355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Екатерина Кузнецова » 20 лет (СИ) » Текст книги (страница 1)
20 лет (СИ)
  • Текст добавлен: 11 июля 2017, 19:00

Текст книги "20 лет (СИ)"


Автор книги: Екатерина Кузнецова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Annotation

Вдруг перестаёшь смотреть на окружающие вещи через призму привитых образов, нелепых надежд, желаний, верований, устоев. Вся эта шелуха падает, а внутри оказывается пусто, ничего нет. Только ты сам и страхи внутренние. Мечты уже не воспринимаются как что-то, к чему ты в силах прийти. Далёкое мерцание – да, вся эта патетика, разбавленная сиропом романтики, эмпиризма, юношеского максимализма, хороша, но рано или поздно вспышка тухнет, а со дна всплывает всё то дерьмо, которое ты не хотел принимать, но принимаешь. Выбора-то особо нет. Высокие когда-то в сознании понятия уже не кажутся столь высокими, у всего появляются иные значения, характеристики. Цены. Ну или приходит полнейшее обесценивание всем тем вещам, которыми дорожил когда-то. Ты, может, продолжаешь искать что-то, за что можно зацепиться, искать себя, некий высший разум, скрытый подтекст во всём происходящем, а натыкаешься на исцарапанную кем-то до тебя стену, спёртый запах и оставленную кучу говна. Тебя тошнит. Бытие давит аллегорической ·невыносимой лёгкостью▌, хочешь бежать, сил нет. Да и далеко ли убежишь от себя? Рвёт-то не физически. Морально. Разочарованием, потерянными идеалами, утраченными надеждами, утраченным смыслом. Приходит обезвоживание. Противное, гнетущее опустошение с едким послевкусием гнили.

Кузнецова Екатерина

Кузнецова Екатерина

20 лет





1 глава



Смерть вошла в пространство моего существования внезапно. Она не стучала, не предупреждала, не мялась на пороге, решительно раскрыв дверь в мир, именуемый «паршивая жизнь», сделав его более невыносимым. Первым выстрелом стала смерть отца. Когда ясным июльским утром позвонила женщина, представившаяся двоюродной тёткой, сообщив, что отец повесился, я мгновенно осознала, что смерть, как и жизнь, предсказуема. Не было ни слёз, ни истерик, ни потери дара речи. Я молча кивнула, поблагодарила за известие и сбросила вызов. В горле стояла горечь, нутро разъедало, но я знала, что рано или поздно это событие должно было произойти, всё шло к подобной развязке, потому старалась максимально сохранять контроль над чувствами. Спокойно продолжила читать «Америку» Кафки под игравшую в наушниках Evidence Мэрилина Мэнсона, чтоб не слышать доносившихся из кухни, пропахшей сгоревшим мясом и луком, руганей мамы и отчима.

Похороны запланировали на пятнадцатое июля за счёт ближайших сестёр отца. Не думаю, что тут уместно говорить о глубокой скорби, сострадании, уважении или, что ещё нелепее, любви. Так же, как и все остальные, когда отцу была нужна помощь, моральная поддержка, они отвернулись от него, списав на "разложившегося алкоголика". Вполне удобно сказать, что человек кончен, повесив ярлык отброса, нежели проявить участие. Я не говорю о спасении, хотя бы о попытке подать руку. Отец давно был мёртв. Не физически, духовно. Погребение тела оказалось вопросом времени. Все, кто более – менее близко знали его, ясно это видели и отчётливо понимали, что иного расклада событий, иного пути в такой жизни не существовало. Отец умер в возрасте сорока двух лет. Умер, написав в предсмертной записке, которую обнаружила соседка рядом с бутылкой дешёвой водки: "Кир, дочь, прости меня. Ты – единственно ценное из того, что я привнёс в этот поганый мир. Прости, что бросаю тебя во второй раз". Ценное?

В отпевании церковь отказала, однако хор местных православных бабушек настоял на своей услуге, убедив родственников в том, что "всё должно пройти как полагается". "Бог милостив. Может, отпустит грехи. Жалко человека". Я воспринимала происходящее молча. В день смерти, когда в квартире отца собрались бывшие друзья, тётки, дядьки, племянники, племянницы, братья, сёстры, бурно обсуждая, где дешевле заказать гроб, что подать на обед, в какой костюм облачить мёртвое тело, что раздавать в честь памяти гостям: цветастые полотенца с ложками или бокалы с тарелками – я смотрела на этих "всё бросивших и приехавших за сотни километров ради отца" людей, перестав понимать что к чему. Где они были, когда отец лез в петлю? Вопрос о том, в каком костюме его спровадить в мир иной, оказался важнее причины смерти. Если б родственники хоть чуть интересовались этим человеком, то знали б, что отец давно отрёкся от православной веры, не хотел ни отпевания, ни массовых похорон. Но отныне он спит, его простреленную, прогрызенную обстоятельствами душу вряд ли способно покоробить то, что осталось в мире, который он по своему желанию покинул. "Я знаю, что после смерти от меня ничего не останется, – часто говорил он в последний год жизни. – Превращусь в гниль, но это лучше, чем тешить себя сказками о том, что где-то там на облаке есть совершенный мир, в котором правят справедливость и добро. Нет такого мира. Нигде нет".

– Кир, что с квартирой будешь делать? – поинтересовалась двоюродная сестра Юля, оставшись со мной в кухне наедине. Из зала звучали плачевные, взывающие к Отцу Небесному напевы.

– Что? В смысле?

– Ну как, ты ведь уже не ребёнок, надо бы задуматься о материальном аспекте.

– Мне всё равно. Я не претендую на эту квартиру.

– Не будь такой наивной. Это сейчас тебе кажется, что ничего ни от кого не надо, лет через пять иначе заговоришь.

– Надеюсь, что не заговорю, – пожала я плечами, бросив взгляд на красные длинные ногти этой тридцатилетней девушки, которую мне доводилось видеть не более, чем в третий раз.

– Полагаешься на маму с отчимом?

– Мы на похоронах так-то.

– Да, прости, я понимаю. Просто иная возможность обговорить это нам вряд ли представится. Задумайся. Конечно, в восемнадцать лет материальные вопросы кажутся последним, что стоит внимания. Недвижимость, имущественные дела – это вообще страшный предмет для споров и конфликтов, но с возрастом ты осознаешь, что лучше вовремя подсуетиться и после не кусать локти. Как бы морально тяжело при этом ни было.

Ничего не ответив, я молча покинула кухню, и, незаметно пробравшись сквозь гостей, закрылась в спальне. Там, где стены сохранили последние вздохи отца. Там, где он находился в последние минуты своего жалкого существования. Соседка, обнаружившая труп, с эмоциями рассказывала, как она вскрикнула, увидев болтавшееся в воздухе тело, как с прибежавшими мужем и сыном они вынули посиневшее лицо из затянутого ремня, как стали в панике искать в телефоне номера родственников. Моё сознание ясно рисовало эту сцену, мне не раз снилось подобное, когда отец пропадал, неделями не давал о себе знать. Я была готова к его смерти. Такие люди, как он, не живут долго. Не случись это сейчас, случилось бы завтра, послезавтра, через месяц. И дело вовсе не в алкоголе, не в образе жизни, который он вёл. Корни болезни были зарыты гораздо глубже. Алкоголь – следствие. Печально, что никто из присутствовавших в квартире людей так и не сумел понять этого.

Я смотрела на заправленную застиранным, блеклым покрывалом старую кровать, на стены с пожелтевшими обоями, на заваленный книгами, тетрадями с записями, газетами письменный стол, на дырявые, перештопанные серые занавески, на стоявшие в деревянных рамках мои детские снимки – всё выглядело до боли привычным, обыденным. Ещё позавчера это место дышало отцом, а сегодня его нет. Нередко, когда я оставалась у него с ночевой, мы до утра сидели в этой комнате и говорили о музыке, об искусстве, литературе, жизни. Я впитывала его философию, в полной мере чувствуя, что отец не относился ко мне, как к ребёнку. Мы общались на равных, я была для него другом. Хорошо это или плохо – не знаю. Наверно, плохо, раз даже я не сумела стать для него причиной остаться. Быть может, чувствуя за собой отцовскую ответственность, он иначе бы смотрел на жизнь? Как бы то ни было, отец ушёл, и никто уже не даст ответы на эти вопросы.

В древнем магнитофоне стояла кассета. Удивительно, но в прогрессирующем, технологически развитом обществе существовал человек, пользовавшийся этой устаревшей техникой. Прокрутив усилитель громкости практически до нуля и нажав на "Play", я опустилась на кровать и с комом в горле разревелась. Из старых колонок доносился голос вокалиста "Наутилус Помпилус", той самой группы, которую отец слушал всякий раз, когда, как он выражался, "душа выгорала" или "жить не хотелось". Видимо, в ту последнюю ночь, когда он решил свести счёты с этим прогнившим миром, в душе его прогремел последний взрыв. Я ревела. Вспоминала голос отца, его грустную улыбку, обречённый взгляд, вспомнила сцену из детства, когда он собрал вещи и со слезами на глазах покинул нас с мамой, бросив мне напоследок: "Прости". Совершил ли он тогда ошибку? Нет. Родители не любили друг друга, ошибку оба совершили ранее – когда обречённо шагали в загс по вине неосторожного секса, на выходе которого получили меня. Бестолковое, эгоистичное говно, как выражался отчим. Действительно, стоило ли из-за какого-то куска дерьма оставаться на свете?

Мало желая быть найденной в таком жалком состоянии кем-нибудь из родственников, я спешно выключила музыку, не без труда успокоилась и, выудив из магнитофона кассету, забросив её в карман синих джинсов, покинула комнату, стараясь как можно более детально сохранить обстановку в памяти. Последнее, что у меня оставалось от человека, которого я звала и всегда, несмотря ни на что, буду звать отцом. Единственное, что смерть не сумела отнять.

– Кристиночка, здравствуй! – пропела в прихожей та самая звонившая мне родственница, с объятиями обрушившись на симпатичную девушку. – Я тебя не узнала – со свадьбы не виделись!

– Здравствуйте, тёть Лиз, – улыбнулась та, равнодушно глядя сверху вниз из-под стильно накрашенных голубых глазок на не просто упитанную, а откровенно толстую, коротко остриженную женщину. – Да, со свадьбы. Рада вас видеть.

– И я тебя, милая, и я тебя. Всё хорошеешь и хорошеешь. Витюшку не стали брать?

– Нет, он у свекрови остался.

– И правильно. А Олег?

– Олег машину ставит, сейчас придёт. Как у вас Аня? Закончила учиться?

– Год назад ещё закончила. Она у нас практику в прокуратуре проходила, диплом получила и вернулась туда. Сейчас помощница главного прокурора. Зарплата такая, что умудрилась квартиру себе однокомнатную взять, машину в кредит. Нам при этом помогает то продуктами, то бытовой техникой. В августе вот хотим все вместе на юге отдохнуть. Если б не Анька, то, конечно уж, и не мечтать нам о таком отпуске. Ладно, хоть она хорошо в жизни устроилась. Радость нам на старость лет.

– Привет ей передавайте.

– Конечно. А как у тебя с работой? Всё там же? Юлька говорила, вы квартиру обменяли?

– Обменяли, тёть Лиз. Олега повысили, он у нас теперь начальник. Подумываем дело своё открыть, всё-таки сейчас и привилегии, и выслуга. Я год уже, как ему звание дали, сижу без работы, так что, может, через годик-другой бизнесом займусь, – прощебетала она, не переставая ослеплять натянутой улыбкой. – Там, глядишь, на дом свой замахнёмся. Квартира – квартирой, но дом-то хочется. С газоном, с цветником, с садом, со своими помидорками, огурчиками. Давно мечтаю о небольшом огороде – пусть немножко, а своё, не в магазине куплено.

– Правильно-правильно, Кристюш. Молодцы! Да ты всю жизнь родителям на радость, что говорить. Никогда о тебе плохих вестей не знали.

Кто-то, похоже, был не в курсе того, что умер человек. Я смотрела, слушала и больше чего-либо хотела протиснуться к входной двери и без всяких слов уйти. Ради чего устраивается весь этот спектакль со сбором псевдородных людей, пришедших не проститься с усопшим, а продемонстрировать свои успехи, обсудить знакомых, работу, дом, семью? Не лучше ли тихо похоронить человека, не расставляя вокруг смехотворные декорации? Не превращая смерть в повод для встречи с теми, с кем "со свадьбы не виделись"? Я продолжала молчать. Половины из пришедших гостей не знала, да и они меня, собственно, тоже. Комедийно получалось, когда кто-нибудь из присутствовавших вспоминал, что у Антона был ребёнок, подходил к очередной двоюродной тётке, стоявшей вплотную рядом со мной, и спрашивал: "А дочь-то приходила?". В такие мгновения я с трудом сдерживала горечь, рвущуюся изнутри вместе с приступом дикого хохота. Гнойного, болезненного ржача. Вполне понимала отца, решившего удавиться.

Продолжалось это представление ещё порядком два – три часа. Встречи и приветствия с "родными", обсуждение обстоявших дел, обсуждение кто где у кого работает, кто сколько получает, кто куда ездит, кто на ком женился, сколько у кого пополнилось детей, кому когда в детский сад, кто оканчивает школу, кто куда поступил. Большая часть новоявленных заботливых родных людей знать – не знала, какой смертью умер отец, не говоря уже о причинах, и это есть норма. Прийти на похороны, дабы показать себя. Блеснуть благородством тем фактом, что ты приехал проститься с человеком, которого при жизни в грош не ставил. Если такова цена смерти, то какова цена жизни? Есть ли вообще у этой жизни ценность? Хотя бы незначительная, мизерная ценность?

Кладбище находилось в нескольких остановках от дома, поэтому шествие до него, к счастью, было недолгим. Солнце обжигало спину, неприятно ослепляло глаза. Я шагала, уставившись в землю, судорожно тряслась то ли на нервной почве, то ли температура поднялась – не знаю. Пока рыли яму, женская аудитория представления, конечно, театрально пустилась в лирические рыдания. "Дурак! Всю жизнь глоткой своей загубил! Всю жизнь! – причитала одна из тёток. – Хороший ведь когда-то был человек". Я старалась не слушать. Вернее, не вслушиваться в подобные излияния, но не выходило. Глоткой жизнь загубил? Нет, неправильно. Это жизнь загубила отца. Жизнь и вы, которые отвернулись от него тогда, когда ему нужна была моральная помощь. Когда он нуждался в вас, нуждался в поддержке. Кому легче от этих показных слёз? Всё, что вы демонстрируете – дешёвая комедия. Даже Юля с Кристиной, которым, откровенно говоря, было трижды насрать на отца, на его испоганенную жизнь, – и те стояли подтирая слёзки. Меня мутило. Мутило от боли и стыда перед отцом за то, что даже его уход из мира, как и всё пребывание, оказался пропитан едким соком фальши. Единственным, кому, возможно, действительно было дело до всего происходящего – дядя Гриша, муж тёть Лизы. Он отошёл в сторону и, опустив глаза, скуривал одну сигарету за другой.

Вспоминается сейчас вся эта церемония обрывками. Тогда я ещё мало осознавала случившееся. Состояние аффекта? Возможно. Держала себя в руках, держала в руках боль, терпение, обиду, злость. Знала, что если дам себе слабину, остановиться не сумею. Однако когда наёмная служба рабочих опустила гроб в яму и принялась засыпать его сырой землёй, драматизм обстановки начал ослабевать. Вот уже скоро женщины сменили трагические выражения лиц на полное равнодушие, а, покидая кладбище, и вовсе забыли о том, что недавно ревели. Направлялись в сторону заказного автобуса, улыбались, говорили об успехах детей. Для кого всё это устраивалось? Не для отца. Не знаю, воскресает ли душа после смерти, перерождается или разлагается в могиле вместе с телом, но не думаю, что он хотел бы видеть свои показные похороны с соломенными актёрами.

В арендованной столовой, где обед был накрыт на соединённых в шеренгу столах, я заняла крайнее место, оказавшись в компании Кристины, её пафосного, наголо бритого мужа, то и дело бросавшего взгляд на часы, Юли, какой-то худощавой незнакомой женщины престарелого возраста с оттёкшим лицом и двух троюродных блондинистых сестёр – Лили и Вали. Лиля приходилось ровесницей мне, а Валя – ровесницей двум другим окружавшим меня девушкам. Виделись мы с ними за всю жизнь пару раз, к тому же в далёком детстве. Если б в квартире отца не представились, то и не узнали бы друг друга. Хотя...может, оно было б и к лучшему?

За столом Кристина сразу недовольно призналась, что на диете, в чём её активно поддержали и Лиля с Юлей. Валя с отвращением отодвинула тарелку с гречкой и котлетой, заявив, что уже лет пять как придерживается вегетарианства.

– А нафига оно тебе? – удивлённо протянула Кристина, вздёрнув красиво нарисованной модной бровью. – Фигуру держишь?

– Да нет. Просто насмотрелась, начиталась и однажды поменяла мировоззрение.

– И что, не ешь ни курицу, ни рыбу – вообще ничего животного?

– Вообще.

– А чем тогда питаешься?

– Овощами, фруктами. Молочкой.

– Ну да, одной неплохо, в семейной жизни так не протянешь, – улыбнулась та, бросив взгляд на своего расхваленного Олега. – Замуж не собираешься, кстати?

– Так я замужем.

– Замужем? – вмешалась Юля. – А почему молчала? Когда играли-то?

– Два года назад. Но мы особо и не играли, просто расписались, посидели в кафешке с друзьями, шампанское выпили. Всё. Никакой помпезности.

– Ну вы даёте! – негромко рассмеялась Кристина. – Тихушники, блин! А что играть не стали? С финансами проблемы?

– Да нет, денег хватает. Просто решили не афишировать на всю Ивановскую. Смысл?

– Смысл? А как же мечта девочки о белом платье, внимании? Родственников бы порадовали. Где ещё можно собраться таким составом? Лишь на похоронах да на свадьбах.

– Вот именно, – кивнула Юля. – А что насчёт детей? Не думаете пока?

– Думаем. Но у нас год ещё ипотека висит, хотим расквитаться с ней, а там уж о пополнении думать. Хочется, чтоб ребёнок в финансовом благополучии рос, не нуждался ни в чём. А у вас, Юль, что? Вроде давно живёте, не планируете оформиться?

– Планируем, конечно. Сейчас откладываем на свадьбу, плюс Мишка машину хочет поменять, присмотрел Ауди Q3, а у неё цена за два ляма летит. Но он упрямый – фиг переспоришь. Если уж он чем-то загорелся, то всё, лучше не лезть. Ну зато обещается мне свою Тойоту отдать.

– Ты тоже с правами? – загорелась энтузиазмом Кристина. – Давно получила?

– Так ещё в студенчестве. Я тогда случайно отцовскую Хонду разбила, семь лет после этого боялась за руль сесть, а сейчас жизнь вынуждает. На метро надоело кататься, Мишка не может меня постоянно возить, сам вечно в делах. В двадцать первом веке без колёс никак.

– А Миша у тебя где? Дома остался?

– Пока да. У него корпоратив сегодня, пусть выспится, а то ночью-то не особо удаётся, – двусмысленно рассмеялась она.

– Не в тему будет сказано, но не перестаю вами восхищаться. Молодцы, что уехали из этой дыры. Мы вон всё никак не решаемся. Витюшка уж первый класс окончил, его сейчас тормошить не хочется, всё-таки и без того непросто было адаптироваться к новому режиму после садика. Олега до начальника подняли. У нас была пару лет назад возможность перевестись, но в большом городе, конечно, такого карьерного роста б не случилось. Там фсб-шников, как он, на каждом углу. Решили остаться. Видно, так и всю жизнь тут просидим. Валька, а вы что? Не хотите никуда?

– У Кости здесь бизнес, связи, у меня тоже с работой в порядке, ипотека, опять же, родители. Мы никогда в принципе не думали о том, чтоб уехать. Сейчас всё стабильно, а уедешь ты – и что? Кому ты нужен в чужом городе?

– Тоже верно. Ну Юлька же вон сумела приспособиться. На Ауди скоро будет разъезжать.

– Ещё не факт, – польщённо проворковала та.

– Ой, ладно тебе. Будешь. Лиль, Кир, а вы что молчите? Поступаете в этом году?

– Ага, – кивнула светлой головкой Лиля. – Я в Питер прошла на бюджет.

– Ого! Молодец. А куда? На кого?

– В СПбГУ на экономический. Так что через месяц уезжаю.

– С ума сойти – Питер, – протянула Юля. – Хорошо ЕГЭ написала?

– Да, все предметы больше, чем на девяноста баллов.

– Умница. В общаге будешь там жить?

– Нет, родители хотят квартиру снять. Я не хочу в общаге – мало ли, с кем поселят. И потом, эти грязные кухни, общий туалет, душ.

На автомате жуя гречку, опустив глаза в тарелку, я держалась.

– К тому же у меня парень едет в Питер, мы уже давно условились после поступления начать жить вместе.

– А родители как? Не против? – поинтересовалась явно удивлённая Валя.

– А чего бы им быть против? Мы уже давно встречаемся, ночуем друг у друга. Праздники отмечаем семьями.

– Это здорово, – улыбнулась Кристина. – Он тоже на экономический поступил?

– Да. Чуть ли не первый в списке.

– Кир, а у тебя как?

Я молчала. Принципиально молчала, поскольку знала – стоило мне открыт рот, как всё, что из последних сил держалось за закрытыми дверями, вылезло бы наружу.

– Кир?

– Да не приставай к человеку. Ей не до этого сейчас.

– Ладно.

На какое-то время они замолкли. Ненадолго, правда.

– Кристин, всё смотрю на тебя и поражаюсь – выглядишь потрясающе. Что десять лет назад, что сейчас – ничего не меняется. Это учесть то, что пережила роды, – ковыряясь ложкой в тарелке, протянула Юля. – Как девочка.

– Прям уж – как девочка, – хихикнула та.

– Но всё же. Занимаешься чем-то?

– Фитнесом несколько раз в неделю, бегаю. Диеты постоянные.

– Брови сама делаешь или в салоне?

– В салоне. Я и волосы сама не крашу, уж лучше заплатить лишние пять тысяч и не париться.

– Были бы деньги.

– Тебе ли прибедняться?

– Да я не прибедняюсь. У меня действительно нет лишних пяти тысяч на салон.

– Зато есть два-три ляма на Ауди Q3.

Можно было б подумать, что кто-то кого-то обидел, ан нет. Интонация, которой говорили мои так называемые родственницы, была самой что ни на есть безобидной. За невинными, сладкими улыбками только одноклеточный дегенерат не заметил бы, как они из кожи лезли, стараясь бросить в лицо друг друга очередной понт, завуалированный в плохо отшлифованную скромность.

Меня тошнило. От этих гнилых разговоров, людей, от всего дешёвого зрелища, поэтому, схватив со спинки стула рюкзак, я поднялась и прямиком направилась к выходу из заведения.

Солнце пекло, мерзкий ветер бросался из стороны в сторону. Я шла в неизвестном направлении, безмолвно глотая слёзы. Отец умер. Его больше нет. Он никогда не позвонит мне, не спросит: "Как дела?", не выпьет со мной чай, не откроет глаза. Чем была его жизнь? Комедией? Трагедией? Не знаю. Сам он всегда называл её спектаклем, где ему отводилась далеко не центральная роль. В собственной жизни отец занимал второстепенное значение, и вместо того, чтоб разобраться, почему человек пришёл к полнейшей потере себя, четыре разрисованные, пустые клуши сидели и обсуждали ипотеку, брови, Ауди. Это тот мир, в который меня послали родители. Да я и сама жаждала удавиться вслед за отцом, но был ли смысл? Разве сумела б кому-то что-то доказать? Ничуть. Всё, что обо мне бы сказали в день похорон: "Вся в отца. Куда мать смотрела?", а после сидели бы за столом и обсуждали аспекты своей личной жизни. Уже вечером факт моего существования затерялся б где-то в холодной, сырой земле.

Я ревела. От бессилия, от безысходности, от разрывающей боли от осознания того, что отец лежал в земле, оттого, что единственным, что у меня от него осталось – древняя кассета с музыкой "Наутилус Помпилус" и разбросанные хаотично воспоминания. Ничего более. Он ушёл, он снова ушёл, как и тогда много лет назад, вверив меня в руки неизвестности. Сложилась бы наша жизнь иначе, если бы он когда-то поступил иначе? Возможно. Был бы в таком случае в нашей истории другой конец? Кто знает. Наверно, всё, что начинается с ошибки, с ошибками и продолжается. Если бы мама не залетела от отца, узы брака вряд ли когда-нибудь связали их. Погуляли б, поспали, а после разбежались, вычеркнув совместные эпизоды как то, чего быть не должно было. Но к сожалению, случилось так, как случилось. Я являлась ошибкой. Случайным продуктом быстрого секса, иначе говоря. Всего-то.

Странно представлять сейчас, что мои родители вообще были способны к близости друг с другом. Что их связывало? Похоть? Общие интересы? Похоть. Общих интересов у этих людей не имелось. В их ситуации уместнее говорить о гормонах. Пора студенчества, вино-пивных посиделок, протеста, пробиравшегося на фоне советского запрета, время "Нирваны" и Цоя, возраст, когда хочется всего и сразу, а получая, осознаёшь, что не так уж оно было нужно. Я в принципе вполне понимала родителей. Какая-то алкогольная встреча, все охмелевшие, парень идёт провожать девушку до дома, дорога сопровождается смехом, шутками, девушка приглашает парня к себе, он остаётся, выпитое даёт в голову и, не заботясь о последствиях, эти двое предаются животным потехам. Сегодня подобным ходом событий, подобным сценарием мало кого удивишь, да и тогда, видно, тоже. Переспали – залетели – поженились. А как же конфликт, идея, напряжение? А это всё приходит позже. Тогда, когда дело сделано. Спустя пару лет, когда переспавшие вдруг приходят к мысли: "Пиздец! Нахуй оно было нужно?", когда смотрят на свою жизнь, на абстрактные ожидания, понимая: а ничего ведь не оправдалось – вот тут-то и закручивается конфликт. Вот тут-то появляется и напряжение, и захватывающий сюжет, и кульминация, конечно, куда ж без неё-то? Это и зовётся у нас жизнью. Громко и смешно. Вопрос, который я так и не успела задать отцу, навсегда со мной и остался: "Ради чего вы когда-то решили создать семью? Затем, чтоб ты на протяжении многих лет забывался водкой, мама стала вспыльчивой истеричкой, а я – не влезавшей ни в одну ячейку частицей перемешанных пазлов?".

Что бы ты мне ответил, а, пап? "Судьба так распорядилась"?


2 глава



Свадьбу отыграли в июне, а уже в декабре родилась я. Отцу на тот момент было двадцать три года, маме – двадцать один. Оба получали образование в местном вузе, однако, конечно, с появлением ребёнка ни о каком обучении уже речи быть не могло. Отец ушёл с последнего курса, так и не успев получить диплом медика, мама бросила учёбу на четвёртом курсе экономического факультета. А что было далее? А далее потекла скачкообразная, далеко не стабильная жизнь с частыми скандалами, гневными вспышками, битьём посуды, хлопаньем дверей, выгонами из дома и первыми отцовскими алкогольными загулами. Он с детства мечтал стать врачом, людям помогать, спасать жизни, а что в результате? Вместо людей – станки, вместо спасения чужих жизней – разрушенная своя и отбитые, сломанные пальцы. С его интеллектом, с его способностями он получал несчастные копейки из рук людей, совершенно его не стоявших. Отец не об этом мечтал. И не забеременев мама тогда, разумеется, его ждало бы иное будущее. Закончил бы университет, поехал работать по направлению, встретил бы девушку, женился. Конечно, не исключен вариант женитьбы по залёту, но, по крайней мере, отец не лишился б мечты. Брак не по любви после получения желаемого образования вполне бы искупил себя профессией, любимой работой. А так что? Ни любви, ни удовлетворения жизнью, ничего, кроме бутылки, с которой на время он был способен забыться.

Что же касается мамы, для неё незапланированный ребёнок также стал петлёй на шее. Не в плане образования, нет, его-то она пусть позже, но получила. Мама росла в неблагополучной семье пьющих родителей, отец частенько поднимал на неё руку, она несколько раз убегала из дома, жила в страхе, в обидах, в непонимании. Однажды едва не покончила с собой, наглотавшись таблеток. О чём человек, испытавший подобное, может мечтать? Не повторить историю, то есть создать семью, прямо противоположную увиденной. Конечно, мама мечтала о принце, который освободит её от страхов прошлого, о красивых ухаживаниях, о сказке, о мире, где всем будет хорошо, где все будут любимы и счастливы, однако нет такого мира. И сказок в нашей паршивой реальности не существует. Мама вышла за человека, который не любил её, которого не любила она, и снова, вместо гармонии, получила взаимную неприязнь, слёзы и пустые бутылки за холодильником. Я не в праве осуждать родителей, мне жаль их. Искренне жаль. Понятно, что продолжаться так вечно не могло. Спустя пять лет со дня свадьбы, мама подала на развод, чему отец ничуть не препятствовал, без лишних выяснений отношений и истерик они разбежались, однокомнатную хрущёвку, что отец получил на заводе, оставил нам, и с этого момента в наших судьбах началась совершенно другая история.

Мама надеялась, что, разведясь с отцом, освободится от всех неприятностей и проблем, но куда там. Год мы жили спокойно. Да, непросто, конечно, было. Денег ни на что не хватало, мама работала техничкой в детском саду – со школьным аттестатом позволить что-то большее попросту не могла, питались мы макаронами, "бепешками", картошкой. Условия для жизни были плачевными, что говорить, но обделённым, несчастливым ребёнком я себя тогда не ощущала. Выходные проводила с отцом, будни – с мамой. Отвыкла от скандалов, от маминых слёз и нервных вспышек. Отец же, оставшись один, старался взять себя в руки. Бросил пить. Если б возможно было сохранить всё так, ничего более я бы в жизни не попросила. Пусть скучала по отцу, пусть мне не хватало его, не хватало тех дней, что он посвящал мне, но я видела, что врозь родителям комфортнее. А значит, мне тоже не на что было жаловаться. Тогда. Позже всё изменилось.

Когда однажды, забрав меня из сада, мама заявила, что нас ждёт встреча "с одним хорошим человеком", я оказалась в недоумении.

– Он понравится тебе, – щебетала она с улыбкой. – Придёт сегодня к нам на ужин.

Я ничего не говорила. Шесть лет ребёнку – понятно, что не сразу сообразила, о чём речь, хотя чувствовала, что дело пахнет чем-то подозрительным.

Пир мама закатила по всем канонам торжества. Жареная курица, оливье, винегрет, какие-то ещё салаты, медовый торт, бутерброды со шпротами. Не понимала, с чего бы такие перемены, но я была рада.. Мама надела красное приталенное платье, которое я на ней не видела с новогодней ночи, меня облачила в любимый джинсовый сарафан, зелёную водолазку, и когда в дверь позвонили, мы обе замерли в предвкушении. Но несмотря ни на что, когда дверь распахнулась, переступив порог не только квартиры, а нашей жизни в целом, вошёл человек, который своим присутствием смёл всё. Подчистую.

– Дочь, – обратилась ко мне мама, вырвавшись из объятий, – это дядя Саша.

– Ну, привет, – улыбнулся он, протянув Барби в прозрачной коробке с розовыми картонными вставками.

– Поздоровайся, чего ты? – коснувшись плеча, продолжала мама. – Кир.

Наверно, я не была готова к разворачивавшейся сцене, поэтому, так ничего не сказав, развернулась и, забежав в туалет, закрыла дверь на шпингалет. Я чувствовала себя обманутой. Да, была мелкой, но не настолько, чтоб не понять, что означал крепкий, бесцеремонный поцелуй, с которым этот новоявленный дядь Саша встретил её. Лучше б мне сразу сказали так, как есть. А как было? Странно теперь вспоминать события того времени.

– Кира, открой дверь, я сказала, – твердила без остановки мама. – Что ты устраиваешь? Я просила тебя вести себя нормально.

– Вик, ладно тебе, оставь её. Захочет – выйдет. Я есть хочу, пойдём за стол.

– Ты не понимаешь? Я хотела, чтоб мы посидели втроём. Как семья. Как нормальная семья! – сорванным голосом вскрикнула она, разревевшись. – Почему ничего не получается?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю