Текст книги "Рубедо (СИ)"
Автор книги: Елена Ершова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
Марго металась по кровати, но не могла проснуться, а ближе к утру кто-то заботливо укрыл ее покрывалом.
Госпиталь Девы Марии.
– Евгений, вы обещали…
Марго встала у порога, держась рукою за дверь. Раевский тотчас же отнял глаза от газеты.
– Дорогая, вам нездоровится? Вы бледны.
Марго изобразила улыбку и ответила мягко:
– То просто волнение последних дней. Но теперь на улицах спокойно. Огонь отступил. Второй день как нет новых заболевших. И нет причины откладывать далее.
– Что вы хотите? – он отложил газету.
– Отвезите меня в госпиталь на Райнергассе. Вы обещали.
Раевский взял ее подбородок в свои ладони – теплые, человеческие, не тронутые огнем, – и провел большим пальцем по щеке. Марго ответно сжала его запястье.
– Ваша решимость равно вашей красоте, – проговорил Раевский. – Опасное сочетание, вы знаете?
Она покраснела. Стало стыдно от собственной настойчивости, от потайных мыслей, с которыми Марго жила последние несколько дней после прекращения пожара. Она не хотела бы думать о Генрихе, но все равно думала: что, если он все же увидел ее там, сквозь огонь и дым? Может, узнал по взгляду, по напряженной позе, по тонким запястьям, которые он сам охватывал обожженными и голыми пальцами? Встретит ли его в госпитале Девы Марии, который Генрих открывал однажды, полный светлых надежд?
– Мне говорили… однажды, – сказала Марго и отняла руку.
Раевский отзеркалил ее жест.
– Что ж, если вам угодно. Мы скоро ждем поставки и, полагаю, будет не лишним ознакомиться с покупателями. – Он задумчиво погладил собственный подбородок и заметил: – Я слышал, госпиталь находится под эгидой самого Спасителя.
Марго ответила вновь вспыхнувшими щеками. Не обратив на это внимания, Раевский воодушевленно продолжил:
– Я видел его на пожаре. Должен заметить, это было внушительное зрелище! Жаль, что в суматохе я не успел подойти к его высочеству. Но, быть может, мне еще удастся это сделать.
– Что? – отозвалась Марго. – Зачем?
– Просить благословения на наш брак, разумеется, – невозмутимо сказал Раевский и вышел, чтобы поймать экипаж.
Пожар вычистил с улиц инакомыслие. Зачинщики бунта были очень скоро осуждены к каторге. Газеты наперебой расхваливали Спасителя, и если прежде домовладелец высказывал недоверие и даже слабое порицание решению опустошить кафедральный собор, то теперь говорил, заглядывая постояльцам в глаза:
– Его высочество мудр и дальновиден! А что до мощей – то ведь предки его. Кому, как не его высочеству, понимать? Он ведь Спаситель наш!
Город по-прежнему был наполнен лишь патрулями да каретами медиков.
С колокольни глашатай кричал:
– Вторые сутки никто не заболел! Вторые сутки чахоточных ноль!
Люди с надеждой липли к окнам, провожали завистливыми взглядами экипаж Марго. А она ехала как на иголках, не смея держать в своей руке руку Раевского, рассеянно поддакивая ему и стараясь не думать о Спасителе.
Госпиталь был как и раньше – с заколоченными окнами и разбитой лестницей, – но все же и в нем что-то неуловимо изменилось. Марго ощутила это, едва переступив порог. Коридоры, будто, стали светлее, в холле появились вазоны со свежими тюльпанами, и доктор Кауц, поспешно вышедший им навстречу, был опрятен и явно довольный собой.
– Рад новой встрече, фрау, – поклонился он сперва Марго, затем ее спутнику. – Герр…
– Евгений Андреевич Раевский.
Видя, какое недоумение вызывает славийское имя, Марго невольно заулыбалась.
– Вы, фрау, были посланы нам Господом, – меж тем, продолжил доктор Кауц.
– Небеса смилостивились над нами, обратив свой взор и протянув руку помощи. И, хвала Спасителю, у нас есть первые выздоровевшие!
– Вы шутите?! – вырвалось у Марго.
– Позвольте, прошу сюда.
Доктор Кауц прошел по коридору, указывая посетителям путь.
В палатах – явное оживление. Из полуоткрытой двери раздавался смех и громкие мужские голоса. Приостановив шаг, Марго с любопытством различила в проеме нескольких одетых в военные мундиры мужчин, сгрудившихся вокруг сидящего на больничной койке человека в одном исподнем. Покраснев, Марго отвела взгляд. Но сердце пело радостной птичкой. Выздоровели? Выздоровели!
Раевский со своей стороны, выдав несколько комплиментов лекарскому искусству местных фельдшеров, принялся рассказывать о своих наработках, о многолетнем опыте в химической промышленности и прочее, прочее. Кауц заинтересованно слушал, порой сыпал вопросами, затем, остановившись перед неприметной белой дверью, сказал:
– Герр Раев-ский, если соблаговолите, пройдемте в рабочий кабинет, наш госпиталь весьма заинтересован в сотрудничестве. А вашей супруге, – он поклонился Марго, и она не стала его поправлять, – должно быть, будет не слишком интересно слушать брюзжание старых фармацевтов. Не будет ли любезна фрау пройти сюда и угоститься чашечкой свежайшего кофе?
Марго хотела сперва возразить. Но во взгляде доктора было что-то такое, от чего она прикусила язык и ответила, что конечно, она подождет супруга (будущего супруга! Но стоит ли об этом знать посторонним?), и позволила открыть перед собою дверь. Пропуская ее вперед, доктор Кауц, убедившись, что не слышит Раевский, шепнул на ухо:
– Вас ожидает тот, о ком вы справлялись.
И, не дав Марго осмыслить сказанное, закрыл за нею дверь.
Показалось: она была тут раньше. Вот плетеная кушетка. Вот хромированный стол с пузырьками различных размеров и форм. А вот – рукомойник. И застекленный шкаф у противоположной стены. И слишком знакомая фигура, обряженная в медицинский халат.
– Доктор Уэнрайт?!
Не в силах удержаться на дрожащих ногах, Марго опустилась на кушетку.
Голову повело: белые и солнечные пятна замельтешили, точно в калейдоскопе. И в губы ткнулся край стакана.
– Выпейте, баронесса. Вот так…
Она глотала холодную воду, и мир обретал целостность. И в нем действительно был ютландец – живой и здоровый, только изрядно похудевший.
– А где же ваши усы? – осведомилась Марго.
– Пали жертвой чахотки, – браво ответил Уэнрайт.
И Марго, неприлично икнув, отодвинула стакан и дотронулась пальцами до его руки.
– Вы не призрак.
Сказала с такой убежденностью, что Уэнрайт не сдержал здорового хохота. А, отсмеявшись, ответил:
– Я подумал то же о вас. Харри говорил, что вы покинули Авьен. Рад, что вы вернулись. Пусть даже в столь трудное время.
Марго пытливо глядела в его лицо, взглядом пытаясь нащупать признаки болезни – мешки под глазами, пепельный цвет кожи, белую пленку на губах или сотрясающий грудь кашель. Но не было ничего. Глаза Уэнрайта ясны, а движения уверенные. На щеках – румянец.
– Как это случилось? – прошептала Марго.
Уэнрайт таинственно улыбался, и, придвинувшись к нему ближе, Марго вдруг различила вспыхнувшие и тут же погасшие в его зрачках золотые искры.
– Ламмервайн! – вскрикнула она.
На ее рот тотчас же легла ладонь.
– Тшшш… Прошу хранить молчание, баронесса, – дождавшись, когда она кивнет, Уэнрайт убрал руку и продолжил: – Да, это он. «Эликсир доктора Уэнрайта». Я пока еще не запатентовал название, но уже испробовал его на нескольких больных.
– Доктор Кауц говорил мне…
Понимание обожгло Марго так, что она перестала дышать.
То, над чем работал ее отец. То, чего всем сердцем желал Генрих. Оно теперь было здесь. Запечатанное в пробирках, поданное больным вместе с бромом и виноградным спиртом. Эликсир, настоянный на крови Эттингена, с помощью которого можно исцелить весь мир.
Но не успело спасти жизнь маленькому Родиону.
Внутренние уголки глаз защипало, и Марго отвернула лицо.
– Мне жаль, что это случилось так поздно, – будто поняв ее мысли, сказал Уэнрайт. – Но рад, что случилось вообще. Харри явил чудо.
– Генрих? – Марго вскинула глаза. – Он знает о моем возвращении?
Замерла, ожидая ответ.
– Нет, – ответил Уэнрайт.
Марго выдохнула и кивнула.
– Может, и к лучшему. Я видела его на пожаре…
– Там погиб Томаш.
– Боже! – Марго взволнованно подскочила. – Мне жаль!
– Для Харри волнений достаточно, – продолжил Уэнрайт. – Не думаю, что ему нужно знать о вас. Тем более, вы пришли с мужчиной…
Марго сжала пальцы в замок. Сердечко подпрыгивало и билось у горла. Она знала – конечно, знала! Что Генрих ничего не обещал ей! Что сам был женат! Что они не могли бы быть вместе! И пыталась выбросить мысли о нем из головы, ведь рядом был добрый, понимающий, надежный Раевский…
Знала – и все равно стало мучительно стыдно и горько.
– Мы только помолвлены, – сказала она. – Мы…
И не успела договорить.
За дверью, далеко в коридорах госпиталя, зловеще загромыхали выстрелы.
Госпиталь Девы Марии.
Они не успели ни испугаться, ни удивиться – дверь с грохотом отлетела от удара, и Марго упала спиной на хромированный стол. Звякнули и рассыпались осколками колбы.
– Что вам угодно, господа? – Уэнрайт подался навстречу, но его грубо отпихнул вошедший верзила с револьвером в руке и в распахнутой шинели явно с чужого плеча. Обведя присутствующих мутным взглядом, рыкнул:
– На выход без разговоров!
В коридоре маячило еще двое молодчиков, и разговаривать с такими вправду не хотелось.
Хлопали двери палат и процедурных. Серые пижамы больных смешивались с белыми халатами фельдшеров. Где-то за поворотом мелькнуло озадаченное лицо доктора Кауца. Кто-то из больных метнулся к окну, дернул обеими руками раму – и с улицы тотчас же раздалась пулеметная очередь. Больные повалились на паркет. С потолка посыпалась штукатурка. Марго прижалась плечом к колонне, но ее быстро оттащил верзила с револьвером. Двое других вооруженных до зубов мужланов тащили доктора Уэнрайта и на каждую его попытку что-то спросить, совали кулаком под ребра, отчего ютландец складывался пополам и натужно сипел, тараща налитые кровью глаза. Мелькали пижамы и черные шинели. На рукавах – заметила Марго, – красовались белые повязки с грубо намалеванным крестом с краями, загнутыми как когти. И в груди сразу похолодело: она узнала этот символ – он был отпечатан на листовках, которые разбрасывали в кафедральном соборе за минуту до взрыва. И было в этом знаке что-то непередаваемо хищное, отчего Марго почувствовала дурноту.
Или это действовала духота – в холле было не протолкнуться.
– Давай сюда! – Марго грубо бросили в толпу, в месиво кашляющих и хрипящих людей, в блики очков и стетоскопов, в запах пота и нагретого железа. Марго поспешно вытащила платок и прижала его к лицу – так стало немного легче. И, скосив глаза, она увидела выстроенных по периметру вооруженных людей. Тогда пришел страх.
Доктора Уэнрайта, тем временем, тащили совершенно в другую сторону, в обход толпы, к импровизированной кафедре, сооруженной из столов и стульев, нагроможденных у противоположной стены – этот свободный от людей пятачок охраняли все те же молодчики с нарукавными повязками.
Марго отвернулась, и на мгновенье показалось, что где-то в толпе мелькнули светлые волосы и сюртук Раевского.
– Тишина! – услышала Марго чей-то визгливый голос. – Немедля, дайте тишину!
Последовали оглушительные выстрелы в потолок. Над головой опасно закачалась массивная люстра и, подняв испуганное лицо, Марго различила, что и на балконах стоят вооруженные люди.
Буря, зародившаяся на улицах Авьена из глупых куплетов, окрепла и вылилась сначала в народный бунт, а после – в вооруженное восстание.
– Тишина! – повторил человек, появившийся за кафедрой. Он взгромоздился на стул, чтобы казаться выше толпы. Сам невысокий и щуплый, он свысока окинул собравшихся хищным взглядом, и в подтверждение своих слов тоже выстрелил в потолок.
Тишина установилась густая, неподвижная. Марго забыла дышать, до побелевших пальцев прижимая к носу платок.
И тем отчетливее стали различимы слова человека, произнесшего:
– Революция началась!
Единый вздох, как порыв ветра, пронесся над головами. Люди зашевелились, и напряглись вооруженная охрана. Человек за кафедрой поднял ладонь и продолжил высоким, но хорошо поставленным уверенным голосом:
– Вынуждены прервать ваши рутинные дела, дорогие сограждане! Как вы видите сами, наше собрание более чем серьезно! Снаружи, – он небрежно махнул револьвером в сторону окон, – госпиталь окружили более чем пятьсот вооруженных людей. Никто из вас, – револьвер описал круг над головами людей, и справа и слева послышались испуганные вздохи, – не покинет госпиталь без нашего позволения! И если сейчас не установится тишина, я прикажу установить на балконе пулемет!
Сзади раздался всхлип. А после – ничего.
Люди молчали.
Молчала охрана.
Марго сквозь влажную пелену смотрела на выступающего, и что-то мучительно знакомое было в его лице. Что-то, что она совершенно точно видела раньше! Что-то, напомнившее о Родионе…
– Если вы, мои сограждане, надеетесь на помощь полиции, – продолжал звенеть голос выступающего, – то смею вас заверить: часть полицейских казарм и тюрем захвачены нашими людьми, а наши знамена объединили и констеблей, и заключенных. Теперь вы понимаете, насколько серьезна ситуация? – он самодовольно усмехнулся и, показалось, глянул прямо на Марго. И узнавание пронзило ее как молнией. – Авьенское правительство будет низложено! С этого момента я объявляю временное правительство Священной империи! Себя же провозглашаю имперским канцлером!
Он вздернул подбородок и сжал тонкие пальцы – пальцы художника, – в кулак, поднятый над головой.
Ему не хватало студенческого шарфа и мольберта.
И не было того острого пивного запаха, который разозлил Марго тогда, в предрождественский вечер, когда она переступила порог собственного особняка и увидела, кого Родион притащил домой…
Это были они!
Люди, подставившие ее брата.
Люди, виновные в гибели многих прихожан!
Звери, сейчас собравшие под дула револьверов и ружей чахоточных больных и медиков.
И Марго осознала совершенно точно: госпиталь – не цель. Отсюда бунтовщики пойдут на Ротбург.
– Зажигательная речь, не так ли?
Инстинктивно Марго хотела обернуться на чужой голос, но плечи обхватили мужские ладони.
– Нет, нет. Алоис не любит, когда его перебивают, – голос был тихим, почти интимным, и это пугало больше всего. – А вас я сразу узнал. Глупо было прятаться под чужим именем и шляпкой.
Палец коснулся ее подбородка, провел медленно, испытывая нервы, и Марго вдруг поняла, что стоит за ее спиной. Ей не нужно ни оглядываться, ни спрашивать имя – она и так узнала по голосу и прикосновениям.
– Не думала, что увижу вас среди изменников, Отто, – одними губами произнесла она, не сводя взгляда с говорившего человека. Он продолжал сыпать угрозами в адрес Эттингенской династии и предрекал ее конец.
– Предпочитаю думать об этом как о восстановлении справедливости, – на ухо шепнул Вебер. – Всем будет только лучше, когда монархов низвергнут!
– И кто же будет вместо них?
– Мне все равно. Пусть хоть Алоис, – над ухом раздался легкий смешок. – Или не будет никого. В любом случае, я не останусь без работы.
На лбу Марго выступила испарина. Это было сказано слишком буднично и страшно. Это было слишком правдиво, чтобы не принимать угрозу всерьез.
– Так что же, – начала она, – анархия…
Выстрелы не дали ей закончить.
– Расступись! Дорогу! – орали бунтовщики.
Оцепенев, Марго наблюдала, как доктора Уэнрайта протащили перед толпой. Его голова моталась из стороны в сторону, нижняя губа была разбита.
Сошедший с кафедры человек наклонился над ютландцем и что-то тихо тому сказал.
Уэнрайт вздернул подбородок. Его губы шевельнулись, и человек нахмурился. Он повторил вопрос, после чего Уэнрайт отрицательно покачал головой.
И сразу же заработал удар прикладом между лопаток.
– Нет!
Марго не сдержала вскрика, рванулась вперед.
И вместе с ней кто-то подался из толпы, заговорил:
– Господа! Если вы думаете, что можете…
Его оборвала череда выстрелов – пули вспороли воздух и выбили из стен фонтанчики штукатурки и кирпичной пыли.
Больные закричали. Повалились друг на друга. Работая локтями, принялись прокладывать дорогу назад. Не удержался на ногах и упал недалеко стоящий от Марго медик, и обезумевшие люди сразу же смяли его.
Марго тоже повернулась – теперь никто не держал ее и Вебера не было видно поблизости, – и стала протискиваться к колоннам.
– Стоять! Назад! – орали вооруженные бунтовщики.
Выстрелы не смолкали.
Справа взахлеб заорал раненый.
Слева поднялась над толпой и сразу же опустилась светлая голова.
Евгений?!
Марго вздохнула и, сделав рывок, прижалась к колонне.
Толпа обтекала ее, как вода обтекает камень.
Раздавались удары прикладами и хруст костей.
Стонали раненые.
Хрупало под ногами стекло.
Где-то бесновался и кричал маленький, но страшный человек:
– Загоняйте их обратно! По норам, тварей! Расстрелять!
Марго притаилась, не дыша и отчаянно шаря глазами по толпе. Не видно Вебера. Не видно и Уэнрайта. Но, кажется, где-то среди медицинского персонала, одетых в белое, и чахоточных больных увидела мелькнувшую фигуру Раевского.
Холл быстро пустел – пол усеивало стекло и обрывки одежды. Стонали по углам раненые, но никто не спешил им на помощь. Никто не интересовался их судьбой.
Часть бунтовщиков скрылась в больничных коридорах – оттуда доносились выстрелы и смертельные крики.
Другая часть – во главе с предводителем, – высыпала на улицы. Слышались гневные окрики, гул многочисленных шагов, щелканье затворов, грохот экипажей по мостовой.
То тут, то там раздавался сухой треск. Из-за дверей потянуло дымом.
Пламя революции, так долго тлеющее в подполье Авьена, наконец, возгорелось! И, вспыхнув, неслось на Ротбург.
Марго обтерла лицо платком. Сомнением сжало горло.
Что может сделать она? Что сделает слабая женщина против пожара и злобы? Как бросит Евгения Раевского, пропавшего где-то там, в глубине больничных коридоров? Ради кого?
Что будет с самой Марго?
Еще не поздно вернуться. Еще не поздно уехать в Славию, и все будет по-новому, все будет правильно и хорошо…
Она отвела взгляд. Сжала пальцами горло, усмиряя беспокойную жилку. Мелко перекрестилась.
И, не оглядываясь, бросилась к распахнутым дверям госпиталя.
Глава 3.6. Магистерий
Ротбург.
Портрет отца – тот, где моложавый Карл Фридрих позирует в охотничьем костюме, – висел в кабинете над камином. Работая, Генрих нет-нет, да и обращался к нему то взглядом, то словом. И на душе становилось легче, и находились решения. Будто – незримо! – отец-император стоял за плечом Генриха и направлял его руку.
– Как здоровье его величества?
Генрих отвел взгляд от портрета и быстро ответил:
– Надеюсь, улучшается.
На деле, Генрих не получал от родителей писем с момента, как отправил эликсир в Равию. Только в столе лежал нераспечатанный конверт от жены, остатки эликсира в колбе да отчеты Натаниэля. Это нервировало, но более тревожили события на Райнергассе.
– Вы узнали, кто зачинщики, герр Шульц? – осведомился Генрих.
– Несколько ничем не примечательных горожан, ваше высочество, что имели обыкновение собираться в одном из кабаков. «У Розамунды», если хотите знать.
– А полиция? – отрывисто спросил Генрих, прислушиваясь к звукам за окном: там шумели тополя и тоскливо кричали горлицы – короткое затишье перед бурей. Обманчивая безмятежность перед тем, как у ворот заговорят пушки, и крылья Холь-птицы обагрятся огнем и кровью.
– Патрули выставлены по всему Авьену. Отто Вебера поддерживает лишь пятьдесят сослуживцев.
– Каждый мятежник – результат моих ошибок, – Генрих сдвинул брови и досадливо качнул головой. – Вы нашли его преосвященство?
– К сожалению, ваше высочество, мои люди все еще прочесывают город. Но, насколько я знаю, его не обнаружили ни шпионы, ни гвардейцы, ни полицейские патрули.
Генрих прикрыл глаза.
Дьюла.
Вот кто виноват во всем! Кто стоит за порочными экспериментами, кто живет на свете так долго, что почти перестал понимать, как это – быть человеком, кто решает, кому умереть от vivum fluidum, а кого спалить на костре, и кто раздает эликсир бессмертия, настоянный на человеческой крови, избранным – Черной свите Генриха Первого, ложе «Рубедо», в которую входили многие, многие знакомые Генриху люди.
– Катакомбы под Штурбенфиртелем, – сказал он.
– Простите?
– Проверьте катакомбы под центром города, – повторил Генрих, открывая глаза. – Они начинаются в фамильном склепе Эттингенов, выходят к университету и окраинам. Думаю, там прячется Дьюла. И, возможно, там прятались заговорщики… Спешите, герр Шульц! Мирные граждане не должны пострадать, герр Шульц.
– Они поддерживают вас, – поклонился тот, сделав пометку в блокноте. – Должен сказать, эти погромы в Вайсескройце и пожар отрезвили народ и значительно укрепили ваши позиции. Большинство граждан Авьена, включая аристократию, верны вам, ваше высочество.
– А вы? – резко спросил Генрих.
– Я?
– Вы! – он повернулся на каблуках и со значением взглянул на Шульца. – Вы верны мне?
Андраш назвал этого человека хитрым лисом и просил Генриха не доверять. Прошлое Генриха, полное слежки и сомнений, вопило ему не доверять!
Но к его удивлению, герр Шульц выдержал взгляд и ответил:
– Они выздоравливают, ваше высочество. Моя жена и дочь. Они действительно выздоравливают после вашего эликсира. Я ваш должник по гроб жизни и буду всеми силами поддерживать кампанию по массовому лечению авьенцев… – Вздохнув, добавил на одном дыхании: – И велите гвардейцам стрелять на поражение.
– Это будет зависеть от серьезности намерений, – ответил Генрих. – Я не позволю разорвать империю на лоскуты! Я выйду к ним сам!
Шульц снова поклонился и отступил к дверям, а Генрих повернулся к портрету.
Как бы поступил отец? Что сделал бы сам император? Вышел бы увещевать бунтовщиков? Или без разговоров расстрелял бы на подходе к Ротбургу?
Генрих сглотнул вставший в горле комок. И вздрогнул, услышав за спиной:
– Простите, ваше высочество. Последнее… Та женщина, с которой вы вальсировали на рождественском балу. Ее имя Маргарита?
В груди стало зябко. Не поворачиваясь, Генрих как можно небрежнее бросил через плечо:
– Баронесса Маргарита фон Штейгер. Но она давно покинула Авьен. К чему это вам сейчас?
– Просто к сведению, – беспечно ответил герр Шульц. – Кажется, она какое-то время работала с доктором Уэнрайтом. Могла бы она вернуться к этой работе?
– Нет, – твердо ответил Генрих. – Нет, не вернулась бы.
И понадеялся, что не вернется. Пусть в безопасности, вдалеке от огня и перестрелок, пусть забудет Авьен как дурной сон, пусть переживет смерть брата и начнет жизнь с чистого листа. И тогда, возможно, в ее сердце останется укромный уголок для него, Генриха…
Вздохнув, он медленно повернулся к дверям.
Герр Шульц ушел. Генрих остался наедине с портретом императора. Как жаль, если Генрих умрет, так и не попрощавшись с отцом лично. Не обнимет матушку. Не покачает на руках малыша…
Вспомнил о письме в столе.
Взрезал край конверта ножом, развернул послание, быстро пробежал глазами:
«Мой Генрих! – писала Ревекка. – Исполнить что велели вы. Обрадовать новость! Лейб медик сказать что будет сын! О! Я верить ему! Пусть наш мальчик будет так красивый и так смелый как вы! Прощаться, мой Генрих! Жду встречи. Ваша супруга, Ревекка».
Генрих прижал письмо к груди. Пульс колотился в ушах, было волнительно и радостно, и страшно за судьбу будущего ребенка – нет, проклятие Генриха не передастся ему, пока в его кровь не попал концентрат холь-частиц. Страшно за Авьен: что может быть хуже, чем принц без королевства? Если победят революционеры, если улицы обагрятся кровью, если каждый Эттинген будет казнен или изгнан из страны – какая тогда судьба ждет принца?
Бережно сложив письмо, Генрих спрятал его во внутренний карман, ближе к сердцу.
Пора? Пора!
Немного поколебавшись, он вынул колбу с эликсиром. Жидкий огонь, дарующий бессмертие! Как долго Генрих мечтал о нем! Как мучительно выздоравливал, чтобы холь-частицы снова зажглись в его крови. И он, уже отравленный пламенем, уже познавший его мощь – что будет с ним, если вкусить снова божественный эликсир? Сработает ли это по принципу встречного пала, как сработало в Авьенском лесу, и избавит Генриха от проклятия? Или, напротив, удвоит его муку? И разве все равно это не случится с ним – потом или теперь?
Раздумывать нельзя. Медлить нельзя: с Райнергассе надвигается буря. Генрих чует отяжелевший воздух! Слышит далекие раскаты – то гремят барабаны и воют трубы! Генрих видит молнии, сверкающие в отдалении.
Буря идет.
И нет иной силы, чтобы противостоять ей.
Набирая в шприц эликсир, Генрих не сводил взгляда с портрета отца. Карл Фридрих ласково улыбался, приподнимая усы.
Что было предначертано – будет исполнено.
Да возгорится пламя!
Авьенские улицы.
Били барабаны и хрипели трубы. Барабаны призывали к бою, трубы – к смерти.
Марго бежала, сбивая каблуки, и очень боялась не успеть. Конечно, Спасителю и без нее доложат о восстании. Но скажут ли, что в руках бунтовщиков находится доктор Уэнрайт? Поймут ли, что требовал щуплый предводитель у ютландца?
Эликсир. Только лишь его…
Выскочив на угол Айнерштрассе, Марго подвернула юбки и залихватски свистнула, подзывая фиакр. Извозчик остановил упряжку, ошалело глядя, как приличного вида фрау запрыгивает в экипаж и хриплым от волнения голосом велит:
– К Ротбургу! Да поживее! Плачу серебром!
Монета блеснула профилем Спасителя и скрылась в необъятных карманах извозчика.
Экипаж заносило на поворотах.
Впереди – Марго видела это из-за приоткрытой занавески, – реяли флаги бунтовщиков. Барабанная дробь раздавалась громовыми раскатами и становилась все громче.
– Дальше не поеду, фрау! – перебивая гул, крикнул извозчик. – Хоть сколько посулите!
Экипаж прибило к обочине. Марго спрыгнула на брусчатку и метнулась в проулок, где шум стал приглушенным, а тени гуще – по этим улочкам они с Генрихам пробирались во дворец, и у потайной двери ждал всегда услужливый Томаш. Короткое счастье промелькнуло и истаяло снегом по весне, и нет в живых ни Томаша, ни Родиона… так чего же бояться теперь самой Марго?
Перепуганные авьенцы закрывались ставнями, отгораживались от войны и смерти железными засовами и заколоченными досками. Кто посмелее – выходил на улицу и, переглядываясь, шепотом спрашивали друг у друга:
– Опять?
– Вот уж время неспокойное…
– Эти-то чего хотят?
– Кто знает. Спаситель разберется.
– А если нет?
– На что тогда Спаситель?
– А мы кто? Овцы бессловесные?
С последним высказыванием горожанин в прогулочном костюме и котелке сплюнул на землю, крякнул и в два захода отодрал криво приколоченную доску. Вскинул в руке, будто примеряясь.
– Куда вы? – плаксиво послушалось с балкона.
– Городу помочь. Хоть кто-то должен.
Марго остановилась, запыхавшаяся, оттерла взмокший лоб. Из переулков потянулись горожане – кто с досками, кто с револьверами. Возможно. Были они из тех, кто шел в крестном ходе епископа. Возможно, они вовсе не участвовали в том бунте – важно ли это теперь?
В домах распахивались окна. Мужчины, осторожно выглядывая, спрашивали:
– Что происходит?
– Идем Авьен защищать! – вразнобой, но всегда одно и то же отвечали из толпы.
Хлопали двери. Люди выходили на улицу. Прислушивались к барабанному бою и реву труб, и лица их становились решительны и серьезны.
– Кто кроме нас самих защитит? – рассуждал краснолицый здоровяк, шагая чуть впереди Марго и обращаясь к своему невысокому кучерявому спутнику.
– Слышал, что за бойня в госпитале была? Также хочешь?
– А говорили, его высочество по молодости сильно кутил и до фройлян был охоч, – замечал кучерявый.
– Хе, хе! По молодости и я был до фройлян охоч! Дело молодое! Зато чахотку от нас отводит.
– Моя сестра рассказывала, как у нее двоюродный брат выздоровел, едва новый эликсир принял, – поддакнул коротышка и стрельнул хмурым взглядом в сторону Марго.
– А я был в Авьенском заказнике и видел, как Спаситель огнем полыхнул! Ух! Так и загудело все! Как не уверовать? Слышал, как все уляжется, нашего брата на заводе только девять часов будут работой нагружать и платить, как за четырнадцать.
– Как это? – удивился кучерявый. – А потом куда?
– Потом домой. Хочешь – в театры ходи. Хочешь – жену люби.
Оба расхохотались и теперь окончательно заметили Марго.
– Вы куда это, фрау? – сдвинул брови верзила.
– Куда и все. Город защищать, – ответила она. Уловив непонимание в глазах, добавила тише: – У меня… муж там. Мы были в госпитале… все видели… я сбежала, а мужа под конвой… – Она сжала руки у груди, задержала дыхание, боясь, что ее отправят обратно, что она не совладает с толпой раззадоренных мужчин, что не увидит Генриха.
– Держитесь позади, фрау, – сказал верзила. – И на рожон не лезьте.
Шествие пересекло Айнерштрассе и повернуло к Петерплацу.
Тогда-то и послышались первые выстрелы.
Мучительно сжалось в груди. Первобытный страх смерти – страх огня! – сжал горло точно клещами. Марго замедлила шаг.
Впереди расстилалось пространство площади, в былые времена справа ограниченное лестницей собора, слева – чумной колонной в память о первых эпидемиях, охвативших Авьен. Сейчас эта прямая линия была нарушена преградой в виде баррикады. В ход шло все: бочки из-под вина, отодранные с гвоздями доски, колеса, груды камней, снятый верх экипажа, увенчанный знаменем, сделанным из простыни – все это выросло на площади меньше чем за час. Перед баррикадой лежали несколько трупов гвардейцев. Ветер доносил стоны раненых. А позади, оставляя лишь узкий проход, мятежников прикрывала лестница кафедрального собора.
– Умно придумано, – сказал кто-то за спиной. – Разделяемся, ребята! Кто – к дворцу, кто – на баррикады! Давай, давай!
Люди пришли в движение.
В то же время гвардейцы предприняли новый штурм.
Пригибаясь под градом летящих из-за баррикады камней и пуль, солдаты наступали, заходя со стороны и пытаясь подступить с тыла. Мятежники отстреливались, просунув ружья в щели между булыжниками и бочками. Черный дым повис над площадью траурной вуалью, и Марго зажала рот ладонью – платок она потеряла при бегстве.
– Дайте мне револьвер! – придушенно крикнула пробегавшему мимо горожанину.
Тот мазнул по Марго пустым взглядом и шага не сбавил.
Люди мелькали, прятались фонарными столбами, палила оттуда – по гвардейцам или мятежникам? В дыму не разобрать.
– Сдавайтесь! – срывая горло, кричали офицеры. – Огонь!
Пригибая голову, Марго засеменила вдоль стен. Пули чиркали по кирпичу над ее головой. Сыпалась на шляпу каменная крошка. Успеть бы до того угла! Там до фонарного столба. А от него до чумной колонны десять шагов.
Не оборачиваясь, зайцем рванула вперед.
Со стороны истошно заорали:
– Куда? Куда?! Ложись!
Марго не споткнулась – просто, повинуясь инстинкту, распласталась по мостовой.
Огненный град яростно обрушился с неба. Дым щипал ноздри и разъедал глаза. Пахло порохом и кровью. Кто-то хрипел, елозя шпорами по взмыленной земле.
Приоткрыв правый глаз – левый запорошило пылью, – Марго различила умирающего солдата: шинель чернела на глазах, пальцы дергались в агонии. Вот последняя судорога выгнула тело. Вот – вздрогнул и застыл. Голубые глаза – глаза Родиона, – в немом вопросе уставились на Марго – «за что?»
