Текст книги "Рубедо (СИ)"
Автор книги: Елена Ершова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)
Глава 2.6. Буря грядет
Особняк на Лангерштрассе, затем Собор Святого Петера.
Дурное предчувствие настигло Марго, едва она сошла с подножки экипажа. Старый особняк недружелюбно поблескивал стеклами, точно корил ее за долгое отсутствие. На пороге – грязные следы и дверь отперта.
Она замешкалась, не зная, войти или броситься назад, кликнуть не успевший отойти фиакр, помчаться прочь – в полицию, а лучше в Авьенский университет, а лучше в Ротбург. Но грызло беспокойство за Родиона и Фриду.
Марго толкнула дверь и вошла, жалея, что оставила привычку носить с собой стилет.
Ее встретил незнакомец, коренастый и хмурый, с изъеденной оспинами лицом, враждебно глянул из-под потрепанного котелка. Марго ощутила острую вонь лука, бифштекса и дешевого шнапса. Вскрикнув, она подалась назад, нашарила пальцами что-то твердое, костяное. Взмах – и рябой отскочил, подвывая и потирая ушибленное плечо.
– Эй, Рита! Тише! – откуда-то из-под лестницы вынырнул знакомый силуэт.
– Остановись!
Марго, безумно тараща глаза, все еще сжимала зонтичную трость, но больше не пыталась напасть.
– Это твоя сестрица, а? – ощерился рябой, обращаясь к так вовремя появившемуся Родиону. – Горячая фрау! Видать, синяк будет.
– Это кто? – осведомилась Марго по-славийски, удобнее перехватывая трость. – Кого ты привел в наш дом? Родион!
– Друзей. Из университета, – сухо ответил брат, и следом за ним появился еще один незнакомец – щуплый и весь какой-то помятый, он держал подмышкой громоздкий мольберт. – И это дом барона, Рита, – меж тем, продолжил Родион. – Мой – в Славии, не забывай об этом. И убери, наконец, зонт.
Марго покорилась, продолжая вздрагивать от волнения и недовольно следя за незнакомцами – те, совсем не робея, невозмутимо натягивали пальто. Родион поспешно одевался следом, не глядя на сестру, будто ее тут вовсе не существовало.
– Уходишь? – хрипло спросила она. – С… ними?
– Да, пора на занятия, – бросил он, на ходу заматывая горло шарфом.
– Так рано?
В его взгляде проскользнула насмешка.
– Уже давно за полдень, Рита. Ты потерялась во времени.
Она закусила губу. Тревога не проходила. Стойкий запах перегара неприятно забивал ноздри, и мутило от мысли, что в ее отсутствие, в ее особняке, с ее мальчиком находились бок о бок эти странные типы, которым место в последнем Авьенском кабаке.
– Что ты… что вы здесь делали? – снова попыталась Марго.
Незнакомцы переглянулись, и рябой оборванец беззастенчиво ухмыльнулся, показав черные пеньки зубов. Родион повернулся к сестре, и та сжалась, уколовшись о похолодевший взгляд.
– А ты, Рита? – тихо спросил он. – Ты где была ночью?
Она сглотнула, прижав ладони к животу – там все еще пульсировало, щекотало, будто крыльями мотыльков, любовное тепло.
– Я не хочу, – пробормотала Марго, – об этом говорить сейчас…
– И я не хочу, – резко оборвал Родион и, подхватив фуражку, распахнул дверь. Рябой, приподняв котелок, выдохнул гнусное:
– Почтение, фрау!
И следом поклонился человек с мольбертом:
– Мое почтение, баронесса!
И все трое, обогнув ее, вынырнули в серый рождественский день. Последним вышел Родион, грохнув замком так, что застонали рассохшиеся наличники. И Марго тоже застонала, прижав пальцы к вискам.
Родион… ее маленький Родион! Во что он опять ввязался?!
Марго вышагнула на улицу, но опоздала: фиакр, качнув черным боком, помчал вдоль по улице всех троих.
Их кухни, держа швабру наперевес, высунулась испуганная Фрида.
– Ушли? – осведомилась громким шепотом и, не дождавшись ответа, прижала кулак к груди и запричитала: – Ах, фрау! Думала, сердце в пятки уйдет! К вам, конечно, всякие заходили, бывало. Но таких не бывало! Наследили, накурили, вели себя совершенно непотребно!
– Женщины были? – сухо спросила Марго, проходя в кабинет и поморщилась, прикрыв рот ладонью – в комнате висел сизый табачный дым, на столе – пустые бутыли и гора окурков, паркет заляпан подсохшей грязью.
– Господь оградил, – перекрестилась Фрида, несчастно осматривая кабинет.
– А лучше бы были, я глаз не сомкнула, то выпивку подносила, то закуску, а один господин меня дважды ущипнул! Какое нахальство! Теперь мне это до вечера не выгрести, а ведь сегодня Рождество…
– Ты иди, – рассеянно сказала Марго. – Побудь с родными, уборка подождет.
– Да как же! Перед праздником самим! Неприлично вовсе!
– Иди, иди. Я гостей принимать не буду, к мессе приготовлюсь, – Марго выдавила бледную улыбку, и Фрида ответно расцвела.
– Добрая вы, фрау! – затараторила она, закидывая швабру в чулан и принимаясь на ходу стаскивать передник. – Уж сколько я Бога благодарю за то, что вам служу, уж сколько на рынке говорю, что лучше вас хозяйки не сыскать! А если напраслину наводят, я сразу пресекаю! Так и говорю, мол, фрау фон Штейгер честнейшая женщина! Да что б, говорю, злые языки отсохли! Да что б у сплетниц глаза повылазили! Если сами не видели, то и говорить нечего!
– А что же видели?
Пройдя к окну, распахнула рамы: сквозняком подняло портьеры, развеяло дымный полумрак.
– Видели, будто вы со Спасителем на большом императорском балу танцевали, – донесся возбужденный голос Фриды. – Мне торговка рыбой сказала, которая с зеленщицей водится, которая с кучером Петером знается, а тот у графини Нолькен служит, а та своими глазами видела, будто его высочество ваши плечи гладил, а его жена вся позеленевшая сидела, а у его императорского величества едва удар не случился, когда вы с его высочеством с бала сбежали.
– Вот как, – только и сумела произнести Марго, а улыбка помимо воли скользнула по губам.
– Ой! – пискнула Фрида, роняя шаль. – Ой, фрау! Так это правда?
Марго подняла сияющий взгляд.
– Умоляю, Фрида! Ни слова! – зашептала она, от неясного волнения сминая юбочные оборки. – Но да, да!
– Вы любите его?
– А он меня. Знаю, Господь нас накажет…
– За любовь не наказывают, фрау, – сказала Фрида, и Марго тихонько рассмеялась.
– Ступай же теперь, моя добрая, хорошая Фрида! Опоздаешь на праздник.
– Счастья вам, фрау! – выдохнула та, присела в книксене и, подхватив шаль, выскользнула за дверь, а Марго, прижав ладони к щекам, осталась посреди комнаты.
Часы гулко отбивали минуты, в остывающем камине потрескивало, сквозняк выдувал остатки прели и табака. Марго сходила в чулан, выудила из запасов старую тряпку, смочила и принялась убирать со стола – окурки, бутылки и прочий мерзкий сор полетел в мусорное ведро. То-то удивится Фрида, когда вернется! Но как же быть с Родионом?
Сведя брови, Марго протерла запыленный телефон, сняла трубку и остановилась.
Нельзя звонить в полицию: сейф цел, гости ничего не украли, не повредили, сам Родион до сих пор находится под пристальным вниманием шпиков, а бывший друг превратился во врага. При мысли, что ей придется отвечать на вопросы Вебера, Марго замутило, и вместо полиции она попросила телефонистку соединить с госпиталем Девы Марии.
– Доктора Уэнрайта, пожалуйста, – попросила, дождавшись ответа.
– Его нет, – треснула трубка. – Отбыл по срочному делу.
В университете его тоже не было, и когда будет – неизвестно.
Марго разочарованно попрощалась и возвратилась к уборке, настойчиво прогоняя тревожащие мысли – о возможном аресте, о слухах за ее спиной, о странных людях в доме. Физическая работа избавляла от назойливых терзаний, Марго, как могла, очистила паркет, вымела мусор и принялась за камин, как увидела вывернутый из золы пестрый край. Потянув за него, вытащила портрет: середина выгорела, и там, где было лицо Спасителя, чернела ломкая бахрома. Остались только слова «…благословены будете…», и опаленная пламенем ладонь.
В горле пересохло. Марго обвела кабинет испуганным взглядом и напоролась на нарисованную усмешку барона.
«Родион не дурак, – точно говорил он. – И знает, с кем ты провела ночь, грязная девка».
Марго смяла портрет – ведь это просто картонка, пустая картинка, ерунда! – но на душе отяжелело.
Кое-как завершив уборку, нагрела воды для ванной, с трудом разделась, выползая из платья, как змея из кожи, помылась, переменила белье, потратила еще час на сборы – короткий зимний день сменился сумерками. Зажглись белые и красные огни, на улицу вышли разряженные горожане, где-то звучали рождественские гимны, и старый колокол Пуммерин басовито призывал Авьен на праздничную мессу.
Думалось ни о чем и обо всем сразу.
На подступе к собору вспомнилось, как впервые увидела Генриха рука об руку с женой, и горечь растеклась под сердцем: появятся ли она и теперь? Та, что по праву рождения принадлежит наследнику и ждет от него ребенка, а не та, что слышала от него пламенное «люблю». В крови бродила ядовитая ревность, и Марго, опустив на лицо вуаль, быстро пересекла Петерплатц, запруженный зеваками и полицейскими – только бы тут не было Вебера! Только бы… – и едва не смахнула юбками треногу мольберта.
– Простите, – рассеянно бросила через плечо и застыла, узнав осунувшееся лицо, и жесткие усики, и щуплую фигуру человека, сегодня побывавшего в ее доме.
– Аккуратнее, фрау, – ответил тот, придерживая мольберт и отводя в сторону занятую палитрой руку. – Сегодня скользко, поберегите себя.
Из-под низкого козырька блеснул заинтересованный птичий взгляд. Узнал или нет? Сердце бешено заколотилось. Марго быстро поднялась по ступенькам, боясь увидеть в толпе рябого, а еще хуже – Родиона. Протиснулась в узкий зев собора, и, все еще встревоженная, села с краю, в тени. Генрих обещал найти ее и подать знак, но Марго не хотела лишний раз привлекать к себе внимание – хватило и бала, и сплетен. Ей нужно только увидеть его, только разбить комковатую, все нарастающую тревогу в груди.
Она не слушала, что вещал его преосвященство: облаченный в алое, он был, как неопалимая купина, и слова, вплетенные в органные аккорды, звенели, как фальшивые монеты, не задерживались в голове и рассыпались по каменному полу. Марго видела, как справа от аналоя пустует балкончик, предназначенный для императорской семьи, и удивлялась этому. Да и не она одна: люди, сливаясь в молитвенном порыве, выдыхая в уплотняющийся воздух душное «Amen!», скользили напряженными взглядами по незанятой скамье, отчего на узкое лицо Дьюлы – да, Марго отчетливо видела это со своего места! – набегала тень недовольства. Он знал, отчего пустует балкончик, и начал мессу, не дожидаясь Спасителя, хорошо понимая, что не дождется.
Марго бросило в пот.
Отведя вуаль, промокнула лоб платком, и сразу поймала на себе заинтересованный взгляд какого-то господина. Марго отвернулась, но стало еще хуже – прямо по стене шел нарисованный Христос, и глаза у него были янтарные, в ладонях – пламя, а босые ноги изранены шипами терновника.
– …он родился, чтобы спасти нас, – гремел его преосвященство, – и умер за наши грехи! Так восславим же рождение…
Мальчики на хорах – белые, воздушные, как рождественские ангелочки, – чисто выводили псалмы. Последние ряды отзывались неясным ропотом, в котором Марго различала отдельное «…не пришел Спаситель», «…и кайзера нет», «…случилось что, не приведи Господи?», «случилось – так стало бы известно…».
Накатила душная тоска.
Марго тоскливо огляделась и подметила, как по задним рядам прошмыгнул темный силуэт – взмахнув руками, он бросил в толпу веер желтых бумажек, и те закружились, захлопали мотыльковыми крыльями, облетая на шляпки, плечи, на каменные статуи и пол. Марго подхватила одну, точно умирающую бабочку, развернула на сгибе – и сердце сковало морозом.
Во весь разворот чернела хорошо отпечатанная карикатура: Холь-птица рвала когтями Священную империю, и было у птицы три головы. Одна, лобастая, с узнаваемыми пышными бакенбардами, держала в зубах оторванный от страны кусок, подписанный «Турула». Другая – женская, украшенная звездами-диадемой, – глотала золотые монеты, высыпающиеся из худого мешка «Благотворительность». И третья – в офицерском шако и с орденом на шее, – изрыгала пламя, с одного края уже опалившее страну.
«Долой стервятников! – гласила крупная надпись, и чуть ниже вились буквы: – Смерть угнетателям, кровопийцам и лжецам! Объединяйся, недовольный народ! Да здравствует революция!»
И в самом углу – точно печать, – крест с загнутыми краями.
Марго машинально сложила листок. На задних рядах уже зарождался гул, еще не слышимый за грохотом органа, но все набирающий силу, и где-то за спинами – Марго различила совершенно точно! – мелькнул знакомый шарф и студенческая фуражка.
«Родион!» – хотела позвать она, но слова застряли в осушенном горле. И к лучшему: это уже не сатирические стишки на императорскую власть, это прямые призывы к восстанию! Это гораздо серьезнее, гораздо страшнее, здесь не поможет Генрих… да где он, черт его побери?!
Выронив листовку, Марго шумно поднялась. Задние ряды волновались, гудели растревоженным ульем, передние оборачивались в удивлении и недовольстве. Марго не стала ждать: подобрав платье, метнулась к выходу, проталкиваясь сквозь толпу, совершенно неприлично работая локтями и молясь про себя, чтобы обозналась, чтобы это был не Родион…
Шарф мелькнул слева, поплыл по лестнице вниз. Марго обогнал какой-то спешащий господин, обдав ее перегаром и луком, на серых щеках отчетливо темнели рябины.
Господи, помоги!
Страх заворочался ледяным комом, подстегивая вперед – не то в погоню за братом, не то подальше от этого места, где, казалось Марго, вот-вот произойдет что-то непоправимое, ужасное.
Она бежала, ломая каблучками хрусткую наледь. Кажется, кто-то окликнул ее. Кажется, кто-то попытался остановить:
– Фрау, туда нельзя!
Оцепление, спаянное из серых мундиров, рвалось на пунктир. У подножия лестницы уже не было ни мольберта, ни самого художника. Рябой смешался с толпой. Шарф Родиона в последний раз мелькнул где-то у чумной колонны. Марго остановилась с едва не выпрыгивающим из ребер сердцем, огляделась вокруг – на фонари, слепящие глаза, на убегающие в зимнюю тьму улочки, на черные шпили, – как вдруг со стороны собора пришел удар.
От него задрожала мостовая, качнулись гирлянды над головой и сразу же – одновременно с истошными криками, вспоровших воздух, точно стилетом, – оранжево осветились витражи.
– Родион! – в голос закричала Марго и, растворившись в страхе, побрела обратно к собору.
Ее обгоняла полиция, зеваки, какие-то господа с носилками.
Кричали люди:
– Бомба! Бомба!
Гудело алое пламя, вылизывая каменные лица святых.
Кто-то стонал – предсмертно, протяжно, на одной ноте.
Марго поскользнулась, не удержала равновесия и, плюхнувшись на мостовую, разрыдалась – не столько от боли, сколько от душевного надлома. Прижатая каблуком, трепыхалась мерзкая листовка: нарисованный огонь был как настоящий.
Особняк фон Штейгер.
Меньше, чем через два часа, в Авьене воцарилась тишина.
Это была не та рождественская тишина, наполненная умиротворением и покоем. Нет, тишина пульсировала, как нарыв, в ней вызревала буря, и Марго всей сутью ощущала: что-то грядет.
Блуждание по ночным улицам лишь на первый взгляд казалось бесцельным, но природное чутье вело Марго через Штубенфиртель, где в незрячих окнах университета не было ни огонька, потом на Бундесштрассе. Несколько раз Марго обгоняли гвардейцы: грохот подков и бряцанье сабель вызывали неясную тревогу. Петерплатц оцепили. В госпиталь везли пострадавших, в полицейский участок – подозреваемых, и каждый раз Марго чудилось, будто она снова видит вязаный шарф Родиона, и каждый раз ошибалась.
Его не было ни в университете, ни в участке, ни на оцепленном Петерсплатце, не было и дома.
Особняк барона угрюмо ждал, пустой и мертвый, как его хозяин. Марго не хватило духу вернуться в него: от мысли, что ей придется провести ночь в одиночестве, в окружении старых портретов и алхимических колб, делалось дурно.
Она замешкалась на пороге.
– Фрау фон Штейгер? – Вцепившись в дверную ручку, Марго обернулась на голос. – Простите, фрау, мне очень нужно с вами поговорить…
Опасение развеялось, едва баронесса различила меховую мантилью и дамскую шляпку с вызывающе пышным пером.
– Простите, – через силу улыбнулась Марго, – я давно не принимаю клиентов, так что не знаю, смогу ли помочь вашей беде.
– И я не знаю, – женщина остановилась у самой кромки светового круга, и сжала руки под муфтой. – Но речь идет о жизни Спасителя, – помедлила, от чего у Марго болезненно подскочило сердце, и добавила совсем тихо: – Генриха.
«Что с ним? – кольнула первой мыслью, а следом еще одной: – Где?..»
Ни одна не была высказана: язык приморозило к небу. Вместо слов Марго распахнула дверь и приглашающим жестом велела следовать за ней.
За вечер кабинет выстудило, рамы присыпало снежной пылью. Не раздеваясь, Марго запалила фитиль и подняла вуаль. Гостья последовала примеру: у нее оказалось красивое зрелое лицо и чувственные губы, напомаженные чуть гуще, чем принято в приличном обществе.
– Значит, это вы и есть, – сказала она грудным, хорошо поставленным голосом, оглядывая баронессу очень черными и очень внимательными глазами. – Что ж, не худший выбор.
Сделалось неуютно, и Марго перебила:
– Вы сказали, что хотели поговорить со мной о Спасителе, фрау…
– Фройлен, – поправила гостья. – Меня зовут Марцелла Турн, хотя вам это имя ничего не скажет. Вас было несложно найти: женщины Авьена знают, к кому обращаться, когда надежды не осталось.
– Вы кто? – теряя терпение, отрывисто осведомилась Марго, спиной чувствуя нарисованный взгляд барона. – Почему сказали, что жизнь его высочества в опасности? Откуда…
– Знакома с ним? – подхватила гостья и ответила спокойно, будто само собой разумеющееся: – Я его любовница.
По спине прокатилась холодная дрожь, и Марго сжала пальцами виски.
– Вас не должно это смущать, – меж тем продолжила гостья, не отводя от баронессы лихорадочно блестящих глаз, точно пыталась донести пугающую, но очень важную мысль. – Это давняя связь, и за прошедшие годы я видела его всяким: пьяным, потерянным, взволнованным, больным. Но только сегодня видела сломленным. Бог знает, почему он мне доверяет. Я никогда не винила его за слабости и знаю все пороки и недостатки, даже те, которые Генрих скрывает от всех, в том числе, от вас. К примеру, вы знаете, что он – морфинист? – и, уловив непонимание в ответном взгляде Марго, дернула ртом в усмешке. – Вы ведь спали с ним и должны были видеть следы уколов… А, впрочем, люди видят лишь то, что хотят увидеть. Мне ли судить? Я только падшая женщина из увеселительного салона. Меня он не любит, а вас – да. Любит и бережет. Поэтому пришел умирать не к вам, а ко мне.
– Умирать? – слово рыболовным крючком подцепило за легкие, и Марго поперхнулась на вдохе. – О, Господи! Умоляю, говорите яснее!
– Для того и пришла, – ответила Марцелла. – Сегодня Генрих пытался покончить с собой… – заметив порывистое движение Марго, подалась навстречу и накрыла ее ладонь своей рукой, затянутой в бархат. – Нет, нет! Не подумайте, я сразу сообщила доктору из Ютланда, и он успел.
– Доктор Уэнрайт? Какая удача! Но где они теперь?
– Не могу знать, доктор увез Генриха, едва привел в чувство. Но я уверена: он в безопасности. Никто в империи не хочет, чтобы Спаситель погиб раньше срока.
– Вы говорите кошмарные вещи! – Марго приподнялась и теперь глядела на гостью сверху вниз.
– Лишь то, что думает народ, – спокойно ответила Марцелла. – Авьен любит своего Спасителя, но только потому, что он – Спаситель. И готовы исполнять капризы, прощать распутство, подливать вина и подавать морфий – что угодно, лишь бы он протянул эти несчастные семь лет.
– Довольно! – Марго выпрямилась во весь рост, стискивая зубы от сердечной боли. – Прошу вас уйти, иначе я звоню в полицию!
И, отзываясь на ее слова, в глубине особняка настойчиво и пронзительно затрещал телефон.
– Не утруждайтесь, – Марцелла поднялась тоже. – Я только что из Авьенского эвиденцбюро. Попытки убить себя достаточно для оповещения полиции. Но герр майор не поверил ни единому моему слову.
– Майор? – страдальчески переспросила Марго, мучимая не прекращающимися телефонными трелями. – Неужели… Вебер?
– Я была слишком взволнована, чтобы запомнить имя. А герр майор, должно быть, излишне занят. Он решил, будто Генрих попросту запил. Сказал: проспится – перестанет молоть чепуху, а если бы его высочество хотел умереть, то предпочел бы церковь борделю. Потом я узнала, что случилось на Петерсплатце. Может, Генриху повезло… – сдвинула брови, словно размышляя о чем-то, потом тряхнула головой. – Нет, нет! Он все равно мог погибнуть! В церкви или моей постели… этого нельзя допустить!
– Я сейчас же поеду в госпиталь, – сказала Марго, широкими шагами пересекая кабинет. Телефон все еще трезвонил, натягивая нервы в струну, но было уже неважно. А важно лишь знать, что Генрих в безопасности, что он живой, только увидеть его – и тогда страшные, бьющие в самую суть слова этой женщины окажутся тяжелым сном.
– Его могли отвезти и в Ротбург! – в спину возразила Марцелла. – Туда мне ход заказан, а вы там были – не спрашивайте, откуда знаю! – были и можете пройти снова! – нагнав у самой двери, схватила Марго за локоть. Телефон в последний раз тренькнул и умолк, погрузив особняк в давящую тишину, отчего слова Марцеллы прозвучали неприятно и резко: – Вы обязательно должны поговорить с ним! Убедить! Генрих послушает вас, я знаю! – и зачастила, срываясь на хрип: – Ведь если не вы, то кто? Ведь кто-то должен спасти его! Быть рядом не на словах, не по долгу службы, не ради денег, не ради будущего империи, не потому, что Спаситель – такая драгоценная и хрупкая вещь, которую надо закрыть в золотой шкатулке, пока не придет срок! А быть рядом, потому что он человек! Мужчина! Лишь потому, что без него твоя жизнь окажется пыткой!
Она замолчала, нервно раздувая ноздри и прожигая баронессу взглядом, и Марго бросило в жар. Аккуратно выпростав локоть, она отступила и выговорила с усилием:
– Вы… любите Генриха?
И сама испугалась вопроса. На лицо Марцеллы набежала неясная тень. На миг установилась тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием баронессы.
– Как и каждый в Авьене, – наконец, медленно ответила гостья. – А мне он еще и платит. Но даже если бы вдруг перестал, я бы все равно желала ему счастья. Даже Спаситель заслуживает счастья. Пусть и в оставшиеся семь лет.
Вайсескройц, замок в Авьенском лесу.
Когда телефон зазвонил вторично, и Марго приложила к уху черный раструб, она уже знала, кто и зачем ее ищет, а потому не удивилась, услышав незнакомый мужской голос:
– Вы храните железное кольцо, баронесса? Если да – через час у Пратера вас будет ожидать экипаж.
И больше не сказал ничего, но ничего и не требовалось.
Марго наспех набросала записку: «Родион, обязательно дождись! Люблю тебя. Рита».
Нацепила мантилью и шляпку.
Впопыхах подозвала фиакр, сунув кучеру серебряный гульден, и не задалась вопросом, почему в столь поздний час на пугающе пустых улицах так быстро нашелся свободный экипаж.
Железное кольцо билось под мантильей, будто второе сердце.
Над Пратером горели хищные фонари. Обод колеса горбился над голыми тополями. Из ажурной тени, отбрасываемой оградой, вышагнула долговязая фигура.
– Почтение, баронесса, – глухо сказали из-под шако, сжали пальцы, помогая спрыгнуть с подножки одного фиакра и забраться на другую. – Мое имя Андраш, адъютант его высочества. Простите, что потревожили в столь поздний час.
– Какие пустяки! – рассеянно отозвалась Марго, заглядывая под козырек незнакомца и пытаясь угадать его лицо, но различая только острый нос и гладко выбритый подбородок. – Я хочу увидеть его высочество, и поскорее!
– Вы увидите, – пообещал Андраш, запрыгивая следом. – В городе сейчас неспокойно, придется совершить небольшое путешествие, но не бойтесь.
– Я боюсь вовсе не за себя, – возразила Марго, задергивая шторку на окне и оставляя лишь узенькую щелку – город, похожий на картонную декорацию, поплыл за спину, оставляя во мгле оледенелые мостовые, покатые крыши, выгнутые спины мостов. Где-то там среди улиц затерялся ее Родион…
Марго прикрыла глаза, пытаясь успокоиться и представить, как он приходит домой, разматывает студенческий шарф, вешает картуз и поднимается по лестнице в спальню – она оставила записку на видном месте, и Родион обязательно прочтет и дождется! – но вместо лица брата видела почему-то вульгарно подведенную улыбку недавней гостьи.
«Он пришел умирать ко мне, – вышептывали полные губы. – Но кто-то должен спасти…»
– Он жив?
– Жив, – отозвался Андраш. – И просил привезти вас. Сразу же, как пришел в сознание.
– Слава Господу, – выдохнула Марго, сцепляя пальцы в замок. – Я бы не пережила…
И пожалела о сказанном, услышав в ответ:
– Никто бы не пережил.
Отблески газовых фонарей сменились густой темнотой, дорогу обступили черные сосны, и фиакр нещадно затрясло. На языке крутилось множество вопросов, но каждая встряска выбивал из Марго дух, и она молчала. Молчал и Андраш, сгорбившись в углу, и вскоре Марго совсем потерялась в пространстве и времени. Она слышала лишь хруст ломаемого ледка, дыхание лошадей и свист ветра в узловатых ветвях. Иногда ей казалось, что за деревьями движутся оранжевые огни, но стоило приглядеться – их тут же проглатывала тьма. Когда Марго уверилась, что все это ее разгулявшееся воображение, лес поредел и из черноты выступил замок – в его крохотных оконцах действительно подрагивал свет.
– Замок Вайсескройц[26]26
Белый крест.
[Закрыть], – подал голос Андраш. – Его высочество купил его на днях и очень вовремя.
Главная смотровая башня, действительно напоминающая крест, белела на фоне ночного неба.
– Здесь охрана? – спросила Марго, заметив у ворот гвардейцев с ружьями наперевес.
– Разумеется, – ответил Андраш. – Нельзя подвергать Спасителя опасности. Поэтому, баронесса, мне придется обыскать вас.
– Обыскать? – она вскинула подбородок. – Шутите?
– Нисколько. Вам лучше добровольно сдать оружие, если таковое имеется. Револьверы. Ножи. Шпильки.
Марго с силой рванула шляпку, оставляя на шпильках длинные завитки, но за возмущением не чувствуя боли.
– Обыскивайте! – задыхаясь, проговорила она. – Вот мантилья. Перчатки. Забавно, когда-то я носила стилет, но в последние месяцы оставила эту привычку. Корсет тоже снимать? Вдруг я задушу его высочество шнуровкой!
– Вы поняли неправильно, баронесса, – устало откликнулся Андраш. – Я не боюсь, будто вы убьете его высочество. Я боюсь, что его высочество убьет себя сам.
Фиакр остановился. Подоспевший гвардеец распахнул дверь, и Андраш выбрался первым, после чего подал руку оцепеневшей Марго. Она бездумно сошла с подножки, и выпавшая шпилька хрустнула под каблуком.
– Будьте внимательны, – услышала она тихий голос спутника. – И осторожны. Его высочество нездоров…
Марго обернулась, щурясь на свет фонаря. Андраш снял шако и вертел в руках, показав совсем молодое, но осунувшееся от усталости лицо.
– Если что-то случится, – продолжил он, с усилием подбирая слова. – Что-нибудь странное… Если его высочество скажет нечто, что вам не понравится, нужно незамедлительно…
– Как он собирался сделать это? – перебила Марго, и Андраш вильнул глазами.
– Сделать что?
– Убить себя.
– Револьвер и морфий.
Марго кивнула и, опустив голову, переступила порог.
Здесь пахло деревом и дымом. Оленьи рога, приколоченные вдоль лестницы, казались диковинными канделябрами. Старые доски тихонько поскрипывали, а где-то наверху красивый баритон выводил:
– Прошу, сюда, – сказал по пятам следующий Андраш, тронул массивную дверную ручку в виде медвежьей головы, и Марго услышала окончание песни:
– …с последним вздохом благословлю тебя…
Она вошла в табачный сумрак, в гобеленовую клетку с чучелом ястреба на каминной полке, и за спиной возвестили:
– Ваше высочество, баронесса фон Штейгер прибыли…
– Благодарю, Андраш, – донесся с софы приглушенный голос. – Оставьте нас теперь. И ты, Кристоф.
От камина поднялся крепкий парень с яблочно-румяными щеками, поклонился сперва кронпринцу, потом баронессе и, подобрав мягкую шляпу, вышел за порог. За ним бесшумно, спиной в проем, вышагнул Андраш, и в комнате стало совсем тихо – только потрескивало пламя, да в дымоходе гулял зимний ветер.
Не сговариваясь, оба сорвались с мест.
Марго вжалась лбом в бархат халата, вдохнула табачный дух, запах лекарств и вина. Сердца колотились в унисон. Железное кольцо, нагревшись, кусало кожу, но в этом жалящем касании было что-то невыразимо сладкое, общее на двоих.
Кажется, она что-то бессвязно говорила.
Кажется, он не менее бессвязно отвечал.
В их поцелуях не было плотского огня – лишь утешение от новой встречи. И, принимая ласки, Марго ответно целовала колючие щеки Генриха и взмокший, собранный морщинами лоб.
– Ты так напугал всех! – говорила она, заглядывая в круглые зрачки, словно в них таилась разгадка. – Зачем, Генрих? Этот мрачный лес, и чучела, и отвратительные песенки о смерти, и эта карикатура… – взгляд упал на расправленную листовку с трехголовой птицей – одну из тех, что разбрасывали в соборе Святого Петера, – и Марго скомкала ее в горсть. – Кто принес сюда? Гадость!
Сорвалась к камину и в отвращении швырнула листовку в огонь: нарисованная Холь-птица обуглилась, а Генрих тихо засмеялся.
– Думаешь, после всего случившегося дурацкая картинка способна меня задеть? Маргит! Моя жизнь обращается в пепел, как эта бумага. Отец при смерти. Турульцы готовят военный переворот, и вся империя ждет моей смерти. Забавно, правда? Ждут смерти – и боятся, что это случится так скоро, – он снова засмеялся и обвел комнату рукой. – Гляди! Меня закрыли в башне как сказочную принцессу, а внизу расположили гарнизон хорошо обученных драконов. Теперь, если б даже захотел, я не смог бы уехать из-под надзора.
– Мы обязательно уедем, – Марго возвратилась к софе и взяла в ладони его горячие забинтованные руки. – Далеко-далеко, где нас не найдут ни драконы, ни шпики, ни ложа Рубедо. Я обязательно придумаю, куда.
– Я уже придумал, – эхом отозвался он, рассеянно перебирая ее рассыпавшиеся локоны. – И это, действительно, лучшее место для бегства. Оно называется смерть. Мы убежим туда вместе.
– Генрих! – Марго вкинула лицо, и застыла, поймав ничего не выражающий пустой взгляд Спасителя.
– Боишься? – спросил он, не глядя на нее, а словно ища что-то в нагретом дыханием воздухе. – Не бойся. Смерть милостива к тем, кто ищет с ней встречи. Я знаю. Я умирал дважды.
– Сейчас ты жив, спасибо Господу!
– Спасибо Натану и его черномазому помощнику, – бесцветно ответил Генрих. – Мальчишка поднаторел в бхаратских опиумных притонах и спас мою драгоценную… всеми оберегаемую… проклятую-черт-бы-ее-побрал жизнь!
Он зажмурился, словно пережидая приступ острой боли. Марго обвила его за плечи, всем телом ощущая его дрожь, его прерывистое дыхание, принялась оглаживать худые марионеточные руки Генриха, исполосованные ожогами и шрамами вдоль узловатых вен, шепча:
