Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Дом, где намечалось "бухалово", отыскать удалось не сразу. Дверь мне открыла, как ни странно, Аня. В коротком красном платье с рюшами, пышными кудрями, ярким до излишества макияжем.

– Привет, – проговорила я, чувствуя себя не к месту. – С наступающим.

– Привет, и тебя. Проходи, – улыбнулась она так, словно не было нашего четырёхмесячного взаимного игнора. – Что в пакете?

– Виски, – бросила я, разуваясь. – Возьмёшь?

– Виски?! Как знала! Раздевайся скорее, все в зале. Мы уже успели выпить, так что будешь навёрстывать упущенное.

– Я не поклонница алкоголя.

– В Новый год это звучит нелепо.

К моему приходу ребята действительно уже успели накатить и в чрезмерной доле окосеть. Народу присутствовало немало: человек пятнадцать – шестнадцать. В дорого отделанной квартире с подвесным потолком и паркетом гремела музыка, какая-то часть, состоящая из одногруппников и незнакомых мне людей, сидела за шикарно накрытым столом в зале, другая часть курила на кухне. Отовсюду лился смех, улыбки, восторженные возгласы. В какое-то мгновение нестерпимо, до одурения захотелось стать частью этого лёгкого, позитивного мира. Захотелось раствориться в сладко-горьком запахе алкоголя, ананасов, в звуках нетрезвых голосов, попсового бита, в искусственном сиянии мелких гирлянд. Захотелось напиться, забыться, ощутить себя другим человеком, сбросить всё, что не позволяло жить и чувствовать так же, как все остальные. Но желание это было мимолётно. Поскольку уже тогда, когда я опустилась в полумрачном освещении на диван рядом с незнакомыми ребятами, комплексы напомнили мне о том, кто я есть и каково моё место в этом мире. Ощущение было таким, будто меня случайно переместили из одного фильма в другой, только моя второстепенная роль в нынешнем фильме не была предусмотрена. Режиссёры что-то там напутали, и вот я стою посреди загримированных актёров, богатых декораций, и абсолютно не знаю, что делать, как себя вести.

Девушки были при параде: платья, причёски, макияж, маникюр. Подпевали словам песен, шутили, пританцовывали, излучая недюжинный поток обаяния и соблазнительности. Парни не уступали: стильно причёсаны, в рубашках, в обтягивающих джинсиках. Пили, курили, ловко клеили девочек. Всё это напоминало дом знакомств, и я в нём, вероятно, играла значение сувенира, продукт непонятного современного псевдоискусства. Нужно было веселиться да или хотя бы расслабиться, однако сидя в обстановке, полностью мне противоположной по внутреннему состоянию, я ощущала себя лишней.

– Где твоя подруга? – навязчиво поинтересовалась Аня, плюхнувшись рядом. – Говорят, она отчислилась?

– Да. Решила начать новую жизнь, села в поезд и уехала.

– Куда? – хмыкнула она, протянув мне фужер с шампанским. – В Москву, поди?

– Нет. В Питер.

– В Питер? Чё все так рвутся туда? Её там ждёт кто-то?

– Неизвестность.

– Сколько пафоса.

– Почему же пафоса? Вовсе не пафос, а факт.

– Ладно – кивнула она. – А у меня тоже есть новость. Слышала, может, уже, что я замуж выхожу?

– Значит, правда? – произнесла я, пригубив шампанское, наблюдая за её красными губами.

– Правда. Четырнадцатого февраля свадьба.

– Такая сильная любовь?

– Да. Любовь. Плюс к этому я беременна, в июле должна родить.

Это заявление неприятно задело. Брак по залёту? Сколько бы времени ни прошло, в каком бы веке мы ни жили, закономерность залётных браков будет существовать без изменений.

– Хочешь ребёнка?

– Не то чтобы. У меня выбора особо нет. Аборт я делать не стану, да и Миша не позволит. Он мне сразу сказал: "Я не сторонник абортов, поэтому если забеременеешь, будем рожать". Сначала я, конечно, расстроилась – в моих планах не было в восемнадцать лет становиться мамой, сейчас смирилась. Подумаешь, восемнадцать. Кто-то и в пятнадцать рожает, живёт как-то. Если так вышло, значит на то воля чего-то там высшего.

Высшего? Как это тупо, когда свой неудавшийся секс люди оправдывают "волей чего-то там высшего". О каком высшем тут может идти речь? Бред. Почему нельзя называть вещи своими именами? "Трахались, не предохраняясь" или "таблетки не подействовали". Был б честнее, нежели пытаться объяснить незапланированное зачатие подарком Бога. Выходит, залети Аня в сентябре от Егора, когда он отымел её в сортире института, это тоже стало бы волей высших сил? Или нет, видимо, высшие силы посчитали, что этот секс был недостаточно благородным, решили не увенчивать его ребёнком. Я думала над словами Ани, готовая на деле взорваться от переполнявшего несогласия. Как можно принести в свет новую жизнь лишь потому, что у тебя порвался презерватив или ты забыла выпить таблетку? Не понимало этого и поколение родителей, и наше поколение, продолжая винить в своих ошибках не себя, а судьбу. Продолжая видеть в естественных, далёких от духовности вещах, что-то возвышенное, святое.

– Придёшь к нам на свадьбу?

– Не думаю, что я подхожу для подобных мероприятий, – пробормотала я поверх кричащей из колонок музыки.

– Неправда. Мне было бы приятно увидеть тебя. Обидно, что тогда в сентябре ты меня так резко отшила. Я действительно хотела подружиться, сблизиться. Хотела понять, почему ты сторонишься людей, в чём причина. И знаешь, пусть ты и оттолкнула меня, кое-что мне всё-таки стало ясно.

– Да? Что же?

– Тебе не хватает ласки, заботы, но ты никого к себе не подпускаешь, потому что боишься быть обиженной. Скорее всего над тобой издевались в школе, у тебя никогда не было друзей, ты привыкла защищаться, с холодом относиться к любому, кто смеет хотя бы глянуть в твою сторону, не предполагая, что на самом деле человек, может, и в мыслях не имеет обидеть тебя. По этим причинам ты неприметно, неженственно одеваешься, чтоб как можно меньше привлекать к себе внимания, хочешь слиться с окружающей обстановкой, но люди всё равно замечают твоё присутствие. Это тебя злит.

– Я не боюсь быть обиженной, – ухмыльнулась я, удивленная услышанным. – И в школе надо мной не издевались. Всё гораздо проще – я не люблю людей, потому не стремлюсь заявить о себе. Некому и незачем. То, что я могла бы сказать, вам не придётся по душе, следовательно, я молчу. А касательно одежды – у меня просто-напросто нет денег, чтоб одеваться иначе. Нет денег на косметику, на различные побрекушки, туфли, платья. Я одеваюсь, исходя из возможностей.

– Хорошо. Ну, допустим, когда ты идёшь покупать джинсы, почему бы не купить, вместо них, юбку? А вместо мужеподобных ботинок, в которых ты пришла, нормальные женские сапоги на каблуках?

– Потому что так практичнее. Какой-то бессмысленный, нелепый разговор выходит. Что за разница, как я одеваюсь? Я понимаю, что сейчас мало вписываюсь в обстановку, мне из-за этого уйти?

– Нет, я вообще не к этому вела, – отмахнулась она, хихикнув.

– А к чему?

– К тому, что тебе нужен парень. В отношениях ты б сумела раскрыться, посмотрела бы на себя, на жизнь иначе, но в том виде, в котором ты даже сегодня пришла сюда, парни не очень-то клюют на девушек.

– Ты считаешь, что у меня "недотрах"?

– Ну, что-то типа того. Многие в группе так считают.

Я удивлённо промолчала.

– Тут много классных ребят, познакомься с кем-нибудь. Это ведь Новый год, твою мать! Позволь себе каких-то чудес, напейся, расколбасся так, чтоб на утро стыдно стало. Будь раскованнее, общительнее, отвлекись от всех своих мыслей, дай волю эмоциям, чувствам. Люди потянутся к тебе, Кир. Увидишь.

– Ань, – заговорила я, выдержав долгую паузу, – ты когда-нибудь слышала о профессии плакальщика?

– Нет, а есть такая? – непонимающе протянула она в такт попсовой иностранной песни.

– Да. Древняя профессия, существующая и в наши дни. Плакальщик – это человек, который плачет на похоронах за деньги.

– И что?

– Как считаешь, это правильно? Ну вот допустим, умер человек, собрались родственники, а слёз ни у кого нет, поскольку никто не любил умершего. Хорошо ли, что существуют такие люди, которых можно вызвать, заплатить им, и те искусственно создадут атмосферу скорби?

– Ты нормальная? – возмутилась Аня, махнув длинными ресницами. – Что за дебильные вопросы?

– Самые обычные вопросы. Так что?

– Не хочу сейчас об этом думать. Я пришла встречать Новый год, а не размышлять о похоронах.

– Помнишь я говорила, что у нас с тобой мало общего? Хочу, чтоб ты до конца осознала это.

– Да пошла ты. Больная, блядь, – бросила она и, резко поднявшись с дивана, прошла в другую комнату.

Да уж, удачное начало ночи. Какое-то время я продолжала молча глотать шампанское, когда же фужер стал пуст, встала с дивана и так же молча прошла в кухню. Народ, что курил там, переместился в зал. В полумраке можно было различить массивный светлый кухонный гарнитур, барную стойку, широкий стол на шесть человек, плазменный телевизор на стене. Я села на резной деревянный стул, посмотрела в окно. Вид выходил на противоположную от центрального входа сторону дома, и ничего, кроме растворявшихся в темноте неба сосен, в этот обзор не входило. Одиноко было жутко. Даже в новогоднюю ночь мне некуда и не к кому податься. В чём-то Аня, может, была права. Да, я и сама хотела отключить на время мозг, забыть, кто я, и без свойственных мне загонов отрываться в компании людей, с которыми в повседневной жизни меня мало что связывало. Не выходило. От множества голосов, хохота, гомона хотелось забраться в себя как можно глубже. Ни Аню, ни девушек в обтягивающих платьях, ни модно причёсанных мальчиков в дорогих рубашках с запонками видеть не хотелось. Вернуться домой? Наверно, это было единственным верным решением, но я приняла другое.

Выйдя в прихожую, влезла в чёрные ботинки, чёрный пуховик и, взяв с вешалки рюкзак, без огласки покинула квартиру. Вряд ли кто-то был способен заметить мой уход.

На улице стояла плюсовая температура, падал мокрый снег. Я не торопясь брела по незнакомому двору, слыша, как хрустит под ногами смесь из этого снега и грязного песка. Людей вокруг не было, зато со всех сторон доносились радостные восклицания и поздравления, музыка из окон домов. Где-то смеялись дети, где-то гремел телевизор, где-то в пьяном угаре уже выясняли отношения. Всё стабильно. Стандартно. Лишь мне в происходящем не находилось подходящего места, как, собственно, и во всей малоосмысленной жизни. Выйдя в военно-мемориальный парк, я прошла вглубь и села на мокрую скамейку с красной облупившейся краской. Часы на телефоне показывали 23:37. Позвонить маме с Кириллом? По тишине и голосу мама поняла б, что не всё у меня в порядке, а расстраивать её не хотелось. Пусть этой ночью обойдётся без расстройств. Я искренне желала, чтоб для них эта встреча Нового года осталась в хорошем смысле памятной. Без ругани, без обид, без оскорблений.

В 23:57 на телефон пришло смс. Писала Саша.

"С наступлением Нового года, Кир! Догадываюсь, что ты не особо рада этому событию, и, наверное, ждёшь утра, чтоб весь этот искусственный спектакль подошёл к концу, но я не могу проигнорировать и не поздравить тебя. Хочу сказать спасибо за то, что ты была в моей жизни. Спасибо за разговоры, за ночи. В компании тебя я не была одинока. Знаешь, если желания, загаданные в эту ночь, действительно исполняются, то у меня лишь одно. Я мечтаю, чтоб ты наконец нашла свой путь. Вернёшься ли ты к писательству, найдёшь ли новое занятие, встретишь ли дорогого тебе человека или, может, будешь с Климтом – неважно, самое главное, если при этом ты станешь счастливее, чем сейчас, то и я буду счастлива. Я жалею о том, что тогда так резко восприняла твой отказ на совместный побег, прости. То говорили эмоции, позже я переосмыслила твоё решение и пришла к тому, что, возможно, поступила бы так же. На самом деле ты сильная. Очень сильная, хотя сама об этом не догадываешься, только помни, что рано или поздно любые силы могут иссякнуть – постарайся не доводить себя до такого вот духовного и физического истощения. А ещё не плачь из-за всяких тварей, хорошо? Не стоят они твоих слёз.

Что касается меня, я снова с той девушкой, о которой тебе рассказывала. Живу вместе с ней на съемной квартире, днём читаю книги, ищу работу, вечерами готовлю ужины, по ночам восполняю естественные потребности и часто думаю о тебе. Помнишь, ты предложила поцеловаться, а я сказала, что не стану этого делать, так как не хочу потерять тебя? Если честно, я тогда здорово слукавила. Я боялась не того, что позже ты пожалеешь об этом и начнёшь избегать встреч со мной, а несколько другого. Я с трудом настраивала себя видеть в тебе просто друга. Дай я себе тогда хоть маленькую слабинку, точно влюбилась бы. Глупо в таком случае всё тогда вышло б, да? Поэтому, может, и к лучшему, что ты осталась, и наше общение прервалось на безобидной ноте. Не хотелось бы мне оставаться в твоей памяти навязчивой лесбиянкой, склоняющей тебя к противоестественным вещам. Прости, если чем-то обидела или проявила мало внимания. Не знаю, встретимся ли мы когда-нибудь – я мало верю в утопию, но если так случится, Кир, то помни, что я всегда буду рада выпить с тобой горячий чай и поговорить на далёкие от повседневности темы. С любовью, Саша".

Прочитав послание, я впала в забытьё. Странные одолевали чувства. Глаза наполнились слезами, внутри всё сжалось в один сплошной ком, но подобрать слова на ответное сообщение я не сумела. Мыслей было много, всё путалось, залезало одно на другое, выковыривая какие-то звуки, буквы, но собрать их вместе, выразить Саше ответные чувства не смогла, хотя всё сводилось к одной простой фразе: "Мне не хватает тебя". Ревность к тому же одолевала, что явно не было нормальным. Да, может быть, к лучшему, что всё обернулось именно так? Забери она меня с собой, вряд ли решилась бы бросить меня одну в чужом городе и вернуться к той девушке. А быть помехой мне не хотелось.

Сидя ночью в холодном, мокром парке, я невольно прокручивала в памяти наши прежние разговоры, вспоминала улыбку Саши, её красиво подведённые глаза, голос, запах. Думала, справляет ли она Новый год или так же, как и я, просто сидит и пережидает время? Что, конечно, было маловероятно. Скорее она или праздновала с друзьями, или нежилась в постели со своей девушкой, слушая на фоне новогодние передачки, или пила вместе с ней вино, заедая черешней и в промежутках затягиваясь мужскими сигаретами. До боли желала оказаться в те мгновения рядом. Пусть даже в роли третьей лишней, всё равно. Видеть Сашу, слышать её, знать, что она рядом – много и мало, но я знала точно, что вряд ли мы когда-нибудь встретимся. Так бывает в жизни, но наш случай являлся другим. Абсолютно далёким от нормальности.

– Не смотрела японский фильм "Кошка напрокат"? – как-то спросила она меня, сделав глубокую затяжку под Wires «The Neighbourhood».

– Нет, даже не слышала о таком.

– Хороший фильм, обязательно посмотри, как будет свободное время. Меня зацепил момент в картине, когда главной героине снится сон о том, как она приходит в фирму по прокату кошек, и ей предлагают на выбор кошек трёх сортов: первый сорт – обученные элитные породы с родословной, второй сорт – обученные местные кошки. И третий – полукровки, то есть кошки, подобранные на улице. Цена, разумеется, тоже колеблется в зависимости от сорта: самый высокий – десять тысяч йен, самый низкий – пять тысяч. Тут главная героиня приходит в ярость и спрашивает: "Почему кошки третьего сорта стоят дешевле? А если ваш служащий найдёт кошку элитной породы, как это будет оценено? Если эта кошка была чьим-то любимцем, возрастёт ли её рейтинг?". Менеджер её не понимает, тогда девушка заявляет, что хочет взять кошку третьего сорта по цене первого. Это оказывается сном, но вскоре она уже наяву приходит в эту фирму, которая является фирмой по прокату автомобилей. Работница, как и во сне, открывает перед ней таблицу, и тут главная героиня не выдерживает да и бросает той: "А вы сами какого сорта?". Интересное сравнение, да?

– Безумно, кивнула я тогда, задумавшись. – Обидно, что в действительности всё так и есть.

– Именно. Всё в мире распределяется по сортам, даже мы с тобой. Цена человека сегодня не в степени его развитости, духовности, интеллекта. Нет, всё решает социальный статус.

– А меня не оскорбляет быть третьего сорта. Может, стоит на это смотреть с обратной стороны? Чем дальше ты от верхушки рейтинга, тем яснее видна кривизна всей этой системы, тем ближе истина.

– Не оспоришь, – улыбнулась Саша.

Странно вынимать из корзины с памятью такие живые детали, когда человек далеко от тебя. Может есть мир, в котором наши беседы, образы, мечты живут отдельной жизнью? Мир, где животных, автомобили, дома, людей не делят по сортам? Где все равны, где отсутствуют всяческие рейтинги, породы, оценки? Есть ли такой мир где-то, кроме наших желаний? Вряд ли. Даже если и есть некие параллельные вселенные, то не думаю, что существует и одна совершенная. Совершенство на то и совершенство, чтоб быть идеалом, далёким от воплощения.

В два часа я стала мёрзнуть, ботинки, как и пуховик, промокли. От места моего нахождения до дома, если исчислять автобусными остановками, было около трёх, поэтому добралась я минут за тридцать. Удивительно, но квартира встретила подозрительной пустотой. Причём отсутствовали не только голоса людей, но и обувь гостей, куртки. Это насторожило. Раздевшись, я сразу же в мокрых носках прошагала на кухню, где застала плакавшую возле окна в платок маму.

– Что случилось?

Она упрямо молчала. Мало что понимая, я прошла в зал. Приготовленные блюда покоились практически нетронутыми, расставленные для гостей тарелки – чистыми. Никто не приходил – то было очевидно. Оставалось гадать, почему, и что заставило маму плакать. Где отчим? Заглянув к Кирюшке, я обнаружила его спящим, будить не стала. Взяла домашние вещи, закрылась в ванной. Когда, чёрт возьми, придёт конец этим слезам? Хотелось как можно скорее переодеться, умыться и лечь спать. Ни о чём не думая, ничего не зная. Но стоило включить воду в кране, как в дверь постучали.

– Почему ты так быстро вернулась? – спросила мама, вытирая слёзы. Под губой красовалась свежая опухоль.

– Стало скучно, – пролепетала я, продолжив намыливать руки мылом с ненавистным мне запахом яблок.

– А у нас было весело, – усмехнулась она с иронией. – Никто не пришёл. Мы разругались, этот нажрался и уехал. Умойся, и я хочу с тобой поговорить.

– О чём?

– Всё скажу. Я пока чайник поставлю. Ты не голодная?

– Есть немного, – призналась я.

Мало представлялось, о какой важности планировала сказать мама, но когда переодетая вышла в зал, села за стол, где мне была приготовлена порция мяса по-французски, и услышала о том, что она хочет подать на развод, слов не нашлось. Ни на языке, ни в мыслях.

– Как ты считаешь?

– Не знаю, мам. В тебе сейчас говорят эмоции. Есть ли смысл обсуждать это, если завтра утром ты скажешь: "Ну пока вроде всё нормально. Поживём ещё"?

– Не скажу. Я всё обдумала. Подам на раздел имущества, снимем на первое время квартиру. Ты, может, поищешь какую-нибудь подработку. После суда эту квартиру продадим, деньги поделим и купим однокомнатную. Кирилл не против, говорит, что никогда не простит отца за то, что тот поднимает на меня руки.

– Мам, я конкретно сейчас не хочу говорить об этом. Не обижайся.

– Просто скажи, если я найду недорогую квартиру, ты не против уйти?

– Что за нелепые вопросы? Ты знаешь, что будь возможность, я бы и сейчас ушла.

– Ладно, – вздохнула она. – Будем что-то думать. Спокойной ночи. Пойду я лягу, голова раскалывается.

– Да, спокойной.

К счастью, той ночью продолжения не было, оно последовало позже.

10 глава

Несколько дней мама с отчимом не разговаривали, и как ни странно, всем от этого стало спокойнее. Мама действительно настроилась на развод, на уход из дома, однако звонить по объявлениям об аренде квартиры в первую пару дней сразу же после Новогодней ночи не имело смысла. Отходняк, похмелье, состояние «да пошли все нахуй» – людям было далеко не до переговоров. Правда, мама попыталась связаться с несколькими собственниками, на что слышала: «Звоните после третьего числа», или же те вовсе не отвечали на звонки. Однако время шло, послепраздничный синдром подходил к концу, люди возвращались к привычным будням, выкладывали на сайты новые объявления, искали клиентов. В один из таких вечеров, когда мама выписывала номера телефонов арендодателей, отчим застал её за этим занятием, взбесился, снова стал упрекать в изменах, в том, что она, якобы, ищет «место для блядства». Слушать его разъедающие терпение и нервы речи было противно. На мамино заявление, касательно того, что она собирается съехать вместе со мной и Кириллом, а после подать на развод, он отреагировал скептически.

– Ну-ну, – издевательски посмеялся. – Съехать? Не пугай ежа голым задом. Куда ты съедешь? Ты прекрасно знаешь, что не потянешь детей на свою зарплату.

– Ничего, что-нибудь придумаю. Несколько месяцев покручусь, а потом суд – имущество поделим, куплю однокомнатную квартиру.

– Имущество поделим? – прошипел он. – Не много берёшь на себя? Хуй тебе будет, а не квартира. Не забывай, за счёт кого всё это нажито. У любовников своих проси квартиры, а от меня ты ни копейки не получишь.

– За счёт кого же это нажито? – крикнула мама.

– Если б не мои связи, ты так и жила бы в своей сраной хрущёвке с тараканами да картошку жареную жрала каждый день.

Однако несмотря на всё, мы собирали вещи. Мама нашла скромную "сраную хрущёвку" за шесть тысяч, включая счётчики, в месяц, въехать куда можно было после десятого января. Отчим видел, что его угрозы не действовали, видел, как пустели полки в шкафах, как отчуждённо смотрел на него Кирилл, но никак это не комментировал, молча давясь своим ядом. Бросил лишь единожды: "Давайте, все уёбывайте отсюда! Только помните, что обратной дороги не будет". В маме же это лишь разжигало огонь обиды и гнева, настроена она была, как мне поначалу казалось, решительно. У меня имелось немного ценных вещей, поэтому самая необходимая одежда, несколько книг, учебные тетради, предметы бытовой химии поместились в две миниатюрные коробки, плюс к этому ноутбук. Кирилл тоже не стал упаковывать всю свою комнату, ему, как и мне, хватило несколько коробок, содержимое которых по большому счёту составляли школьные принадлежности: краски, учебники, море ручек, карандашей, альбомов, тетрадей. С игрушками он не играл, весь его мир заключался в компьютере, и в данной ситуации мама даже вставила: "Хоть какой-то плюс в этих компьютерах. Меньше перевозить придётся".

Я видела, как она нервничала, как не находила себе места. Пока собирала посуду, разбила две тарелки, три стакана. Постоянно психовала, срывалась то на мне, то на Кирилле, хотя в чём, собственно, мы были виновны? Одно стало позже ясно – она не горела желанием переезжать, делала это из принципа, из желания доказать отчиму, что она способна на поступки. Ждала, что он обнимет её, попросит прощения. Станет уговаривать не уходить, не рубить с плеча, однако ничего подобного не происходило, и это злило её. Грушей для битья становились, конечно, мы.

В день переезда обстановка дома накалилась до предела. Отчим с самого утра не расставался с рюмкой, мама то и дело бросалась в слёзы, упрекая нас в том, что всем на неё наплевать, мы с Кириллом не знали, куда себя деть. Создавалось впечатление, что идёт батл между ней и её мужем, мы же выступали лишь в роли пыли, поднимавшейся с земли, застилая им взор.

– Что, сын, – прохрипел у выхода отчим заплетающимся языком, – вот так вот ты с отцом? – ирилл продолжал безмолвно застёгивать тёмно-серую куртку. – Такая твоя благодарность?

– А за что ему благодарить тебя? – вмешалась мама, в панике глядя на часы. Такси уже ждало внизу.

– Не лезь, я не с тобой говорю. Кирилл?

– Да что? – отрезал тот. Глаза его находились на мокром месте.

– Даже не скажешь мне ничего?

– Я не знаю, что говорить.

– Учти, никакой другой дядька тебе никогда папку не заменит, – Кирилл по-прежнему молчал. – А ты, – небрежно переключился отчим на меня, – рада, небось? Радуйся. Всю жизнь радовалась, если у нас с мамкой что-то не клеилось.

– Это не так, – вставила я, чувствуя, что начинаю подкипать.

– Так, я уж выучил тебя за все эти годы.

С этими словами мы вышли из квартиры. Коробки ждали внизу. Благо, пересчитать их можно было по пальцам, всё поместилось в багажник новой "Приоры". В машине мама ревела. Да и я сама с трудом сдерживалась. Обидно, что в этой ситуации отчим снова сделал меня крайней. Чем я не угодила, не знаю, но осознание того, что человек, из-за которого я резко в шесть лет повзрослела с приходом его в нашу жизнь, обвинял меня в их конфликте с мамой, больно резануло. Как бы я ни старалась не обращать внимание на его нападки, тем не менее обращала. Не могла я равнодушно к этому относиться.

Молодой водитель в коричневой дублёнке помог нам выгрузить коробки, хотел помочь и до квартиры их донести, на что мама ответила категоричным отказом.

– Не так уж их и много, сами справимся.

Дом располагался во дворе спального района. Ни магазинов поблизости, ни каких-то общественных учреждений. Лишь безликие пятиэтажные дома-коробки, несколько старых лавок, древняя горка, заваленная снегом, сломанные качели, турник и сосны. Всё довольно серо и убого. Мне в принципе было совершенно плевать на какие-либо удобства, эстетику из окон, маме же это место дико не нравилось. Но выбора не было, сними она квартиру в элитном районе, заплатить пришлось бы раза в два больше. Всё то время, что мы поднимали коробки, пока Кирюшка караулил оставшиеся у крыльца подъезда, она причитала и нервничала, жаловалась на вонь в подъезде, на невоспитанных соседей, не отвечающих на её "Здрасте", на узкие ступеньки, на то, что я нерасторопно двигаюсь, прикопалась и к моим ботинкам, заявив, что я выгляжу в них, как трансвистит. Я понимала, что обижаться на неё или в чём-то упрекать нельзя. Даже если б на моих ногах были изящные сапожки на каблуках, она бы и в них нашла изъяны, причины её недовольства заключались вовсе не во мне или в не таком подъезде. Её бесило то, что отчим смиренно принял факт нашего ухода. Лишь в этом крылась причина.

Квартира оказалась такой же невзрачной, как и двор. Я не говорю о дизайне, вкусе, гармонии. Ремонт, судя по всему, в этом месте делался лет пятнадцать-двадцать назад, поскольку потолок крошился, пожелтевшие дешёвые обои отваливались, плинтусы отходили, трубы в ванной комнате протекали, с дверей ошмётками отлуплялась белая краска. Меня-то всё устраивало, свет, вода, унитаз имелись и ладно. Я не брюзга, не аристократка, однако мама смотрела на окружающую обстановку с отвращением. Оба из двух имеющихся диванов отличались въевшимися серыми пятнами, у шифоньера отваливалась ручка, холодильник в кухне был куда старше меня, у плиты не работала духовка, гарнитур как таковой отсутствовал напрочь, вместо него висел один единственный поцарапанный ящик для посуды, и стояла из такого же пластикового материала столешница. Ванна была покрыта налётом ржавчины и чужой грязи, у зеркала откололся угол, а у унитаза сломан бачок, отчего, как предупредил хозяин квартиры, смывать отходы нужно водой из ведра. Единственный плюс – висевшая в зале небольшая по размерам репродукция Рембрандта "Христос во время шторма".

Около часа мама находилась в прострации. Сидела на кухне, смотрела в окно. Мы с Кириллом переоделись, сразу принялись разбирать коробки. Его учебники и тетради, мои книги пришлось оставить нетронутыми, так как какой-либо дополнительный шкаф для подобных вещей в той квартире не предполагался. Ближе к вечеру я по просьбе мамы сходила через две остановки в магазин за чаем, макаронами, сосисками, хлебом, маслом, сахаром, солью. Ближе к семи вечера она уже легла спать. Мы с Кириллом поужинали, попили чай с вишнёвым вареньем из дома и, убрав со стола, сели на кухне смотреть "Маленький принц", мультфильм по мотивам повести Экзюпери. "Глаза слепы. Искать надо сердцем" – слова, которые на всю жизнь поселились в моём собственном сердце. Я всей душой любила Маленького принца и, несмотря на то, что являлась сторонницей того, что это произведение всё-таки для взрослых, никак не для детского понимания, было приятно, что Кирилл остался под приятным впечатлением от просмотра. Капля добра в эти злободневные будни.

Той ночью мы легли вместе. Перед сном долго разговаривали. Меня удивило, когда брат вдруг спросил:

– Почему Маленький принц сказал, что слова мешают понимать друг друга?

– Потому что слова редко бывают искренними, – прошептала я ему, слегка замешкавшись. – Часто мы говорим совсем не то, что на самом деле думаем или чувствуем.

– Почему?

– Наверно, потому что боимся обнажить себя. Боимся открыться. Слова – что-то вроде защиты, вроде маски.

– Ты тоже носишь такую маску?

– Бывает, – кивнула я не без грусти. – Но только не с тобой.

– Хорошо, – улыбнулся он, крепко обнял меня, и на такой тёплой ноте мы погрузились в сон.

Впервые за долгое время я спала без страха. Без кошмаров, без вздрагиваний. Было спокойно. Я знала, что никто не ворвётся в комнату, никто не станет кричать, бросать непонятные обвинения, упрёки, угрозы. В отсутствие отчима появлялась возможность дышать. Дышать и не чувствовать себя за использование воздуха виноватой. Не чувствовать себя виноватой за один факт своего существования. Думаю, и Кирилл ощущал эту внутреннюю свободу. Парадокс, но родной отец стал для него воплощением зла, воплощением изверга, чужого человека. Я была счастлива, что не познала подобные чувства на себе. Своего отца я любила, быть может, за то и больше, что он ни разу не дал мне познать, что такое страх.

Вскоре рождественнско-новогодние каникулы подошли к концу. Брат отправился в школу, у меня началась сессия. Мама по-прежнему находилась в состоянии нервоза. Ежедневно просыпалась с обречённым, траурным выражением лица, на автомате собиралась на работу, собирала Кирилла, с нами практически не разговаривала, а если начинала, то всё кончалось её недовольствами и бессмысленными придирками. Через "не хочу" готовила, жалуясь на полурабочую плиту и неудобную обстановку в кухне, причитала по поводу нехватки денег, снова начала курить. Понятно, что комфорт и хотя бы мизерное удовлетворение в таких условиях мало можно было ощутить. Я видела, как мама рвалась домой, как бесилась из-за того, что отчим не делал попыток вернуть её, что не надоедал звонками и слежками. Лишь однажды он позвонил Кириллу, спросил, как у нас тут дела, есть ли что покушать, хотел привезти продукты, на что Кирилл заявил: "Всё у нас есть. Не надо приезжать". Как и следовало, узнав об этом, мама пришла в крайнее возмущение. "Ни черта у нас нет! Последние сотни остались, чем вас кормить – я понятия не имею! Лучше б ты вообще трубку не брал!".