Текст книги "Девять месяцев до убийства"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

В-третьих, Питер снова принялся приставать ко мне с разговорами о разводе, вместо того, чтобы почувствовать мое состояние и помочь, поддерживая ненавязчивый застольный разговор. Как будто я сама не хотела развестись с Нино, и меня надо было убеждать в этом!

– Питер, к чему снова начинать эту волынку? – сказала я, стараясь сохранять выдержку. – Ты же знаешь, что это невозможно. Будь добр, закажи глинтвейн, пожалуйста.

– Глинтвейн? В этой гнусной дыре, которую ты выбрала? – сказал Питер и усмехнулся. – Да они и не поймут, о чем ты просишь, милочка моя. Давай-ка лучше закажем пива, это они знают. А вообще говоря, на свете нет ничего невозможного, в том числе и развод. Просто должен быть какой-то выход, его только надо найти.

– Я замерзла и хочу выпить чего-нибудь горячего, – ответила я. – Не пытайся быть циничным, это тебе не идет. Повторяю, это невозможно. Я не могу развестись с Нино, Питер, он меня не отпустит.

– Может быть, тебе заказать обычный грог? Тут хоть есть мизерный шанс, что им знаком такой напиток. Откуда ты, собственно, знаешь, что он не даст тебе развода, если ты даже ни разу не просила об этом?

– Нет, Питер, даже если ты и бываешь с ним рядом целыми днями, это еще отнюдь не значит, что ты его знаешь. Я тебе говорю – нет никакой надежды, что он меня отпустит. Даже малейшей надежды, уже совсем не говоря о том, что у католиков развод невозможен. О, как жаль, что мы сегодня ведем себя так легкомысленно. Я чувствую, мы еще поплатимся за это.

– Неужели он действительно нагнал на тебя такой страх? Что ж! Зато меня ему не запугать.

– Я знаю, любимый, ты храбр, как лев, а я просто клуша. К тому же мне приходится думать о папе.

Уголки чувственных губ Питера опустились. Папа – это тема, которой мы предпочитаем не касаться. Питер знает, как я его люблю, и он делает все, что может, чтобы не задеть моих чувств. Но это никогда ему не удается. Питер привык быть незаметным, человеком на втором плане, как и подобает личному секретарю. Но на самом деле он для этого чересчур высок, широкоплеч, светловолос, идеальный американец, а глаза его в зависимости от настроения меняют свой цвет с серого на голубой и даже на зеленый – словом, его просто нельзя не замечать долго. Во всяком случае, я научилась определять его настроение с такой же легкостью, как цвета на светофоре. Он как раз сейчас переключился на красный.

Видимо, я, чтобы выбраться из создавшейся ситуации, чересчур сильно нажала на газ и разболтала то, о чем никому еще не рассказывала – даже Питеру. Причем сделала это наихудшим образом – как бы в шутку, словно это самое забавное в моей жизни.

– Ах, лучше оставим моего отца в покое, – лукаво сказала я. – Знаешь, я придумала ласкательное имя для своего муженька.

Питер дернулся так, как будто я выстрелила в него в упор.

– Ласкательное имя? Для Нино?

– Да. Уменьшительное от Импортуны.

– Уменьшительное? «Импорт», что ли? Знаешь что, Вирджиния, ты просто хочешь увести разговор в сторону.

– Оно еще короче.

Я не знаю, что заставило меня продолжать. Черт подтолкнул, не иначе. Ничем другим просто не объяснить.

– Еще короче, чем «Импорт»?.. «Имп» [1]1
  Имп – букв. «Шельма».


[Закрыть] что ли? Это ему просто не подходит.

– Нет, нечто среднее между тем и этим, – ответила я игриво, как будто мы играли в угадайку. Неужели он до сих пор не догадался?

– Нечто среднее между «Импорт» и «Имп»? – Питер сдвинул свои шелковистые брови. – Ты просто разыгрываешь меня. Между «Импортом» и «Импом» ничего быть не может.

– Ничего? – меня просто распирало. – А как тебе нравится «Импо»?

Когда у меня это вырвалось, я тут же пожалела, что вовремя не прикусила язык. Потому что это дало Питеру новую надежду. Я заметила, как сверкнули его глаза.

– Импо! – повторил он. – Не хочешь ли ты сказать, что Нино – великий Нино – неспособен…

– Не стоит говорить об этом, – быстро перебила его я. – Я не знаю, как у меня язык повернулся. Ты не находишь, что нам пора сделать заказ?

– Не стоит говорить об этом? А о чем же тогда стоит говорить вообще?

– Тише, Питер, умоляю тебя.

– Ради бога, малышка, неужели ты не понимаешь, что это значит? Если брак фактически не состоялся, то он просто недействителен. Это хорошая причина, чтобы его аннулировать.

В крайнем возбуждении Питер не стал дальше обсуждать мою супружескую жизнь. И хорошо. Я уже и думать боялась, что могло из этого выйти. И без того все уже складывалось достаточно скверно.

Тем не менее мне пришлось еще раз повторить ему все доводы, которые я уже не раз приводила. А именно – то, что, аннулировав брак, ничего не изменишь, что Нино держит меня в руках из-за истории с отцом, и сейчас еще больше, чем раньше, потому что его управляющему– прожигателю жизни – не пошел на пользу урок, преподанный ему в 1962 году – урок, за который я заплатила почти пятью годами своей жизни. Нино регулярно сообщает мне с точностью до цента, как растут долги отца, так что я знаю – отцу грозит тюрьма.

– Как я могу допустить такое, Питер? Ведь он мой отец. И он по-своему любит меня. Мы с тобой просто не сможем построить свое счастье такой ценой. Я уверена, что не смогу, и надеюсь, что ты не сможешь тоже.

– В этом я не столь уверен, – грубо ответил Питер. – Твой отец что – с ума сошел? Почему он тогда не обратится к психиатру, черт побери? Он не понимает, что губит твою жизнь?

– Он фанатичный игрок, просто не может остановиться.

– И к тому же дамский угодник. Вирджин, твой отец фанатичен во всем, чем ни займется.

С некоторых пор Питер стал называть меня наедине «Вирджин».

– Твой отец говорит, что любит тебя. Будь проклята такая любовь, которая заставляет отца продавать единственную дочь какому-то евнуху, лишь бы спасти свою несчастную шкуру!

– Папа слабый человек, Питер, и очень любит удобства в жизни. К тому же свадьба с одним из богатейших людей мира вовсе не кажется столь уж трагичной судьбой. Конечно же, он не знает, что Нино… в таком состоянии.

Откуда-то появился официант, и я специально громко сказала:

– Я голодна. – Хотя это и было неправдой. – Ты что, хочешь заставить меня поститься?

Мы кое-что заказали. Мне досталась телячья котлета, обмазанная каким-то клеем – видимо, их восхитительный шеф-повар как раз был в отлучке. Питер с дотопь ностью провинциального адвоката стал выпытывать частности договора, который мне пришлось подписать перед свадьбой. Я просто думаю, что мой любимый в отчаянии был способен на все. Ведь мы уже десятки раз наталкивались на эту непреодолимую степу и тщетно искали в ней какую-то лазейку. Мне пришлось снова сказать ему, что на протяжении пяти лет я не имею никаких прав на имущество Нино, и если до истечения этого срока перестану делить с ним стол и кров, то не просто окажусь на бобах – он натравит на моего отца полицию и упрячет его за решетку. Да-да, именно так бы он и поступил, без сомнения.

– Тебе так нужны его деньги?

Как презрительно искривились губы Питера!

– Ненавижу их. И его самого. Ради бога, Питер, ведь ты не думаешь, что причина в деньгах! Я же тебе уже все объяснила, Я бы с удовольствием отдала все, что у меня сейчас есть, за нормальную человеческую жизнь. Не важно, какой бы трудной она ни оказалась, раз уж…

– Стало быть, все опять-таки упирается в любимого старого папочку, – скрипнул зубами Питер. – Ну и черт с ним! Когда кончается установленный срок? Ваш брачный договор хранится среди тех личных бумаг Нино, к которым он меня не подпускает на пушечный выстрел.

– Какое сегодня число? Девятое декабря. Значит, срок истекает ровно через девять месяцев, в день, когда Нино исполнится шестьдесят восемь. Это совпадет с пятой годовщиной нашей свадьбы. Девятое сентября будущего года.

– Ровно через девять месяцев… – с какой-то странной интонацией проговорил Питер.

Вначале я и не обратила внимания на особый смысл этой его фразы, но Питер еще раз повторил ее. Я поняла и развеселилась. Но Питер вовсе не был склонен шутить, и стоило мне увидеть выражение его лица, как я сразу посерьезнела.

– Что случилось, Питер? Что с тобой?

– Ничего, – ответил ом.

Но надо было слышать, как он это сказал!

Я поняла сразу – какое уж там «ничего»! Он что-то задумал. Что-то ужасное. В его светловолосой голове от отчаяния и злости явно родился какой-то план. Я даже боялась думать, какой. Мне просто хотелось забыть обо всем этом как можно скорее. Я сказала себе, что мой Питер не может строить такие чудовищные планы, в каком бы гневе он ни был.

И все-таки я догадывалась, что может.

И вообще, можно ли до конца знать другого человека – не исключая и мужчину, который любит тебя. Я подумала, что в это мгновение совсем не знаю мистера Питера Энниса, тридцати лет от роду, выпускника Гарвардского университета тысяча пятьдесят девятого года, личного секретаря всех трех братьев – Нино Импортуна, Джулио и Марко Импортунато, личного поверенного во всех их делах… Я знала его в этот миг не больше, чем любого встречного на улице.

Он напугал меня.

Я все еще боюсь.

Но злоключения, так отравившие сегодняшний день, на этом не кончились. Когда я глядела через стол на Питера, стиснув салфетку, я вдруг увидела у него за спиной моего отца, который как раз входил в ресторан. В тот же миг я заметила рядом с ним какую-то расфуфыренную курицу, но так н не поняла, с ним она пришла или сама по себе. Я боялась только одного: как бы он не заметил нас с Питером. Конечно, он специально не выдал бы меня Нино. Но отец порой бывает чересчур пьян, а Нино – это просто ходячий детектор лжи, радар какой-то – получает информацию просто из воздуха. Я не могла так рисковать.

Я шепнула Питеру:

– Питер, там мой отец… Нет, не оглядывайся, он не должен видеть нас вместе!

Благослови тебя Бог, Питер. Он совершенно небрежно уронил на стол двадцать долларов и незаметно ускользнул вместе со мной в заднюю часть зала, повернувшись к отцу спиной. Мы сделали вид, что идем освежиться, и вышли на улицу через кухню под изумленными взглядами ее персонала.

Это был рискованный трюк, даже чересчур, и на улице я сказала Питеру, что мы больше не будем позволять себе видеться на людях. Он посмотрел в мои испуганные глаза, поцеловал и посадил в такси.

Но мой любимый все еще не успокоился. О нет! Перед тем как захлопнуть дверцу, он тихо, по взволнованно сказал:

– Мне остается только одно, и видит бог, я это сделаю, когда придет время.

Таковы были последние слова, которые я услышала от него сегодня.

Эта фраза до сих пор не выходит у меня из головы. Она – и еще выражение его лица перед тем, как в ресторан вошел папа.

Ровно через девять месяцев, день в день…

Казалось, сегодня был какой-то совершенно особый момент времени, когда у него зародился некий замысел. Надеюсь и молю Бога, чтобы я оказалась неправой. Ведь если я действительно увидела в глазах Питера то, что мне показалось, если его прощальные слова значили именно то, что могли значить, то этот сегодняшний зародыш превратится в монстра.

Какая нездоровая мысль. У меня голова идет кругом. Надо же, я уже выпила больше полбутылки. Тем не менее чувствую себя прекрасно! Напилась от души, чего я никогда себе не позволяла, потому что можно приучиться к этому. Ну и черт с ним со всем! Лучше уж я закончу и поползу к себе в постельку.

Первый месяц Январь 1967

Беременность началась.

Плод представляет собой многоклеточный эмбрион размером с горошину. Клетки в ядре образуют нечто, приобретающее на конце форму узелочка: это голова.

Второй месяц Февраль 1967

До второй половины второго месяца человеческий плод почти не отличается от плода собаки. Но после восьми недель он становится безусловно похожим на человека.

Третий месяц Март 1967

Глаза еще сильно сближены друг с другом. Крохотные щелочки – это уши и ноздри, щелочка побольше– рот. Голова растет в размерах. На верхних конечностях можно различить предплечья, запястья и пальцы. Различимы также половые органы.

Четвертый месяц

Апрель 1967

Нижняя часть тела развивается с заметной скоростью, так что непропорциональность между головой и туловищем исчезает. Начинается рост волос. Мать начинает ощущать движения плода.

Пятый месяц

Май 1967

В половине срока беременности нижняя часть плода увеличивается. Особенно растут ноги. Мать совершенно отчетливо ощущает ребенка в утробе. Там происходит непрерывное активное движение.

Ремонтируя свой кабинет, Эллери Квин распорядился облицевать его сплавным лесом – эта идея тогда весьма воодушевляла его. Шероховатая поверхность дерева выглядела так, будто ее многие годы полировали волны. Кроме того, на нее был специально нанесен налет морской соли. Когда Эллери смотрел на облицовку стен, ему казалось, что у пего под ногами ходит палуба, а на лицо падают брызги. Если под потолком еще установить вентилятор помощнее, можно было бы без труда представить себе, что ты на палубе яхты, идущей Зундом.

Это однако серьезно изменило атмосферу в кабинете. Вместо строгого делового кабинета у Эллери получился почти что аттракцион. Эллери всегда считал, что для писателя необходима обстановка фундаментальной запущенности и неприкаянности. Ведь огонь творчества всегда ярче пылал в самых темных и пыльных мансардах. Зачем же тогда он расстался со столь милыми сердцу грязными обоями и шкафами, в которых теснились старые фолианты? Он снова тупо уставился на четыре с половиной предложения, которые напечатал на листе. В комнату заглянул отец и устало спросил:

– Все еще работаешь?

Но быстро ретировался, увидев страдальческий взгляд сына.

Тем не менее пять минут спустя Старик появился снова, уже слегка освежившись холодным коктейлем зеленого цвета, стакан с которым держал в руках. Эллери между тем уже боролся со сном.

Инспектор Квин уселся на диван и сделал изрядный глоток из своего стакана.

– Зачем ты себя так мучаешь? – осведомился он. – Брось, мальчик мой. Все равно топчешься на месте.

– Что-что? – встряхнулся Эллери, открывая глаза.

– Хватит сегодня работать.

Эллери огляделся.

– Я не могу. У меня жесткий цейтнот. Не успеваю.

– Ничего, нагонишь.

Эллери скептически усмехнулся.

– Папа, если ты ничего не имеешь против, я все-таки попытаюсь поработать.

Инспектор поуютнее расположился на диване, поднял стакан и стал рассматривать жидкость на свет.

– Может, тебе смешать тоже?

– Что?

– Я спрашиваю, – повторил инспектор терпеливо, – не хочешь ли ты тоже бокал «Типперери». Специальное изобретение доктора Праути.

– И что же входит в его состав? – осведомился Эллери, поправляя вставленный в машинку лист. – Я уже как-то пробовал одну специальную смесь доктора Праути. Они почему-то все отдают его лабораторией судебной медицины. Ладно, если уж ты заделался таким страстным барменом, налей мне «Джонни» со льдом.

Его отец принес шотландский виски. Эллери поблагодарил кивком, отхлебнул половину, осторожно поставил бокал рядом с пишущей машинкой и застучал по клавишам. Отец, сидя на диване с плотно сжатыми коленками, будто благочестивый викарий во время визита, еще отпил своего «Типперери» и снова стал рассматривать его. Не успел Эллери снова притронуться к клавишам машинки, Старик сказал:

– Что за проклятый день был сегодня.

Сын вздохнул и опустил руки. Затем откинулся на спинку кресла и взял бокал.

– Ну ладно, – сказал он. – Я тебя внимательно слушаю.

– Нет, что ты, что ты. Это у меня просто невольно вырвалось, мальчик мой. Так, пустяки. Мне очень жаль, что я прервал твою работу.

– Мне тоже жаль. Но что случилось, то случилось. Теперь я уже не смогу выжать из себя ни строчки, сколько бы пи старался.

– Я же сказал, что сожалею, – раздосадованно ответил инспектор. – Мне, пожалуй, лучше уйти.

– О, нет! Теперь уж сиди. Ты ведь нарочно явился, чтобы прервать мою работу. Говори, что тебе нужно. Если помочь в каком-то деле – сразу предупреждаю, что не смогу. Совершенно не успеваю, полная запарка. Но если ты хочешь от меня просто совета… В чем там у тебя дело?

– Дельце ни больше, ни меньше как на треть от по-лумиллиарда долларов, – усмехнулся инспектор. – Так что ты зря потешаешься над этим.

– Не обращай внимания, просто такая у меня нервная писательская работа. Я не ослышался, действительно, полмиллиарда?

– Не ослышался.

– Бог ты мой! И чьи же они?

– Это стоимость концерна «Импортуна». Тебе знакома эта семейка.

– Я знаю только, что в этот концерн входит несколько фабрик и компаний разной величины в стране и за рубежом. И все это принадлежит трем братьям по фамилии Импортуна.

– Вот и неверно. Одному брату по фамилии Импортуна. У двух других фамилия Импортунато.

– Сводные братья?

– Насколько мне известно, родные.

– Почему же тогда разные фамилии?

– Старший, Нино, невероятно суеверен, он просто какой-то маньяк по части чисел. Все время думает о том, какие числа счастливые, а какие нет. По этим соображениям и сократил фамилию – счастливое число букв. Братья отказались последовать его примеру.

– Понятно. И что же дальше?

– А, совершенно гиблое дело. Оставим это, – сказал отец и сделал отчаянно большой глоток. – Предупреждаю тебя, Эллери, это просто чудовищная головоломка. Я не прощу себе, если взвалю ее на тебя, когда у тебя столько своей работы…

– Заранее даю тебе индульгенцию, отец. Если хочешь, дам в письменном виде. Продолжай!

– Ну, ладно, – сказал инспектор со вздохом облегчения. – Эти три брата живут в огромном доме в Истсайде, с видом на реку. Дом старый, десять этажей и надстройка – пентхауз, спроектирован каким-то знаменитым архитектором в конце девяностых годов прошлого века. Когда Нино Импортуна купил его, он распорядился реставрировать здание, возвратив ему первоначальный вид, модернизировать отопление и оборудование, установить новейшие кондиционеры – короче, он сделал дом самым шикарным в округе. Мне доводилось слышать, что всех, кто снимает там квартиры, подвергают более серьезной проверке, чем работников службы безопасности президента.

– Ну, думаю, тут ты несколько преувеличил, – заметил Эллери.

– К этому мы еще вернемся. Здание представляет собой одну из черт знает скольких резиденций, которые братья – особенно Нино – имеют по всему свету. Но дом «99-Ист», как его называет Импортуна, кажется, самая главная из них. Оттуда братья управляют концерном – во всяком случае, его американской ветвью.

– У них что, нет специального офиса?

– Офиса? Да у них несметное множество офисов! Но самые главные решения принимаются в доме «99-Ист». Вот так-то, Эллери. А теперь, если перейти к убийству…

При этом магическом слове ноздри Эллери сразу нервно затрепетали.

– Ты не мог бы мне сказать для начала, кого убили? Как? Где?

– Имей терпение хоть на минуту, мальчик мой. Дом распределен между братьями следующим образом. Нино живет на самом верху, в пентхаузе. Его братья Марко и Джулио живут в апартаментах самого верхнего этажа, прямо под ним. На этом этаже две роскошные квартиры огромных размеров. Ты ведь знаешь эти чопорные старые дома. На всех трех братьев один личный секретарь, некий малый по фамилии Эннис, Питер Эппис. Хорошо выглядит, по-видимому, весьма умен, иначе не держали бы его на таком месте…

– Личный секретарь может иметь необычайно большое значение. Каков круг обязанностей у этого Энниса?

– Главным образом он занимается личными делами братьев, как утверждает, хотя я не понимаю, как его можно держать в неведении относительно всех сделок, которыми братья руководят прямо из своей квартиры. Во всяком случае, сегодня ранним утром…

– Все братья женаты?

– Только Нино. Двое других – холостяки. Ты мне позволишь, наконец, перейти к убийству или нет?

– Я уже весь обратился в слух.

– Когда сегодня утром Эннис пришел на работу, он, как обычно, прошел по апартаментам всех трех братьев, чтобы оговорить с ними, как ему распределить свой день. Он и нашел Джулио, самого младшего брата, мертвым. Мертвее не бывает.

– Где он его обнаружил?

– В апартаментах, которые тот занимал, в библиотеке. Ему размозжили голову. Ударили, видимо, только раз, но что за удар, ты бы видел! Мозги – в кашу. По крайней мере, с одной стороны. Ужасное убийство, Эллери. А если учесть, что убитый принадлежит к династии Импортуны, то дело обещает быть щекотливым. Уже пошла волна паники…

Инспектор Квин отхлебнул из бокала.

– Какая волна?

– Ты что, не слышал сообщений по радио?

– Я уже целую неделю его не включаю. Что там случилось?

– Убийство Джулио Импортунато потрясло весь рынок акций. И не только Уолл-стрит, но и финансовые рынки всей Европы. Это было первое последствие убийства. Второе последствие – лихорадочная активность шефа полиции. Он взял в оборот всех, кто ведет следствие, да еще мэр добавил жару, оба мотают нам нервы, требуя закончить это дело как можно скорее. Мне не повезло, я оказался среди тех несчастных, кому поручено расследование этого дела.

– Черт подери! – Эллери сурово посмотрел на свою строптивую пишущую машинку. – И что же?

– В общем, я сейчас тебе рассказал все это и подумал – а чем ты мне, собственно, сможешь помочь? Нет, все без толку, Эллери. Давай занимайся своими делами. – Инспектор поднялся и собрался было уйти, но сделал это достаточно театрально. – Я уж как-нибудь справлюсь сам.

– Ты и в самом деле невероятно действуешь мне на нервы, – сердито воскликнул Эллери. – Что значит: все без толку? Я и в самом деле не в состоянии помочь, пока ты держишь меня на голодном пайке, и не даешь никакой информации. Есть улики?

– Конечно, есть. По крайней мере, две. – Инспектор вернулся на диван. – Собственно, обе однозначно указывают на убийцу.

– В самом деле? И на кого же?

– На Марко.

– На его брата?

– Именно.

– Так в чем же тогда проблема? Я не понимаю, папа, ты ведешь себя так, будто зашел в тупик, и тут же говоришь, что есть улики, которые однозначно доказывают, что убийца – брат.

– Точно.

– Но ради всего святого, что это за улики?

– Абсолютно достоверные. Совершенно стопроцентные. Даже, я бы сказал, старомодные. Такие встречаются скорее в ваших криминальных романах, чем в реальной жизни.

– Ну хорошо, тебе уже удалось пробудить во мне просто жгучий интерес, – воскликнул Эллери с яростью в голосе. – Хватит интриговать, переходи к делу! Что это еще за неопровержимые старомодные улики?

– В библиотеке все перевернуто так, будто там шла ожесточенная борьба. Даже валялся нож. Правда, прекрасно? Мы также нашли на месте преступления пуговицу…

– Какую пуговицу?

– Из чистого золота. С монограммой М. И.

– Марко Импортунато?

– Да. На ней даже остались нитки. Это улика номер один.

– Пуговица… – повторил Эллери. – Фи, пуговицы убийцы на месте преступления уже давно вышли из моды. А другая улика?

– Еще более несовременная.

– Что?

– След ноги, – ответил инспектор Квин.

– След ноги? Голой ноги?

– Нет. Отпечаток мужского ботинка.

– Где он был обнаружен?

– На месте преступления, в библиотеке убитого.

– Но… Вы уже определили, что это след ноги Марко?

– Точно.

– Надо же – пуговица и след ноги! – поцокал языком Эллери. – И это в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году! Ну что ж, бывает всякое. Но если все так ясно, что же тебя тревожит, папа?

– Не так уж тут все и ясно.

– Но ты же вроде сказал…

– Я сказал тебе, что дело очень запутанное.

– Почему же запутанное? Из-за чего?

Старик поставил пустой стакан на пол, у самых своих ног. Как видно, чтобы легче было его опрокинуть. Эллери с недоверием следил за его манипуляциями.

– Мне жаль, что я затеял все это, – уже искренне сказал его отец и поднялся. – Давай забудем обо всем этом, мальчик мой. То есть я хочу сказать, забудь ты.

– Вот уж спасибо, так спасибо. Как же я теперь забуду! Это наверняка один из крайне запутанных случаев, которые на вид кажутся совершенно простыми, а потому…

– А потому? – нетерпеливо подхватил инспектор.

– А потому я уже чувствую, что меня, к сожалению, неотвратимо свалит моя старая кишечная лихорадка. Ты ведь знаешь, отец, это последствия ужасного ранения, когда, я получил пулю из афганской винтовки, которая в битве при Мэйванде попала мне в шейную артерию и раздробила плечо.

– Постой, постой, какое плечо? Какая еще пуля тебе попала в артерию? В каком таком сражении?

– По всем вышеперечисленным причинам я, к сожалению, буду вынужден сообщить своим издателям, что состояние здоровья не позволяет мне сдать книгу в срок. Да и какая, собственно, разница. В их каталоге новинок она все равно затеряется. Ни один издатель никогда не ценит по достоинству автора детективов – за исключением тех случаев, когда кладет себе в карман прибыль от его презренных сочинений. Мы – пролетарии литературы.

– Эллери, я не хочу быть причиной того, что ты…

– Ты это уже говорил. Разумеется, причиной ты все равно будешь. Не могу же я тебя оставить без присмотра. Ты, чего доброго, попадешься на удочку и однажды просто не вернешься домой. Почему бы и нет? Тут в игру вовлечены колоссальные деньги. Задеты жизненные интересы. В городе такое творится! Ты у меня не становишься моложе. И я тебя никогда не брошу в подобной ситуации. Так что давай займемся делом!

– Ты в самом деле хочешь этого, мальчик мой?

– Мне кажется, я выразился достаточно определенно.

С инспектором Квином вдруг произошло удивительное превращение.

– В таком случае, – воскликнул он, – бери свою куртку.

Эллери послушно поднялся:

– Куда мы едем?

– В лабораторию.

Сержант Джо Войтершейк, один из самых надежных сЬтрудников в отделе экспертизы, работал сверхурочно. Это сразу же дало Эллери понять, какое значение придает этому делу его начальник, обычно педантично следящий за распорядком рабочего дня. Сержант исследовал пуговицу с помощью лупы. Пуговица была золотая, вырванная «с мясом».

– Что в ней такого сложного, Джо? – осведомился инспектор Квин. – Я думал, вы уже закончили с этой пуговицей.

– Я тоже так думал.

– Тогда почему вы снова занялись ею?

– Потому что я чертовски ею недоволен, – кисло ответил сержант Войтершейк. – Вот не пойму чем, только чем-то эта пуговица мне не нравится. И у вас, инспектор, она тоже не вызывает энтузиазма, как вижу.

– Наверное, Эллери хотел бы взглянуть на нее.

– Привет, Джо, – сказал Эллери.

– С удовольствием покажу, – сержант передал лупу и пуговицу.

Эллери пристально начал ее разглядывать.

– Ты вроде говорил, отец, что эта пуговица была оторвана во время борьбы?

– Разве я говорил такое?

– Прямо не говорил. Но я понял так.

– Думаю, ты скоро убедишься, мальчик мой, что в этом деле любые предположения весьма рискованны. Я только сказал тебе: в библиотеке все было перевернуто вверх дном так, будто там шла ожесточенная борьба. И это действительно факт. Сущая правда также и то, что мы нашли на месте преступления золотую пуговицу. Но я вовсе не утверждал, что одно необходимо связано с другим. Ну-ка, шутки ради скажи нам, Эллери, что ты там видишь.

– Я вижу нити одинаковой длины с довольно ровными концами. Если бы пуговицу оторвали во время драки, нитки были бы разной длины, концы разлохмачены, а вовсе не столь аккуратны. Вывод: пуговица была отрезана каким-то острым инструментом. Вероятно, ножницами.

– Верно, – согласился сержант Войтершейк.

– Верно, – подтвердил инспектор.

– Ее нашли в руке убитого?

– Нет, на полу.

Эллери пожал плечами.

– Даже если бы ее нашли в руке убитого, это бы ничего не значило. Налицо факт – одна из пуговиц, некогда пришитых к одежде Марко Импортунато, была отрезана. И – не более того. То, что она была найдена н, а месте преступления, наводит нас на мысль – кто-то намеренно подложил ее, чтобы навести нас на ложный след. Кто-то, кому не очень симпатичен братец Марко.

– Вот именно. Ты попал в самое яблочко, – проговорил Старик. – Этот милый ненавязчивый намек на Марко– попытка устроить для него западню. Теперь понимаешь мои сомнения? На вид очень просто, а на самом деле – необычайно сложно.

Эллери нахмурил лоб. Он взял пуговицу и повертел ее в руках. На ней был выдавлен достаточно распространенный рельеф – перекрещенные якоря и канат. Между ними выделялись инициалы «М. И.».

Эллери положил пуговицу на стол и обратился к эксперту.

– Вы сфотографировали след? Мне хотелось бы взглянуть на него.

Войтершейк кивнул, но спросил удивленно:

– Разве инспектор не описал его вам?

– Я ему ни слова не сказал, – заметил Старик. – Не хотелось, чтобы у него заранее сложилось мнение.

Сержант протянул Эллери несколько фотографий. На них был снят крупным планом в различных ракурсах один и тот же след.

– На чем это он отпечатался? – спросил Эллери. – Похоже, это пепел?

– Пепел и есть, – ответил Войтершейк.

– А от чего пепел?

– От сигар.

Пепла была целая кучка. На другом снимке была видна большая стеклянная пепельница в оправе из слоновой кости, которая лежала вверх дном сантиметрах в тридцати от кучки пепла.

– От каких сигар пепел? – осведомился Эллери. – Вы не пытались установить?

– От тех, что лежат в футляре на письменном столе убитого, – ответил сержант. – Сигары кубинские, первый сорт.

– Пепельница, видимо, была полна до краев, если из нее высыпалось столько.

– Все говорят, что Джулио был заядлым курильщиком, – заметил инспектор Квин. – Выяснилось также, что горничная в то утро еще не успела сделать уборку в библиотеке и вытряхнуть пепельницу.

– Она, по всей вероятности, была сброшена со стола во время драки?

– Похоже на то. Джо покажет тебе фотографии комнаты. Стулья, лампы перевернуты, старинная китайская ваза разбита вдребезги. Подставка с принадлежностями для камина опрокинута. Орудие – убийства – массивная кочерга с тремя зубьями. Старинный табурет буквально разнесен в щепки, как будто на него кто-то упал. В общем, как я тебе и описывал дома, просто невероятный кавардак. Что ты скажешь о следе, Эллери?

– След правого ботинка, мужского, размер небольшой, максимум восьмой, наверное, даже седьмой. Подошва рифленая. Наверное, спортивная обувь. Через всю подошву по диагонали идет что-то, похожее на глубокий разрез. Это – явно не рифление подошвы. Разрез под острым углом пересекается четырьмя бороздками. В общем, папа, идентифицировать этот башмак сущий пустяк. Разумеется, если мы найдем его.

– О, ботинок мы уже нашли. Спортивный ботинок для парусного спорта. Нашли в шкафу для обуви в гардеробной восточных апартаментов. Размер – семь с половиной. Тютелька в тютельку совпадает с отпечатком в пепле. На подошве разрез, под острым углом пересекающий четыре бороздки.

– Апартаменты, конечно, принадлежат Марко Им-портунато. И ботинок тоже его.

– Совершенно верно.

– Джо, ботинок у вас?

Сержант Войтершейк принес его. Это был обычный голубой спортивный ботинок с толстой подошвой. Эллери внимательно исследовал разрез.

– Дайте мне, пожалуйста, пинцет и щипцы, Джо. В общем, что-нибудь, чтобы отогнуть края разреза.

Войтершейк подал ему инструменты и лупу. Оба полицейских наблюдали за действиями Эллери совершенно бесстрастно. Эллери развел края разреза и стал изучать через лупу его внутренность.