Текст книги "Рубедо (СИ)"
Автор книги: Елена Ершова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)
Глава 1.4. Без права на выбор
Салон фрау Хаузер, Шмерценгассе.
– Меня собирались убить, Марци. Убить!
Генрих – как порох, пророни искру – и вспыхнет.
Марцелла ласково приникла к плечу, потерлась щекой.
– Успокойся, милый. Сейчас ты в безопасности.
– Я чувствовал нож прямо у горла, – Генрих не слушал ее, не слышал. Под кожей катилось пламя, пальцы подрагивали, закрепляя в шприце иглу. – Смерть стояла за моей спиной. Так близко, Марци! Одно движение – и…!
Он закусил губу, сосредоточившись на движении поршня, медленно ползущего вверх. На днях доктор научил Генриха самому себе ставить уколы и велел быть аккуратнее в порциях. Он гений, этот доктор! И пусть Натаниэль сколько угодно сердится и нудит, будто Morphium Hidrochloricum опасен и якобы вызывает привыкание, но это единственное, что способно потушить внутреннее пламя… или, хотя бы, отсрочить пожар.
– Почему ты не позвал стражу?
– В ее глазах было столько отчаяния и злости… – Генрих отложил шприц на салфетку и, расстегнув манжету, принялся рывками закатывать рукав. – Однажды, в детстве, я видел лисицу, попавшую в капкан. Она была похожа на клубок из крови и шерсти, с оскаленной морды хлопьями летела слюна. Наверное, провела в плену слишком долго… но недостаточно, чтобы ослабеть. Думаю, она собиралась отгрызть себе лапу, чтобы освободиться. Ты знаешь, звери способны на это… в отличие от людей, – он усмехнулся и перехлестнул бицепс жгутом. – Я подошел слишком близко, хотя учитель Гюнтер говорил мне не делать этого. И тогда лиса бросилась на меня.
Он облизал губы и некоторое время в задумчивости глядел на вены. Почему говорят, будто у благородных голубая кровь? Нет, кровь у Генриха горячая и алая, в ней плавают крохотные тельца, похожие на пилюли – он своими глазами наблюдал в микроскоп, – и, конечно, там не было никаких искр. Но, несомненно, было что-то еще…
– Я выстрелил, Марци! – продолжил Генрих, с каждым словом восходя на пик нервного возбуждения: кожа горела, жилы натягивались, как струны. – Лисица взвилась и упала прямо у моих ног! Ее слюна стала розовой от крови, а я смотрел в ее глаза, пока они не остекленели, а тело не перестали бить судороги. Я спросил учителя Гюнтера, почему она поступила так глупо? Почему прыгнула, зная, что ее держит капкан? – дернув щекой, он поднял с салфетки шприц. – Баронесса была похожа на раненую лисицу: даже зная, что все равно проиграет, она хотела отомстить тому, кто причинил ей боль.
– Она просто безумна, милый, – донесся, точно издалека, голос Марцеллы.
– И очень опасна.
– Да, – отозвался Генрих, нацеливая иглу. – Возбуждающе опасна.
И вонзил острие под кожу.
Волна опалила нутро, ударила в голову, потащила на глубину. Генрих откинулся на подушки, прикрывая ладонью глаза, ставшие очень чувствительными к свету. Комната раскрылась раковиной, вывернув алую изнанку и впуская загустевшие чернила сумерек, запах ночных улиц и тихий шелест мотыльков. Из головы выдуло все сомнения, все напряжение и страх, и она стала пустой и легкой, как елочный шар. Мысли выкристаллизовались до прозрачности, и оттого слова текли с языка ровно и гладко:
– Нам присущ инстинкт самосохранения, Марци. Он так же естественен… как дыхание или прием пищи… и неразрывно связан с болью и страхом. Но иногда… что-то перекрывает страх смерти. Что-то оказывается сильнее! Отчаяние, безумие или… любовь…
Генрих не заметил, когда рядом оказалась Марцелла, зато обнаружил, что целует ее шею, а она расстегивает ему брюки.
– Она не боялась смерти, – продолжил Генрих, прерываясь на поцелуй и жадно глотая растекающуюся во рту сладость. – Когда стояла там… со стилетом у моего горла… она была готова не просто убить, но и… погибнуть сама. Как там, в «Иеронимо»? Это ли не цель желанная: умереть, уснуть… Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?
– Тебя это заводит, не так ли? – шептала Марцелла, гибко обвивая его и прижимаясь упругим телом. – Близость опасности…
– Да.
– Ты хочешь…
– Да, Марци.
Он быстро накрыл ее ладонь своею, прежде чем она успела испугаться и отпрянуть. Сквозь тонкую лайковую кожу Генрих ощущал тепло ее руки, крепкие пальцы с красиво подпиленными ногтями. Марцеллу колотила мелкая дрожь, но она уступчиво – вслед за Генрихом, – задела кобуру и, выдохнув, сжала пальцы вокруг рукояти револьвера.
– Миром правят не императоры, – произнес Генрих, наслаждаясь растерянностью любовницы, ее страхом, таким острым и чистым, что возбуждение становилось болезненно нестерпимым. – Миром правят Эрос и Танатос. Любовь и смерть. Вся жизнь – поле битвы между ними. Однако! – Он прижал револьвер к губам, пьянея от холодящего прикосновения и запаха железа и смазочного масла. – Таковы законы природы, что побеждает всегда смерть.
Прежде, чем Марцелла успела опомниться, он приложил дуло к подбородку и нажал на спуск.
Марцелла завизжала, перекрывая сухой щелчок, толкнулась в его грудь ладонями. Ее лицо, побелевшее, как известь, осунулось и постарело. Генрих трескуче рассмеялся.
– Не заряжен, глупая. Я же Спаситель, а не убийца.
Крутанув на пальце, протянул рукоятью вперед.
– Держи.
– Нет…
Голос Марцеллы дал осечку, зрачки превратились в дрожащее желе. Генрих смотрел на нее, но видел другую – растрепанную и злую славийку, похожую на раненую лису. Увидел совершенно отчетливо, словно это отпечаталось на сетчатке, а потому произнес холодно и строго:
– Я. Так. Хочу.
И вложил револьвер в размякшую ладонь любовницы.
Марцелла покорилась, отвечая на его поцелуи и катая на языке терпкий привкус «Блауфранкиша» и железа. Ее разведенные колени гладкими рифами выступали из алой пены покрывал, и Генрих двигался между ними сначала размеренно, продлевая наслаждение и с каждым толчком выбивая из горла женщины стоны, потом ускоряя ритм. Пока агрессивно алый мир не сузился до красного рта любовницы, округленного и пустого, как револьверное дуло. Пока настоящее дуло не уткнулось ему в висок, и Генрих, содрогаясь от сладости и пустея, не рухнул, обессиленный, на подушки.
Пульс выравнивался, мышцы размягчала приятная нега. Незаметно подкрадывалась дремота, и Генрих долго лежал, заведя руки за голову и бездумно глядя в потолок. Под окнами останавливались экипажи, открывались и закрывались двери, в гостиной опять заиграли чардаш: салон фрау Хаузер возвращался к привычной жизни.
Марцелла завозилась, щекоча его шею встрепанными волосами, вздохнула и погладила Генриха по груди.
– Ты был сегодня… очень горяч!
– А ты была умницей, – рассеянно отозвался он. – Впрочем, как и всегда. Ты одна из немногих, кто терпит мои выходки, Марци.
– Вот новости! – возмутилась Марцелла. – Разве я не лучше прочих?
Она приподнялась на локте, театрально хмуря брови и заглядывая в его лицо. Генрих рассмеялся, едва подавляя желание потрепать любовницу по щеке.
– На самом деле, – продолжила она, обводя ноготком контур его лица, – я слишком хорошо изучила тебя, мой золотой мальчик. Ты так искренне радуешься, когда получаешь то, чего так не хватает в твоей роскошной и скучной жизни.
– Поэтому мне хотелось бы видеть тебя чаще.
– Здесь ты желанный гость…
– Не здесь, Марци. А впрочем, поищи сама в левом кармане?
– Что за секреты, милый? – ворчливо откликнулась та, но уже соскользнула с постели и, вздрагивая от холода и любопытства, просеменила к стулу и зашарила в карманах кителя, вытащив сначала длинную золотую цепочку с целой россыпью нанизанных на нее медальонов, а потом и конверт.
– Цепочку сюда, – Генрих похлопал ладонью по подушке. – А конверт открывай.
Бумага хрустнула, Марцелла развернула вдвое сложенный листок с гербовой печатью, и на ее лице отразилось сперва непонимание, потом удивление.
– Это какая-то шутка, милый? – осведомилась она, снова и снова пробегая взглядом чернильные строчки. – Право частной собственности… дом восемь на Леберштрассе… принадлежит фройлен Марцелле Турн… оплата произведена в полном объеме…
Вскинув брови, она смотрела на Генриха, и удивление постепенно сменялось пониманием и радостью.
– О, ваше высочество! – наконец, прошептала она. – О!
– Я же просил, без титулов, – поморщился Генрих, приподнимаясь на подушках и небрежно поигрывая цепочкой. – Собственный особняк – лишь малая плата за услуги.
Она прижала бумагу к груди и вспыхнула румянцем.
– О, милый! Нет слов, чтобы выразить, как дорог мне этот подарок! Я бедная женщина, и никогда не имела своего…
– Теперь у тебя будет все, – перебил Генрих. – И собственный дом, и слуги, и роскошь. С одним только условием: я буду твоим единственным клиентом.
– Ты мой единственный клиент последнюю пару лет, – бойко ответила Марцелла и, скользнув обратно под покрывало, обвила Генриха за плечи. – Фрау Хаузер сердится, что теряет такую элитную девочку, но терпит, пока ты щедро покрываешь расходы.
– А теперь она будет в ярости, – Генрих поцеловал любовницу в шею, и она заурчала, как сытая кошка. – Совсем как его величество, когда узнает о моем выборе.
– Каком выборе? – откликнулась Марцелла, прижимаясь бедрами и лаская его живот.
– Выборе жены, – ухмыльнулся Генрих. – Очередной долг, который я должен выполнить перед империей, моим народом и семьей. Будто они сами задумываются о долге и собственных обещаниях! – он дернул плечом, перебирая в пальцах цепочку: овальные медальоны посверкивали золотыми краями. – Отцу просто нужен здоровый наследник, а матушку я уговорил остаться на свадьбу… Впрочем, не слишком верится в ее убеждения, точно так же она обещала посетить открытие театрального сезона, но в последний момент сказалась больной и укатила в парк вместе с малышкой Эржбет. Мне же пришлось томиться скукой на этой отвратительной пьесе, и если бы не покушение…
Он выдохнул, когда рука Марцеллы легла на его пах.
– Мне несказанно повезло, что баронесса не отхватила самое дорогое, – шепнула она, легонько сжимая кулак. – И твоей будущей жене тоже. Кто она?
– Еще не выбрал, – процедил Генрих, жмурясь на лампы и отзываясь на ласки Марцеллы.
– А когда выберешь? – она придвинулась ближе.
– Почему бы не сейчас? – Генрих растянул цепочку между пальцами. – Назови цифру от одного до девяти?
– Пять, – мурлыкнула Марцелла, совершая ладонью скользящие движения.
Отсчитав медальоны, Генрих щелкнул крышечкой и тут же разочарованно сморщился, разглядывая лунообразное и глуповатое лицо не первой молодости, покатый лоб, увенчанный жидким пучком волос.
– Ревекка, принцесса Равийская, – выплюнул он имя, как мокроту, и покривился от недовольства. – Худшей партии и представить невозможно.
Марцелла вытянула шею, внимательно разглядывая портрет. Ее дыхание обжигало ключицу, в зрачках сновали чертенята.
– Зато глаза добрые, – наконец, произнесла она. – Бери ее.
И, потянувшись, поцеловала Генриха глубоко и жадно, снова распаляя в нем пожар и делая все прочее пустым и неважным. Он выронил цепочку, прижимая ее к себе, но все же стараясь не касаться разгоряченной кожи.
Все будет потом… когда-нибудь… не теперь…
Теперь – алая постель, и темная Авьенская ночь, и женщина, готовая дарить любовь и не просить взамен ничего сверх того, чем Генрих мог отплатить.
– Когда ты встретишься с ней? – шепнула Марцелла на ухо.
– С принцессой? – спросил Генрих, ловя ртом ее мягкие губы.
– С баронессой, милый, – засмеялась она. – Ты встретишься с ней, я знаю.
– Возможно…
– Когда? – качнув бедрами, Марцелла оседлала его и, погружая Генриха в огонь и негу, хрипло выдохнула: – Зав… тра. Ты встре… тишься с нею… завтра. Я… так… хочу.
Особняк барона фон Штейгер, Лангерштрассе.
Горячая ванна с пеной и благовониями – замечательное окончание замечательного вечера. Даже если ты выглядишь хуже собственной служанки и не перестаешь глупо улыбаться под ее воркования:
– Ах, и что за платье? Помилуйте, фрау! Я брезговала таким, даже когда впервые пришла наниматься к покойному барону, мир праху его! А волосы? Нет-нет, одним бальзамом тут не отделаться, придется мыть. И где это вы так обожглись?
Очнувшись, Марго скосила глаза: на матово белой коже отчетливо выделялось красноватое пятно. Тронула и тут же отдернула пальцы, поморщившись.
– Болит?
– Немного…
Она не замечала боли всю дорогу, пока летела, окрыленная, от самого Бургтеатра до Лангерштрассе, не обращая внимания на подгулявших студентов, на улюлюканье нищих из подворотен, на окрики кучеров. В висках колотилась радость: Родион будет освобожден! Совсем скоро он снова вернется в особняк! Тогда Марго повиснет у брата на шее и заревет, как глупая девчонка, как много лет назад, когда вытаскивала его из полыхающего дома. Потом, наверное, рассердится на свою же слабость и его беспечность, отвесит подзатыльник и велит не выходить из дома неделю. Потом, конечно, растает, закажет лучшего авьенского мороженого, и они проболтают полночи, уплетая лакомство как в детстве – не заботясь о манерах и салфетках, облизывая липкие пальцы и хохоча над дурацкими шутками.
Ах, только бы все получилось! Марго простит и ложь кронпринца при их первой встречи, только бы выполнил обещание!
Нарисованная улыбка Спасителя казалась теперь ободряющей, огонь в его руках неугасимо горел отраженным светом ламп.
Марго сглотнула и снова коснулась плеча.
– Фрида, – окликнула служанку, – а правду говорят, будто Спаситель огонь высекает?
Девушка дугой изогнула брови.
– А вы не знаете? Он ведь посланник Божий, рука благословляющая и карающая.
– Я думала, сказки…
– Какие же сказки, фрау! – всплеснула руками Фрида. – Вот и видно, не в обиду будет сказано, что вы не авьенского происхождения! С тех пор, как его императорское величество Генрих Первый себя в жертву принес, в роду кто-то, да рождается с Божьей отметиной.
– Я слышала эту легенду.
– Вот и наш кронпринц, – точно не слушая госпожу, продолжила Фрида, – родился под счастливой звездой. Или под несчастной, как посмотреть. Недаром слушок ходил – мне рассказала Гертруда, а ей – Эльза, а той – ее мать, что путалась с императорским конюхом, а тому – кто-то из лакеев, что будто в день рождения наследника в гостиной с потолка люстра оборвалась, паркет пробила и сама на мелкие стекла рассыпалась! Чем не дурной знак? Теперь об этом не говорят, но все знают. И жалко, так жалко его высочество! Такой молодой, красивый… ах! – служанка мечтательно завела глаза. – Да будь я благородных кровей, вздыхала бы о нем с вечера до утра. Хоть бы одним глазком взглянуть!
– Не на что глядеть, – усмехнулась Марго, окончательно выскальзывая из сорочки и, обжигая босые ступни о пол, просеменила к ванне. – Тощий и рыжий.
– Ах, фрау! – с жаром отозвалась Фрида. – Что бы вы понимали! Рыжий он потому, что Господь его в темечко поцеловал!
Марго не сдержала хохот и плюхнулась в воду, плеснув брызгами через край. Фрида состроила обидчивую мордочку и заметила:
– Вот вы смеетесь, фрау, и после смерти барона совсем о кавалерах не думаете. А между тем они о вас думают, – и протянула вдвое сложенную бумагу. – Письмо вам, за несколько минут до вашего возвращения доставили.
– От кого? – машинально спросила Марго, разворачивая листок, и поняла, что ответа не требуется.
«Дорогая Маргарита! – плясали перед глазами четкие и убористые буквы, какие она довольно часто видела в протоколах. – Прискорбно, что вы отвергли мое приглашение. Но я уважаю ваше решение и понимаю вашу печаль. Поэтому, зная, сколь вы тревожитесь за судьбу своего брата, спешу сообщить, что он переведен в лучшую камеру с постелью и трехразовым питанием, дело его будет вести известный адвокат герр Николас Нойманн, и завтра вы можете встретиться с братом в любое удобное вам время. Однако, не спешите благодарить меня: у вашей семьи появился ангел-хранитель, а я лишь присоединяюсь к вашей радости и выступлю на первом слушании, как того требует моя совесть и честь. За сим, заверяю вас в своей искренности, ваш друг навеки, Отто Вебер».
Лишь дочитав до последней буквы, Марго осознала, что все это время с ее лица не сходила улыбка. Фрида тоже улыбалась, всем видом выражая живое участие.
– А ну-ка, брысь отсюда! – прикрикнула на служанку Марго.
Участие на лице Фриды тут же сменилось обидой.
– Растереть бы вас, фрау, – заметила она. – Косы вымыть и высушить, переплести по-модному, вон все поистрепались.
– Иди вон, – четко повторила Марго, привставая из пены, и тяжелые косы, убранные вокруг головы, действительно расплелись и шлепнули о воду. – Понадобишься – позову.
Не разжимая губ, Фрида подпрыгнула в книксене и покинула комнату с такой горделивой осанкой, что позавидовали бы авьенские аристократки. Марго убрала пряди за уши и, вздохнув, расслабленно улеглась в пахнущую фиалками пену.
Милый, милый Отто! Прости, что столь жестоко обошлась, отправив обратно билет без пояснений и извинений. Но не было бы тогда безумного решения служанкой пробраться в театр, и не было бы встречи со Спасителем.
Продолжая улыбаться, Марго прикрыла глаза.
«А не такой уж он и рыжий…»
Листок выпал из расслабленных пальцев.
Тепло.
Спокойно.
Лежать бы так, качаясь на фиалковых волнах и верить, что все плохое позади. Что завтра она увидится с братом, а, может, даже сегодня, ведь пройдоха-адвокат уже внес залог и вот экипаж, покачиваясь на рессорах, останавливается на Лангерштрассе. И Родион – смущенный, в замызганной рубашке с ожогом на правом плече, испуганно озираясь, как бы не увидели его соседи, – проскальзывает в дом мимо остолбеневшей Фриды. Каблуки дробно постукивают о паркет, когда он пересекает холл. Фрида, конечно, кричит ему во след, что сестра принимает ванну, но так велико желание увидеть Марго! Он торопится, запутавшийся и глупый мальчик. Вот скрипнула дверь…
– Родик, – вполголоса произнесла Марго.
Ресницы дрогнули и приподнялись.
Он и вправду стоял напротив ванны – неясный силуэт, отбрасывающий в свете масляной лампы узкую тень, пересекающую комнату, как росчерк пера.
Марго ухватилась за края ванны, сердце подскочило и забилось почти у горла, рождая неверие и страх.
«Это не он, дура!»
Барон, молчавший весь путь от Бургтеатра до особняка, проснулся и выглянул в мир через глаза Марго – тяжелым внимательным взглядом, оглядывая вошедшего от черных прилизанных волос до туфель, чьи щедро натертые ваксой носы походили на спинки дохлых тараканов.
В руке незнакомец сжимал стилет.
Вскрикнув, Марго взвилась из ванной. Расплетенные косы тяжело шлепнули ее по спине, и тут же кто-то тяжелый, сильный, грубый навалился на нее сзади.
– Тихо, баронесса! – захрипели на ухо. – Тихо, тихо! Вас никто не услышит. А если услышат – на помощь не придут.
Ногти беспомощно оцарапали костяшки чужих рук – сухие, мосластые, явно пережившие не одну драку. Страх запечатал дыхание, наполнив легкие жгучим паром – еще немного, и лопнут.
– Ведите себя осмотрительно, – сквозь грохот пульса донесся все тот же хриплый шепот, – я не повторяю дважды.
Встряхнув за плечи, Марго отпустили.
Она боком осела в воду: из пены постыдно вынырнула грудь, и белые хлопья собрались вокруг соска, как облако вокруг горного пика.
– Что вам… нужно? – сипло вытолкнула Марго, щурясь на долговязую фигуру незнакомца. – Я сейчас закричу!
Его глаза – две черные пуговицы на смуглом лице, – скользнули по ее обнаженному телу. Марго сразу же почувствовала себя грязной и, вздохнув, погрузилась в пену так, что остались торчать только острые колени, плечи и голова.
– Не кричите, – голос незнакомца был гулким и пустым, как далекое эхо церковного колокола. Плавно взмахнув стилетом – Марго сжалась, узнав мотылька и витую гравировку на рукояти, – он срезал с яблока тонкую кожуру и бросил ее под ноги. – И не думайте звать служанку, ею сейчас занимается Эмиль, – и, точно предугадав последующий вопрос, добавил: – С ней все будет в порядке, если вы проявите благоразумие.
– Кто… вы? – вместо ответа снова спросила Марго.
Она все еще не видела, кто стоит за ее спиной, но слышала его дыхание – тяжелое дыхание зверя, готового наброситься и растерзать по первому зову хозяина. Тем временем, незнакомец отделил от яблока кусочек и протянул Марго: кроваво блеснули рубины на длинных пальцах.
– Хотите? – и, помедлив, но так и не дождавшись ответа, заметил: – Впрочем, Господь сказал: Не вкушай плода от древа познания добра и зла, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.
Положив кусочек яблока в рот, он приблизился к ванне – при каждом шаге подпрыгивало распятие на золотой цепочке.
– Я тот, чьей протекцией вы, баронесса, так неосмотрительно воспользовались, – ткнул в губы Марго сухой и узкой, пахнущей яблоками рукой. – Обращайтесь ко мне «ваше преосвященство».
Она рефлекторно дернула головой, но только взбила косами мыльную пену.
«Не сопротивляйся, дура! – строго прикрикнул фон Штейгер. – Хватило глупости заварить кашу, найди мужество расхлебывать!»
От бессилия и злости хотелось взвыть, но оправа перстня царапнула губы, и Марго промолчала. Епископ отнял руку и тщательно вытер ее о пиджак.
– Понимаю ваше смятение, – заметил он. – Вы не ждали гостей.
– Нет, – наконец, выдавила Марго. – Не каждый день ко мне вламывается духовенство со своими…
Шпионами? Гвардейцами? Марго покосилась, но все равно не увидела того, кто стоял за спиной.
– Мальчиками из церковного хора, – любезно подсказал епископ.
Марго подавилась смехом. Из хора? Скорее, со скотобойни: такими ручищами только шеи телятам сворачивать.
– Я знал вашего мужа, баронесса, – снова заговорил его преосвященство, продолжая очищать яблоко. – Но с вами не имел чести познакомиться лично. Мне весьма приятно восполнить пробел.
– Мне тоже было бы приятно, – не менее любезно ответила Марго, лихорадочно соображая, что делать дальше: звать на помощь? В доме только она и Фрида. Бежать? Оставив служанкуна растерзание «мальчикам из хора»?
«Не знаешь, что делать – тяни время», – подсказал барон.
Марго согласилась с ним и закончила:
– Будь я одета.
Под жгучим взглядом епископа она чувствовала себя совсем беззащитной. Остывала фиалковая вода, хлопья коростой стягивали кожу. Нестерпимо ритмично тикали часы.
– Хорошо, – сказал епископ, проглотив очередной кусок, и темный взгляд скользнул над ее плечом. – Миклош, подай фрау халат!
Массивная фигура шагнула из-за спины на свет, перечеркнув и без того тусклое пятно лампы. Схватив пеньюар – невесомый и тонкий, покорно повисший в массивной ручище, – Миклош повернулся к Марго, и его детское лицо с узким лбом и маленькими, глубоко посаженными глазами, озарилось глуповатой улыбкой.
– Дай сюда! – епископ выдернул халатик из рук помощника. – Напугаешь фрау! – и учтиво поклонился, проговорив: – Смелее, баронесса, и оставьте стыд. Вы видите перед собой не мужчину, а слугу Господа. Я давно укротил плоть и очищен от греха, потому нагота не должна смущать вас.
Дрожа, Марго поднялась. Косы расплелись окончательно, и волосы темным каскадом упали на плечи и спину. Епископ подал полотенце, а после укутал Марго пеньюаром заботливо, как отец. При этом, ловя завязки, прошелся ладонями по бокам и бедрам Марго. Стилет, все еще зажатый в его руке, опасно покалывал кожу.
«Тебя ощупывают, как кобылку на продажу», – прокомментировал барон.
Мышцы снова свело ознобом: так же фон Штейгер хватал ее шершавыми ладонями, прекрасно понимая, что вызывает у юной жены лишь отвращение, но от этого распаляясь сильнее. Тело еще помнило болезненные щипки, и Марго поспешно отступила, под пяткой хрустнуло оброненное письмо.
– Подай сюда.
Миклош выхватил листок с удивительным проворством. Епископ небрежно мазнул по нему взглядом и покривился в усмешке.
– Вижу, дело разрешается, баронесса. Знает ли герр инспектор, что ангел-хранитель носит фамилию Эттинген? Должно быть, это и было предметом вашего разговора с его высочеством?
Марго ухватилась за края ванны: отрицать бессмысленно, за кронпринцем велась слежка, и разговор в клозете Бургтеатра не мог остаться незамеченным.
«Не знаешь, что говорить – говори правду. Хотя бы ее часть».
– Мой брат арестован, – проговорила Марго, в напряжении наблюдая, как епископ вычищает сердцевину от семечек. – Я действительно просила его высочество об аудиенции. Он выслушал меня и согласился пересмотреть обвинения по делу Родиона.
– При этом, – подхватил епископ, – покушение оказалось куда более убедительным доводом, нежели моя протекция.
– Вы пришли арестовать меня? – бледнея, осведомилась Марго.
– Разве я похож на полицейского? – голос у его преосвященства безмятежный и вкрадчивый, глаза такие темные, что не разглядеть зрачков.
– Оставьте разговоры об аресте вашим друзьям из участка. Меня заботят преступления не тела, а духа. Гордыня и бесчестие, ересь и хула, нечистоплотность и вольнодумство. Как заботливый пастырь, я ищу заблудших овец и возвращаю их в стадо. Поэтому здесь.
– Я не нуждаюсь в проповедях.
– И совершенно напрасно. После смерти вашего мужа за вами приглядывали…
Марго замерла, справляясь с накатившим ознобом. Епископ заметил, и по его губам скользнула усмешка:
– Да, да, баронесса, приглядывали. И знаем, чем вы зарабатываете на жизнь: шантажом и бесстыдными сделками. Но сейчас речь идет не о шантаже, а о покушении на Божественное предназначение, на Спасителя, благодаря которому Авьенцы живут и процветают. Мне невыносимо думать, что я общаюсь с убийцей, столь миловидной, сколь и жестокосердной. Откуда у вас этот стилет? – епископ сощурился, разглядывая гравировку. – Ничто не остается безнаказанным… Это не девиз дома фон Штейгер.
– Нет, – прошептала Марго. – Это девиз моего отца…
– Он был славийцем, не так ли? Как его звали?
– Александр Зорев. Но зачем…
– Не в вашем положении сыпать вопросами, – прервал его преосвященство. – Вы должны быть благодарны, что барон фон Штейгер оплатил долги вашего отца. Да, да, я знаю и это. И знаю также, что ваш покойный муж сам задолжал имущество и дом.
– Кому? – Марго тревожно вскинула подбородок.
– Вы слышали о ложе «Рубедо»?
Дыхание перехватило. Огонь в масляной лампе опасливо дрогнул и замельтешил, бросая на лицо епископа змеистые тени.
– Вижу, что слышали, – с приклеенной улыбкой подытожил его преосвященство. – Ваш муж был казначеем, но, как выяснилось впоследствии, еще и казнокрадом.
– Не может быть! Я видела ценные бумаги, договоренности по сделкам – они чисты! Банковские счета в порядке, и в завещании говорится, что я единственная наследница…
– У великого мастера имеются и другие документы.
В тоне епископа прежняя вкрадчивая мягкость, но для Марго слова прозвучали страшнее угроз. Она застыла, не в силах пошевелиться и даже вздохнуть. Барон предательски молчал.
– Но что же вы заволновались? – рот его преосвященства покривился в отвратительной усмешке. – Вам нечего опасаться, пока вы действуете в рамках закона – не столько человеческого, сколько Божественного. Вы жили вполне беспечно эти два года, хотя, признаю, я был излишне мягок, назвав вас заблудшей овцой. Вы блоха, моя дорогая. Паразит на теле Авьена. Пока вы были малы и безобидны, никто не принимал вас всерьез. Но после смерти хозяина вы осмелели, стали слишком резво прыгать и слишком больно кусаться. Вы знаете, что делают с назойливыми блохами, баронесса? – располовинив яблоко, епископ небрежно закинул кусочки в рот и захрустел, жмурясь от удовольствия. – Их давят ногтем.
Марго молчала. Мокрые волосы отвратительно липли к спине, фиалковый запах вызывал тошноту, и в глубине дома часы размеренно пробили полночь.
– Однако, время позднее, – заметил епископ, тщательно вытирая стилет о поданное Миклошем полотенце. – Нам следует поторопиться. Теперь это в ваших же интересах, баронесса. Я знаю, что между вами и Спасителем произошел разговор, но не знаю, о чем. Поступим так: вы вводите меня в курс дела, а я закрываю глаза на ваше преступление и долги вашего мужа. На мой взгляд, справедливая сделка. Что скажете?
– Боюсь, ничего нового, – через силу выдавила Марго. – Я говорила о брате. Просила пересмотреть обвинение, и, как видите, преуспела.
– Действительно, – согласился епископ. – Но не подумали, что ваш импульсивный поступок бросит тень на того, кого вы так смело защищаете. Брат – революционер, сестра – убийца. Доказательств более чем достаточно, и вас обоих казнили бы очень скоро… если бы его высочество не решил, что вы можете быть полезны. Что он попросил взамен?
А его преосвященство хорошо осведомлен о привычках наследника. Марго заломила брови, вспоминая:
«Мне нужны верные и смелые люди. Их так мало вокруг меня…»
– Смелее, баронесса! – подбодрил епископ. – Чувствуйте себя, как на исповеди, наш разговор не покинет этих стен, – он обвел рукой комнату. – Зато вы очистите душу и спасете брата. А, может, предотвратите государственный переворот.
– Переворот? – эхом повторила Марго.
– Или даже убийство императора, – голос епископа превратился в доверительный шепот. – Признайтесь, вас пытались завербовать?
«Мне нужен человек, который мог бы передавать послания моим друзьям. Быстро. Надежно. Тайно…»
Марго знобило, неверие подтачивало изнутри. Как бы ни была сильна злость на Спасителя, она не шла ни в какое сравнение со страхом перед его преосвященством. Его угрозы обладали магнетической силой, и взгляд, нацеленный на Марго, походил на ружейное дуло – в нем таились опасность и смерть.
– Его высочество просил, – наконец, решилась сказать она полуправду, – встретиться с ним вскоре… он… заинтересовался мной… как женщиной…
– Уверены?
– Да, – выдохнула Марго. – Да, ваше преосвященство. Он велел ждать условного знака, и я, грешная, согласилась.
Жадный блеск в глазах епископа померк.
– Что ж… – ответил он. – Наследник известный сластолюбец. Допустим, я поверю вам баронесса. Допустим, я даже закрою глаза на ваши грязные дела и прощу долг покойного барона. При условии, если вы согласитесь сотрудничать с ложей «Рубедо» и своевременно докладывать о его передвижениях.
– Шпионить?
– Скорее, присматривать, – аккуратно поправил епископ. – Его высочество крайне нестабилен в последнее время и вызывает большие опасения. Попробуйте втереться в доверие, если понадобиться – стать его фавориткой. Не нужно морщиться, – добавил, глядя на дернувшиеся в протесте брови Марго, – вам не впервой ложиться с нелюбимым мужчиной. А на этот грех я дам вам индульгенцию.
Все время молчащий Миклош оживленно высунулся из тени и осклабился, блеснув крупными желтыми зубами. Марго затрясло от омерзения.
– А если я откажусь?
– Вы должны согласиться, – с нажимом ответил епископ. – Во имя собственной выгоды и пользы страны. Если, конечно, вы хотите приносить пользу. Иначе…
Он вдруг выбросил руку вперед – быстрым и почти неуловимым движением. Вскрикнув, Марго поджала босую ногу: в паре шагов от нее, пригвоздив к паркету крохотного мышонка, покачивался стилет.
