Текст книги "Рубедо (СИ)"
Автор книги: Елена Ершова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)
Тогда, от жара и духоты, от боли в обожженных ладонях, Генрих потерял сознание, и после не помнил, кто говорил эти странные слова. Да и слышал ли он их на самом деле? Епископ Дьюла двое суток сидел подле его постели и говорил о предназначении, о Господе, своею милостью одарившим Генриха, о том, что за исполнением Его воли следит всесильная ложа, и что без позволения греховно пытаться изменить течение трансмутации, о неизбежной и жертвенной смерти – «ибо прах ты и в прах возвратишься»…
Генрих слушал. И ненавидел его.
Сейчас все немного изменилось. Осталась печная топка с чугунной изразцовой дверцей, те же тигли, различные резервуары для приемки использованных веществ, новомодные микроскопы. И страха не было: Генрих давно свыкся со смертью и окружил себя ею – мертвыми бабочками, черепом на письменном столе, охотничьими трофеями, испытывая к смерти болезненную тягу, чем-то сродни тяги к морфию. Но все-таки под коростой привычек и серых будней тлела крохотная надежда на перемены.
– Вы узнали, что вызывает эпидемии? – осведомился Генрих, усаживаясь на табурет и стягивая зубами перчатку. С ногтя сорвалась искра и подпалила масляный фитиль. Желтый свет заплясал по стенам, лег на забронзовевшее лицо Натаниэля.
– Пока лишь то, что известно и авьенцам, – ответил он. – Чумную и туберкулезную палочку, холерный вибрион… только это последствия, а не причина.
– Мне нужна причина, – жестко сказал Генрих. – Я хочу покончить с этим раз и навсегда. Не из-за страха смерти… вернее, не только поэтому. А потому, что через сто лет после моей смерти начнется еще одна эпидемия. И еще одна. И еще. Чума, туберкулез, холера – не важно! Мир заражен. И Спаситель – не панацея, что бы ни проповедовал Дьюла и вся ложа «Рубедо».
– Я слышал, они все еще пытаются создать ламмервайн.
– Мы тоже, – откликнулся Генрих.
Умолк, рассматривая зарубцевавшиеся ладони – со временем кожа стала нечувствительна к огню и восстанавливалась достаточно быстро, вот и от недавней вспышки почти не осталось следа.
– Эликсир бессмертия – миф, – Натаниэль тоже опустился на стул и стащил с головы пробковую шляпу. Его волосы, густые и светлые, переходили в аккуратные бачки. – А я верю в науку и медицину. Сейчас очевидно, что далеко не все из инфекционных заболеваний вызваны известными нам патогенами. Так, например, галларский ученый не смог найти агент, вызывающий бешенство, и предположил, что этот патоген слишком мал, чтобы увидеть его в микроскоп. Об этом я и хотел сказать тебе, Харри.
– Полагаю, не только это.
– Да, – Натаниэль склонил голову. – Другой микробиолог изобрел фильтр, поры которого меньше бактерий. С помощью него можно полностью удалить бактерии из раствора, а прошедший сквозь фильтр материал есть не что иное, как новая форма инфекционных агентов. Его назвали «сontagium vivum fluidum» – растворимый живой микроб.
– Почему об этом не знают в Авьене? – раздраженно осведомился Генрих. – Пока Галлар и Ютланд развивают науку, мы погрязаем в средневековье!
– Открытие случилось совсем недавно, – развел руками Натаниэль. – И требует тщательной проверки. К тому же, политика его величества…
– К дьяволу политику его величества! – Генрих сжал кулак, сдерживая рвущееся на свободу пламя. – Он считает высшей мудростью поддерживать привычный уклад жизни, даже если эта жизнь летит к чертям быстрее паровоза!
– Так что же, революция?
– Отнюдь, – Генрих поубавил пыл и откинулся на стуле, пытаясь выровнять дыхание, все еще чувствуя нервную дрожь во всем теле. – Кровопролития я не допущу. Но это неизбежно случится, если ничего не сделать сейчас. Пламя сжирает империю. Авьен – такой же смертник, как я сам.
– У нас еще семь лет, – быстро перебил Натаниэль, доставая из внутреннего кармана бархатный чехол. – Помнишь, я говорил, что наш проводник в Бхарате подхватил малярию? Я взял у него кровь, чтобы наблюдать за развитием инфекции. А потом вспомнил про фильтр и пропустил материал через него. И обнаружил что-то еще, кроме возбудителей болезни.
Натаниэль сдвинул брови и положил чехол на колени, разглаживая его темными, как у арапа, руками.
– Этот самый vivum fluidum? – спросил Генрих.
– Возможно. Не знаю. Не спрашивай, Харри. Я должен все сопоставить и все изучить. Потому что, представь себе, я взял кровь и у своих помощников и коллег, чтобы проверить, не заразились ли они.
– И?
– Не заразились, – ответил Натаниэль. – По крайней мере, не малярией. И ничем из известных нам инфекций. На самом деле, они были здоровы, как быки, и сейчас такие. Но то, что я обнаружил в крови больного проводника… этот растворимый живой микроб… он присутствовал и у них, Харри. И еще у двух сотен обследованных мною людей из Бхарата и Галлара, – помолчал и добавил. – И у меня самого.
– Ты болен? – волнение жгуче ущипнуло за грудину. Генрих поспешно натянул перчатку и наклонился вперед, пытливо вглядываясь в скуластое лицо ютландца.
– Я не могу пока утверждать однозначно, – сказал Натаниэль. – Но уже взял анализ крови у трех десятков студентов. Если наличие vivum fluidum подтвердится и у них, то… – он пожал плечами, точно оправдываясь, – хотя выборка еще не столь велика… но это легко проверить, было бы время и желание. Боюсь, что-то живет в нашем теле, затаилось и ждет своего часа. Боюсь, ты окажешься прав, Харри. Весь мир может быть заражен.
Настала обволакивающая тишина. Такая случается перед грозой. Генрих чувствовал, как волоски на его теле поднимаются, точно под воздействием электричества.
Все начинается с распада.
Вспыхнувшая когда-то эпидемия чумы не закончилась со смертью Генриха Первого, а лишь запустила цепную реакцию, вложила в людей vivum fluidum, постепенно зреющим в них и пускающим ростки, когда приходило время.
Но как же насчет Спасителя?
– Как насчет меня? – спросил Генрих вслух.
– Это и хочу выяснить, – Натаниэль вынул из чехла стеклянный шприц и вопросительно поднял на Генриха глаза. – Ты позволишь? Я должен, наконец, понять, насколько прав… или насколько ошибаюсь.
Королевский Бургтеатр.
Когда с главной лестницы выкатился алый язык ковровой дорожки, Марго – в простом платье, незаметная, как и подобает слугам, – опасливо отступила в тень.
Мимо, под звуки новомодного вальса, текла беспечная и яркая авьенская жизнь: кавалеры во фраках, дамы в длинных, до полу, вечерних платьях, с брошками в виде изящных колибри, с драгоценными диадемами на головах или в огромных, почти с мельничное колесо, шляпах, украшенных перьями и натюрмортами из фруктов. Марго следила за ними настороженными глазами и представлялась себе той девочкой из приюта, что осталась в далеком прошлом, и о которой – она надеялась, – не вспомнит никогда.
«Ты ничуть не изменилась, маленькая оборванка», – хихикнул покойный барон.
– А кто сказал, что я хочу меняться? – зло процедила Марго и тронула спрятанный в рукаве стилет.
Приютское воспитание так и не сделало из нее леди. Марго всегда держалась особняком, и, хотя довольно легко сходилась с приютскими девочками, дружить не спешила, но и на конфликты не шла. К рукоделию интересов не проявляла, к музицированию талантов не имела, зато отлично управлялась на кухне. Надо было видеть, как Марго с недетской сосредоточенностью – раз, два! – рубила головы цыплятам. При этом ее личико не выражало ни радости, ни сострадания: взгляд обращался внутрь, она будто каменела, превращаясь в какую-то другую, никому не знакомую Маргариту. И только, встречаясь с братом, оттаивала снова.
Родион был ее личной свечой, разгоняющей однообразие будней, и единственным источником тепла и света, о который Марго не боялась обжечься. Он напоминал о потерянной жизни и о том, кем она была когда-то. Взрослея, Родион все больше походил на отца, и Марго мечтала, что однажды передаст ему стилет – вещь, которую она смогла забрать с пепелища и который умудрилась спрятать под половицей, а потом пронести с собой в супружеский дом…
– Эй, с тобой говорю! Не слышишь, что ли?
Марго встрепенулась, метнула испуганный взгляд на смотрителя. Его крепкие ноги, обтянутые белыми гетрами, напоминали кегли, и так же деревянно постукивали каблуками о паркет.
– Почему не работаешь?
Смотрителя недобро сощурился, и Марго быстро присела в книксене, невразумительно мыча под нос.
– Выговорю я Хельге, – ругнулся смотритель. – Знал бы, что ее сестра умалишенная, не согласился бы на подмену. Долго она болеть собралась?
Марго с готовностью затрясла головой.
– Хорошо, если не долго, – ворчливо ответил смотритель. – Будет бездельничать – выгоню. И работу проверю. Хоть соринку увижу – сестру жалованья лишу. Поняла?
Марго закивала: поняла.
– Ступай!
Подобрав щетки, Марго бросилась к уборным.
Ей не составило большого труда втереться в доверие к обслуге Бургтеатра. Разговорчивая и бойкая Хельга, отвечающая за чистоту клозетов, с охотой обменяла один рабочий день на три с половиной сотни новеньких гульденов.
– Не знаю, для чего вам, фрау, – хихикнула она, ловко пряча купюры в лиф, – но коли напала такая блажь, то воля ваша.
– Сошлись приболевшей, – наставляла Марго. – Я подменю тебя в день премьеры. Потом же будь осмотрительна, если по городу поползут какие-либо тревожные новости, не медли – езжай на Лангерштрассе, назови свое имя и горничная вынесет еще две сотни на дорогу. Тогда собирай вещи и уезжай из Авьена.
Хельга странно глянула на баронессу, но вопросов не задала.
Черной работы Марго не боялась. Приютских девочек готовили в горничные, и высшей удачей считалось попасть в дом к богатым или не очень, но обязательно добрым господам. Марго давно перестала верить в сказки и больше всего ненавидела дни, когда их, аккуратно причесанных и наряженных в скромные платья, выстраивали перед будущими хозяевами. Марго чувствовала себя экзотическим насекомым, пойманным в склянку и выставленным в кунсткамере: ее рассматривали с холодной оценкой, не стесняясь обсуждать, насколько миловидно личико, блестящи ногти и зубы. Иногда она ловила на себе странные взгляды мужчин – ощупывающие, скользкие, будто проникающие под платье. И каждый раз молилась: не сегодня! Пожалуйста! Не меня!
Господь милостиво хранил Марго долгие пять лет. А потом молитвы помогать перестали.
В уборной витал аромат гладиолусов. Склянка с туалетной водой стояла тут же, на трюмо, рядом с графином. Марго запалила масляную лампу, и в зеркале отразилось ее лицо – бескровное, с тревожно распахнутыми глазами.
Марго задержала дыхание, справляясь с накатившей слабостью, сложила руки и ощупала кожаный чехол, нашитый под рукав. Чтобы вынуть стилет, достаточно одного движения. Знай это покойный барон, не был бы столь беспечным в первую брачную ночь, когда Марго едва не отхватила новоиспеченному супругу ухо.
«Но убить у тебя не хватило силенок, – шепнул знакомый голос. – А теперь и подавно. Тебя накажут, Марго. Но не побьют, как сделал в свое время я, а будут пытать. Тогда смерть покажется наилучшим выходом…»
– Замолкни! – прошипела Марго и, зажмурившись, царапнула ногтями запястье.
…Жизнь моя дешевле, чем булавка, но что сделают моей душе, когда она бессмертна…?
Голос оборвался хихиканьем, Марго вздохнула и отступила к дверям. Здесь, в незаметной нише, занавешенной пестрой, в цвет обоев, драпировкой, хранились щетки и ведра. Отсюда хорошо просматривалось трюмо, пуфики, журнальный столик со свежей прессой и вазой с живыми, лишь утром срезанными гладиолусами, и пестрая, в манджурском стиле, ширма.
Приятное место для отправления естественных надобностей.
Губы дрогнули, но так и не сложились в усмешку: снаружи торжественно грянул оркестр.
Марго замерла, борясь с желанием броситься к парадному входу, в толпу поджидающих гостей, увидеть, как в окружении гвардейцев на алую дорожку ступает императорская чета…
Не торопись, Маргарита. Однажды ты уже поспешила и лишь усугубила ситуацию. Хорошо, если еще не взяли под постоянный и неусыпный контроль полиции, как грозил инспектор Вебер.
Сосущая тревога скрутила желудок. Стиснув зубы, Марго ждала, пока снаружи не стихнет музыка, восторженные голоса, торопливый топот, пока не захлопают двери партера, и первый звонок не возвестит о готовности начать премьеру.
Только тогда Марго выскользнула из уборной и опасливо, ступая по краю ковровой дорожки, просеменила к дверям.
В приоткрытую щель хорошо виднелся битком забитый партер и бенуар, край сцены и пустая ложа, драпированная все тем же алым бархатом. Пустовали массивные кресла, украшенные золотыми вензелями, и тяжелые портьеры не колыхнулись даже после второго звонка.
«Они не приехали», – обожгло догадкой.
Ладони взмокли, кровь бросилась к лицу, и Марго отклонилась, боясь, что кто-то из партера – инспектор Вебер? Пошел ли он на премьеру один? А, может, не один, а с более сговорчивой дамой? – увидит ее заалевшие щеки.
Тогда к дьяволу подготовку, полные мучительных сомнений ночи, риск оказаться раньше времени узнанной и пойманной…
«К дьяволу, – повторил покойный муж. – Для шлюх и отступников в аду приготовлен отдельный котел. Мы встретимся там, грязная свинка. Мы будем оба гореть!»
Застонав, Марго коснулась пальцами груди, но так и не осенила себя крестным знамением, молитвы не вспоминались.
Сегодня она окончательно отступилась от Бога. Сегодня она совершит великий грех!
Гимн грянул, заставив Марго подпрыгнуть. И вслед за ней партер захлестнула шелестящая волна – кринолинов и фраков, атласа и бархата, шляпок и вееров, – зрители вставали со своих мест, торопясь приветствовать его величество кайзера.
– Боже! Храни императора! – многоголосье хора эхом отразилось от купола и стен. – Нашего доброго Карла Фридриха! Живи долго, наш император, в ярчайшем блеске счастья!
А вон и он сам – осанистый и степенный, в белоснежном кителе, опоясанном атласной лентой. Золото искрится на эполетах и Ордене Золотого Руна, круглые щеки окаймлены бакенбардами, усы приподняты сдержанной полуулыбкой. Отсюда он – далекий и блистающий, – как сахарная фигурка на свадебном торте.
– Счастье и слава нашей милой императрице! Пусть благодать прольется с небес на всю династию Эттингенов!
Но кресло по левую руку от императора – то, которое должна занять императрица, – пустует, зато по правую стоит наследник – такой же сахарно-белый, как и кайзер, с алой лентой через плечо, с той же дежурной полуулыбкой, но совершенно не похожий на его величество. Кронпринц стройнее, выше, щеки и подбородок выбриты совсем не по авьенской моде, и волосы – как отголосок пожара.
– Благодать Божья в руках Спасителя! Даруй любовь и благословение, пусть твой божественный свет озаряет империю! Авьен будет стоять вечно!
– Слава Спасителю! – покатился по рядам робкий шепоток, а потом все смелее, громче. – Благослови, Боже!
Спаситель поднял руку. Улыбка, как приклеенная, не сходила с его лица. Глаза янтарно блеснули и обратились прямо в пылающее лицо Марго. Она поспешно закрыла дверь и привалилась к ней спиной, заглушая аплодисменты. Сердце отчаянно колотилось, в горле комом стояла злость.
Ничто не остается безнаказанным.
Ни подлость, ни лжесвидетельство, ни человеческая жестокость, ни равнодушие. За каждый поступок надо отвечать, и если Бог не призывает к ответу, то призовет она, Марго. И свершит суд по своему разумению и справедливости.
Гимн смолк. Раздался третий звонок, и узкая полоска света, пробивающаяся сквозь щель, померкла.
«Ну и грязная же ты девка! А я говорил, что силенок не хватит! Говорил, что не сможешь!»
«Смогу!» – стиснула зубы Марго.
Не ради себя. Ради тех, кого оклеветали. У кого отобрали даже надежду. Ради маленького Родиона.
Выскользнув из-за занавески, щелкнула замком.
Он услышал, а, может, уловил движение позади себя, но сделать ничего не успел.
Стилет выскользнул из рукава, блеснул остро и холодно, кольнул шею над тугим воротником.
– Осторожнее, ваше высочество, – хрипло сказала Марго, вдавливая лезвие в оголенную кожу. – Не оборачивайтесь и не кричите, иначе… я убью вас.
Он не повернулся и даже не вздрогнул, только осведомился:
– Кто вы такая? Что нужно?
Спросил спокойно и буднично, словно находился на званом вечере, а не с расстегнутыми штанами в уборной.
– Не узнали…
Конечно, откуда ему узнать? Она – лишь мотылек, отчаянно бьющийся в чужое окно. Не услышат, не впустят.
– Я хочу восстановить справедливость. Вы отказали мне.
– Я отказывал многим женщинам.
В голосе его высочества – явная насмешка. Не принимает всерьез? Ему придется, потому что не все мотыльки погибают, разбиваясь о стекло. Иногда они превращаются в ос.
– Я ваша просительница, а не любовница.
Короткая пауза, затем ответ:
– Что ж, это все меняет, – и через паузу снова: – Разрешите хотя бы застегнуть брюки? Весьма неловко стоять перед фрау в столь неподобающем виде.
Шевельнулся, но тотчас застыл, почувствовав короткий укол под нижнюю челюсть.
– Меня этим не смутить, – холодно ответила Марго, крепче сжимая стилет. – И советую не двигаться, иначе…
– Убьете? – перебил кронпринц. – В таком случае, потрудитесь переместить руку немного правее, там находится яремная вена. Смерть наступит через двенадцать секунд интенсивной кровопотери.
– Вы столь осведомлены…
– Все оттого, что мужчины из рода Эттингенов славятся страстью к охоте. Но отчего вы медлите?
– Потому что вы – моя последняя надежда! – выпалила Марго. – Но не пожелали ни выслушать меня, ни помочь! И не оставили мне выбора!
– Поэтому вы пошли на измену?
Он резко откачнулся влево. Лезвие скользнуло по воротнику, царапнув эполет. Вскрикнув, Марго взмахнула стилетом, но кронпринц перехватил его в воздухе и, задыхаясь, произнес:
– Как жаль… что вы не были на премьере «Иеронимо»… – он дернул стилет на себя, и Марго покачнулась, прикусив губу и встретившись с разъяренным взглядом Спасителя – в его зрачках полыхал чистый огонь. – Смириться под ударами судьбы? Иль оказать сопротивленье? Умереть? Забыться, и знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений?
Кронпринц вывернул руку. Острая боль пронзила запястье, Марго взвизгнула и выпустила стилет. Он звякнул о паркет и, закрутившись, скользнул под трюмо.
– Я вас узнал, – сказал Спаситель, быстро застегнув брюки, и только после этого окончательно повернулся к Марго лицом. На его лбу поблескивал пот, грудь взволнованно вздымалась. – Вы – баронесса фон Штейгер.
Марго отступила, тяжело дыша и отчаянно оглядывая уборную. Успеет ли добраться до щеколды прежде, чем сюда прибегут гвардейцы?
– Я знал, что вы будете шпионить за мной, – тем временем, продолжил кронпринц. – Поэтому сам велел проследить за вами. И узнал, что вы уроженка Славии, в девичестве Мар-га-ри-та Зорева, – собственное имя, произнесенное с явным авьенским акцентом, вызвало у Марго противную дрожь. – Вам было шестнадцать, когда барон фон Штейгер выкупил вас из приюта под Питерсбургом и сделал своей женой. Через четыре с половиной года вы овдовели, и, поверьте мне, только вопрос времени узнать, своей ли смертью умер барон, или тому посодействовали вы.
– Я не… – вытолкнула Марго, но кронпринц нетерпеливо взмахнул рукой, и крохотные темные капли брызнули на недавно натертый паркет. Порезался? Так и есть: вон, на ладони разошлась перчатка.
– Наследство досталось не столь большое, – вновь заговорил он, – зато вы умело распорядились им, вложив в собственное маленькое предприятие, – он усмехнулся, оглядывая Марго сверху вниз – так смотрят знатные господа на тех, кто ниже их богатством и родословной. Так смотрел и старый барон: Марго затрясло от омерзения, и она отступила еще на шаг. – Частная сыскная деятельность. Сбор сведений, биографии и характеристик на ненадежных супругов. А по факту – чистой воды шантаж. Любопытно, знают ли ваши покровители из полиции, какими именно методами вы добываете деньги?
– Я делаю это, потому что…
Голос надломился и потонул в трезвоне, возвещающем о начале антракта. Марго метнулась к дверям. Язычок щеколды скользил между взмокшими пальцами, из горла рвались хрипы.
Давай же! Скорее!
«Попалась!» – торжествующе засмеялся барон.
К плечу будто приложили горячую головню. Марго не успела вскрикнуть, ее развернули, швырнули к противоположной стене. Она ударилась боком и ухватилась за занавеску. Ткань треснула, но не оборвалась.
– Вы не только шпионка и шантажистка, – услышала она звенящий от ярости голос Спасителя. – Вы еще и террористка! Понимаете, что это измена? Покушение на Спасителя и наследника престола? Вас казнят! И никто уже не поможет вашему брату!
– Моему… – Марго всхлипнула, во все глаза глядя на приближающегося кронпринца. Разрез на его перчатке едва тлел, будто его высочество поднес руку к горящей свече. – Мой Родион…
В ушах нарастал шум. Быть может, это слышался отголосок шагов – зрители покидали места, торопились первыми схватить бесплатный бокал игристого, любезно раздаваемого в честь премьеры, обменяться первыми впечатлениями, посудачить о последних новостях.
Возможно, очень скоро у них появится новый повод для сплетен. Возможно, в завтрашних газетах напишут о покушении на Спасителя. И фотография ее, Маргариты фон Штейгер, будет украшать все первые полосы.
Какая дикая, дурная слава!
– Да, я угрожала вашей жизни, – произнесла Марго, глядя в пожелтевшее – от волнения или злости? – лицо кронпринца. – Но покушалась не на вас, а на себя! – Дернула подбородком, и голос ее окреп: – Я знаю, чем грозит такая безрассудность! Но я просила у вас о помощи… справедливой помощи! По вашей милости мой брат в тюрьме! О, не отрицайте! Я знаю! – Марго тряхнула волосами, прядь выскользнула из прически и прилипла к щеке. – Мне все равно, что будет с моей жизнью теперь! Ваш отказ влечет за собою смерть! Двойную смерть: и несчастного Родиона, и мою… Если я не могу спасти брата, то какой смысл жить и мне? Какая разница, когда и как умирать? От собственной руки или рук палача? – она передернула плечом и, нервно усмехнувшись, закончила тихо: – Вы просто не знаете, как это – всем сердцем любить кого-то…
Она сглотнула и вытерла дрожащей ладонью рот.
Ну, вот и все. Прощай, мой мальчик…
– Я знаю.
Ответ прозвучал неожиданно и глухо. Марго вскинула глаза, но не успела ни удивиться, ни ответить. За дверью раздались громкие шаги.
– Быстро! Прячьтесь! – прошептал наследник, толкнув Марго плечом, и сам бросился к двери.
Лязгнул шпингалет. Кронпринц метнулся обратно и, оттеснив Марго в глубину ниши, нырнул за нею следом, едва успев закрыться занавеской, как ручка дернулась и дверь открылась.
Марго застыла, боясь шелохнуться и даже дышать.
Если это смотритель, то почему вошел без стука? А если стража – то зачем наследнику прятаться? Почему он – взбешенный нападением и откровением Марго, – не спешит с арестом? Она чувствовала его горячий бок, но пошевелиться – значит, выдать себя.
Неспешные шаги сопровождало сухое стариковское покашливание. Никакая это не стража. Но кто тогда?
Ладонь его высочества зависла перед лицом Марго, как если бы он хотел зажать ей рот, но так и не прикоснулся. В нишу проникало достаточно света, чтобы разглядеть черную бахрому на ткани перчатки, в разрезе белела голая кожа. Почему-то от нее шел невыносимый жар, будто к лицу поднесли не руку, а раскаленную печную заслонку. Дыхание наследника обжигало ухо, его подбородок почти касался ее волос, и в этом было нечто интимное, будоражащее, опасное.
Зажурчала вода. Слив рыкнул, заставив Марго вздрогнуть и отступить. Тут же звякнуло задетое ногой ведро.
Марго захлестнуло страхом.
Сейчас сорвут занавеску! Сейчас крикнут: Убийца! Арестуйте ее!
Она ждала, задыхаясь от невыносимого жара и духоты. Воздух перед глазами раскалился и задрожал.
Приоткрыв рот, Марго царапнула пальцами занавеску. Она слегка отошла, обнажив угол уборной с трюмо, в котором отразился белый китель и пышные бакенбарды. Марго внутренне застонала.
Конечно! Кто еще посетит императорскую уборную кроме самого императора и его семьи?
Его величество кайзер – боже, храни императора! Нашего доброго Карла Фридриха! – неторопливо мыл руки. Свет ламп отражался от аккуратной лысины, от эполет и орденов, от рукояти стилета…
Стилета?!
Марго задержала дыхание, подавляя рвущийся из горла стон.
Если его величество сейчас опустит взгляд, он обязательно увидит выглядывающую из-под трюмо рукоять с выгравированным …bit.
Кайзер шумно прочистил горло и наклонился к трюмо. Носок его левого ботинка почти касался стилета. Сердце Марго билось где-то у горла, от духоты плыла голова.
Щеткой распушив бакенбарды, кайзер повернулся и направился к выходу.
Марго поспешно отклонила голову, едва не стукнувшись затылком о стену.
Шаги прогрохотали мимо – так близко, что занавеска колыхнулась. Дверь открылась и закрылась. Видимо, в этот момент у наследника сдали нервы, и его ладонь опустилась на плечо Марго.
Прикосновение – как удар раскаленным прутом.
Она не сдержала вскрик, оступилась, уронила-таки ведро, и оно загромыхало, выкатываясь из-за занавески и сверкая блестящим боком. Марго вынырнула следом, метнулась к трюмо, но его высочество снова опередил.
– Простите, – сказал он, наклоняясь и подхватывая стилет. – Я не должен был трогать вас, но слишком переволновался. Видите ли, запертая дверь могла показаться подозрительной. А если бы отец застал меня с вами… – кронпринц качнул головой, – вам это грозило бы арестом, а мне – скандалом, для этого вполне хватает шлюх, а вот уборщица клозетов – уже перебор. – Он нервно дернул уголком рта и сощурился, разглядывая гравировку и украшение в виде мотылька. – Бражник Мертвая голова… весьма символично! И этот девиз: «Ничто не останется безнаказанным». Чей он? Дома фон Штейгер?
– Нет, – выдохнула Марго. – Моей семьи.
– Звучит весьма благородно, – откликнулся его высочество. – Вы знаете девиз семьи Эттингенов?
Марго качнула головой, еще не понимая, куда клонит кронпринц.
– Aliis inserviendo consumor. Светя другим, сгораю сам, – он засмеялся и протянул стилет рукоятью вперед. – Возьмите свою игрушку. И доводите начатое до конца.
– Вы играете со мной? – бледнея, осведомилась Марго.
– Ничуть! Вы говорили, что я не оставил выбора. И вот – я даю его, – он подступил ближе, почти насильно вкладывая стилет в ладонь баронессы. – Убейте меня сейчас, и ни у вас, ни у Родиона, ни у Империи не останется никаких шансов.
– Шансов..?
Их пальцы соприкоснулись. Марго пугливо отдернула руку, боясь обжечься снова. Плечо горело, перед глазами расходились круги. Не хватало еще свалиться в обморок прямо тут, в уборной, после покушения на Спасителя! Куда ты полезла, глупая маленькая Марго? Как бы посмеялся над тобой барон!
– Шансов на жизнь, – ответил кронпринц. – Вы знаете, почему я терпеть не могу «Трагедию Иеронимо»? Этот бедняга нелепо жил и напрасно умер. Я же хочу умереть не напрасно. Дайте мне время, баронесса, и я найду лекарство и, быть может, смогу помочь…
– Родиону? – Марго подняла лихорадочные глаза.
– И Родиону тоже, – он отступил, расправляя плечи. – Я не могу обещать слишком многого, моя власть ограничена волей кайзера, но я могу перевести вашего брата в лучшие условия и постараюсь доказать его невиновность.
– Ваше высочество! – Марго бросилась к нему, потянулась, намереваясь схватить его за ладонь, но наследник ловко убрал руки за спину.
– Однако! – с улыбкой добавил он. – От вас я тоже попросил бы помощи.
– Все, что угодно! – сбивчиво заговорила Марго, глядя на Спасителя снизу вверх – его лицо, улыбающееся и чистое, теперь так похожее на многочисленные изображения с икон, – казалось озаренным каким-то неземным сиянием. – Что угодно, ваше высочество! О, я знала, что зря сомневалась в вас!
– В таком случае, я хотел бы завербовать вас на службу, – сказал кронпринц. – Мне нужны верные и смелые люди. Тем более, их так мало вокруг меня, и этот постоянный надсмотр, – он поморщился, – вызывает лишь раздражение и мигрень. Мне нужен человек, который мог бы передавать послания моим друзьям. Быстро. Надежно. Тайно…
– Ни слова больше, ваше высочество! – встрепенулась Марго. – Я поняла, вы можете положиться на меня!
Он глубоко вздохнул, словно сбросил копившееся напряжение, и ответил:
– Тогда сегодня-завтра ожидайте, с вами свяжутся. А теперь позвольте раскланяться, меня ждут в ложе.
Учтиво склонив голову, его высочество двинулся к выходу. Там задержался и, обернувшись через плечо, небрежно бросил:
– Не беспокойтесь, баронесса. Вас никто не задержит.
После вышел, оставив Марго в одиночестве и смятении.
Дрожа, она спрятала стилет в рукав. Мысли прыгали, барон почему-то молчал. В зеркале трюмо отразилось ее лицо – возбужденный взгляд, пылающие щеки, волосы как спутанное гнездо. И на правом плече – там, куда легла ладонь Спасителя, – ржавело ожоговое пятно.
Такое же, как на рубашке Родиона.
Марго вздрогнула и коснулась его пальцами. Но ненависти больше не было, вместо нее в сердце затеплилась надежда.
