Текст книги "20 лет (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
С утратой отца я смирилась. Скучала, конечно, жутко, но знала, что он поступил так, как считал нужным. Хотелось лишь, чтоб душа его всё-таки обрела желанный покой. Кассету "Наутилус Помпилус" спрятала в дальний угол шкафа, мне и без того было паршиво. Что стало с квартирой, где жил отец, не знаю. Вероятнее всего, её делёжем занялись тётки и сёстры отца, я на это имущество не претендовала. Задевало лишь то, что все вещи, книги, всё, чем он жил, чем дышал, наверняка было собрано в мешки и вывезено на свалку. Если при жизни человек был никому не нужен, то кому могут быть нужны напоминания о том, что он вообще был? Жил, спал, ел, читал, страдал. Пил. Последний факт для родственников оказался самым веским. Отец пил, потому его запросто можно было вычеркнуть из жизни, из памяти. Представить, что нет и не было никогда такого человека, который сам загубил себя, свою жизнь и уважение в глазах окружающих. Грустно. Будь отец последней моральной тварью, плюющей в души людей, но обладающей дорогой иномаркой, престижной работой, влиятельными связями, его цена оказалась бы куда выше. И потерю такого человека родственники переживали бы куда трогательнее. Парадокс.
Тем вечером я гуляла до тех пор, пока не стемнело. Мама не звонила, сама я тоже не стала названивать и предупреждать, что приду поздно. Если б можно было вообще не возвращаться, я была бы счастлива, однако счастье всю жизнь было для меня далёкой, недосягаемой вспышкой.
Переступив порог квартиры, тут же осознала, что моё положение попахивало неприятностями.
– Нашлялась? – произнёс отчим, пристально глядя на меня, стоя в проёме кухни.
Не отвечая на его взгляд, я разулась, прошла в комнату. Он, разумеется, взбесившись подобному игнору, тяжёлыми шагами направился следом.
– Я с тобой, дрянь, разговариваю.
– Что я опять не так сделала? Время только десять доходит, – процедила я, встретившись с испуганными глазами брата.
– У тебя мозги вообще есть? Ты хоть немного соображаешь, когда делаешь что-то? Ты из дома последняя уходила?
– Я, а что?
– Ты в курсе, что входную дверь оставила открытой? Ладно, мы с матерью на обед приехали, а если б кто-то залез? Ты вообще не соображаешь что ли, блядь?
– Я не могла не закрыть, – пролепетала я, ошарашенная услышанным. Не знаю, что тем утром на меня нашло, но обычно перед уходом я несколько раз проверяла, закрыта ли дверь.
– Видно, смогла. И так живёшь за мой счёт, совесть бы имела дорожить этим.
– Ничего ведь страшного не произошло. Ничего не украли, всё на месте.
– Да если б украли, я бы с тобой не так разговаривал, говно. Живёт ни забот, ни проблем не зная, вместо того, чтоб шляться до ночи, по дому матери лучше б помогала. Мать с работы приходит вечером, бегом на кухню несётся ужин готовить, а дочери, видите ли, некогда, она гуляет.
– Вы же сами сказали, что моей едой только свиней можно кормить! – вскрикнула я на эмоциях. – Ради чего мне готовить? Ради кого?
– Учиться потому что надо! Не раз в год у плиты стоять, а каждый день. Институт закончишь и кому ты нужна-то такая будешь? Ни готовить не умеет, ни стирать, ни убираться нормально. Думаешь, так и будешь на шее у меня сидеть?
– Не волнуйтесь, это последнее, о чём я мечтаю. Закончу институт, вы меня никогда тут больше не увидите.
– Ты три месяца назад точно так же говорила, – рассмеялся он. – "Сдам экзамены, уеду, и вы меня не увидите больше!". Ну что, уехала?
Я выскочила из комнаты, закрылась в туалете.
– Кир, – раздался мамин голос. – Выходи давай. Мне помыться надо. Иди поужинай.
Я не недолюбливала этого человека, именуемого моим отчимом, нет. Это было б слишком мягко. Я презирала его голос, его поджатые губы, прищуренные глаза, наливавшиеся при крике кровью, его волосатую спину, широкий приплюснутый нос, красные щёки. Его омерзительный образ являлся мне в кошмарах. Когда это происходило, я просыпалась в диком страхе, и самым ужасным было то, что наяву сон продолжался. Меня, как собаку, посадили на цепь, но не физически. Морально. Ни сбежать, ни вырваться не могла. Мама лишь мотала головой, не зная, что делать.
– Не связывайся с ним, – твердила она мне всякий раз после очередного скандала. – Пусть орёт, пусть говорит, что хочет, ты слушай и молчи. Сама ведь знаешь, что с ним бесполезно разговаривать.
– Мам, как молчать? Как, скажи? Кто он мне, чтоб вообще так со мной разговаривать? Чем я обязана за такое обращение?
– Он обеспечивает тебя, этого мало?
– Он? Ты обеспечиваешь меня, не дядь Саша. Если б не наша квартира, с чем бы он остался? Я имею полное право на эту крышу над головой и не считаю, что, живя тут, должна ему. Ты сама всё понимаешь.
– А кому ты это докажешь? Я разве не предупреждала тебя, когда ты решила не уезжать?
– Мам, у меня выбора не было, не понимаешь? Ты б не потянула ту сумму за обучение. И это не считая того, что нужно ещё и жить на что-то. Чем-то питаться.
– Выкарабкались бы как-нибудь. Ты б нашла подработку, совмещала с учёбой. В Москве с этим нет проблем, это в нашей дыре студенткой фиг куда устроишься.
– Мам, как сложилось, так сложилось. Я не хочу обсуждать это.
На такой ноте каждый раз заканчивались наши с мамой дискуссии касательно её любимейшего мужа. Я нисколько не виню её. Она не желала мне зла. Её положение неопределённости, быть может, было ещё хуже, чем выпало мне.
– Кир, – с головой зарывшись под одеяло, услышала я за дверью слабый детский голос. – Открой мне.
– Кирилл, уходи, я сейчас не хочу ни с кем разговаривать.
– Мама пиццу пекла.
– И что?
– Там и твоя доля осталась. Выйди, а то папа утром съест.
– Пусть съедает. Пусть подавится.
На какое-то время за дверью стало тихо, слышно было только, как на всю квартиру из зала кричал телевизор.
– Кир, – снова прощебетал Кирюшка. – Открой, я принёс тебе в комнату.
Тронутая детской заботой, я в тёплых чувствах поднялась с разложенного на полкомнаты дивана и, распахнув дверь, впустила в комнату грустного ребёнка, аккуратно держащего поднос с двумя бокалами апельсинового сока и двумя кусками пиццы.
– Не боишься, что влетит?
– Не влетит. Папа храпит уже.
Мы понимающе улыбнулись, удобно устроившись на диване.
– Я своё съел, это тебе. Ты ведь ничего с утра не ела.
– Я не буду одна, Кирилл. Давай со мной? – твердила я, обнимая его. – Иначе, как ты сказал? Папа утром съест.
– Да мне не жалко.
– А мне теперь жалко. Ешь.
Через минут десять в комнату вломился папаша брата, прикрикнув на него за то, что время одиннадцать доходило, а тот всё ещё был не в кровати, наорал на меня, за то, что я "жру в постели", захлопнул ноутбук и, велев мне тоже спать, взял за шкварник Кирилла, выключил свет в комнате и только тогда закрыл дверь.
Не знаю, откуда во мне брались силы терпеть подобное скотское отношение, но я терпела. Больно было – да, но у меня хватало мужества выносить всё это. И лёжа той ночью на краю дивана, я думала о том, насколько всё-таки происходящее в жизни глупо и бессмысленно. Возьмём обыкновенного среднестатистического человека. Вот ты рождаешься. Что дальше? Начинаешь ходить, говорить, что-то понимать. Вот тебе пять – маленький человек, который не знает, что ждёт его в будущем, не осознаёт, каким хочет видеть это будущее. Вот тебе десять – ты уже старше, но по-прежнему не думаешь о том, что будет завтра. Общаешься со сверстниками, ходишь в школу, пишешь контрольные, переживаешь по поводу оценок, а зачем? Ради чего, собственно? Вот тебе пятнадцать – что-то уже начинает проясняться, ты формируешься как личность, начинаешь замечать, что тебе нравится, что нет. Ищешь себя, разными путями ищешь. Может, через чтение книг, может, через дружбу, может, через намеренное ныряние в то, что подросткам делать запрещается. А вот тебе восемнадцать. Кто ты? По-прежнему, никто. Человек, до сих пор не знающий, чего хочет от жизни. Плывёшь по течению, думая, что рано или поздно оно вынесет к нужному причалу, а причала-то всё нет. Ну, или плывёшь в родительской лодке, полностью отдав права на жизнь. Так проще. Ни о чём не думать, ничего не планировать, просто ждать. Но вот уже двадцать. И что? Стал ты кем-нибудь? Нет. Почему не берёшь гребло в свои руки? Думаешь, подождёшь? А чего ждать? Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. Пора о семье подумать? Конечно, самое время, да? Женишься или выходишь замуж за того, с кем просто. С кем ты привык или привыкла. Устраиваешься на работу – по специальности ли нет – не важно. Семья-то есть. Через год-два пора бы подумать о детях, и ты думаешь. Делаешь. Рождается один ребёнок, к тридцати годам второй, а к сорока ты вдруг понимаешь, что не этого в жизни хотел. А чего? Да ты никогда не знал. Не задумывался о том, чего хочешь. Отсюда все проблемы. Считал, сумеешь однажды подняться над обстоятельствами, ан нет. Не получилось. И не получится. В семье начинаются скандалы, семья тяготит, муж или жена действует на нервы, с детьми связи потеряны, ты ищешь утешения на стороне, заводишь любовницу, любовника, по-прежнему считая, что явится какой-то дядя волшебник, который распутает весь этот клубок, но никого нет. К чему ты, спрашивается, пришёл?
Да, представления о своём будущем у меня не было, но прийти в сорок лет к пониманию того, что где-то была допущена ошибка, – нет, о таком я не мечтала, потому не хотела являться частью всей этой общественной системы. С точки зрения христианства, любая жизнь, зародившаяся в чреве женщины, – подарок Бога. Подарок небес. Что ж, сложно было поверить в то, что меня в эту жизнь принесла не биология, а Всевышний. В честь каких это родительских заслуг? Они такого подарка не просили и вряд ли когда-нибудь попросили бы. Что за глупость находить своей похоти объяснение в виде чего-то божественного? Аморальным алкоголичкам, которые плодят по пять – шесть детей, не имея на это ни средств, ни ответственности, ни мозгов, тоже небеса шлют подарки?
Все мои родственники являлись православными, меня в возрасте двух лет тоже окрестили, до шестнадцати я носила крест на шее, а однажды сняла его и убрала в сервант. Почему? Вдруг осознала, что не хочу принадлежать к этой религии, не хочу верить в сказку, не хочу становиться комичной актрисой в чьём-то парадоксальном спектакле. Самое интересное, что когда заявила это дома, отказавшись одним летним утром ехать вместе с семьёй к так называемому святому источнику, то услышала в свой адрес столько оскорблений и злости, по большому счёту со стороны отчима, которые мало вязались с концепций жертвенности и милосердия христиан. Поэтому, кроме того, что я являлась неблагодарной дрянью, говном, с того дня ещё стала "ебанутой сатанисткой". Полный ноль на фоне такого святого человека, как сам Отчим. Тот, который на протяжении нескольких лет держал великий пост, тот, который частенько захаживал в храмы, купался в святых источниках. Какая разница, что он устраивал дома тиранию, людей смешивал с грязью и, давясь своими кашами да варёными овощами, протирал толстым задом диван, поглядывая в интернете пошловатые видюшки, после просмотра которых ехал налево? Разве это что-то значит? Нет. Он ведь постится, очищается, службу стоит, исповедуется.
А что касается мамы, она, наверно, действительно верила. В детстве покупала мне божественные брошюры в картинках, когда мы с Кириллом болели, читала молитвы, в церковь захаживала нечасто, но ей это и не требовалось. Когда однажды, уже после моего, так сказать, отречения, мы с мамой разговорились о вере, я спросила у неё, читала ли она Библию, на что мама, конечно же, растерялась, отрицательно замотав головой.
– Я верю, а читала или не читала – не думаю, что это несёт такую большую роль.
– Мам, Библия состоит из парадоксов. Если бы ты прочитала её, вдумалась в то, что там написано, как написано, то твоя вера пошатнулась бы, поверь. Кто сказал, что это священная книга? Люди. Люди написали её и выдали за святость, которая на протяжении тысяч лет управляет человечеством.
– Что ты несёшь?! – вскрикнула тогда она. – Ты в праве считать так, как хочешь, но в нашем доме, чтоб я таких разговоров больше не слышала!
– Мам, а тебе не кажется противоречивым тот факт, что упоминания о Боге идут от евреев с их Ветхим заветом, но они категорически отрицают Новый завет и все события, связанные с приходом Иисуса? Если это произошло на их земле, если это часть их истории, то какой им смысл отрицать её? Единственное объяснение – что не было никакого прихода.
– Прекрати!
После я пожалела об этом разговоре. Нет, не потому, что раскаялась в своём неверии, а потому, что вера являлась для мамы некой утопией. Если так человеку легче, то зачем лишать его этого бальзама? Даже если этот бальзам не более, чем иллюзия.
Думаю, после тех событий я упала в маминых глазах. В семье не без урода, как говорится. Каждый родитель хочет, чтоб его ребёнок вырос справедливым, сообразительным, заинтересованным в познаниях, с достаточной силой воли, целеустремлённостью, умением отстоять свою точку зрения. Но как только подросший человек начинает проявлять что-то из этих признаков, то становится тем, кого "неправильно воспитали", "упустили", "избаловали". Удивительно. Каким нужно быть, чтоб оправдать ожидания? Существует ли на этом свете хотя бы один человек, целиком и полностью удовлетворяющий родителей? Хотя да, существует. СуществуЮт. Такие девочки, как Кристина, такие мальчики, как её муж Олег. Мне таковой не стать, поэтому я знала, что как дочь обречена на стабильную оценку "3". В лучшем случае. Я чувствовала, что мама ждала другого, что она относилась ко мне как к ребёнку, которого уже бесполезно пытаться исправить. А исправить, по её мнению, во мне нужно было многое. Наверно, будь я такой, как Аня, была бы идеальной дочерью. За спиной поговнила, в глаза поулыбалась, туфельки, платьица, розовые губки, розовый мозг. После удачное замужество, дети, отпуск на море, квартира в ипотеку, Ауди Q3. Безупречно.
Но меня родили другой. Другой. Не Аней, Кристиной или кем бы то ни было ещё. Может, придя в жизнь кем-то из них, я была бы счастлива. Но я была собой. Я не мечтала о богатом парне, о ломившемся от шмоток шифоньере, о зависти знакомых, о домике у моря. Всё, чего мне хотелось, заключалось в недостижимой гармонии. В свободной жизни без ощущения страха, без фальши и пены. Я хотела чего-то настоящего. Но бессмысленно искать настоящее там, где его нет.
4 глава
– Зря ты с нами не пошла, – плюхнувшись ко мне за парту следующим утром перед лекцией по русскому языку и культуре речи, пропела Аня. На этот раз на ней была белая юбка с высокой талией, голубой укороченный пиджак, голубая майка, из-под которой заметно выступала обнажённая грудь (видимо, ходить по улице без бюстгальтера – новое веяние моды), и те же белые босоножки на тонком каблуке. На губах – красная помада. – Офигенно посидели. Я домой в три часа заявилась. Угадай, кто проводил? Вернее, подвёз?
В недоумении оглядев аудиторию, где из всех присутствующих одногруппников находилось только два парня: неприметный ссутулившийся Паша, лицо которого было изрезано рубцами от прыщей, и накаченный, туговатый на коротко остриженную голову Максим, громко обсуждающий со своей соседкой, кто минувшей ночью более всех выпил, я растерялась.
– Не догадываешься? – интригующе продолжала Аня.
– Честно, без понятия.
– Егор. Ну помнишь такой высокий, тёмненький, губастый. Сидел вчера на парах перед нами. Ну, он ещё в пиджаке чёрном был, в рубашке василькового цвета. Нет? Не вспомнила?
– Что-то не очень, – промычала я.
– Ладно, не суть. Чувствую, я запала. Не знаю, каким образом мне удалось вчера увернуться, но если б вовремя не выпрыгнула из его Форда, мы бы стопроцентно переспали. Я, как девственница, текла рядом с ним. И самое главное, знаешь, что он сказал мне на прощание? "Будь я не настолько пьяным, я бы взял тебя силой".
Интересно. Каким способом человек, который прямым текстом говорит девушке, что на трезвую голову изнасиловал бы её, способен вызвать симпатию? Хотя о какой симпатии я говорю. Не о ней тут речь. Далеко не о ней.
– Я до утра не спала, всё думала о нём и...в конечном счёте пришла к тому, что зря я вырвалась. Надо было остаться.
– Зачем ты мне всё это рассказываешь? – отрезала я, не выдержав. – Меня это мало волнует. Правда. Не обижайся, но я вряд ли гожусь в подружки.
– Ты чё психуешь? – удивлённо улыбнулась она. – Ладно, если не хочешь, я не буду рассказывать. Мне просто хотелось поделиться, я так привыкла.
– А я не привыкла слушать чьи-то излияния касательно интимной жизни.
– Сразу бы сказала. Ты мне понравилось, я захотела подружиться.
– Из меня плохая подруга.
– Не верю. Дай мне время, я докажу тебе обратное.
Что тут ещё скажешь? Отвязаться от этой девушки было не так просто, как казалось.
– Не подумай, что я дура. Просто из всех девок нашей группы ты наиболее всех пробуждаешь доверие.
С началом лекции Аня замолкла, я же сидела, пропуская слова преподавательницы мимо себя, думала о том, в каком дерьме мы находимся. Это не общество. Сборище недалёких, озабоченных, пустых людей, которых мало что интересует, кроме собственной похоти, красной помады, Форда и желания понтануться. Полнейшая деградация. Полнейшее разложение. Что будет дальше? Можно ли опуститься ещё ниже?
Когда после первой пары в кабинете появился Егор, сексуальное напряжение, заполнившее аудиторию, мало кто мог не почувствовать. Аня тут же поднялась со стула и покорно, чуть ли не вприпрыжку направилась следом за этим парнем, заняв вместе с ним последнюю парту. Что ж, меня это нисколько не расстроило. Появилась возможность наконец вздохнуть с облегчением. Однако с началом следующей лекции их смешки, приторное щебетание и довольные восклицания Ани: "Перестань! Ну не тут ведь!" взбесили так, что хотелось сунуть в рот два пальца, а после сходить помыться. Кто-то делал вид, что ничего не замечает, кто-то демонстративно бросал недовольные, осуждающие взгляды или просил заткнуться, а кто-то с любопытством наблюдал за этими брачными играми, в вожделении ожидая продолжения. Преподавательница, та самая, что вела днём ранее психологию, смотрела на происходящее с юмором. Видно, её подобная сцена не оскорбляла, не задевала честь, достоинство. Даже неприязни, судя по всему, не пробуждала. Она забавлялась. Лишь тогда, когда действия влюблённой якобы пары стали выходить за грани дозволенного, что проявилось в громком причмокивании и тяжёлых воздыханиях, Марина Андреевна сделала ей замечание и попросила покинуть помещение, что Аня с Егором сделали с большим удовольствием.
Всё это происходило в институте. В высшем учебном заведении. В месте, где к жизни готовили образованных людей, читали лекции по истории культуры, философии, этнографии, праву. Кому они тут были нужны? Все пришли за корками, никому на фиг не была нужна ни культура речи, ни рассказы о каких-то там Платонах, Сократах, Диогенах, Кантах. Поколение людей, которым знания о сексе, о том, как правильно рисовать брови, кто сколько выпил на тусе, важнее всего прочего. Обидно было то, что именно эти люди вскоре будут представлять культуру.
Тем днём я так и не досидела до конца занятий. Собрала после английского языка сумку и по-английски ушла, чему институт учил на пять баллов. Домой идти желания не появилось, как, собственно, и всегда, на улице моросил дождь, поэтому, забежав в ближайшее кафе, я заняла свободный столик у окна и, купив чай, сидела, смотрела по сторонам. Кафе было довольно бюджетного варианта: скромный, дешёвый дизайн, хотя, правильнее, наверно, сказать, что дизайн как таковой вообще отсутствовал. Безвкусная мебель, неумелые росписи на стенах, на подоконниках стояли цветы в горшках, на которые были налеплены пластиковые бабочки. Часы показывали второй час дня, поэтому основной наплыв посетителей представляли школьники и молодые мамочки с детьми. За кем увлекательнее наблюдать, сказать трудно. Большое внимание привлекла компания девочек, пришедшая, судя по всему, отмечать день рождения одной из подружек. Она сидели передо мной, заказали пиццу, соки, молочные коктейли, какие-то салатики, мороженое, пирожные. Вроде бы вполне обычная ситуация, если бы не вполне обычное поведение. За макияжами, маникюрами, далеко не детской одеждой школьницам можно было дать лет по восемнадцать, не меньше, и если бы не юные голоса и разговоры, по которым становилось ясно, что посетительницам приходилось по тринадцать-четырнадцать лет, я бы в жизни об этом не догадалась.
Хотелось умыть их, собрать волосы, переодеть, отобрать навороченные гаджеты и прополоскать мозги. Может, заработали бы. Об умственном и духовном развитии эти подростки не слышали. Круг их интересов – мальчики, айфоны. А что я хотела? Чего ждала? Им было, у кого учиться. С кого лепить идеалы. И родители не особенно утруждались в воспитании своих чад, задабривая их дорогущими подарками. Наверно, так сегодня проявляется родительская любовь – подарил айфон и живи весь год со спокойной совестью, а ребёнок – он пусть сам как-нибудь воспитывается. Сам растёт, ты ведь потратился, проявил родительскую щедрость. Зачем разговаривать с ребёнком, учить тому, что красить в тринадцать лет волосы плохо, хорошо – читать книжки, когда сами эти мамочки покупают для дочерей краску, сами точно так же делают селфи, выкладывают в интернет фотографии личного содержания. Наглядным доказательством чему служили сцены, где стильные девушки, пришедшие в тот день в кафе с красиво разодетыми малышами, купили тем по мороженому и сидели уткнувшись в телефоны? Всё это вполне типичная обстановка, к которой я, вероятно, просто не успела подготовиться.
Допив чай, вышла на улицу и побрела в сторону остановки. Дома никого не было, потому имелась возможность пусть недолго, но подышать свободно. Переодевшись в домашнее, я разогрела плов, в полной тишине поела, сделала горячий кофе и, приготовившись выпить его, услышала шаги за входной дверью. Это был Кирилл.
– Привет, – улыбнулась я, выглянув из кухни. – Как школьные успехи?
– Мне сегодня пять за сочинение поставили! – радостно воскликнул он, сбросив с узких плеч тёмно-синий массивный рюкзак. – Можешь похвалить.
– Молодец! Я и не сомневаюсь в твоих способностях. А что за сочинение?
– Сказка. Прочитаешь?
– Конечно, прочитаю, но первым делом накормлю тебя, идёт?
– Да, я очень голодный. Мы теперь даже не обедаем на этой продлёнке. Раньше после уроков в столовке запеканку и пирожки продавали, а теперь она после двух часов уже закрывается.
– Что будешь: плов, щи?
– Плов. И Кир, только посиди со мной, ладно?
– Разумеется, посижу.
За поздним обедом брат рассказывал о школьных буднях, об одноклассниках, о молодой классной руководительнице, которая нравилась ему и напоминала, как ни странно, маму. Признался, что поссорился с товарищем из-за того, что кто-то с кем-то не поделился цветными карандашами. Вспомнил о девочке, у которой на уроке математики случился приступ чихания, что, конечно, же, немало одноклассников позабавило. Слушая его, я забывалась. Снова стать восьмилетним ребёнком – мечта, лишённая и малейшего шанса быть воплощённой. Мне хотелось в детство, в счастливое детство. Взрослая жизнь оказалась мало привлекательна и далеко не так радужна, как представлялась когда-то.
А после, вымыв посуду, я с сочинением, написанным на двойном листке, направилась в свою комнату. Кирилл же сел за мультфильмы.
Несуществующий мир
За миллионы миль от Земли есть мир, о котором мы не знаем. Там нет президентов, полицейских, маньяков. В этом мире все равны. Там царит добро и любовь. Любовь не только к близким, но и к животным, к птицам, к незнакомым прохожим. Люди в этом мире обожаю пить горячий чай с блинами и малиновым вареньем, а также с клубничным рулетом и тёплыми гренками. А ещё там протекают огромные шоколадные реки.
Родители в этом мире не бросают своих детей. Не отдают их в детские дома, не ругают, не кричат, не бьют. Они всегда улыбаются, всегда стремятся выслушать ребёнка, понять его. Там нет бродячих детей, нет бродячих взрослых. У каждого человека в этом мире есть свой дом, где всегда горит свет. Ночью, когда на мир опускается темнота, эти окна горят, как новогодние фонарики. Создаётся ощущение волшебства и большой радости.
В этом мире много животных, и они не живут в подвалах. Не ищут еду в грязном мусоре, не умирают от голода или зимних морозов, не сидят в клетках. Люди жалеют их, потому создают для животных специальные маленькие дома, где также всегда тепло и светло . Животным там хорошо, они чувствуют, что нужны кому-то. Всегда сыты, согреты. Ни один человек не имеет права обидеть животное или обидеть другого человека. В этом мире вообще не существует обиды, потому что всем заведует добро.
А ещё там нет войн и смерти. Нет крови, болезней, слёз. Нет денег, так как они несут зло. Всё, что хочется, человек может взять без платы, за " спасибо " . Ведь это куда важнее.
В этом мире мог бы существовать и я. Там могли бы быть и мама, папа, Кира. Кира с мамой никогда бы не плакали, а папа никогда не кричал. Там было бы спокойно. Кира писала бы книги, которые читало множество людей, по выходным мы бы ездили на пикники, папа покупал бы маме пионы, она очень их любит. Мы бы завели много кошек, щенка, хомяков. И все бы они тоже жили в мире и согласии, не так, как живут тут, на Земле.
Здорово было бы, если б такой мир действительно где-то находился, но скорее всего , даже если он и есть, я о нём никогда не узнаю.
Прочитав эту работу, написанную, конечно же, с речевыми и грамматическими ошибками, с помарками, исправлениями – всё это неважно, я испытала шок. Изнутри что-то жгло, прожигало так, что от боли кричать хотелось. В этих строках, созданных восьмилетним ребёнком, была вывернута наизнанку вся абсурдность мира, именуемого реальностью, того мира, в котором мы вынуждены существовать. Я долго собиралась с мыслями и, собравшись, наконец, вышла в зал, плюхнувшись рядом с Кириллом на диван перед телевизором. Он сидел, улыбался, полностью поглощённый происходящим неизвестного мне современного мультфильма. Отвлекать его от просмотра не хотелось, но обойти этот разговор стороной было б неправильно.
– Я в восторге от твоей сказки, – произнесла я, приобняв его за хрупкие плечи. – Ты умница.
– Правда? Тебе понравилось?
– Мне очень понравилось. Я в восемь лет вряд ли сумела бы создать что-то подобное.
– Не верю. Ты стесняешься просто.
– Вовсе нет, Кирюш. Ты действительно молодец. Что сказала учительница?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Да. Просто отдала работу и всё, мы не обсуждали её.
– Ну и ладно. Знай, что в тебе живёт большой талант.
– Талант живёт в тебе, Кир.
– Скажи только, почему ты считаешь, что скорее всего никогда не узнаешь об этом мире, даже если он и есть где-то?
– Просто я не верю в то, что всё может быть так, как я написал, – ответил он, пожав плечами. – Люди, наверно, не могут быть такими добрыми, и без денег существовать не получится.
– А как ты думаешь, что нужно сделать, вернее, что можно сделать, чтоб повлиять на это? И можно ли?
– Мне кажется, нельзя.
– Почему?
– Когда я сегодня возвращался со школы, снова встретил около дома бездомного деда. Он копался в мусорном баке, от него пахло тухлятиной, помоями. Люди, видя это, шли в обход, говорили ему: "Бомж". Мне стало жалко этого человека, он ведь никому не нужен. Наверно, дети выгнали его из дома, или, может быть, у него вообще нет родных. Никто ему не поможет. А таких бродячих людей много, даже около школы часто встречаются. Сложно представить, что когда-то такого не будет.
– А если стараться помочь таким людям? Если стремиться нести добро самому?
– Я пока не знаю как.
– Да, я понимаю, ты ещё не в том возрасте. Просто хочу, чтоб ты не терял веру. Кто знает, вдруг именно ты когда-нибудь изменишь наш мир. Вдруг создаешь такую жизнь, о которой написал в сочинении.
– Нет, – рассмеялся он, отпрянув от меня. – Такого не будет. Я же не супермен.
– Ты лучше супермена. Ты не придуманный, ты настоящий, Кирилл. Не теряй веру в свою сказку, хорошо?
– Постараюсь, – кивнул он, смутившись.
Я осознавала, что в какой-то степени поступала нечестно. Конечно же, такой утопии, о которой он написал, никогда не будет. Не на этой планете точно, но в этом ребёнке жил свет. Яркий свет, такой, который, потушив однажды, уже не возродишь, поэтому я не хотела, чтоб с ним это случилось. Этот мальчик был на многое способен, нельзя, чтоб в раннем возрасте он потерял веру в мечты, в себя, веру в людей, хотя с ним уже это происходило. Меньше всего желала, чтоб брат стал таким, как я. Он не заслуживал этого. Не заслуживал такого обречённого чувства одиночества, такого тотального опустошения.
Когда к пяти часам вечера домой вернулась мама, то первый вопрос, который она задала с порога, – "Кирилл, что за сочинение ты там написал?! Меня из-за него вызвали в школу".
– В смысле? – выйдя из комнаты на ярое заявление, произнесла я, минуя стадию приветствия. – Вызвали в школу?
– Да. Позвонила их классная, Татьяна Викторовна, сказала, что хочет поговорить со мной. Попросила прочитать сочинение и завтра вечером зайти к ней после работы. Ты читала? Что он там такого написал?
– Да ничего плохого, написал то, что чувствовал. Я была потрясена этим сочинением. В хорошем смысле. Может, не станешь пока говорить ему о вызове в школу? Он сейчас спит, прочитай сначала, потом уже решишь, стоит ли ругаться или нет.
– Ладно. О чём хотя бы?
– О нас, – бросила я. – О тебе, обо мне, о нём.
– Не понимаю, – протянула мама, расстегивая чёрные босоножки.
– Это сказка, мам. Прочитай. Работа у Кирилла на письменном столе.
С этим я снова ушла в комнату, уединившись с "Тенями в раю" Ремарка. За окном по-прежнему лил дождь, маленькое пространство из четырёх стен погружалось в приятный полумрак. Я любила такие минуты и была рада тому, что хотя бы комнату свою имела, где могла насладиться подобными мгновениями, пусть та и являлась самой невзрачной. Бежевые стены, протёртый диван, люстра на потолке с плафонами в форме лилий, массивный письменный стол у окна, шифоньер, палас и книжный шкаф. Никакого шикарного ремонта, никакого дизайнерского хода. Разумеется, будь моя воля, имея деньги, свободу в полном её понимании, я бы совершенно иначе обустроила место, в котором мне предстояло жить. Во-первых, никаких цветочных люстр, во-вторых, никакого паласа, в третьих, не в этом доме. Но выбирать особо не приходилось. Было, где спать, где спрятаться – и то хорошо. Я не жаловалась.
– Прочитала, – прошептала вошедшая ко мне вскоре мама с тетрадными листами в руках. – Можно к тебе?
