Текст книги "Стёртые буквы"

Автор книги: Елена Первушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

24

Ксанта сдержала свое обещание и вместе с Гесихией стала регулярно навещать Алианну. Молодая женщина быстро привязалась и к жрице, и к маленькой богине. Гесихия, привыкшая к поклонению множества женщин, была, кажется, также довольна новым знакомством. Алианна действительно была родом из тех же мест, что и Ксанта, и заброшенный дом с гербом и девизом, да и сама семья Ксанты действительно принадлежали некогда семье юной супруги Лайвина, только в те времена самой Алианны еще не было на свете. В эти подробности Ксанта не захотела посвящать свою новую подругу, но все же женщины постановили считать себя землячками. Иногда Ксанту сопровождал Керви, и тогда влюбленные могли всласть поиграть в гляделки. Иногда жрица отправлялась в гости одна, и тогда Алианна могла весь вечер болтать с подругой о Керви. Ксанта вскоре убедилась, что юная женщина несмотря на все свою Детскость и непосредственность не так уж слепа и наивна – она успела неплохо узнать своего возлюбленного, хоть тот и был не особенно разговорчив. Алианна прекрасно знала, что он небогат, не «хват» и вряд ли разбогатеет в дальнейшем, но ценила в нем доброе сердце, прямоту и серьезное, честное отношение к тому, что он почитал своими обязанностями.

– Я сама такая растяпа, – говорила она. – Один ветер в голове Мне надо иметь перед глазами порядочного человека, чтобы меня не занесло по глупости не весть куда.

Это так понравилось Ксанте, что она в ответ подарила Алианне одно из своих любимых присловий: «Потому, что он делает то, что он делает. Что поделать, если в этом все дело?»Алианна посмеялась и признала что эти слова как нельзя лучше подходят Керви.

Покойного супруга она при этом не упоминала, из чего Ксанта заключила, что либо тот был недостаточно порядочным, либо Керви ценили не только за одну порядочность.

Словом, жрица была приятно удивлена и сама искренне хотела соединить руки двух влюбленных как можно скорее. Прямота Керви и на этот раз оказалась лучшей тактикой. Он хотел, чтобы Ксанта прониклась симпатией к Алианне и сама пожелала ей помочь, и все сбылось по его желанию.

Оставались сущие мелочи – найти пропавших колонистов и уговорить Дюмоса уступить завещанную ему жену Керви.

Однажды утром, спустя примерно три декады после первого визита к Алианне, Ксанта проснулась с намерением снова провести день в гостеприимном доме у ее новой знакомой. Однако стоило ей взглянуть на окно, как она сразу почувствовала, что все пошло не так – картина Нишана не проявилась, как обычно, на холсте с первыми лучами солнца. Да и сам свет был сегодня приглушенным, неярким, казалось, по ту сторону промасленной ткани колышется какая-то густая серая взвесь. От окна ощутимо тянуло холодом. Ксанта приложила ладонь к холсту, и почувствовала, что он весь дрожит и изгибается, как парус под порывами ветра. Теперь Ксанта вспомнила, что ветер и в самом деле уже с полуночи завел свою песню в трубах и сейчас то умолкал, то вновь подавал голос.

В дверь постучали, и когда Ксанта крикнула: «Войдите!», на пороге появилась Крита.

– Простите, что тревожу вас, сияющая госпожа, – сказала она с поклоном, но, кажется, разыгралась нешуточная непогода, нам надо закрыть ставни.

Ксанта поняла, что девушка права. Керви и Дреки дома не было накануне они решили заночевать прямо в порту, чтобы утром сразу вернуться к работе, а Нишану возня со ставнями была явно не под силу. Она поспешно оделась, накинула подаренный Алианной плащ, по совету Криты обмотала его вокруг талии широким платком, и две женщины осторожно выглянули из дома.

Ксанта не поверила своим глазам. В первый момент, завернув за угол дома, она еще смогла разглядеть, как вдоль русла реки на город движется сплошная стена снега, но уже через несколько мгновений все утонуло в слепящей белой круговерти. К счастью, Крите такие бури были не в новинку, ловко орудуя длинным шестом, она сумела запахнуть ставни на окнах с наветренной стороны и даже навесить на петли ставен тяжелые щеколды. Ксанта как могла ей помогала. Потом они с немалым трудом пробились обратно к крыльцу через образовавшиеся заносы, а когда вновь попали в дом, оказалось, что каждая принесла с собой на плечах по целому сугробу снега.

Хамарна, сонная и безмятежная этой зимой, напоследок все же решила показать характер. И речи не могло быть о том, чтобы отправляться сегодня в гости. Кроме того, Ксанта, чувствовала себя виноватой перед Критой, Разумеется, история девушки была не так романтична, как история Алианны, но это не значило, что Криту можно бросить в одиночестве, свалив на нее всю работу. И с глубоким раскаянием в сердце Ксанта принялась за дело. Они принесли жертвы всем богам по порядку, выполнили обряды, необходимые для этого дня, затем приготовили обед. Поскольку Ксанта полагала, что Керви и Дреки решат и этой ночью остаться в порту, она уговорила Криту самой выбрать блюда и приготовить их по своему вкусу. Вечер они провели втроем с Нишаном, болтая, занимаясь рукоделием, рассказывая страшные истории, гадая по расплавленному воску и по теням на стене. Из-за закрытых ставен в доме было совсем темно, но Ксанта ясно слышала, что там, за стенами дома, ветер не унимается ни на мгновенье.

Следующее утро было таким же серым, холодным и промозглым. К счастью, священные обязанности и беседы с Нишаном, вернее, попытки выучиться его языку, занимали большую часть времени Ксанты, и ей было некогда скучать. Поэтому, когда ближе к ночи раздался робкий стук в дверь, Ксанта была поражена – внутренне она приготовилась провести на этом острове среди снежного моря еще не один день.

Жрица открыла дверь и ахнула, поразившись новой перемене. Ветер утих, белоснежный безупречно ровный снег, нарушенный лишь одной-единственной цепочкой следов, лежал вокруг дома, отражая звездное небо, пряча ночь в синих тенях между сугробами. На пороге стояла крошечная девочка, лет восьми в высоких не по росту тупоносых сапожках из войлока, до самых глаз укутанная в теплый платок.

Ксанта всплеснула руками и потащила нежданную гостью в дом. Оказалось однако, что девочка явилась вовсе не к ней, а к Крите. Они обе долго и очень серьезно шептались на кухне, после чего девочка была напоена горячим молоком, накормлена пирожком и без тени улыбки важно попрощавшись с Ксантой, зашагала прочь по сверкающей снежной равнине. Крита же обратилась к жрице с такими словами:

– Это Раита, дочь нашей соседки, она пришла сказать, что нынче ночью женщины с нашей улицы решили устроить посиделки и приглашают нас присоединиться к ним. Вы пойдете?

– С удовольствием, если это удобно, – немедленно отозвалась Ксанта.

– Конечно, удобно, все будут очень рады видеть вас.

Не откладывая дела в долгий ящик, Крита и Ксанта оделись и двинулись в путь. Войлочных сапог у Криты не было, вместо этого она предложила Ксанте длинные кожаные голенища, которые надевались поверх обычных коротких сапожек, застегивались тонкими ремешками на щиколотке и под коленом и в самом деле неплохо защищали ногу от снега.

Они шли по узкой петляющей тропке, проложенной Риатой, и зимняя ночь стояла вокруг во всем своем ледяном великолепии, во всей своей совершенной чистоте и покое. У Ксанты от восторга словно крылья выросли, она на диво ловко управлялась костылем даже в глубоком снегу, успевала порадоваться тому, что существует еще в мире такая красота, какую не постичь ни разумом, ни сердцем.

Вскоре тропинка слилась с другой, которая хоть была и не шире, но зато тверже под ногами, было ясно, что по ней до Ксанты и Криты прошли по крайней мере несколько человек. Тропинка привела их к домику, на склоне горы – куда более скромному, чем дом Керви. Последние несколько шагов пришлось взбираться вверх по довольно крутым и узким! утоптанным в снегу ступенькам и тут Ксанта замялась – она опасалась, что не справится с этим препятствием.

Поняв ее затруднения, Крита похлопала жрицу по плечу и сказала:

– Не бойтесь, подождите минутку, я сейчас приведу подмогу! Она взлетела вверх по ступенькам, хлопнула дверь домика, немного

погодя, послышались оживленные женские голоса и вниз, к Ксанте спустилась веревка, точнее длинный, ярко расшитый платок.

– Хватайтесь, мы вас вытянем! – крикнула Крита сверху.

Ксанта послушно обмотала конец платка вокруг запястья, уперлась костылем в снежную стену.

– И… взяли! – весело скомандовала Крита, платок дернули, Ксанта рванулась, ее подхватили под руки и через мгновение жрица уже была наверху на утоптанной снежной площадке. Ее спасительницы – пять женщин в таких же расшитых платьях с хохотом повалились в снег, упала и Ксанта и несколько мгновений чувствовала себя блаженно молодой и бесшабашной. Она тоже хохотала, пытаясь отряхнуть лицо от снежной пыли, и ей казалось, сейчас она вскочит из ледяной купели юной и здоровой. Чуда, разумеется, не произошло, просто ее вновь подхватили, поставили на ноги и повели к дому, по дороге продолжая перешучиваться и пересмеиваться.

В доме Ксанту и Криту бережно отряхнули от снега, провели в огромную, жарко натопленную кухню, занимавшую почти весь нижний этаж, усадили поближе к огню на лавку, застеленную овечьими шкурами, и сунули в руки по кубку с горячим вином с пряностями. Кубки были деревянными, но от этого вино показалось Ксанте еще вкуснее.

Теперь жрица могла наконец осмотреться. В кухне собрались около дюжины женщин самых разных возрастов – от юных девушек до Ксан-тиных сверстниц – и, похоже, самого разного достатка. Все были разряжены в пестрые вышитые платья, причем нельзя было определить, кто из них кто: кто сияющая жена, кто жемчужная, кто рубиновая-любимая, кто аметистовая-постылая. Головных платков и украшений сегодня также в заводе не было, зато глаза сияли и щеки горели. Женщины все время подливали себе вина из большого медного котелка и были уже изрядно навеселе – так что Ксанта бросилась их догонять. Это было ей не в новинку: еще дома на деревенских праздниках она скоро научилась в самом начале застолья напиваться мутноватой яблочной брагой как раз до той степени, чтобы развеселиться и забыть о всяких заботах, а потом лишь прихлебывать понемногу, чтобы остаться в узком коридоре между трезвостью и полным забвением. В этом веселом и в то же время еще довольно ясном состоянии духа она как-то легла с соседским белокурым парнем в кромешной летней тьме, в саду, под яблоней и звездами, и потом, в то лето, ложилась еще не раз – в деревне к такому относились довольно спокойно. Парень ей нравился, она надеялась понести, тогда бы староста и господа, родители Алианны, скорее всего, позволили бы им пожениться, и они зажили бы своим домом, как добрые люди. Ксанта Уже ясно понимала, что некрасива, и ей нужно платить по самой высокой ставке, чтобы хоть что-то получить. Но она тогда не понесла и всерьез испугалась, что бесплодна, испугался и парень, а потому в следующее лето гулял уже с другой. Поначалу Ксанта усматривала в своем бесплодии перст судьбы или даже волю своей богини, которая якобы уже тогда наметила ее себе в услужение, и лишь много лет спустя, когда она без всякого труда получила от Андрета то, чего не смогла получить в те далекие летние ночи, Ксанта сообразила, что на деле все очень просто – тогда под яблоней, она еще не проливала ежемесячно крови. Она уже знала все и о зачатии ребенка, и о том, как растет он в чреве матери, и о том, как кормить его и пестовать, не знала лишь одного – что надо немного повременить. С матерью к тому времени было уже не посоветоваться, а болтать с подругами Ксанта побаивалась – те тоже могли положить глаз на ее избранника. Вот и получилось все так, как получилось.

Старая жрица тихонько посмеялась над собой, тринадцатилетней, потом сердито тряхнула головой: она пришла слушать и болтать, а не предаваться воспоминаниям. Впрочем, как оказалось, она не слишком выбилась из общего русла, все женщины уже были пьяны настолько, что разговаривая едва слышали друг друга. Доподлинно все рассказы Ксанта разобрать не могла – на это ее знания языка пока не хватало, но общий настрой был понятен: «Ой, как помню, я у матушки жила, у родимой алой ягодкой росла, а свекровка моя, подлая змея, а золовка моя, лютая совсем…» Поминали и мужей, говорили, как те блудят на стороне, рассказывали, как сами хитро прячут полюбовников и ласкают их по углам, едва вскочив с мужниной постели. Не все рассказы походили на правду – Ксанта подозревала, что частенько женщины просто пересказывают истории, слышанные от матерей и бабок (например, историю про игры с бондарем в бочке она уже точно слыхала не один раз и в Кларетте, и в Венетте), а то и сочиняют свое. Говорили и про то, как мужья наказывают уличенных жен. Один подвесил жену за руки и за ноги к потолочной перекладине и стал поджаривать на огне, второй бросил в колодец, третий просто забил до смерти, и всем троим ничего не было. В эти истории Ксанта верила – сама в свое время наслушалась и навидалась подобного. В Венетте ей случалось выхаживать своих бывших учениц, случалось и хоронить их.

Устав от грустных разговоров, женщины принялись за танцы, и Ксанта оживилась. Танцевали здесь «под ладони» и под пение, и поначалу Ксанта была очень довольна – она слышала новые для нее ритмы, видела много необычных движений. Однако чем более буйным становилось веселье, тем больше Ксанта ловила себя на мысли, что здесь что-то не так. Она уже знала от Криты, что здесь женщины танцуют лишь для битов и друг для друга, но никогда – для мужчин. Даже мужу не полагалось видеть танцующую жену – считалось, что он может не выдержать этого зрелища и впасть в неистовство. Поэтому в танцах почти не было страсти и соблазна, а потом, присмотревшись, Ксанта поняла, что в них и вовсе нет чувства. Эти женщины были настолько защищены от любых подлинных и мнимых опасностей внешнего мира, что им попросту не о чем было рассказать своим танцем. Они мечтали о тайной любви, они страшились гнева мужей и старших жен, но в глубине души были довольны своей жизнью. Им достаточно было поплакаться подругам, повздыхать и повозмущаться в своем кругу, и на этом они успокаивались. В них не было того страстного, яростного и упрямого существа, которое рвется во что бы то ни стало прокричать о себе, явить себя миру хоть в танце, хоть в песне, хоть в рукоделии, хоть в рассказанной истории. И эта мысль наполнила душу Ксанты печалью.

Самое грустное было в том, что Ксанта прекрасно понимала, откуда что берется. Когда женщина занимается только домом, а мужчина большую часть времени проводит вне дома, у них просто нет времени как следует узнать друг друга и научиться друг другу доверять. А потому оба непрерывно друг друга подозревают, и эти подозрения слишком часто превращаются в реальность. Пожалуй, что сделать тут было ничего нельзя, и Ксанта лишь грустно воздохнула. Ей в свое время было проще – у нее был Храм, и она могла ясно представить себе, что значит для Андрета его работа, а он, с другой стороны, видел, что жизнь храма занимает ее гораздо больше, чем всевозможные любовные авантюры. Андрет знал, что она не будет искать развлечений на стороне просто потому, что ей никогда не бывает скучно. Она никогда не просила у него ни драгоценностей, ни увеселений – они были ей ни к чему. Наоборот, если она и жаловалась ему, то лишь на то, что снова ничего не успевает, а он в ответ сетовал на свою вечную спешку и нехватку времени. После чего они обычно утешали друг друга как могли и засыпали вместе теплым клубком. Однако не всем так везет, и королева Силла, да и большая часть присутствующих здесь женщин – живой тому пример. Впрочем, как знать, возможно, в этом городе были женщины, слепленные из совсем иного теста, женщины, вроде Ликорис или Киури: в любом стаде найдется пестрая овечка. Но едва ли Ксанта когда-нибудь с ними встретится.

Пока жрица предавалась этим грустным размышлениям, ее новые подруги устали от танцев, вновь подкрепились вином и немудрящими закусками и подступили к старой жрице, уговаривая ее рассказать им что-нибудь интересное. Они уже знали, что Ксанта приехала издалека, и надеялись услышать от нее какую-нибудь новую и занимательную историю. Ксанта почесала подбородок, потом согласилась, заранее попросив прощения за неизбежные ошибки.

– Я пока что очень плохо говорю на вашем языке, но если Крита согласна мне помочь, я, пожалуй, попробую. Я буду говорить по-своему, а она будет переводить мой рассказ. Хорошо?

Разумеется, Крита была согласна. Ксанта прокашлялась, отхлебнула вина и начала.

– Рассказывают, что в давние-давние времена, в тех землях, откуда я родом, жил некий благородный рыцарь, который был помолвлен с девицей из старинного и могучего рода. Сам же рыцарь, хоть был благоро^ ден и богат, но рано остался сиротой и потому не получил подобающего воспитания. И вот однажды, когда он пришел увидеться со своей невестой, он застал ее целующей в обе щеки другого юношу. Наш рыцарь страшно разгневался и, выхватив кинжал, хотел тут же на месте заколоть изменницу. И он совершил бы то, что задумал, если бы тот, другой рыцарь, не перехватил его руку и не закричал:

«Прекрати, нечестивец! Разве можно обнажать кинжал, не зная, на кого поднимаешь руку? Знай же, что я – брат этой девушки, вернувшийся из дальних странствий, и я стал бы тебе верным другом и родичем, если бы ты умел обуздывать свой гнев!»

Тут юноша понял свою ошибку и стал молить о прощении, но было уже поздно. И девица, и ее брат, и вся их родня теперь сами пылали гневом и хотели примерно наказать обидчика. Возможно, они казнили бы его прямо на месте, ведь у него не было ни родни, ни заступников, но тут возвысила свой голос мать девицы:

«Его вина действительно велика, ведь он хотел пролить невинную кровь, – сказала она. – Но сегодня день доброй богини Дариссы, а потому не годится нам завершать его казнью. Позвольте мне самой назначить преступнику наказание, достойное его проступка».

Ее супруг дал ей такое позволение, зная, что мать его детей – женщина мудрая, рассудительная и многоопытная. И тогда она сказала:

«Слушай же, рыцарь. Сегодня ты отправишься в путь и будешь спрашивать у каждой встречной женщины, что для женщин важнее всего. И путешествие твое продлится ровно год. Через год и один день ты вернешься сюда и расскажешь нам о том, что узнал. И если мы: я, моя дрчь и ее подруги сочтем, что ты прав, ты будешь оправдан и освобожден от всех обвинений. Если же нет – тебя казнят».

Рыцарь с поклоном принял свой приговор, и ни часа ни медля, отправился в путешествие. Поначалу ему казалось, что он легко отделался и что выполнить наказанное не составит труда. На деле же оказалось, что все не так просто. Женщины охотно брались помочь нашему рыцарю, вот только уразуметь их ответов он зачастую не мог. Одна говорила, что дороже всего для нее здоровье и благополучие супруга и тут же сетовала, что тот не пожелал потратить деньги на чудное золотое ожерелье с драгоценными камнями, и теперь она так несчастна, что не может ни есть ни пить в то время как он, бесчувственное животное, только что не хрюкает от удовольствия, пожирая копченые окорока и запивая их вином. Вторая говорила, что дороже всего для нее ее детишки и тут же добавляла, что злая свекровь не хочет забирать в свой дом отпрысков ее драгоценного сыночка, а все няньки в округе – поголовно воровки, и потому приходится самой присматривать за этими маленькими крикунами и пачкунами вместо того, чтобы веселиться на балах и охотах, как подобает юной даме. Кроме того, от постоянных беременностей портится цвет лица, а ноги безобразно распухают, и потому трудно танцевать всю ночь. Большинство же попросту предлагали нашему рыцарю зайти к ним под вечер, когда мужа не будет дома, и обещали рассказать во всех подробностях, что для женщины милее всего. Однако юноша всегда отказывался, доподлинно зная, к чему приводят подобные встречи.

Так он странствовал почти что целый год и не услышал ни одного внятного ответа. Он уже готов был проститься со своей жизнью или даже удариться в бега, чтобы жить до конца дней своих в великом позоре. Но вот однажды заехал он в густой и темный лес и долго блуждал в непроходимой чаще, пока не увидел вдали огонек. Он пошел на свет и вышел на лесную поляну, на которой стояла убогая избушка. Рыцарь постучал в дверь, и ему открыла древняя старуха, которая, поверьте, на вид была еще безобразнее, чем я. Она была не только хрома, но и горбата, нос ее был настолько длинен, что, казалось, дорастал до самого подбородка. На подбородке росла густая щетина, как у мужчины, или, скорее, как у ежа, на левой щеке красовалась огромная безобразная бородавка, глаза были круглыми, как у совы, но ярко-красными, а седые волосы стояли Дыбом на голове. Тем не менее, эта страхолюдина была очень любезна, она пригласила уставшего и озябшего рыцаря в дом, подала ему воду для умывания, накормила его вкусным ужином, постелила мягкую постель, а потом спросила, отчего он так грустен. Терять рыцарю было нечего, и он поведал безобразной старухе свою историю. В ответ старая карга захихикала, потирая костлявые руки, и сказала:

«Ах, рыцарь, сдается мне, тебе изрядно повезло, а может быть, и нет, это уж тебе решать. Я знаю точный ответ на твою загадку и скажу его тебе, если ты поклянешься взять меня в жены!»

Впрочем, видя вполне понятное смущение юноши, она тут же добавила, что не собирается его неволить и даже не требует немедленного ответа, пусть-де он подумает до утра и примет решение. С этими словами она удалилась, оставив рыцаря в одиночестве.

Рыцарь и в самом деле не сомкнул ночью глаз, предаваясь тягостным размышлениям. Брак с этой безобразной женщиной казался ему ужасной участью, но потеря чести и жизни была еще ужаснее. И с первыми рассветными лучами он решил дать старухе требуемую ею клятву, а там будь, что будет. И едва произнес он свое обещание, как старуха не медля сказала ему:

«Слушай же, юный рыцарь, и запоминай! Для женщины милее всего, когда она может поступать по своей воле. Ты можешь смело сказать это любой женщине: старой или молодой, знатной даме или простолюдинке, распущенной или целомудренной, и, клянусь, ни одна из них не сможет тебе возразить».

Запечатлев в памяти и в сердце ее слова, рыцарь тронулся в обратный путь. Он прибыл на суд в назначенный день и перед лицом двенадцати знатнейших дам той местности произнес слова, что нашептала ему старуха, и в самом деле ни одна из дам не смогла ему возразить. Все единодушно признали его правоту, и он был полностью оправдан.

Но едва наш рыцарь избавился от этой беды, как тут же попал в новую. У ворот замка затрубили трубы, и оказалось, что это новая суженая рыцаря прибыла для того, чтобы вступить с ним в законный брак. А приехала она на старой трухлявой колоде, запряженной тремя сотнями мышей.

Разумеется, первая невеста рыцаря тут же разгневалась и сказала, что больше видеть его не хочет. Что делать? Нужно было держать слово, и наш рыцарь в тот же вечер в храме назвал своей женой страшную лесную уродину.

Мне сложно поведать вам о тех чувствах, которые он испытывал, когда после свадебного пира шел в свою опочивальню. Но еще сложнее для меня описать его удивление, когда на брачном ложе он увидел не безобразную старуху, а юную деву, исполненную красоты, грации и очарования. Красота ее была столь совершенна, что рыцарь в тот же миг забыл свою первую утраченную невесту.

«Госпожа моя, будет ли мне дозволено узнать, как вы здесь оказались и что намерены делать?» – смиренно спросил рыцарь.

Красавица рассмеялась и голосом, столь же пленительным, как и весь ее облик произнесла:

«Господин мой и супруг, я – та, кого вы только что в присутствии жрецов и свидетелей назвали своею. Я владею чарами и могу менять свое обличье. Поэтому прежде, чем мы утолим свою страсть, скажите мне: желаете ли вы, чтобы я по ночам была прекрасна, а днем безобразна, или же, напротив, чтобы днем я блистала красотой, а ночью становилась такою, какой вы увидели меня в первый раз?»

Вновь она ставила рыцаря перед выбором, и этот выбор был столь же труден, как и первый…

Ксанта огляделась. Длинная история, как она и ожидала, утомила и умиротворила женщин: многие спали, обнявшись, уронив головы на столы. Но некоторые, и среди них Крита, напротив, слушали Ксанту с горящими глазами.

– Что же ответил рыцарь? – нетерпеливо спросила одна из женщин.

Ксанта не стала медлить с ответом:

– Рыцарь улыбнулся, склонил голову и смиренно сказал: «Госпожа моя, вы научили меня, что для женщины милее всего поступать по своей воле. Поэтому делайте так, как вам заблагорассудится».

В ответ прекрасная дева засмеялась, поцеловала рыцаря в склоненную макушку и сказала:

«Господин и супруг мой, я вижу теперь, что вы по-настоящему мудры и добры к бедной женщине, а потому мне будет в радость доставить радость вам. Слушайте же меня: отныне и навсегда я останусь юной и прекрасной, какова я и есть на самом деле, и больше того, всегда буду Для вас верной и любящей женою, и мы с вами проживем долгий век в мире и согласии, если только вы не забудете тех слов, что произнесли только что».

И она говорила истинную правду – именно так все и было.

Ксанта перевела дух и огляделась, довольная. Она знала, что теперь эту историю будут повторять из уст в уста: любая новая байка в подобном городе путешествует из дома в дом и рано или поздно обязательно доберется до тех, кому она предназначена.

Она была так рада, что, выйдя из дома, наплевала на ступеньки и попросту скатилась со снежного склона на пятой точке. Крита предостерегающе вскрикнула, а потом, поразмыслив, последовала примеру жрицы. Потом обе побрели домой, распевая на двух языках игривые и не слишком приличные песенки.

Возвратившись к себе на рассвете, Ксанта и Крита застали в доме проголодавшихся и изрядно обескураженных мужчин – те никак не ожидали, что их будет ждать почти пустой дом. Ксанта, сославшись на усталость, ушла к себе и оставила Криту объясняться с их общим мужем. Она не сомневалась, что та сумеет придумать правдоподобную историю и не скажет ничего лишнего.