Текст книги "Девять месяцев до убийства"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Но ваше последнее намерение было еще более тонким. В своей тактике «лист в лесу» вы продвинулись еще на шаг. Вы не только спрятали самый главный лист, даже сам факт такого припрятывания вы использовали для того, чтобы натолкнуть меня на ложное решение. Вы заставили меня отбросить все девятки до одной, так что я, уцепившись за последнюю, счел убийцей человека, которого вы наметили для меня с самого начала.

И вот они смотрели друг на друга в упор. На лице убийцы уже давно не было усмешки. Только настороженность затаившегося зверя, который ощущает близкую опасность.

– Ваша ошибка состояла в том, – сказал Эллери, с полной откровенностью, – что вы посадили чересчур густой лес. Последнее анонимное послание переполнило всю чашу. Оно послужило причиной того, что я сделал ложные выводы, но, к несчастью для вас, я не остановился там, где должен был бы по вашему замыслу. Вы не знали, как я уже отметил это несколько минут назад, что Питер и Вирджиния невольно создали себе железное алиби, и это заставило меня признать неверным то решение, на которое вы наталкивали меня. И мне, естественно, пришлось обратить внимание на вас.

Ведь если Питер, – Эллери заговорил чуть побыстрее, – не говоря уже о Вирджинии, был невиновен, то должен же быть настоящий убийца, однако такой, который отвечал бы тем же самым условиям: во-первых, он должен был знать, что Вирджиния и Питер договорились встретиться 9 декабря 1966 года, а во-вторых, к нему точно так же должен был бы относиться вопрос «кому выгодно?», как и к Питеру.

Возьмем первое обстоятельство: откуда убийца мог знать о встрече в ресторане? Ответ на этот вопрос, как жемчужина, находился в конце записи в дневнике Вирджинии. Она увидела, как вы вошли в ресторан. Она испугалась, что вы, обнаружив ее с Питером, догадаетесь об их связи, и заставила Питера обратиться в бегство, ускользнуть через кухню. Все складывается просто прекрасно, правда? Ведь если Вирджиния и Питер могли вас увидеть, то и вы могли увидеть их обоих. А вы видели их, в противном случае вы не могли бы отправить десятой анонимки.

Возьмем второе обстоятельство: кому это выгодно. Вам? Конечно. И примерно так же, как и Питеру, через Вирджинию. А вы – единственная личность из всех, о ком это тоже можно сказать. Больше того, если бы что-то помешало вам установить контроль над полумиллиардом долларов через Вирджинию – например, этому стал бы мешать Питер или сама Вирджиния, вы наверняка были бы готовы к тому, чтобы убрать одного из них или обоих. Вероятно, именно это и было в конечном счете вашим намерением, так как смерть Вирджинии и Питера – при том условии что они поженились бы, сделала бы вас единственным наследником Вирджинии и, значит, всего состояния Импортуны.

Ах, какие оргии вы могли бы устраивать, какие азартные игры ждали бы вас, какие женщины и власть! Кто знал, какие вы строили планы на будущее, какой жаждали славы, вы, униженный Нино Импортуной, презираемый им и живущий исключительно благодаря его милости. А вы, наверное, хотели бы стать вторым графом Монте Кристо?

Эллери подобрал ноги, встал и сверху посмотрел на холеное лицо отца Вирджинии.

– Ну что, хотели ведь, признавайтесь?!

– Ну, во всяком случае, чего-то подобного, – ответил Уолсон Райерсон Уайт.

ШЕРЛОК ХОЛМС ПРОТИВ ДЖЕКА ПОТРОШИТЕЛЯ

Эллери приступает к делу.

Эллери сидел и раздумывал.

И уже довольно давно.

Потом вскочил со своего кресла за пишущей машинкой, схватил десять неудачных страниц рукописи и разорвал в мелкие клочья.

Проделав эту операцию, он хмуро уставился на бессловесную машинку. Та насмешливо оскалилась в ответ.

Зазвонил телефон, и Эллери схватился за трубку, как утопающий за соломинку.

– Уж на меня-то ты мог бы и не рычать, – раздался в трубке обиженный голос. – Я тут старательно развлекаюсь, как ты мне и предписал…

– Папа! Неужели я грубо ответил тебе? Прости. У меня просто никак не получается повесть. Как там на Бермудах?

– Голубые небеса, синее море и песок, песок, песок – докуда простирается взор. Я уже страшно хочу домой.

– Нет уж, – решительно сказал Эллери. – Я заплатил за эту твою поездку уйму денег и теперь тоже хочу кое-что получить взамен.

Вздох, который испустил инспектор Квин, был красноречивей всяких слов.

– Всю жизнь ты тиранил меня. Ты что же думаешь, я совсем уже старая развалина?

– Ты переработал.

– Может, я верну тебе часть денег и уеду отсюда пораньше? – предложил инспектор Квин со слабой надеждой в голосе.

– Тебе было дано поручение отдохнуть – хорошо отдохнуть, расслабиться, и при этом ни о чем не думать.

– Ну хорошо, хорошо. Тут напротив моей хибарки режутся в местную игру – кидаю подкову. Пойду, может меня примут.

– Так-то лучше, пап. Позвоню тебе завтра и узнаю, кто выиграл.

Эллери положил трубку и с тихой яростью посмотрел на машинку. Новых идей так и не появилось. Он осторожно выбрался из-за стола и принялся расхаживать по комнате. Судьба снова смилостивилась над ним: зазвонил колокольчик у входной двери.

– Оставь на столике в прихожей, – крикнул Эллери. – Деньги возьми там же.

Пришелец, однако, не последовал этому указанию. Его шаги неотвратимо приближались по коридору, и вот он предстал на арене, где принимал великие творческие муки гений пера.

– А, это ты? – проворчал Эллери. – Я думал, мальчишка из гастрономического магазина.

С непреклонностью зануды – зануды, стоившего, однако, не один миллион долларов – Грант Эймз Третий, в костюме от Братьев Брук, устремился прямо к бару Эллери. Там он положил большой коричневый пакет, который держал в руках, и взял бокал и бутылку шотландского виски.

– Ничего. Я тоже принес тебе кое-какой товар, – объявил он. – Думаю, поважнее, чем твои гастрономические деликатесы.

Он уселся в кресло.

– У тебя весьма недурственный виски, Эллери!

– Рад, что он тебе нравится. Возьми с собой всю бутылку и уходи. Мне надо работать.

– Ну знаешь, как поклонник твоего таланта, я имею право на некоторые поблажки. Я просто глотаю все твои книги.

– Предварительно стянув их у зазевавшихся друзей, – проворчал Эллери.

– Не очень-то любезно с твоей стороны, – заметил Грант, наливая. – Ты еще пожалеешь, что оказал мне такой прием, когда узнаешь, с каким я пришел поручением.

– Что еще за поручение?

– Я пришел, чтобы кое-что передать тебе.

– И что же?

– Вон, конверт. Рядом с бутылкой джина.

Эллери собрался было взять конверт, но Грант остановил его жестом.

– Маэстро, я настаиваю на том, чтобы предварительно посвятить тебя в обстоятельства этого дела.

Во второй раз звякнул колокольчик у входной двери. На сей раз действительно принесли сандвичи. Эллери вышел в коридор и вернулся, жуя.

– Почему ты, собственно, не работаешь, Грант? Подыскал бы себе местечко на холодильных фабриках отца. Или, например, поезжай убирать овес. Да чем угодно займись, только отстань от меня, ради бога. Мне надо работать– ты даже не представляешь, как. Просто позарез.

– Не отклоняйся от темы нашего разговора, – строго сказал Грант Третий. – Это у тебя что, не кошерные ли огурчики? Я просто без ума от кошерных огурчиков.

Эллери предложил ему огурец и в изнеможении упал в кресло.

– Ну хорошо, черт подери. Давай, выкладывай, что там у тебя. Во что ты там должен меня посвятить?

– В обстоятельства дела. Вчера пополудни у нас был пикничок в Вестчестере.

– Пикничок… – завистливо повторил Эллери.

– Мы поехали искупаться. Немножко поиграли в теннис. И все такое прочее. Народу там было немного.

– Большинство людей имеет отвратительную привычку работать в будние дни.

– Если ты надеешься устыдить меня такими глупыми замечаниями, то тебе не удастся, – парировал плейбой. – Тем более, что я оказываю тебе любезность. Я самым таинственным образом получил этот конверт и вот привез его тебе, как мне и было поручено.

– Поручено кем?

– Понятия не имею. Когда я вернулся с пляжа, он лежал на сиденье в моем «ягуаре». Кто-то написал на конверте: «Прошу передать Эллери Квину». Думаю, этот кто-то испытывает к тебе такое почтение, что просто не решается лично предстать пред твои очи. К тому же ему известно о нашей бессмертной дружбе.

– Ты употребляешь просто пугающие выражения. Признайся, Грант, ты сам придумал эту шутку? Я точно буду гореть в аду ясным пламенем, если поддамся в такой день на твои розыгрыши. Надо мной, как дамоклов меч, висит срок сдачи рукописи. Будь так добр, если тебе не терпится пошутить, пойди разыграй кого-нибудь из своих подружек.

– Итак, вам пакет, – Грант по-спортивному вскочил, взял конверт и подал Эллери. – Вот он. С доставкой на дом. Вручен лично в руки. Можешь делать с ним, что хочешь.

– И что я должен с ним делать? – с вызовом спросил Эллери.

– Понятия не имею. Это рукопись. Достаточно старая, я бы сказал. Наверное, тебе следует прочитать ее.

– Ты, значит, не преминул сунуть свой нос в конверт?

– Я просто счел это своим долгом. В конце концов, там могла оказаться анонимка дерзкого и оскорбительного содержания. Или даже порнография какая-нибудь. А я-то знаю, насколько у тебя чувствительная и ранимая душа, старый ты мой дружище. Потому и проявил осторожность.

Эллери нехотя прочитал надпись на конверте – правда, не без некоторого интереса.

– Почерк женский.

– В конечном итоге я пришел к выводу, что содержание послания для тебя опасности не представляет, – продолжил Грант, снова наливая. – Опасности не представляет, но вполне заслуживает внимания.

– Такие конверты продаются на каждом углу, – сказал сам себе Эллери. – Рассчитаны на стандартный лист: восемь с половиной на одиннадцать дюймов.

– Должен тебе заметить, Эллери, что у тебя душа бухгалтера. Ты что, не хочешь посмотреть, что там внутри?

Эллери открыл конверт и извлек из него тетрадку, на которой большими старомодными буквами было начертано: «Дневник».

– М-да, – заметил он. – Видимо, рукопись действительно старая.

Грант, улыбаясь своим мыслям, наблюдал, как Эллери раскрывает тетрадь, как, вытаращив глаза, изучает первую страницу, перелистывает, читает, перелистывает снова и читает опять.

– Бог ты мой, – заявил он в конце концов. – Да ведь это, если верить тому, что здесь говорится, не что иное как приключения Шерлока Холмса, оригинальная рукопись, собственноручно написанная доктором Ватсоном!

– Думаешь, она подлинная?

Серо-голубые глаза Эллери сверкнули.

– Выходит, ты уже прочитал ее?

– Признаюсь, не мог противостоять такому искушению.

– Тебе знаком стиль доктора Ватсона?

– Я – фанатик жанра, сказал Грант, любуясь цветом виски в своем бокале. – Шерлок Холмс, Эллери Квин, Эдди По. Да, я взялся бы утверждать, что она подлинная.

– Что-то чересчур бойко ты раздаешь свои сертификаты, дружок.

Эллери нахмурил лоб и еще раз поглядел на пишущую машинку. Та, казалось, отодвинулась далеко-далеко.

– Я думал, тебя это обрадует.

– И обрадовало бы, если бы хоть чуть-чуть походило на правду. Но неизвестная история из жизни Холмса – это уж…

Он продолжал листать дальше.

– Да еще, похоже, целый роман! Неизвестный роман!

Он недоверчиво покачал головой.

– Ты, выходит, не веришь.

Грант, я уже в трехлетием возрасте перестал верить в Санта-Клауса. А в тебе вера во всякие чудеса просто неискоренима.

– Ты думаешь, это подделка?

– Я еще ничего не думаю. Но шансы на то, что это – подлинник, мизерны.

– Но зачем, спрашивается, кому-то было делать впустую такую огромную работу?

Да по той же причине, по которой альпинисты лезут на гору. Просто забавы ради.

– Ты мог бы прочитать по крайней мере первую главу.

– Грант, у меня нет на это времени.

– Нет времени на новый роман о Шерлоке Холмсе?

Эймз подошел к бару и налил себе еще шотландского

виски.

– Я пока сяду тут, посижу и подожду. Не буду тебе мешать.

Он вернулся на диван и с удовольствием вытянул свои длинные ноги.

– А, гори все ясным огнем!

Эллери поглядел на дневник долгим сердитым взглядом. Потом вздохнул – совсем как его отец, бывало – откинулся на спинку кресла и принялся читать.

Из дневника доктора Джона Ватсона

Первая глава. Хирургический набор

– В этом вы совершенно правы, Ватсон. Потрошителем вполне могла быть и женщина.

Стояло свежее осеннее утро 1888 года. В то время я уже не жил на Бейкер-стрит, 2216. Ведь после того, как я женился, возложив на себя тем самым обязательство доставлять содержание существу женского пола – в высшей степени приятное, впрочем, обязательство – мне пришлось заняться врачебной практикой. Моего друга мистера Шерлока Холмса, с которым нас некогда связывали столь тесные узы дружбы, я видел теперь весьма редко.

Сам Холмс называл эти мои нечастые визиты к нему «спекуляцией на моей отзывчивости» – причем без всяких на то оснований. Визиты мои случались тогда, когда я мог быть полезен ему в роли помощника или доверенного лица.

– Вы такой благодарный слушатель, дорогой мой, – обыкновенно говаривал он в таких случаях, и эта вступительная фраза еще ни разу не обманывала моих ожиданий. За ней всегда следовало невероятно радостное и лестное для меня приглашение отправляться с ним вместе по следу, подвергаясь всевозможным опасностям и испытывая невероятный азарт. Стало быть, узы дружбы, связывающей меня с этим великим сыщиком, сохранили свою крепость.

Жена моя, являя собою высокий образец все понимающей супруги, спокойно отнеслась к этому. Те, кто следит за моими скромными записками о делах, которые расследовал мистер Шерлок Холмс, припомнят, наверное, ее как урожденную Мэри Морстэн, знакомство с которой было уготовано мне судьбой в ту пору, когда я вместе с Холмсом расследовал дело, названное мною «Знак четырех». Исполненная самопожертвования супруга моя никогда не пеняла мне на те столь частые долгие вечера, которые ей приходилось проводить в одиночестве, поскольку я был занят разбором своих беглых заметок о прошлых делах Холмса.

Как-то утром за завтраком Мэри сказала мне:

– Пришло письмо от тетушки Агаты.

Я отложил газету.

– Из Корнуэлла?

– Да, от нее, бедняжки. Она никогда не была замужем и всю свою жизнь прожила в одиночестве. А теперь врач прописал ей постельный режим.

– Надеюсь, у нее ничего серьезного.

– В письме она ничего не написала об этом. Но ей уже под восемьдесят. Всякое может случиться. Кто знает.

– Она что, живет совсем одна?

– Нет, с ней живет Бет, которая нянчила меня когда-то, и еще у нее есть садовник.

– Визит ее любимой племянницы, вероятно, будет для нее лучшим лекарством, какое только может прописать врач.

– Собственно, письмо можно рассматривать как приглашение, даже как просьбу приехать, но я, право, не знаю…

– Думаю, ты должна ехать, Мэри. И тебе самой не повредили бы недельки две в Корнуэлле. Ты что-то немного бледная в последние дни.

Я, разумеется, говорил то, что думал, но была у меня и еще одна мысль, гораздо более серьезная, которая не давала мне покоя. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в те дни 1888 года всякий сколько-нибудь ответственный мужчина в Лондоне не преминул бы отправить в провинцию свою супругу, сестру, возлюбленную, если бы у него была подходящая возможность. По одной-единствен-ной причине: по ночным улицам и темным переулкам большого города бродил Джек Потрошитель.

Правда, наш мирный дом в Паддингтоне был не только в топографическом смысле очень далек от Уайт-чапеля, где творил свои злодеяния этот сумасшедший. Но разве в таких делах можно быть в чем-то уверенным? Всякая логика теряет силу, если речь заходит о злодеяниях такого чудовища.

Мэри в раздумье теребила конверт.

– Я не хотела бы оставлять тебя здесь одного, Джон.

– Ну, обо мне можешь не беспокоиться, я как-нибудь тут справлюсь.

– Впрочем, ты тоже можешь немного развеяться. Тем более что пациентов у тебя сейчас немного.

– Это ты намекаешь, чтобы я поехал с тобой?

Мэри засмеялась.

– Боже праведный, спаси и сохрани! Ты помрешь со скуки в Корнуэлле. Нет, я просто хотела предложить тебе собрать саквояж и посетить твоего друга Шерлока Холмса. Я же знаю, что тебе всегда рады на Бейкер-стрит.

Признаюсь, что я не особо сопротивлялся. Предложение было слишком заманчивым. Короче говоря, Мэри поехала в Корнуэлл, с врачебной практикой я все уладил и перебрался на Бейкер-стрит – к радости Холмса – как могу с полным правом заметить – равно как и к моей собственной.

Меня даже поразило, с какой легкостью мы вернулись к нашему привычному образу жизни. Я, правда, ощущал, что прежняя эта жизнь уже никогда не сможет удовлетворить меня, но все-таки было просто чудесно снова оказаться в обществе Холмса.

И вот он снова буквально огорошил меня своим замечанием.

– Вы правы. Возможность, что Джек Потрошитель – женщина, ни в коем случае исключать нельзя.

Он опять таинственным образом прочитал мои мысли, и, надо признаться, это меня несколько рассердило.

– Холмс! Ради всего святого! Ведь я не сделал ни малейшего намека на то, что мне пришла в голову такая мысль!

Холмс улыбнулся: эта игра доставляла ему удовольствие.

– Нет, Ватсон. Но признайтесь – именно такая мысль вам в голову и пришла.

– Ну хорошо. Но ведь…

– Вы заблуждаетесь, полагая, будто по вам не было заметно, что вы подумали об этом.

– Но ведь я сидел здесь в полной тишине – даже не пошевелился – и читал свой «Таймс»!

– Ваши глаза и ваша голова вовсе не были неподвижны, Ватсон. Когда вы читали газету, ваш взгляд был направлен на крайнюю левую колонку – туда, где заметка о Джеке Потрошителе и его последнем убийстве. Спустя некоторое время вы оторвали взгляд от газеты и нахмурились. Как это чудовище может до сих пор безнаказанно ходить по улицам Лондона – вот какая мысль, без сомнения, посетила вас в этот момент.

– Верно.

– Затем, дорогой мой, глаза ваши скользнули вниз и случайно остановились на «Пляжном журнале», который лежит рядом с вашим креслом. Он оказался раскрыт на той странице, где помещена реклама фирмы «Бельдель»: вечерние дамские платья по вполне доступным – как там сказано – ценам. И картинка – манекенщица как раз демонстрирует одно из этих платьев. Тут выражение вашего лица изменилось – оно стало задумчивым. Вам пришла в голову какая-то мысль. Не меняя выражения лица, вы перевели взгляд на портрет Ее Величества, который висит у камина. Миг спустя складки на вашем лбу разгладились, и вы кивнули. Вы убедились в правильности своей мысли. Здесь-то я с вами и заговорил. Да, вполне возможно, что Потрошитель – женщина.

– Но Холмс…

– В самом деле, Ватсон. Вы удалились от наших дел, и это повредило вашей способности к восприятию.

– Но ведь когда я смотрел на картинку в «Пляжном журнале», мне вполне могла прийти в голову целая дюжина других мыслей. Каких угодно!

– Тут я не могу согласиться с вами. Все ваши мысли без остатка были заняты статьей о Джеке Потрошителе, а картинка с манекенщицей, рекламирующей вечернее платье, чрезвычайно далека от ваших обычных интересов, чтобы привлечь ваше внимание. Стало быть, напрашивается вывод – идея, пришедшая вам в голову, должна быть как-то связана с вашими размышлениями о Потрошителе. И вы утвердили меня в этом убеждении, поглядев на портрет королевы.

– Позвольте поинтересоваться, каким же образом, поглядев на королеву, я выдал эту свою мысль? – спросил я запальчиво.

– Ватсон! Ну разумеется, вы вовсе не собирались подозревать ни манекенщицу, ни королеву. Они заинтересовали вас только потому, что принадлежат к слабому полу.

– Это верно. Но не логичнее ли было предположить, что глядя на женщин, я подумал не о Потрошителе, а о его жертвах?

– В таком случае у вас на лице отразилось бы сострадание. А тут вы напомнили мне ищейку, которая вдруг напала на след.

Мне ничего не оставалось, кроме как признать поражение.

– Холмс, однако, вы всегда сами себе все портите своей разговорчивостью!

Брови Холмса сошлись на переносице.

– Что-то не пойму, на что вы намекаете.

– А вы только подумайте, какое бы вы производили впечатление, если бы не объясняли логики своих рассуждений!

– Это так. Но тогда бы разом было покончено с вашими мелодраматическими рассказами о моих пустячных приключениях, – с некоторой холодностью заметил Холмс.

Я поднял руки в знак капитуляции, и Холмс, который редко позволял себе большее проявление веселья, чем сдержанную улыбку, на этот раз присоединился к моему искреннему смеху.

– Раз уж речь зашла о Джеке Потрошителе, – сказал я, – то разрешите мне задать следующий вопрос. Почему вы до сих пор не занялись расследованием этого жуткого дела, Холмс? Вы непременно должны заняться им – хотя бы объявите об этом, чтобы вселить надежду в сердца жителей Лондона!

Холмс протестующе поднял свою узкую руку с длинными пальцами.

– Я был занят. Как вам известно, я только недавно вернулся с континента, где бургомистр одного из городов поручил мне разгадать одну в высшей степени курьезную загадку. Насколько я знаю вас, вы бы назвали ее «Дело безногого велосипедиста». Придет день, когда я подробнее расскажу об этом.

– Что доставит мне величайшее наслаждение! Однако теперь вы снова в Лондоне, Холмс, а это чудовище наводит страх на весь город. И вы просто должны чувствовать себя обязанным…

– Я никому ничего не обязан, – отрезал Холмс.

– Не поймите, ради бога, меня превратно…

– Сожалею, мой дорогой Ватсон, но вы должны достаточно хорошо знать меня, чтобы понимать – дело вроде этого мне абсолютно безразлично.

– Холмс, я опасаюсь, что вы сочтете меня гораздо более глупым, чем полагает большинство остальных моих сограждан, но…

– Нет, вы подумайте хотя бы немного! Если у меня был выбор, разве я не предпочитал всегда решать задачи интеллектуального свойства? Разве не притягивали меня всегда противники сильные, личности крупного масштаба? А что Джек Потрошитель? Какой вызов может бросить мне этот слабоумный убийца? Кретин, который бродит по городу по ночам и убивает без всякого плана.

– Лондонская полиция не знает, что и думать о нем.

– Отважусь предположить, что этот факт доказывает скорее несостоятельность Скотланд-Ярда, чем мощь интеллекта Потрошителя.

– Но тем не менее…

– Дело Потрошителя и без того скоро будет закончено. Думаю, однажды ночью Лестрейд набредет на Потрошителя, как раз когда этот сумасшедший совершит очередное убийство, и с триумфом арестует его.

Холмс постоянно досадовал, что Скотланд-Ярд оказывается не на высоте положения: при всей его гениальности, он тут был наивен, как дитя. Я как раз собрался об-яснить ему истинное положение вещей, но тут мне помешал звон колокольчика внизу, у входной двери. Прошло несколько секунд – и мы услышали, как миссис Хадсон поднимается по лестнице. Когда она вошла, я посмотрел на нее с немалым удивлением. Она несла коричневый сверток в одной руке и ведро воды в другой. На лице у нее был написан откровенный страх.

Во второй раз за это утро Холмс рассмеялся.

– Не бойтесь, миссис Хадсон. Этот сверток с виду совершенно безобиден. Я уверен, что вода нам не потребуется.

Миссис Хадсон вздохнула с облегчением.

– Как скажете, мистер Холмс. Но после того недавнего случая я предпочитаю не рисковать.

– И заслуживаете только похвалы за вашу предусмотрительность, – сказал Холмс, забирая у нее из рук сверток.

– Тут недавно, – пояснил он, когда великомученица-экономка снова оставила нас вдвоем, – миссис Хадсон принесла пакетик. Это было связано с одним небольшим делом, которое я успешно довел до конца, и пакетик этот прислал джентльмен, настроенный отомстить, но недооценивший моего тонкого слуха. Тиканья часового механизма я просто не мог не расслышать, а потому попросил принести ведро воды. Этот маленький инцидент так напугал миссис Хадсон, что она никак не может его позабыть.

– И это меня не удивляет!

– Да… Но что же нам пришло на этот раз? Хм… Примерно пятнадцать дюймов на шесть. Четыре дюйма в толщину. Тщательно упаковано в обычную коричневую оберточную бумагу. Отправлено, судя по штемпелю, из Уайтчапеля. Фамилия и адрес написаны, как я рискнул бы предположить, женщиной, которой не часто доводится браться за перо.

– Судя по этим каракулям, вы недалеки от истины. И почерк, без сомнения, женский.

– Тогда, значит, мы сходимся во мнении, Ватсон. Отлично! Попробуем разобраться в этом деле досконально?

– Непременно!

Таинственный пакет вызвал у него интерес, а у меня и подавно; его глубоко посаженные серые глаза даже засветились, когда он удалил оберточную бумагу и извлек на свет плоский кожаный футляр. Он протянул его мне, чтобы я смог рассмотреть.

– Вот что нам прислали, стало быть. Что скажете, Ватсон?

– Это набор хирургических инструментов.

– Вам и карты в руки – кто, кроме вас, лучше разбирается в таких вещах? Вам не кажется, что это довольно дорогой хирургический набор?

– Разумеется. Кожа на футляре необыкновенно хорошей выделки. Великолепная ручная работа.

Холмс поставил футляр на стол, открыл его, и мы молча стали разглядывать содержимое. В футляре был обычный набор инструментов. Каждый из них лежал в специально сделанном для него углублении футляра, устланного изнутри пурпурным бархатом. Одно из углублений было пустым.

– Какого инструмента не хватает, Ватсон?

– Большого скальпеля.

– Анатомического скальпеля, которым делают вскрытия, – кивнул Холмс и достал свою лупу. – О чем нам может сказать этот ящик? Ну, начнем с самого очевидного, – сказал он, тщательно осматривая футляр и его содержимое. – Инструменты принадлежали медику, который оказался в сложном финансовом положении.

Как обычно, я был принужден признать свою совершенную слепоту, сказав:

– Боюсь, что для вас это очевиднее, чем для меня.

Холмс, занятый своими исследованиями, рассеянно ответил:

– Если вам круто придется в жизни, Ватсон, что из своих вещей вы снесете в ломбард в последнюю очередь?

– Мои инструменты, естественно. Но…

– Вот то-то и оно.

– А откуда вы знаете, что этот ящичек сдавали в ломбард?

– У нас сразу два доказательства тому. Поглядите через лупу – вот сюда.

Я посмотрел на место, которое он указал.

– Белое пятно.

– Политура для чистки серебра. Ни один врач никогда не стал бы чистить свои инструменты такой жидкостью. Кто-то, кому был важен только внешний вид, чистил эти инструменты так, будто это простые столовые ножи.

– Сейчас, когда вы мне указали на это, Холмс, я могу только согласиться с вами. А какое второе свидетельство?

– Вот эти следы мела у шарнира. Их едва можно разглядеть теперь, но если постараться, можно разобрать, что здесь некогда был номер. Номер, который обычно ставят в ломбарде. Это, без сомнения, был номер квитанции.

Я ощутил, как кровь бросилась мне в лицо.

– Так значит, набор был украден! – воскликнул я. – Кто-то украл его у врача и сдал в ломбард.

Уверен, читатели поймут меня и простят мне горячность. Мне просто необыкновенно тяжело было представить себе иное: что какой-то медик даже в стесненных обстоятельствах окажется способен расстаться с инструментами своей благородной профессии.

Но Холмс лишил меня моих иллюзий.

– Боюсь, дорогой Ватсон, – сказал он, приходя в наилучшее расположение духа, – что вы без должного тщания осмотрели представленный вам материал. Владельцы ломбардов – люди очень осмотрительные. В их профессиональные обязанности входит не только оценка приносимых вещей, но и оценка людей, которые их приносят. Если бы у того из них, кто принимал этот операционный набор, возникла хотя бы тень подозрения, что он украден, он ни за что не выставил бы его на витрину. А именно это он и проделал, как вам, конечно, уже бросилось в глаза.

– Как мне, конечно, ничуть не бросилось в глаза! – сказал я несколько раздраженно. – Ради всего на свете, скажите, с чего вы взяли, что этот ящик был выставлен в витрине?

– Присмотритесь-ка получше, – сказал Холмс. – Этот ящичек открытым стоял в таком месте, где на него падали прямые солнечные лучи. Разве не такой вывод напрашивается при виде выцветшего бархата на внутренней поверхности крышки. А то, что он выцвел столь сильно, говорит нам, что ящичек простоял под солнечными лучами достаточно долго. Разве нельзя на этом основании сделать вывод, что он стоял в витрине?

Мне оставалось только кивнуть. Как всегда, когда Холмс пояснял, как он пришел к столь ошеломляющим результатам своих наблюдений, все казалось простым и понятным даже ребенку.

– Жаль только, – сказал я, – что мы не знаем, где искать этот ломбард. Такой редкостный подарок, пожалуй, заслуживает того, чтобы мы выяснили, откуда он взялся.

– Пока не знаем, Ватсон, – сказал Холмс с язвительным смешком. – Но уже можно сказать, что искомый ломбард находится где-то на окраине. Окно его выходит на юг, на узкую улочку. Дела в ломбарде идут неважно. А владелец – иностранец. По крайней мере это-то вы заметили?

– Ничего подобного я не заметил, – сказал я, снова начиная сердиться.

– Мой дорогой Ватсон, – сказал он, свел ладони и приложил друг к другу кончики пальцев, в то же время дружелюбно поглядывая на меня. – Вы видите все, просто вам не удается правильно воспринять то, что вы видите. Следите за моими рассуждениями. Ни один из студентов, изучающих медицину в городе Лондоне, не воспользовался случаем, чтобы купить в ломбарде этот набор, а я уверяю вас, что такое было бы просто немыслимо, если бы ломбард находился где-то в центре, на оживленной улице. Отсюда и мой вывод о том, что ломбард расположен где-то на окраине.

– Но почему он непременно должен находиться на южной стороне узкой улочки?

– А вы посмотрите, где выцвел этот ящик. Равномерная полоса вдоль верхнего края футляра, и больше – нигде. Таким образом, солнечный свет попадал на открытый футляр только тогда, когда светило солнце в зените, и лучи могли падать почти отвесно, так, что им не мешало здание напротив. Следовательно, ломбард находится на южной стороне узкой улочки.

– А каким образом вы пришли к выводу, что хозяин этого ломбарда – иностранец?

– Поглядите, как написана мелом цифра семь на этой стороне. На косой палочке – маленький поперечный штрих. Ни один англичанин свои семерки с таким штрихом не пишет.

Я, как обычно, почувствовал себя, словно школьник четвертого класса, который, будучи спрошенным, никак не может вспомнить слова национального гимна.

– Холмс, Холмс, – сказал я, качая головой, – вы снова и снова поражаете меня…

Но он уже не слушал. Он снова склонился над ящиком и подцепил пинцетом край бархата. Тот легко отошел.

– Ага! И что же мы видим? Кто-то пытался что-то скрыть.

– Скрыть, Холмс? Что же? Пятна? Царапину?

Он показал мне длинным, тонким пальцем:

– Вот что.

– Так ведь это же фамильный герб!

– Герб, который, признаюсь, мне незнаком. Будьте так добры, Ватсон, дайте мне «Книгу пэров» Берка.

Пока я ходил к стеллажу, чтобы выполнить его поручение, он продолжил свое исследование герба, бормоча себе под нос.

– Вытиснен на коже ящичка. Выглядит как новенький.

Он выпрямился.

– Это многое может сказать нам о хозяине этого ящичка.