Текст книги "Стёртые буквы"

Автор книги: Елена Первушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

4

По дороге на постоялый двор они решили еще кое-что. Андрет займется изучением истории забытых ворот, а Ксанта попробует выяснить подноготную пропавшего парня. Решение, разумеется, приняла Ксанта, и оно (тоже, разумеется) соответствовало ее любимой манере переворачивать любую проблему с ног на голову. В самом деле – коль скоро Андрет прожил здесь уже девять лет и худо-бедно знает здешних людей, значит, глаз у него замылен, и расспрашивать встречных-поперечных надлежит Ксанте, благо она приехала сюда только вчера и не успела обзавестись предубеждениями. С другой стороны, если Ксанта, сколько себя помнит, занималась собиранием и пересказом всяческих легенд, преданий и ритуалов, то ее близко нельзя подпускать к здешним историям – она будет судить предвзято. Назначение Дороги Процессий и Семи ворот предстоит выяснит Андрету – который, кроме трех обычных молитв, больше ни о чем таком не знал и знать не хотел.

Было и в самом деле уже поздновато и, чинно распрощавшись с Ксантой на пороге «Болтливой рыбы», Андрет направился прямиком домой. Он боялся, что Кэми успели донести, с кем и как он сегодня провел день. Надо рассказать свою версию первым, чтобы она не мучилась. То есть, конечно, мучиться она так и так будет, но надо наврать какой-нибудь белиберды, чтобы ей хоть было за что держаться. Андрет надеялся, ей хоть распишут, какая Ксанта уродка. Ну не станет же красивая женщина ревновать к уродке? Кроме того, Ксанта выглядит на все свои, а Кэми – на десяток лет моложе. И тут же он осекся. Кэми выглядела молодо, потому что у нее никогда не было детей. И не будет, судя по всему, никогда. Ему это было безразлично, но ей – нет, и он это прекрасно знал. Хорошо, что Кэми не знает про Дреки. И никогда не узнает – уж об этом он позаботится.

Как выяснилось, Андрет то ли переоценил местных сплетников, то ли недооценил свою жену. Кэми была весела и беспечна. Встретила его нежным поцелуем, разула, подала глиняный таз с теплой, настоянной на травах водой для ног. Потом принесла воды умыться, накрыла на стол, и все это с той самой нежной воркотней, которая представляется большинству женатых мужчин недостижимым счастьем.

Плетеный из ивовой лозы стол был покрыт пестротканой скатертью с широкими красными и узкими белыми полосами. С желтых глиняных тарелок улыбались синие цветы. Кэми принесла запеканку из тушеного мяса с овощами, поставила на стол кувшин с холодным квасом.

Мордастый и лобастый дымчатый кот, по праву носящий кличку Проглот, ходил восьмеркой около ног хозяина и многозначительно урчал. Его беременная подружка по прозвищу Плюшка лежала на сундуке и томно вылизывала лапу. Словом, все было настолько тихо, мирно и безоблачно, что каяться в каких-то грешках прежней беспутной жизни казалось подозрительным и смехотворным. Поэтому Андрет заговорил о другом:

– Послушай, детка, а откуда'здесь, собственно, взялась Дорога Процессий?

Кэми опустилась на стул, внимательно глядя на мужа:

– Ну как же? Мы ведь по ней ходим каждую осень на берег – резать перворожденных ягнят. А потом праздник, танцы, угощенье…

Это Андрет знал и сам. Участия в городских праздниках он не принимал, но пару раз из любопытства наблюдал за ними с того самого крутого склона за Зелеными воротами. Ягнят с песнями приводили на берег, купали в озере, намазывали им лоб медом и забивали. Тут же на берегу разводили костры, жарили мясо на углях и тут же съедали. Особо хорошей приметой считалось, если кому-то попадался недожаренный кусок мяса и кровь текла по подбородку. («Может быть, это важно? – подумал Андрет. – Может, это знак, что ворота хотят видеть кровь?») Потом господин Келад приводил двух своих белых коней и ставил их в Золотых и Серебряных воротах, а женщины, владелицы пасек, окунали руки в мед и давали коням облизать. («Зачем вы это делаете?» – спросил как-то Андрет у Кэми. «Ну как же? – удивилась она. – Пчелы ведь рождаются из дохлых белых лошадей». «Точно из белых?» – переспросил опешивший Андрет. «Ну конечно! Все так говорят».) Коней, кстати, звали Ривель и Мискейф – радость и несчастье, но Андрет не знал, имело ли это какое-нибудь значение.

– Ты будешь смеяться, но я помню, – сказал он наконец. – Но кто придумал этот обычай? И кто построил ворота?

– Откуда же мне знать? Кто-то построил их для праздника, когда здесь еще деревня была. Наверно, деревенский староста и придумал. Это тебе в Храме Осени спрашивать надо – там все хроники.

– Непременно, но… Неужели тебе в детстве бабка ничего про эту Дорогу не рассказывала? Сказку или предание…

– Ну вот разве что… Говорила, будто в прежние времена старостиха здешняя и ее дочь очень ссорились. Обе своенравные были, каждая хотела, чтоб все по ее воле жили. И вот однажды решили они – кто с утра первая на берег придет солнышку поклониться, та и будет всегда первой, той и почет. И вот ночью старостиха собрала всех женщин, сидят, кудель щиплют, ждут, когда петух запоет. А дочка, не будь дурна, забралась в курятник да всем петухам головы и посворачивала. А дверь в дом на засов заперла. Собрала всех девок, и только зорька зарумянилась, пошли они по дороге к озеру. Идут – песни поют. Старухи услышали – и к дверям, а там заперто. Они – к окнам, и те заперты, уж они колотились, колотились… Но выбрались как-то все же – то ли через подпол, то ли через дымоход – и вдогонку за девушками припустились. Старостихина дочка увидела погоню и кинулась в Зеленые ворота – там, думает, поближе, глядишь и успею. Да только едва она через ворота проскочила, как земля под ней провалилась, и упала она вместе со всеми девушками в бездонную пучину. С тех пор за Зелеными воротами обрыв. И будто если там на рассвете стоять, можно услышать, как внизу девушки поют.

– На рассвете, говоришь? А ты сама слышала?

– Зачем мне это? Ну что, понравилась тебе сказка?

– Чему ж тут нравится? Мрачная история.

– Ну так тебе не угодишь! Ладно, хватит мне попусту болтать. Я пойду во двор, посуду помою, пока не стемнело.

В доме, как всегда, пахло фиалками – любимыми цветами Кэми. Наверняка она все утро провозилась с горшками – что-то пересаживала, ощипывала, удобряла. Кэми Зеленые Руки – так называли ее соседи. При здешней неистребимой привычке давать язвительные прозвища таким имечком можно было по праву гордиться. Например, Элару, мать Нея, все звали Горихвосткой только потому, что звать ее в лицо Задери-хвосткой было чересчур даже для здешних. Андрета величали Кошатником и Влазнем (за то, что пришел с пустыми руками на женино добро), а того же Нея – Кукушонком.

Сквозь легкий цветочный аромат пробивались запахи сушеных трав и кореньев, масла и уксуса с кухни, легкий запах известки да еще едва различимый и все же неистребимый запах кошачьей мочи. Впрочем, для Андрета этот последний был настолько знакомым и родным, что без него, пожалуй, он не ощутил бы такого покоя и удовлетворенности. Тренированый нюх не раз сослужил Андрету добрую службу. Однажды он уловил слабый запах масла от монеты, и это помогло ему распутать весьма сложное дело.

А вот у Ксанты в Храме кошек никогда не бывало. И цветов тоже. Там пахло пчелиным воском, непряденой шерстью и сухими фруктами. Воском она собственноручно натирала дощечки учениц, шерсть терпеливо разбирала руками – волосок от волоска, пока та не превращалась в объемное пушистое облачко, и потом пускала на набивку вязаных игрушек. А запах фруктов шел от многочисленных подношений, которые Ксанта сушила на плоских крышах мастерской и клети. И цветов Ксанта тоже не любила. Говорила, что любоваться букетом или венком – это все равно, что любоваться отрубленной человеческой головой на шесте. И золото с серебром не любила – тоже по очень практическим соображениям. Ей часто приходилось ходить по городу вечером, а то и глухой ночью, и она предпочитала не носить ничего ценного. Ей надо было дарить украшения из дерева, кожи и полудрагоценных камней – их она принимала благосклонно и даже иногда надевала.

Кэми бесшумно возникла сзади и осторожно положила руку на его плечо.

– Люди думают, что это Пила и Вопатый виноваты, – сказала она негромко. – Они давно злобились.

– Скорее всего, люди правы… – протянул Андрет задумчиво. Юрг Пила и Коре Вопатый были младшими сыновьями Элары.

Младшими, но в отличие от Нея законнорожденными. Юрг получил свое прозвище за неровные верхние зубы и въедливый нрав, а Коре за то, что так и не научился правильно выговаривать слово «лопата». Одному было около шестнадцати лет, второй – помоложе, но все признавали, что оба брата – мужики серьезные и если сообща навалятся, забьют кого угодно. Все четверо: мать и трое сыновей – владели большим фруктовым садом ниже по реке, продавали урожай Келаду на вино и пока не бедствовали. Но если бы Ней надумал жениться, Элара без колебаний выделила бы ему его долю, а Юргу с Корсом пришлось бы поумерить свои аппетиты. Так что смерть Кукушонка (если он и правда мертв) пришлась бы им весьма кстати. Убить братца они могли, спору нет. И рука бы поднялась, и сил бы хватило. Но убить и при этом не наследить? Нет, это несерьезно. «Не те это люди, чтобы меня за нос водить, – думал Андрет. – Перепить – еще куда ни шло. Побить – охотно верю. Но глаза отвести – да ни в жизнь! Или их подучил кто, или все было не так».

– Как там Горихвостка? – спросил он у жены. – Сильно горюет? Та вздохнула.

– Молчит, не плачет. Сыновьям и полслова не сказала.

– Мне бы поговорить с ней. Как думаешь, станет?

– С тобой-то кто не станет! – улыбнулась Кэми. – Попробуй, &уже не будет. Я ей баночку меда давно обещаю – вот и отнесешь. Кыш вы, проклятущие!

Это было адресовано Плюшке и Проглоту, которые по своему обыкновению с наглыми мордами развалились на хозяйской кровати.

Ночью муж и жена соединились, но пока Андрет мог думать, он все время размышлял о том, что завтра снова увидит Ксанту. И позже, когда Кэми засыпала, он пытался думать о пропавшем парне и снова получалось только о Ксанте.

5

Если на вечер никакой срочной работы не было, Андрет отправлялся в Храм Тишины. Входил через черную дверь на кухне, наскоро съедал какие-нибудь холодные овощи прямо из котелка (мясо Ксанта ела редко и обычно жарила пару кусков на решетке, специально для него). Зато она каждое утро начинала с того, что собирала на огороде свежие травы, мелко резала их и растирала с солью и маслом. Деревянная чашка с этим зеленым соусом всегда стояла на кухне, и Андрет обычно щедро поливал им успевший уже подсохнуть с утра хлеб. Потом брал горсть сушеных фруктов, кружку сидра побольше и уходил в спальню. Ложился на покрытую множеством пестрых покрывал перину, подсовывал подушку под локти и сквозь дырочку в плетеной циновке, занавешивающей вход, смотрел, как во внутреннем дворике у бассейна Ксанта школит молодых девиц. Официально она готовила нобельских дочек к тому, чтобы они блистали на празднествах в более крупных и знаменитых храмах. Неофициально – обучала золотых невест держать хозяйство в кулаке, а мужа – на коротком поводке. Большинство гранд-дам города прошли в свое время через ее школу.

Обычно Андрет приходил уже в сумерках и поспевал как раз к танцам. Лежал, жевал сушеные яблоки, отхлебывал сидр и хихикал про себя: «Знал бы отец, что перед его сыном будут когда-нибудь танцевать лучшие невесты иноземного государства!» Иногда Ксанта приглашала подработать из соседнего храма флейтистку или цимбалистку. Но чаще она сама отбивала ритм колотушкой или негромко нараспев читала храмовые гимны, а иногда, и любовные стихи былых времен. «Вот вечно так: надо умереть, чтоб тебя заметили! Сейчас что, у вас в городе стихи не пишут?» – поддразнивал он. «Это им и без меня споют!» – отмахивалась она.

Впрочем, дырки в циновке были совсем маленькие, и он больше слышал, чем видел. Мелькали какие-то стройные тени в развевающихся одеждах, доносился шорох шелков да перестук каблучков. Иногда, впрочем, благородные девицы с подачи Ксанты выдавали такую дробь, что, казалось, во дворе резвится стадо кобылиц. И все же большинство танцев были медленными и томными.

– Представьте себе раннее утро. Рассвет. Вы в Храме, и лучи падают сквозь узкие окна с цветными стеклами. И когда вы в большом кругу, вы купаетесь в этих лучах, – командовала Ксанта.

– А в малом круге темно? – спросил нежный девичий голос.

– Конечно. Превращение должно совершаться в темноте. Вошла в тьму, преобразилась и снова вылетаешь на свет, как бабочка. И обратно во тьму. Попробуй это почувствовать.

Неделю-другую спустя репетировали тот же танец, и какая-то из девиц (уже другая) задала примерно тот же вопрос.

– Нет, внутри не темно, – ответила Ксанта. – Ведь вы приходите из большого круга, и приносите с собой свет.

На землю падала темнота. Девицы с мелодичным щебетом расходились по домам. Иногда одна из них оставалась посекретничать с хозяйкой. Тогда Андрет обычно задремывал – уставал он за день изрядно. Наконец приходила Ксанта, падала на покрывало рядом с ним. Он разлеплял глаза, распускал шнуровку на ее платье, слизывал пот с ее запястий, с ямок под локтями и под ключицами.

– Почему ты говоришь одним одно, а другим – Другое? – спрашивал он.

Она недоуменно поднимала брови.

– Ну насчет тьмы и света?

– А… Так возраст разный.

– А в моем возрасте?

– В твоем возрасте тьма и свет сосредоточены в одном месте, – и она положила, узкую ладонь на свое лоно. – Сначала темно-темно-темно, а потом светло-светло-светло!

Размышляя о постельных утехах минувших дней, Андрет вдруг с неудовольствием понял, что возбужден и сейчас. Пришлось сосредоточиться и вспомнить в подробностях, как он летел с борта корабля в воду, пробивая тончайшую ледяную корочку. Воспоминание сработало как обычно, и он наконец заснул.

6

Городок назывался Дивно Озерце, потому что и вправду устроился на берегу самого большого и, возможно, самого богатого озера в этих краях – последнего в длиной цепи лесных озер, и единственного из них, чьи берега были обитаемы. На востоке длинный и узкий Щучий залив зарывался в обширные болота, изобилующие торфом, дичью и рудными гнездами. На западе из озера вытекала река Плеска и, змеясь, убегала к столице. Вдоль реки тянулись сады. В верхнем течении Келад понастроил мельниц: и простую, и лесопильную, и сукновальную; ниже он соорудил пристань и наладил переправу, а еще ниже позволил реке быть судоходной – для небольших, плоскодонных лодок и барж, но все же… К югу от города, на высоких обрывистых песчаных холмах расположились пчельники.

Андрет успел рассказать немного о здешнем благодетеле. Господин Келад происходил из старинной семьи, жившей здесь еще в те времена, когда Дивно Озерце считалось деревней. На протяжении пяти поколений семейство скупало земли вокруг реки, зарабатывало на переправе (тогда еще на лодках), на мельнице (тогда еще обычной), на сплаве леса. Господин Келад, унаследовав немалое по здешним меркам богатство, внес и свой вклад: стал скупать у пасечников воск и возить в Кларетту – сначала простым свечникам, а потом и большими– партиями в храмы. Люди почуяли выгоду, стали разводить больше пчел, и городок стал процветать.

Ксанта видела, что город и впрямь богатый: дома деревянные, по большей части – двухэтажные с четырехскатными крышами. Частая сетка оконных переплетов была затянута узором разноцветных, а иногда даже прозрачных стекол. Из глины делали только летние пристройки – у них крыши крыли соломой, окна затягивали промасленной тончайшей тканью и наверняка подновляли каждый год.

Там, откуда Ксанта была родом, дома всегда строили из глиняных кирпичей, крыли деревом. Окон для экономии тепла вообще не делали, топили по-черному, а кровать была роскошью для богатых. Полжизни Ксанта спала на соломе на полу, а днем работала в поле под ветром и дождем. Поэтому всю вторую половину жизни она стыдилась, что-нахально наслаждается незаслуженным комфортом.

Рыбу здесь жарили на углях, обернув пластом озерных водорослей, отчего она приобретала неожиданно резкий солоновато-кислый вкус. К рыбе подавали два соуса: один – кислый, фруктовый, второй – сливочный с мятой и горячие лепешки с травами. Ксанта макала кусочки рыбы то в один, то в другой соус, и смотрела рассеянно на вытащенные на берег для просушки разноцветные лодки – тяжелые, круглобокие, с высокой осадкой озерные челны (разумеется, собственность все того же Кела-да), – и узенькие верткие болотные лодки-однодеревки. Одновременно она честно пыталась отработать свой хлеб, то есть вслушаться в рассказ Киури – юной особы, которая последней видела пропавшего парня. К сожалению, речь этой важнейшей и, пожалуй, единственной свидетельницы состояла в основном из ахов, всплесков руками и многозначительных умолчаний.

– В тот день они собирали урожай в саду господина Келада… Кто? Да почитай все… точнее почти, я хотела сказать. Так уж здесь заведено, обычай такой… Падалицу отдельно в ведра, на вино. То есть для вина… а отдельно хорошие яблоки прямо с веток в корзины. И Ней был с нами. Ему приказано было за нами присматривать, но на самом деле он просто работал вместе со всеми, не отставал. Он никогда не чинился, на самом деле. То есть не чванился, я хотела сказать. Ему, конечно, все завидовали, каждому хотелось на его место попасть, но зла ему никто не желал, не подумайте. Он сам безвредный был, то есть никому вреда не делал, разве что случайно. А такому человеку разве можно зла желать? А когда солнце стало садится, мы все пошли обратно вверх по реке. Господин Келад в своих старых амбарах для сборщиков всегда столы накрывал. Хорошие столы, богатые, ничего не жалел – и рыба, и колбасы, и вино. Только всегда по одной тарелке на двоих приказывал ставить, по одной ложке и кубку. Но это не по жадности, вы не подумайте, то есть не от жадности. Просто шутил так.

«Хорошо воспитан. В старых правилах», – подумала Ксанта.

Тут она заметила на той стороне площади Андрета и замахала ему рукой. Тот быстрым шагом направился к трактиру и, видно, решив не тратить время на то, чтобы дойти до лестницы, перепрыгнул через невысокую ограду террасы, оказавшись прямо у стола Киури и Ксанты. Извинился пред Киури и пододвинул для себя стул. Ксанта спросила, не будет ли он завтракать, но тот поспешно отказался, чем очень удивил Киури. Ей показалось, что у господина Андрета лицо очень голодного человека.

Ксанта попросила Киури продолжить рассказ. Та сбилась, засмущалась, потом все же собралась с духом:

– Мы с девушками свернули в рощу, набрали грибов к столу, еще сходили к источнику, жертвы от нового урожая принесли, как у нас заведено. Точнее, как повелось. Ну потом уже грибов нажарили, все сели за столы. Ней сказал здравницу в честь хозяина, потом в честь гостей. Поели, потом во двор пошли – танцевать и играть. У нас сосед мой на гудке играет, а пастух наш – на дудке, потом бубны с собой принесли многие. До самой темноты почти танцевали и играли. Только Ней еще в сумерках ушел. Никто толком и не заметил, он только со мной прощался. Сначала по дороге пошел, потом повернулся, помахал мне рукой еще раз и свернул к Зеленым воротам. Вот и все. Больше я его и не видела.

– А ты не заметила, он с кем-нибудь еще говорил перед тем, как уйти? – спросил Андрет.

Собственно, ответ он уже знал – они с Киури разговаривали еще несколько дней назад. Но ему хотелось, чтобы Ксанта все увидела своими глазами и услышала своими ушами. Он все время боялся так или иначе повлиять на ход ее мыслей. У него ничего не вышло – значит, нельзя допустить, чтобы Ксанта пошла его путем.

Киури вскинула голову, удивленно взглянула на собеседника:

– Нет. Ней говорил только со мной, – уверенно сказала она.

– А не намекнул никак, куда идет?

– Нет. Ничего не сказал.

– Он много выпил в то вечер?

– Да нет же, что вы! У нас так вообще не заведено, а уж Ней… Он же, почитай, хозяином застолья был, то есть я хотела сказать, так считается. С него бы господин Келад за беспорядок голову снял, только такого и не бывало никогда.

Андрет не знал, о чем спрашивать дальше, и замолчал. Молчала и Киури. Оба с интересом смотрели на приезжую жрицу – самое время ей блеснуть умом и проницательностью. Ксанта не торопясь, с глубокомысленным видом жевала лепешку.

– А во что вы играли? – спросила она наконец.

– О? – только и выдохнула Киури.

– Ну ты говоришь, что вы играли и танцевали во дворе. Во что у вас обычно играют?

– Во что? Да как всегда. Как обычно, я хотела сказать. Даже не знаю, как объяснить. Ну вот в «Золотые ворота», например. Рассказать?

Ксанта кивнула.

– Ну, значит, встают двое, взявшись за руки, и поют: «Золотые ворота поставлены. Кто пойдет – потеряет голову. Иди войско, иди». Руки над головой высоко поднимают и держат. А все остальные цепочкой идут в эти ворота. Те двое, что стоят, как допоют, опускают руки вниз и ловят, кто попадется. И спрашивают: «Ты за солнце или за луну?» Как тот ответит, его ставят позади с одной стороны ворот, или с другой. Они сначала между собой заранее договариваются кто – солнце, а кто – луна. Потом снова. И так до тех пор пока все на две команды не поделятся. А потом хватаются за руки и начинают тащить в разные стороны. Чья команда перетянет, те и выиграли. Вот и все. Еще в «Сноп» играют. Рассказывать?

– Конечно.

– Это потруднее. Все встают цепочкой друг за другом. Одной рукой держать соседа за пояс, вторая свободная. Потом предводитель – тот, который впереди, – начинает бежать: сначала по кругу, потом внутрь, спиралью, как будто сноп закручивают. Ну и поют при этом: «Завиваем

– мы сноп, завиваем. Ты завейся, труба золотая!» А свободной рукой надо успеть хлопнуть по руке человека, мимо которого бежишь. И вот так круги все уже, уже, уже, пока правда все, как колосья в снопе, плотно не собьются. И тогда хватаешь ближайшего соседа за руки, и все бегут в разные стороны. Кто упадет на землю или руки расцепит – тот проиграл.

– Так вы и в тот вечер в «Сноп» играли? – быстро спросил Андрет.

– Да.

– А Ней был предводителем?

– Да, наверно, один или два раза, – удивленно ответила Киури. – Еще мы гадали: клали в платок хлеб, соль, перец, монету и нож и тянули по очереди. Кто что вытянет, у того такой муж будет. То есть муж – у девушки, а у парня – жена. Я перец вытащила, до сих пор еще немного руку жжет, а Ней, кажется, – нож. А еще мы просто хоровод водили. Это совсем просто. Кому-то глаза завяжут и ходят по кругу, а он с закрытыми глазами себе пару выбирает. Кого выберет, с тем поцеловаться должен, ну или поясами поменяться, если целоваться не хочет.

Она вновь замолчала, заметив, что за столом происходит что-то странное. Господин Андрет так и ел ее глазами, боясь пропустить хоть одно слово, при этом он был мрачен и серьезен. Приезжая жрица, напротив, смотрела куда-то мимо Киури, и лицо у нее было, как показалось девушке, скучающее и презрительное. Ей стало досадно почти до слез. Выходило, что эти двое взрослых умных и серьезных людей хотели услышать от нее, Киури, что-то важное, а ей было нечего им сказать, кроме всяких глупостей. Ну ладно, погодите! Девушка закусила губу, вскинула голову и произнесла с вызовом:

– И вот еще что. Я вам не говорила прежде. Перед тем, как мы расстались, Ней попросил меня быть его женой.

Андрет удивленно вскинул брови и потер подбородок:

– А кто-нибудь еще мог это слышать? – спросил он. Ответить Киури не успела. Ксанта тоже очнулась от своего забытья, повернулась к девушке и негромко сказала:

– Киури, я думаю, что ваш друг жив. Поэтому, наверное, сейчас не стоит говорить ничего, что вы не смогли бы повторить потом при нем.

Киури мгновенно покраснела до ушей и уставилась на скатерть. Ксанта отодвинула стул и встала.

– Ну, спасибо вам большое за все. Если я что-то забыла, придется потом потревожить вас еще раз. Вы уж простите заранее – я обычно думаю не быстрее, чем бегает моя богиня. А пока можно ли поговорить с матерью Нея?

– Да, конечно, нас ждут, – ответил Андрет.

– Давайте, я провожу! – воскликнула Киури и тоже вскочила, впопыхах едва не сдернув скатерть со стола. – Это не близко, надо идти через холмы. Я покажу короткую дорогу!

Жрица Тишины заколебалась. Ей вовсе не нужны были лишние свидетели, но, во-первых, не стоило одергивать девушку еще раз – она и так расстроена, а во-вторых, Ксанта уже поняла, что Андрет не хотел бы, чтобы местные жители видели их вдвоем.

– Хорошо, – сказала она.