Текст книги "Рубедо (СИ)"
Автор книги: Елена Ершова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)
Глава 1.7. Как мотыльки
Госпиталь Девы Марии.
Время – вода в клепсидре, утекало капля за каплей. Когда Марго вернулась из соседнего флигеля, над крышами Авьена вовсю полыхал закат.
Она не думала, что настолько соскучилась по Родиону. Не думала, что за время разлуки он будто бы вырос и повзрослел: пушок над губой стал жестче и темней, взгляд – серьезней, а рассуждения – более вдумчивыми и зрелыми.
– Я много размышлял, Рита, – говорил он, наблюдая, как в окне напротив дома окрашиваются в пурпур. – У меня было много времени на раздумья. И понял, что одними мечтами и словами нельзя ничего изменить. Надо действовать.
– Действие довело тебя до тюрьмы, – бурчала Марго, но сердилась она понарошку: уж слишком радовалась, что на окне теперь нет решеток, что белье на кровати – белое и накрахмаленное, а прежняя желтизна его щек сменилась здоровым румянцем. Еще немного – и он снова вернется домой…
Если, конечно, будет, куда вернуться.
– Тогда я еще не знал, что такое – настоящее дело, – отвечал Родион, и таким, серьезным и рассудительным, пугающе походил на отца. – А теперь понял. Я ведь биолог, Рита. Открытие этого госпиталя открыло глаза и мне. Я буду помогать людям. Буду вместе с доктором Уэнрайтом искать лекарство от эпидемии. Он говорил со мной вчера и обещал все устроить.
– Если ты решил, то не отступишь, правда? – с грустной улыбкой спрашивала Марго.
– Нет, – ответил Родион. – Как и ты, сестренка. Как весь род Зоревых.
Теперь же, когда закат выцветал, постепенно сменяясь фиолетовыми сумерками, Марго чувствовала себя немного спокойнее. Расхваленное кронпринцем «Порто» приятно пощипывало язык, а сам он – хоть и находился в той же зале, – казался далеким и недоступным. Марго никак не удавалось переброситься с ним и парой фраз, и видела его лишь издали: беседовал он с редактором или загорелым ютландцем или куда-то выходил в сопровождении незнакомых господ, передавал указания адъютантам или улыбался дамам и самой Марго, чем вызывал у нее неясные чувства ревности и смущения. Но больше, нежели показная улыбка, говорил его взгляд – где бы он ни находился, кому бы ни улыбался и с кем бы ни заговаривал, глаза нет-нет, да и оборачивались в сторону Марго. Она ощущала это как легкий ожог, и тоже искала его взгляда, при этом все мучительнее чувствуя пропасть, проложенную между ними – не обойти, не перешагнуть. В конце концов, отягощенная обществом незнакомых ей людей, пустой болтовней, напрасным ожиданием чего-то важного, Марго захватила бокал с вином и вышла через боковую дверь во внутренний дворик.
Здесь уже вовсю горели фонари. Проснувшиеся мотыльки слетались на огонь исполнять свой бестолковый ритуальный танец. В соседних флигелях одно за другим зажигались окна – в какое-то из них сейчас смотрит Родион. Может быть, видит ее, застывшую на лестнице, а может, читает одну из книг по биологии, принесенных доктором Уэнрайтом, в которой Марго не понимала ни слова. Одна эта встреча стоила тревожного дня и скучного вечера. А завтра будет новая. И это согревало Марго получше хваленого вина.
– Mamestra brassicae, также известные как «ночницы капустные», – сказали за спиной. – В отличие от «мертвой головы», наиболее распространены в наших краях.
Марго обернулась: в освещенном проеме чернела высокая фигура, лица не видно, но отсвечивающие медью волосы не оставляли сомнений в личности господина.
– Ваше высочество?
Он вышагнул из освещенного пятна, сливаясь с сумерками в своей темной пиджачной паре.
– Простите, баронесса, что заставил вас скучать, – тихо продолжил он, остановившись от Марго в нескольких шагах. – Но мне так редко удается видеться с друзьями в более-менее неофициальной обстановке, что я совершенно потерял счет времени.
– Все в порядке, – ответила Марго. – Я благодарна за возможность увидеть брата.
– А я счастлив предоставить вам эту возможность. Но, вижу, вас утомило светское общество?
– Я не привыкла выходить в свет, ваше высочество.
– А я, напротив, излишне обременен этим, – в голосе кронпринца промелькнула досада. – По долгу рождения мне необходимо появляться на званых вечерах, балах, дипломатических встречах и прочих приемах, на которых остается только или умереть со скуки, или напиться, – он приблизился еще, и Марго, наконец, различила его лицо: осунувшееся и бледное, с запавшими глазами. – Знали бы вы, как иногда помогает лишний бокал «Блауфранкиша». Бывают такие обеды, когда совершенно невозможно сдержаться, чтобы не поджечь всех сидящих за столом…
– Выходит, они обязаны жизнью вину, которое вам наливают, – бледно улыбнулась Марго. Бокал в ее руке дрогнул, и лоб кронпринца прорезала тревожная складка.
– Я снова испугал вас? Простите. Сегодня столь насыщенный день, что моя бедная супруга не выдержала, и я отправил ее в Ротбург вместе со всеми фрейлинами. Как хорошо, что вы не успели уехать!
– Я осталась, чтобы поблагодарить вас за заботу. А еще за портрет, – сказала Марго, отводя взгляд и покачивая в руке бокал. – Вы… оказывается, вы очень талантливы, ваше высочество. Я обрадована и польщена, но не нахожу слов, чтобы выразить свою признательность…
– Вы не находите слов, потому что я совершенный бездарь! – усмехнулся кронпринц. – Признайтесь, вы говорите так, потому что я Спаситель?
– Я говорю правду, ваше высочество! – испуганно ответила Марго, поднимая лицо, но сразу же расслабилась, уловив во взгляде собеседника веселые искры.
– Не нужно оправданий, это просто неудачная шутка… А книга? Книга понравилась вам?
– О, это весьма любопытная энциклопедия! Кто ее автор?
– Один странный человек, – улыбаясь, ответил кронпринц. – Естествоиспытатель, который коллекционирует бабочек. Дурацкое занятие для мужчины, не так ли?
– Родион – биолог, – заметила Марго. – И доктор Уэнрайт тоже. Это достойное занятие для мужчины. Но, кажется, вы тоже разбираетесь в них?
– Только в качестве хобби, ничего исключительного. Глядите! – он указал на фонарь, вокруг которого собиралось все больше мотыльков. – А это бражник. Не тот, что изображен на вашем стилете, у этого Mimas tiliae зубчатые крылья. Хотите, я поймаю его для вас?
– Нет, нет! – быстро ответила Марго. – Пусть живет, за ними куда интереснее наблюдать в среде обитания, чем под стеклом, когда они насажены на булавки.
– Вы любите природу?
– Я всегда хотела жить на природе, – призналась Марго. – Помню поместье моих родителей. Луга и реку, а за рекой – лес. Я любила собирать в нем ягоды и слушать пение птах, а иногда встречала зайца или даже оленя. Ах, ваше высочество! Я многое бы отдала, чтобы вернуться на родину…
– Вы так похожи на мою мать, – заметил кронпринц. – Она любит природу куда больше, чем людей, – вздохнул, точно задумался. Потом спросил: – Но что же мешает вам вернуться?
– Пожар, – ответила Марго и умолкла, вздрагивая.
Не думать об огне. Не вспоминать треск древесины и ужасный запах, преследующий Марго в кошмарах.
– Простите, – сказал кронпринц и, протянув руку с бокалом, коснулся стеклянными стенками бокала Марго. – Я не хотел бередить раны. Давайте выпьем за то, чтобы все плохое осталось позади?
– Да, ваше высочество, – выдохнула баронесса, стряхивая воспоминания, как золу. – Я бы хотела в это верить.
Вино пряно пощипывало язык. Марго отпила совсем чуть-чуть, и отметила, что кронпринц тоже едва пригубил и, наморщив лоб, сказал:
– Удивительно, но сегодня мне совсем не хочется напиваться. Я наконец-то чувствую, что сделал что-то полезное. И это так странно и непривычно! Бывало у вас такое?
– Прямо сейчас… – смущенно ответила Марго. – Мне странна сама мысль, что я стою тут, рядом с вами, и разговариваю…
– Вам неприятно это?
Кронпринц выпрямился, вернулась складка между бровями, и таким – напряженным и почти взволнованным, – он напомнил Родиона в моменты, когда тот шалил и ждал от Марго наказания. Но кого и хотелось наказывать – так это саму себя. Мысленно укорив себя за косноязычие, Марго поспешила ответить:
– Нет-нет! Ваше высочество, не поймите неправильно! Я только хотела сказать, что всего лишь баронесса не самого знатного рода, а вы… – она сглотнула, пытаясь подобрать слова. Как нарочно, язык не слушался, мысли неслись по кругу вскачь. Немного волнений и вина – и вот она уже не владеет собой. Соберись же! – Вы – наследник империи, вы Спаситель, – продолжила Марго, крутя в пальцах несчастный бокал, – вы избраны Господом и в вас влюблены все женщины Авьена… и вот сейчас вы разговариваете со мной… так просто, будто мы выросли в одном поместье! Будто вы тоже человек! – брови его высочества прыгнули вверх, и Марго осеклась. – Ох… простите, я снова говорю не то, – она досадливо нахмурилась. – Наверное, мне пора уйти…
– Уйдемте вместе?
Марго вздрогнула и подняла глаза, выискивая в лице кронпринца намек на насмешку или лукавство, искала – и не находила. А потому лишь слабо спросила:
– Куда, ваше высочество?
– Не все ли равно? – пожал плечами кронпринц. – Главное, подальше отсюда.
– А ваши друзья…
– Они поймут и не станут искать. О недругах тем более не стоит заботиться.
– Но разве вы свободны?
Его высочество вдруг разжал пальцы, и бокал упал ему под ноги, звякнув о брусчатку отколотым боком.
– Теперь да, – сказал кронпринц. – Бросайте тоже! Смелее!
Какое-то время Марго колебалась, а потом решилась и швырнула бокал в темноту. Капли вина оросили дорожку, словно темная кровь. В фонарном свете блеснули осколки.
– К счастью, – выдохнула Марго, и взглянула в лицо Спасителя – он улыбался.
– Не правда ли, полегчало?
– О, да! – с ответной улыбкой ответила Марго, и в самом деле чувствуя, как напряжение в груди истончилось и лопнуло. Словно в бокале было не вино, нет – все тревоги последних дней, все страхи, вся неуверенность. – Да, ваше высочество, мне легче.
– Вот видите, – довольно ответил он. – Даже глупый мотылек, отращивая крылья, разбивает свой кокон. Учитесь у мотылька: чтобы обрести мало-мальскую свободу, надо обязательно что-нибудь разбить.
Где-то на улицах Авьена.
Сумерки сгустились окончательно. Настало время для прогулок и встреч, время, когда никогда не спящий Авьен наполнялся иной – ночной, – жизнью. Но его высочество будто нарочно выбирал безлюдные улочки, куда едва долетало громыхание экипажей, смех и музыка из маленьких кабачков.
– Никогда не думала, что город может быть таким… пустым, – задумчиво сказала Марго, щурясь на фонарный свет. Сужающиеся улицы теснили ее к спутнику, и вот она уже шла совсем близко, касаясь его плеча своим.
– Пусть это вас не пугает, – добродушно отозвался кронпринц, подхватывая Марго под локоть. От неожиданности и испуга она одеревенела, но ничего не произошло, огонь не вырывался на волю, и потому она позволила держать ее так – аккуратно, но надежно. – Ночной Авьен я знаю куда лучше дневного.
– Я и… не боюсь.
– Как я мог забыть! У вас ведь есть маленькое жало.
– Сегодня я оставила стилет, – призналась Марго. – Опасно посещать светские рауты с оружием в рукаве, ведь я не могу позволить себе лишний бокал «Блауфранкиша».
Кронпринц рассмеялся:
– Моим гостям повезло. Но их общество, должно быть, доконало вас. Вы утомлены?
– Немного. Я не очень хорошо чувствую себя при таком скоплении людей.
– Но это лишь малая часть, – возразил кронпринц. – Вы никогда не бывали на большом авьенском балу?
– Признаться, нет…
– Как?!
Он остановился, пораженный новостью, и Марго опасливо глянула на него исподлобья, вдруг устыдившись собственной нелюдимости.
– Я попала в приют… совсем ребенком, – произнесла она, выталкивая правду, как что-то загноившееся и мерзкое, и внутренне страдая от этого.
– У меня не осталось ни опекунов, ни имущества, и никому не было… никакого дела до моего происхождения. А потом… когда барон взял меня в жены… он не выводил меня в свет…
– Какое преступление! – кронпринц, кажется, возмутился всерьез, брови сдвинулись к переносице. – А после?
– А после я смирилась и привыкла. Одно название, что баронесса, – Марго усмехнулась, неловко дернув плечом. – Я и танцевать толком не умею.
Умолкла, ожидая ответа, жилка на виске пульсировала мучительно быстро.
– Я вас научу, – сказал кронпринц.
Марго недоверчиво подняла глаза. Шутит? Играет? Нет, взгляд кронпринца серьезен, в нем отражался янтарный свет фонарей.
– Прямо тут? – спросила Марго, чтобы сказать хоть что-то.
– А чем это место хуже прочих? – кронпринц взял ее за руку. – Доверьтесь мне, Маргарита.
– Я верю, – на выдохе ответила она, ловя взгляд и чувствуя, как его пальцы бережно, почти не ощутимо, едва-едва, сжимают ее ладонь.
– Я постараюсь не обжечь, но все-таки обещайте сказать, если будет больно.
– А вам? – спросила Марго, в свою очередь сжимая его руку, и чувствуя только шершавую кожу перчаток – теплую, но все-таки неживую.
– Мне?
– Вам не будет больно? Я видела, как бинтовали ваши руки. Огонь ранит вас?
Его щека дернулась, точно сквозь мускулы пропустили короткий электрический разряд.
– Иногда, – ответил кронпринц. – Зависит от интенсивности и площади возгорания. Вы одна из немногих, кто спросил…
– У вас это с рождения?
– О, нет! В детстве меня ударило шаровой молнией. Я едва не умер тогда, но люди увидели в этом провидение божие. Вздор! Но мне приятна ваша забота, – вторая рука легла на ее талию, отчего Марго снова вздрогнула, и снова не отстранилась, а в свою очередь сжала его плечо. – Ну что ж, начнем с вальса, короля балов? Основной шаг – приставной. Повторяйте за мной и считайте. И, раз…!
Первые шаги – неуклюжие, сбивчивые. С непривычки перехватывало горло, и кронпринц размеренно отсчитывал над ухом:
– …два, три! Вы пытаетесь вести, Маргарита, а это недопустимо. Расслабьтесь! Легче шаг!
Она покорилась, позволив подхватить себя – ветром? волной ли? – и повлечь по улице. Сначала медленно, потом все ускоряя темп, словно она была опавшей листвой, покорной чужой воле, но не противилась этому и ощущала поднимающийся в груди восторг. Фонари пылали, словно оранжевые звезды, слегка кружилась голова. Чтобы не упасть, Марго крепче прижималась к кронпринцу, и в этом было что-то упоительное, опасное и оттого желанное.
– У вас неплохо получается, – улыбался он, а Марго так близко видела его глаза – ласковые и немного насмешливые, – что могла бы разглядеть собственное отражение в них. – Вас учил барон?
– Меня учил отец, – отвечала она, стараясь удержать темп. – Давно, в детстве.
– Мне как-то говорили, что некоторым вещам, научившись однажды, невозможно разучиться. Немного тренировки – и вы будете блистать на балах!
– Под взглядом сотен оценивающих глаз? Вот уж нет! И не надейтесь!
– Тогда я буду приглашать вас каждую ночь танцевать со мной на улицах Авьена. Ради этого приглашу оркестр из того милого кабачка, в котором я периодически бываю. С ними мы разучим еще немало танцевальных па!
Марго весело рассмеялась, и тут же, сбившись с шага, запнувшись о брусчатку. Кронпринц подхватил ее, не позволяя упасть, привлек к себе. Сердце заколотилось невозможно больно. Задержав дыхание, она смотрела на него – знакомый лик, размноженный на портретах, но столь непохожий на них, – и видела не Спасителя, а мужчину – Генриха… Как бы хотелось назвать его так, сокровенно и почти интимно! – усталого, слегка нетрезвого, но все-таки настоящего и земного.
– Вы помните… нашу последнюю встречу? – медленно заговорил он, точно и ему не хватало дыхания, точно слова застревали в горле. – После нее я постоянно думаю о вас… о том, что вы сказали тогда… и что сделал я… вы помните?
– Да, – ответила Марго, чувствуя, насколько густой и вязкий этот ночной авьенский воздух, насколько яркое гало у фонаря, пылающее над головой Генриха, будто фальшивый нимб. – Вы поцеловали меня тогда.
– А вы оттолкнули.
– Тогда я еще никак не могла разглядеть…
– А теперь? – тревожно спросил он. – Что вы видите теперь, Маргит?
Марго поняла, что от ее ответа сейчас зависит что-то очень важное, живое, родившееся из скорлупы сомнений и предрассудков.
Что хотела ответить она?
Что видела, ощущая обжигающее дыхание на своей щеке?
Что видит новорожденный мотылек своими крохотными фасеточными глазами?
Солнце. Всегда лишь его.
Вместо ответа, Марго привстала на цыпочки и коснулась губами его ждущего рта… – и вспыхнула изнутри, как спичка!
…и почувствовала горячность губ, пряный привкус «Порто».
А все прочее потеряло смысл.
Генрих целовал в ответ жгуче и жадно, насыщаясь ей, как вином, и делясь в ответ собственным пламенем. Марго хотела, чтобы он прижал ее крепче, до мучительно сладкой боли, до дрожи в коленях, и сама льнула к нему, падая в нахлынувшее безрассудство как в пропасть. Растворялась в ощущениях. Теряя себя…
И почти что вскрикнула, когда воздух взрезала резкая трель полицейского свистка.
– Дьявол! – выругался Генрих, вскидывая лицо.
Голова еще кружилась, в глазах мельтешили огни, но Марго смогла различить быстро идущую фигуру в конце улицы.
– Патрульный! – в досаде воскликнула она, стискивая ладонь Генриха и даже не замечая, насколько она горяча. – Бежим!
Они бросились по улице, ныряя в тень арок и проходных двориков. Вослед что-то кричали, свистели до рези в ушах.
Подобрав юбки, Марго неслась вперед, ничуть не отставая от Генриха, по-прежнему цепляясь за него и ощущая в груди все разрастающийся восторг – как в детстве, когда воспитатель застукал ее за поцелуем с мальчиком из соседнего интерната. И так же было страшно и весело, и так же томительно сладко…
– Сюда! – Генрих потянул ее вбок, и сам нырнул в освещенный проулок.
Марго последовала за ним.
Вот знакомая вывеска винного погребка «Хойриген». Вот вынырнувший из-за крыш шпиль собора Святого Петера, а там щетинится черная поросль национального парка.
Засвистели снова, и Марго не сразу сообразила, что это свистнул Генрих, подзывая экипаж.
– Залезайте же! Скорей!
Подсадил ее и впрыгнул сам в тесную полутьму кареты.
– Боже мой! Я не бегал так… со времен ученичества! – отдуваясь, заметил он, падая рядом с Марго и все еще сжимая ее ладонь.
– А я – с той поры, как мы прятались от ваших шпиков.
– Как мог забыть? – воскликнул Генрих. – Я и теперь вообразил, будто за мной следят!
– А это просто патрульный гонял нас, как парочку влюбленных студентов! – подхватила Марго, и оба расхохотались.
Потом Генрих снова поцеловал ее – раскрасневшуюся, взмокшую, возбужденную бегством и…
Близостью.
Да, теперь Марго понимала совершенно ясно.
Это было заложено в ее инстинктах, на подсознательном, глубинном уровне, и она не могла и не хотела противиться своей природе.
Поэтому отозвалась, подалась навстречу, сама обвивая его шею, сходя с ума от истомы, когда его ладони – еще несмело, боясь навредить, – ласкали поверх платья, и даже сквозь ткань, казалось, оставляли на коже ожоги.
– Едемте… ко мне, – шептала Марго, подставляя под жадные поцелуи и щеки, и шею, и плечи, сама лаская его, расстегивая пиджак и заводя ладони под ткань – прикосновение к распаленной коже отдавалось болезненным сердцебиением.
– Нет, нет! За вашим домом… следят, – хрипло говорил Генрих. – Это все равно как… встречаться на Перетсплатце… слишком заметно… едемте в Бург!
– Во дворец…?
Окончание слова потонуло в треске корсетной шнуровки, и Марго отозвалась тихим стоном.
– Ротбург… может быть самым укромным местом, – сквозь пульсацию и жар доносились обрывистые слова, поцелуи жалили оголившуюся грудь. – Там много… тайных ходов… и немало потайных дверей. Томаш проведет… надежной дорогой.
– Мне все равно, – дрожа, отвечала Марго. – Только, прошу, быстрей! Я не хочу… не должна потерять… ни капли этой ночи!
Их тени, трепещущие и неприметные, скользнули за маленькую железную дверь.
Коридоры вились, сменяясь пустыми салонами. Статуи следили бездушными глазами. В углах перешептывались призраки ушедших королей.
Какое ей дело до мертвецов?
Марго жила! И торопилась выпить до дна подаренную ей ночь.
Они ввалились в комнату, изнемогая от желания, целуясь до сладостной дрожи. Упав спиной на кушетку, Марго выскользнула из платья, как из кокона, и сначала почувствовала себя уязвимой и голой, а потом – свободной и настоящей. И, наконец, с восторгом раскрылась перед Генрихом, впуская его в себя…
…словно шагнула за край и, наконец, обрела крылья.
Больше никакой пропасти. Ни страха, ни стыда. Пусть вечно длится пьяная и сладкая ночь. Пусть бьются и умирают мотыльки. Уж так заложено в их глупой природе – упрямо стремиться к огню.
И достигать цели.
Ротбург, приватный салон кронпринца.
Марго проснулась, как просыпаются от похмелья, мучимые жаждой и стыдом. Сквозь портьеры проглядывало пепельно-серое утро, по комнате гуляли сквозняки. Поджимая зябнущие ноги, она тихо прошла к столу, плеснула в стакан воды и осушила жадно и торопливо.
Тишина угнетала.
Угнетали каменные стены, прячущиеся за красным шелком, громоздкая и вычурная мебель, картины в тяжелых рамах и бабочки, бабочки, бабочки…
Аккуратно спрятанные под стекло, пронумерованные и подписанные – жизнь, законсервированная на пике своего расцвета.
Марго не покидало ощущение, будто она одна из них.
«Поздно, дорогая, – шепнул покойный барон. – Ты стала очередным экземпляром в чужой коллекции».
Она не ответила, но принялась одеваться: тихо-тихо, стараясь не разбудить его высочество и даже не смотреть в его сторону.
Он все равно попросит ее уйти, как всех, кого приводил сюда или с кем веселился в салоне на Шмерценгассе, так зачем оттягивать неизбежное? Пожар отбушевал и оставил после себя лишь пепел.
Марго закусила губу и наткнулась взглядом на голый оскал черепа. От неожиданности перехватило дыхание, и тут же за спиной послышался тихий голос:
– Несчастный Йозеф напугал вас?
Она обернулась, подхватив взметнувшиеся юбки. Кронпринц стоял у кушетки, небрежно запахивая халат. Темные полы порхнули и обвили его, заключив в кокон. Марго сглотнула комок и переспросила:
– Йозеф?
– Эта голова, – он указал на череп.
– Вы знали его?
– Нет. Я не знаю ни его настоящего имени, ни кому он принадлежал. Но мне нравится думать, что это был такой же несчастный, как и все мы, – пройдя к столу, кронпринц коснулся полированной кости, провел пальцем, затянутым лайкой, вдоль безгубого рта. – Смотрите, он умер молодым. Судя по зубам, ему было едва ли больше тридцати. Мне нравится думать, что у него была пустая жизнь, утомительные обязанности, скверная жена и, возможно, он тоже мучился мигренями. А теперь ничего этого нет… Разве не утешительно?
Он улыбнулся, но сейчас же посерьезнел и пригвоздил Марго пугающе тяжелым взглядом.
– Вы собирались сбежать, не так ли?
Пепел, осевший на дне ее сердца, вдруг подхватило сквозняком и бросило к горлу. Она поперхнулась, накрыла ладонью рот.
– Ваше вы… сочество, – голос глухой, хриплый, не ее. – Простите, но…
– Почему вы хотите уйти? – отрывисто осведомился он. – Сбежать, как сбегают все? Вы боитесь меня?
– Нет! – воскликнула Марго.
– Жалеете о ночи со мной?
– Нет, ваше высочество! Дело не в том!
Марго оперлась ладонями о гладкую поверхность стола. Напряженные мышцы гудели, губы еще помнили поцелуи – восторженно-пьяные и шальные. Так трудно уйти, когда хочешь остаться. Так трудно остаться, когда принуждают к этому.
– Я не хочу быть обузой вам, – заговорила она, избегая встречаться с ним взглядом. – Я благодарна за все… за то, что произошло… что вы сделали для меня. Я буду помнить эту встречу, и благодарить судьбу за возможность быть… к вам так близко. Я лишь хотела просить вас о возможности уйти самой, прежде чем вы сами прикажете…
– Не прикажу. Я хочу, чтоб вы остались, Маргит.
И снова этот отрывистый тон, и хмурая складка между бровями. Стоял, с силой сжимая череп – еще немного, и треснет полированная кость.
– Ваше высочество, не думаю, что должна…
– Можете просить взамен, что угодно!
– Просить?
Бросило в дрожь. Стены плыли, сливались в пестрый ручей, в котором теперь барахталась Марго. Воздуха не хватало, не хватало сил справиться с течением, и взгляд Спасителя казался холодным и злым, как взгляд фон Штейгера.
– Каждый, кто попадает ко мне, хочет чего-то, – продолжил кронпринц. Зрачки – точечные, словно булавочные головки, – кололи лицо. – Одни денег, другие – награды, третьи – места, четвертые – помилования.
– Ваше высочество, пожалуйста, не надо!
Она все еще пыталась остановить этот поток, все еще пыталась спастись. Но легкие кололо от нехватки воздуха, тело звенело натянутой струной. Еще немного и…
– Вы просили помиловать брата, но что хотите для себя? Говорите смелее, баронесса! Вы оказали услугу мне, а я окажу ее вам. Какова цена вашей любви? Ну же, не молчите! Я приказываю!
…струна лопнула с негромким хлопком.
Ладонь обожгло ударом, и Марго спрятала руку под мышку. По лицу кронпринца расплывалось алое пятно, и глаза стали круглыми и удивленными, как у несправедливо обиженного мальчишки.
– Ничего, – задыхаясь, выцедила Марго. – Мне ничего не нужно. Я пришла, потому что хотела быть тут. И ухожу, чтобы сохранить о вас лучшие воспоминания. Но вы! – она зажмурилась, прижала ладони к лицу и, застонав сквозь сжатые зубы, произнесла формальное: – Простите…
Затем, подхватив платье, метнулась к дверям.
Скорее на воздух! Прочь! Подальше от мертвых бабочек, от ухмыляющегося черепа, от чудовища с глазами покойного барона…
– Я идиот.
Взялась за изогнутую ручку, да так и застыла, не повернув.
Но обернулась сама.
Кронпринц стоял, заломив руки над головой, словно испытывал мучительнейшие боли, и как от боли, плотно зажмурил глаза.
– Своими руками уничтожаю все, чего ни коснусь, – пробормотал он, кривясь в однобокой усмешке. – Как глупо! Простите, если сможете…
Марго тяжело дышала. Бронзовая рукоять холодила ладонь.
– Я бы хотел, чтобы вы остались, – услышала она голос, за эти короткие минуты утративший звеняще властные нотки, и ставший глухим и усталым. – И я бы просил остаться, но разве вправе задерживать вас? Вы свободны!
Ручка подалась. Щека онемела от сквозняка, и пахнуло чем-то сладким, терпким, пыльным – не то увядающими розами, не то высохшими мотыльками. Ковырни позолоту – и увидишь под ней язвы дряхлеющей династии.
– Вы просите? – спросила Марго, так же запрокидывая руки и сжимая голову ладонями, ища глазами его потеплевших глаз – единственно живых в этом ужасающе искусственном, умирающем мире.
– Прошу, – тихо ответил Генрих. – Да. Да…
И снова так близко, лицом к лицу, и нечем дышать, и кругом голова от красного шелка, и позолоты, и разноцветья крыльев.
Дверной замок щелкнул, возвращаясь в пазы. Неважно, был ли путь к отступлению. И нужен ли тот путь вообще?
Марго застонала, ловя ртом горячие поцелуи, сама откликаясь на них, шепча:
– Но почему? Почему так хотите…
– Потому что люблю, – отвечал Генрих, жаля губами ее губы, и подбородок, и шею. – Люблю тебя, Маргит!
Жарко сплетались руки, и глупое сердце, истекающее огнем и кровью, трепыхалось так сладко и горячо, что ледяная корка, годами твердеющая над сердцем, дала трещину, и Марго тихо заплакала.
– Люблю, – шептала она, катая на языке сладость и соль. – Я тоже люблю тебя, Генрих…
И снова – пена вздыбленных юбок, и ласки – ожоги по оголенной коже.
– Не так, – просила Марго, перехватывая его запястья. – Хочу чувствовать тебя… всего, целиком. Без перчаток.
Он отстранился, заглядывая в ее лицо. В глубине глаз сновали огненные смерчи.
– Ты хочешь?
– Да, – сказала Марго, дрожа от смятения и сладостного восторга, какой бывает, когда стоишь на краю пропасти. Один шаг – и полетишь. – Сегодня ты спрашивал, что можешь сделать для меня? Так покажи себя настоящего.
Молча, аккуратными и выверенными движениями, при этом не сводя с нее взгляда, Генрих стянул с левой руки перчатку. Марго задохнулась, увидев его ладонь: и свежий ожог, и старые паутинки шрамов, и розовый рубец стигмата…
…отметины, оставленные огнем на коже Родиона, но зажившие теперь…
…и никогда не заживающие у Спасителя.
– Мой бедный мальчик! – воскликнула Марго и, повинуясь порыву, мягко прикоснулась губами к изуродованной коже. На миг показалось – кольнуло жгучей искрой.
Она не отстранилась, лишь теснее прижалась щекой.
И ни ожога, ни боли. Только возобновившиеся ласки – теперь они стали куда нежнее и бесстыднее прежних, а поцелуи – мягче и глубже.
Они снова любили друг друга – не так поспешно, как ночью, а по-иному, неторопливо и чувственно, уже не боясь потерять себя, а лишь обретая с каждым вздохом и стоном. И после, положив голову на плечо Генриха, Марго держала его за руку и наблюдала, как полоска рассвета, вползая из-за портьер, ширится и золотит паркетный узор.
– Так странно, – первой нарушила молчание Марго, вслушиваясь в плотную тишину, не нарушаемую ни фабричными гудками, ни скрипом ставен, ни шагами неуклюжей прислуги. – Я во дворце, а кажется, будто в родительском доме. Мне радостно и уютно с тобой.
– Мне тоже не верится, что это Ротбург, – ответил Генрих, задумчиво перебирая ее волосы. – Даже дышать стало легче, и головная боль отступила. Как жаль, что остался лишь час, и вскоре нас разлучит Томаш. Ты отправишься в свой особняк, а мне вновь придется натягивать мундир и вспоминать о долге.
– Час вместе – лучше вечности поодиночке.
– Я вскоре покину Авьен.
– Знаю, – Марго теснее прижалась к нему. – Тебя тревожит это?
– Немного, – признался Генрих. – Теперь, когда мы нашли друг друга, как прожить в разлуке?
– Сколько бы ни прошло времени, я обещаю ждать.
Генрих поцеловал ее – нежно, словно прощаясь. Поднявшись, достал шкатулку.
– Открой.
– Что там? – Марго отщелкнула крышку, вскрыв бархатное нутро.
– Подарок тебе.
На ладонь упало массивное железное кольцо.
– Здесь что-то на авьенском, – сказала Марго, поднося совсем близко к глазам и считывая буквы: I…L…B…
– In Liebe Vereint Bis In Den Tod, – произнес Генрих. – «Любовью соединены насмерть». Это кольцо принадлежало моему прапрапра… Бог знает, какому прадеду, Генриху Первому. Он подарил его жене перед тем, как взойти на костер.
– Как это ужасно! – воскликнула Марго, сжимая кольцо в кулаке, и, подумав, добавила: – И грустно.
– Но все же красиво, не находишь? Каждый Спаситель передает это кольцо своей возлюбленной. Той, с которой связано его сердце. Я хочу, чтобы ты всегда носила его с собой.
– Я буду, – прошептала Марго и прижала кулак к груди. – Мне жаль лишь, что я не смогу проводить тебя в путь.
– Потерпи. Скоро все будет по-другому, – ответил Генрих и, распахнув портьеры, впустил в комнату рассветное золото и свежесть раннего утра. – Когда мы найдем ламмервайн и победим – а мы обязательно победим! – не станет ни болезней, ни покушений, и эта глупая женитьба окажется дурным сном… Я верю в замечательное, светлое будущее! А ты? Ты веришь мне, Маргит?
Она подошла на цыпочках, обняла Генриха со спины.
