продавлен лишь слегка. Если же мы теперь внимательно рассмотрим палас под задней ножкой, которая ближе всего к боковой стене, то нам придется сделать интересную констатацию: там вовсе нет более слабого отпечатка, как под тремя другими ножками. Отпечаток там еще глубже, чем отпечатки в других местах – старые, глубокие. Как будто стол поворачивали вокруг этой ножки. Единственно возможный вывод, который вытекает из этого, – стол был повернут. Причем недавно.

– И что же дальше? – осведомился инспектор с прежней невозмутимостью.

– Давайте будем исходить из прежних глубоких отпечатков на паласе – вахмистр, будьте добры, возьмитесь за этот угол стола и чуть-чуть поверните его относительно задней ножки, к боковой стене, чтобы поставить в прежнее положение… Нет, еще чуть подальше. Вот так. Итак, стол сейчас стоит так, как стоял обычно, – как видите, немного наискосок. И кресло оказывается практически зажатым в маленьком треугольном пространстве за ним. Пройти и сесть в кресло достаточно трудно. Полагаю, что мистеру Импортунато при его внушительных размерах доставила бы немало мучений попытка протиснуться к креслу за столом и сесть в него, если бы он того захотел. Правда, мистер Эннис?

Питер Эннис казался необычайно смущенным.

– Я и в самом деле не знаю, что мне сказать, мистер Квин. Разумеется, стол всегда стоял именно так. Я даже представить не могу, как это я не заметил, что его переставили. Если бы не шок…

– Может быть, может быть, – дружелюбно ответил Эллери. – А вы, мистер Импортуна? Вы что же, тоже не заметили этой перестановки?

– Мистер Импортуна редко заходит сюда… – поспешил сказать Эннис.

– Я могу и сам ответить, Питер, – сказал Нино Импортуна, и молодой человек покраснел снова. – Я сразу, как только вошел, заметил, что стол переставлен, мистер Квин. Но я думал, что это полиция сдвинула его во время первого осмотра места происшествия.

Взгляд Нино был совершенно непроницаем.

– Разве это что-то меняет? Вы что, видите в этом какой-то особый смысл?

– Любое несоответствие что-то меняет, – ответил Эллери. – Да, я вижу во всем этом особый смысл, мистер Импортуна. Точно так же, как в пуговице и в отпечатке ботинка…

– В пуговице? В отпечатке ботинка? – мультимиллионер уставился на Эллери. – Какой еще пуговице? Каком ботинке? Мне никто ничего не рассказывал.

Инспектор с готовностью принялся объяснять.

– Пуговица и отпечаток ботинка были ложными уликами. Их сфабриковали с целью бросить тень на вашего брата Марко, – подвел он итог.

– Видимо, перестановка стола преследовала ту же цель, – продолжил Эллери. – Марко – левша. Если стол стоит так, как стоял, когда мы пришли – параллельно стене – то просто напрашивается вывод: удар по голове Джулио был нанесен левшой. Это должно было бы стать в наших глазах еще одним доказательством виновности Марко. Или, по крайней мере, не приходило бы в противоречие с той версией, которую нам пытаются навязать, подбрасывая пуговицу и фабрикуя след.

Однако теперь мы знаем, что стол передвинули нарочно. Ведь что получится, если поставить его в обычное положение, в каком он был к моменту удара? Получается, что левша просто не сможет ударить Джулио по той стороне головы, на которой находится смертельная рана. У него просто-напросто не получится размахнуться здесь кочергой. И убийца понимал это. Чтобы навязать нам версию, что удар был нанесен левшой, ему пришлось переставить стол. Значит, теперь нам следует распрощаться не только с пуговицей и отпечатком ноги, но и с ударом, который нанес левша. Короче, абсолютно все улики против Марко сфабрикованы. Марко, разумеется, это сильно облегчит жизнь, а вот нам теперь абсолютно не за что зацепиться.

Эллери поглядел на отца.

– Ты знал про письменный стол?

Инспектор Квин кивнул.

– Потому я и хотел, чтобы ты побывал здесь сам. Эти ловкие трюки больше в твоем духе. В жизни они встречаются реже, чем в романах.

– Мне кажется, я не совсем понимаю вас, – прохрипел Импортуна.

– Кому-то надо было свести счеты не только с Джулио, мистер Импортуна, но, видимо, также и с вашим братом Марко, – пояснил Эллери. – Во всяком случае, он специально постарался и сфабриковал ложные улики против Марко. Скажите нам – кто так ненавидел Джулио и, по-видимому, Марко, что одного убил, а другого попытался выставить убийцей?

– На этот вопрос я уже отвечал и объяснил все про Марко инспектору Квину и другим полицейским чинам. Что до Джулио, то я даже представить себе не могу, кто мог его ненавидеть. Знаете, он был похож на этакого толстого и веселого щенка сенбернара. Легко запутывал все дела, но сердиться на него было невозможно – он просто обезоруживал своим добродушием. Никогда не был подлым и никому не стремился навредить. Наоборот, всегда веселился, шутил, любил людей, был щедрым и всегда готовым прийти на помощь. Он был очень кротким человеком…

– Вы нарисовали портрет святого, мистер Импортуна, – проговорил Эллери. – Но портрет, который висит у него в апартаментах, выдает, что у этого святого были кое-какие грешки. Быть может, азартные игры.

– Если вы хотите таким образом намекнуть, что он мог оказаться в трудном финансовом положении из-за проигрыша, то это просто смешно, мистер Квин. Я уверяю вас, это не соответствует действительности. А если бы даже и было правдой, то Марко и я всегда выручили бы его.

Теперь губы Нино растянулись в действительно нежной улыбке.

– А может, то была страсть к женщинам, – предположил Эллери.

– Женщины? Да, у Джулио было много подружек. Но когда он их покидал, у них не было оснований его ненавидеть– они только становились от этого богаче и счастливее.

– У женщин иногда бывают мужья, мистер Импорту-иа. Ревнивые мужья.

– Джулио не связывался с замужними женщинами, – отрезал мультимиллионер. – У нас в семье на это было строгое табу. Отношение к браку как к святыне было воспитано в нас с детских лет. Переспать с замужней женщиной для Джулио было все равно что изнасиловать монахиню.

– А как насчет бизнеса, мистер Импортуна? Вряд ли вы трос смогли подняться так высоко, никому не перейдя дорогу и даже не поломав пару-тройку жизней. В делах Джулио тоже оставался святым?

Чувственные губы Нино снова растянулись в улыбке.

– Вы не особенно почтительны к покойному и чересчур любопытны, мистер Квин.

– Только потому, что произошло убийство.

Мультимиллионер кивнул.

– Вы просто одержимы этим делом, как я вижу. Нет, мистер Квин, Джулио никогда особо не интересовался крупными сделками. Он часто говаривал, что был бы гораздо счастливее, если бы мог целыми днями продавать в лавочке помидоры и сыр. Ваше утверждение, конечно, я нс могу безоговорочно опровергнуть. Чтобы делать большие деньги на международном рынке, надо быть человеком бесчувственным. Бесчувственными были Марк о и я, раз уж это так необходимо. Но Джулио я никогда не просил участвовать в подобных делах. Да он и сам отказался бы. Он бы улыбнулся, услышав это, и признал, что я охранял его душевный покой. Как я уже говорил, он был благочестивым и добрым человеком. Каждый, кто его знал, любил его.

– К сожалению, не каждый, – возразил Эллери. – Есть по крайней мере один человек, про которого этого не скажешь. А как насчет Марко, мистер Импортуна? Марко любят все?

Нино покачал мощной головой. Эллери так и не понял, был ли это знак отрицания или признак досады, которую вызвал его вопрос. Он быстро и мягко что-то сказал по-итальянски, и Эллери так и не понял, что. Но, поглядев в необыкновенные глаза Импортуны, он подумал: «Тем лучше».

– Мне кажется, – вдруг сказал инспектор Квин, – мы сейчас двинемся дальше и побеседуем с Марко. Это уже давно пора сделать.

Насколько можно судить о человеке по обстановке в его квартире, думал Эллери на ходу, Марко был эксцентричным интеллектуалом. Его апартаменты отличались от комнат Джулио так же, как эра модернизма от Флоренции времен Микеланджело. Вес украшения позднего викторианского стиля были либо устранены, либо переделаны, либо скрыты. Они прошли через совершенно пустую абсолютно белую комнату, напоминавшую больничную палату. Только пол был покрыт кричаще-яркими красками. Затем в глаза им бросился шедевр – какой-то скрюченный предмет мебели из совершенно невероятного материала. Вслед за ним – отдельное собрание модернистских скульптур. С одной из стен в комнату выдавался насос фирмы «Тексако», грозящий свалиться на голову любителям поп-арта. Другая комната, как видно, была предназначена для того, чтобы осуществлять в ней психоделические светомузыкальные композиции. Эллери увидел здесь дуговую лампу, прожектор, колесо для фейерверков и софиты, которые можно было включать с пульта, играя, как на органе.

Владельца этого великолепия – самого новейшего искусства– они нашли в гимнастическом зале, который служил в то же время комнатой для игр и примыкал к его апартаментам. На Марко был красно-коричневый спортивный костюм. Он сидел, скрестив ноги, на подкидной доске и держал в руках стакан виски. Блестящий бар черного дерева поблизости был явно принесен в зал откуда-то из другого места. На нем были видны следы многочисленных попоек.

– А, это ты, Нино, – Марко с трудом слез с подкидной доски, чуть не выронив при этом из рук стакан. – Слава богу! Знаешь, я уже целую вечность пытаюсь тебя найти. Даже не знаю, сколько раз звонил Вирджинии. Где ты скрывался? Боже, Нино, ты никогда не был мне так нужен, как сегодня. Сегодня самый ужасный день в моей жизни.

Марко Импортунато упал в объятия своего брата, облив его и себя виски. Нисколько не стесняясь окружающих, он зарыдал.

– Питер, – сказал Импортуна, и по его интонации, как обычно, нельзя было определить, что он чувствует. В ней не было ни гнева, ни смущения, ни сочувствия.

Питер Эннис поспешил к братьям. Он и Нино усадили Марко на кресло. Импортуна забрал у него стакан. Эннис взял в баре полотенце и принялся вытирать его куртку.

– Ничего, не обращайте внимания, – сказал мультимиллионер. – Как видите, инспектор Квин, он пьян. Надеюсь, вы отложите допрос до следующего раза.

– Нет, сэр. Я хотел бы поговорить с ним сейчас, если вы не против, – сказал инспектор и наклонился к рыдающему Марко. – Мистер Импортунато, вы знаете, кто я такой?

– Разумеется, знаю, – угрюмо ответствовал Марко. – Что за вопрос. Вы – сущая пиявка. Инспектор Какой-то-там.

– Инспектор Квин. Это мой сын, Эллери Квин. Весьма сожалею, что вам пришлось ждать нас целый день.

– Вы чертовски правы. Вот, Нино, потому-то я и напился. Все ждал и ждал ваших проклятых вопросов и не мог думать ни о чем другом, только о бедном старине Джулио. Он ведь в жизни мухи не обидел. Отдай мой стакан!

– Не стоит тебе больше пить, Марко, – возразил его брат.

Марко встал, шатаясь, и потянулся за стаканом. Импортуна загородил ему дорогу. Младший брат зарыдал и судорожно схватился за него, чтобы не упасть.

– Что вы надеетесь выведать у него в таком состоянии? – спросил Импортуна инспектора.

– Этого никогда не знаешь заранее. Но я не могу ждать, пока он протрезвеет, – ответил инспектор.

– Ну что ему может быть известно о смерти ДжуЛИО:

– Этого я не могу вам сказать, мистер Импортуна. Я как раз и хотел узнать у него об этом.

Пока шел этот разговор, Эллери воспользовался возможностью и не спеша рассмотрел мужчину в тренировочном костюме. Если Нино был коренастым и мощным, а Джулио – высоким и рыхловатым, то средний брат был изнеженным, почти худосочным и хилым. Его оливкового цвета кожа выглядела бледной, будто Марко никогда нс бывал на солнце. Вокруг рта наметились глубокие складки– явно от переживаний, а сосудики в глазах кое-где лопнули.

Видимо, Марко Импортунато в жизни очень сильно зависел от своего старшего брата и был к тому же явным невротиком. Эллери смотрел на его бледное, искаженное страхом и горем лицо, думая, что этот человек сейчас напоминает испуганного ребенка, готового спрятать лицо на груди отца. Это, впрочем, было минутное впечатление, не больше, и отнестись к нему следовало со всей осмотрительностью. Он перевел взгляд на Нино, ожидая увидеть на его лице выражение легкого презрения. И не ошибся. Нино Импортуна, как видно, был не из тех людей, которые уважают слабость, к тому же – проявленную их родными. Ои явно был неприятно задет.

Импортуна сделал знак Эннису, и секретарь снова подскочил, чтобы усадить Марко на стул. Сам Нино тем временем зашел за стойку бара, вылил из бокала большую часть виски, а ту малость, которая осталась, протянул брату. Марко судорожно проглотил содержимое бокала. Импортуна прошептал ему что-то на ухо, и он ответил кивком.

– Теперь он может говорить, – сказал мультимиллионер и взял у брата бокал.

– Мистер Импортунато, – взял быка за рога инспектор Квин, – помните, вам сегодня утром показывали золотую пуговицу с монограммой «М.И.»?

– Какую пуговицу?

– Инспектор Макай из манхеттенской полиции показывал ее вам, мистер Импортунато, и вы признали ее своей. Вспоминаете?

– О, конечно. Ясное дело! Пуговица была от моей куртки, в которой я хожу на яхте. Я так ему и сказал. Милый старикан. Только отвратительный дух у него изо рта. Передайте его друзьям, пусть они деликатно посоветуют ему последить за собой.

– Марко… – укоризненно сказал старший брат.

– Знаете, где была найдена эта пуговица?

Марко покачал головой.

– На полу библиотеки вашего брата Джулио.

– Вы этого мне не говорили!

– Можете объяснить, как она оказалась там, мистер Импортунато? И когда?

Міарко Импортунато не отвечал. Только моргал.

Инспектор Квин подошел к подкидной доске, подвинул ее и сел. Затем фамильярно хлопнул рукой Марко по волосатому колену.

– Я, пожалуй, погрешу против правил, принятых у нас в полиции, Марко – можно, я буду звать вас просто Марко? – и расскажу вам, что нам удалось выяснить относительно вашей золотой пуговицы. Вы слушаете, Марко?

– Да.

– Сначала мы думали, что именно вы были тем человеком, у которого вышла ссора с Джулио. И что пуговица оторвалась во время драки.

– Н-нет, – Марко почти энергично замотал головой.

– Но при более детальном обследовании мы обнаружили, что пуговица была не оторвана, а скорее всего отрезана ножницами. Из этого мы сделали вывод, что кто-то пытается свалить на вас убийство вашего брата. Понимаете меня, Марко?

– Конечно, понимаю, – с достоинством ответил Марко. – И знаете, что я вам отвечу? Ваше предположение просто смехотворно!

– Что вы хотите этим сказать?

– Я могу вам сказать, кто отрезал пуговицу с моей куртки.

– Можете? Кто же?

– Я сам.

– Вы?

– Чик – и готово. Отрезал маникюрными ножницами. Она еле держалась, и я не хотел потерять ее. Все-таки золотая. Импортунато всегда были бережливой семьей. У нашей семьи просто не было иного выхода. Нельзя швыряться деньгами, если их у тебя нет, правда, Нино?

Марко поглядел на брата.

Импортуна никак не прореагировал на его улыбку.

– Когда это случилось, мистер Импортунато? – спросил Эллери. – Когда вы отрезали пуговицу?

– Не знаю. Какой сегодня день? Вчера. Точно. Так и не собрался сказать Тибальдо, чтобы он пришил ее обратно.

– Тибальдо?

– Это его слуга, – пояснил Импортуна.

– Куда вы дели пуговицу, мистер Импортунато?

– А что я должен был с ней делать? – обиженным тоном ответил Марко. – Естественно, положил в карман. Что же еще? Как вы сказали, кто вы?

– Моя фамилия – Квин. В какой карман вы ее положили? В карман куртки, от которой отрезали ее?

– Да, сэр. Так точно, мой капитан!

– Куртка у нас, отец? Кажется, эксперты из лаборатории взяли ее с собой.

– Да, она в лаборатории.

– Мне надо было додуматься и осмотреть ее. Можно позвонить от вас, мистер Импортуна?

– В спальне моего брата есть аппарат.

– Вы позволите, мистер Импортунато?

Марко радушно закивал.

– Звоните хоть в Токио. Или куда вам угодно.

Несколько минут спустя Эллери вернулся, озадаченно

теребя себя за нос.

– В этом деле действительно множество сюрпризов, отец. Мне только что сообщили, что в левом кармане куртки небольшая дырка, совсем незаметная, но вполне достаточная, чтобы через нее могла выпасть пуговица.

Оба Квина обменялись взглядами, полными красноречия.

– Ох уж этот тупица Тибальдо, – сокрушенно покачал головой Марко. – Лучше б ты горел огнем, а нс шел служить в мой дом. О, слышали? Я и нс знал, что я поэт.

– Скажите мне еще вот что, – проговорил инспектор Квин. – Знаком ли вам ботинок, который мы увезли сегодня? Тот, спортивный?

– Можете оставить его себе, – великодушно предложил Марко. – И второй возьмите, чтоб была пара. У меня обуви больше, чем в двух обувных магазинах.

– Вам известно, что через подошву ботин. ка проходит глубокий разрез?

– Что значит – «вам известно»? Разумеется! Это произошло – когда же? А? Впрочем, неважно. Несколько дней назад.

– Что? – озадаченно спросил инспектор. – Что произошло несколько дней назад?

– Я хотел взять в Ларчмонт одну подружку – специально, чтобы ходить под парусом. Там у меня одна из моих яхт. Подружка приехала откуда-то из провинции, и я ездил встречать ее на вокзал. И что же? Я наступил там на идиотскую жвачку, которую выплюнул какой-то пачкун. Она приклеилась и совершенно свела меня с ума. Ну, я спустился в туалет, снял ботинок и взял у тамошней служительницы ножик. Когда я выковыривал резинку из углубления в подошве, лезвие соскочило – и раз – получился такой славненький разрезик. Чистая хирургия. Впрочем, вы видели сами. Точно.