Текст книги "20 лет (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
– Татьяна Ивановна, а давайте дадим слово выпускникам? Пусть они сами расскажут, о том, как сложились их судьбы после сдачи экзаменов. Куда поступили, на кого, пусть поделятся впечатлениями от студенческой жизни, – уверенно отчеканил стильный ведущий.
– Конечно. Им есть что рассказать.
– Давайте начнём с вас, – вернулась в разговор длинноногая ведущая, передав микрофон крайней девушке. – Вы довольны результатами ЕГЭ?
– Ещё бы! Я не ожидала, что окажусь одной из первых в списке на зачисление.
– Куда вы поступили?
– Поступила в Московский инженерно-физический институт на факультет "Ядерные реакторы".
– Бюджет?
– Конечно, бюджет!
Следующим у микрофона оказался перекаченный парень с выбритыми висками, поступивший в Высшую школу экономики на факультет "Экономические науки". Далее с заявлением выступил смазливый парень в морской форме, с гордостью признавшись в том, что учится в Санкт-петербургской военно-морской академии. Рассказывать о каждом нет смысла. Ясно, что звучали значимые вузы и такие слова и словосочетания, как "бюджет", "финансы", "химические технологии", "физика", "атомная промышленность", "менеджемент", "управление персоналом", "нефтяное дело". Итого из семнадцати присутствующих тринадцать имели звание московских и питерских студентов, один человек поступил в Нижний Новгород, а трое остались в родном городе, скромно заявив о Гуманитарной академии, к коей когда-то и я имела отношение, а также о подобной местной шараге, прикрываемой словом "вуз".
Вообще мероприятие, как "Вечер встреч выпускников" правильнее бы назвать "Вечер фальшивых улыбок и дешёвого выпендрёжа". К чему вся эта официальщина? Показуха? Ну да, кто-то молодец: сдал ЕГЭ на триста баллов, подал документы, поступил, уехал, а кто-то не сдал, не поступил, не уехал. Сталкивать и тех, и других, настойчиво требуя прилюдного чистосердечного признания, – как минимум, некорректно, бестактно. Никого не интересуют обстоятельства, личные качества человека. Важен социальный статус, позволяющий наклеить ярлыки из рода "Молодец!" или "Так себе, ничего особенного". Я смиренно сидела, продолжая наблюдать за тем, что происходило на сцене, и в какой-то момент что-то во мне сломалось. Глаза стали влажными, руки затряслись. Не дожидаясь окончания столь важного события, я поднялась с крайнего места и под слова очередного классного руководителя стремительно прошла к выходу из зала. Благо, бросаться вдогонку мне бы никто не стал, поэтому переживать о том, что я могла кого-то задеть своим уходом, было бессмысленно.
Эмоции переполняли. Сказать, что было неприятно, некомфортно, неловко, мало. Меня тошнило. Не только морально, физически. Воздух показался закопчённым, загаженным. Театральное представление для соломенных, шаблонных актёров. Шаблонные не оттого, что успешные, уверенные, везучие. Все они были частью сглаженной, хорошо отработанной системы. Что бы я хотела сказать, имея на то возможность? Что дерьмо есть ваша лицемерная система. Дерьмо – ваше спланированное будущее. Пафос, что из вас прёт, самолюбие, фанатичная привязанность к материальным ценностям, зацикленность на социальных показателях. Будущие ядерщики, нефтяники, экономисты, финансисты, юристы, военные. Те, кто в скором времени будут работать на государство, слепо отплясывая под его ржавую дудку. Все останутся в плюсе, не спорю: государство получит послушных граждан, массовое мясо, а те, в свою очередь, – стабильность и картинку "идеального", к которому будут стремиться до конца жизни.
Запрограммированное существование. Не имеет значения, интересно ли тебе дело, коим приходится заниматься по роду деятельности, интересны ли окружающие люди. Интересна ли такая спланированная, расписанная по годам жизнь. Верхушки государства решили, что это хорошо, что это правильно, значит, иначе быть не может. Отступиться от системы равно тому, как выпасть из жизни. Стать непонятным, чужим обществу. Оказаться без почвы под ногами, без опоры, без уверенности в завтрашнем, так сказать, дне. Этого, разумеется, никому не хочется. Проще делать так, как нужно, так, как от тебя ждут. Результат: размеренная, стабильная, абсолютно ровная жизнь без лишних проблем и волнений. Хотя...может, не так уж это и плохо?
– Кир, постой, – застегивая на ходу пальто, я стремительно шла к выходной двери, когда услышала за спиной голос Климта. – Подождёшь меня?
Я остановилась, не понимая, что он делает. Зачем он это делает. Но так или иначе, через пару минут мы уже вместе спускались по скользким ступеням школьного крыльца. От разом нахлынувших эмоций перед глазами плыло, да и внутри дело обстояло нисколько не лучше. Не стоило идти на эту встречу. Стоило послушать себя. Посмотреть на ситуацию реально. Без прелюдий и эвфемизмов.
– Не торопишься?
– Да нет.
– Хорошо. У меня тоже есть время. Прогуляемся?
– Давай.
– Просто глупо было бы вот так вот молча разойтись. Неизвестно, когда жизнь сведёт в следующий раз.
– Считаешь, нам есть о чём говорить?
– А разве нет?
Я промолчала.
– Как ты живёшь? – продолжил он, надев перчатки. – Чем живёшь?
– Ничем особенным. Я отвыкла рассказывать о себе, да и рассказывать на самом деле нечего.
– Всё ещё обижаешься на меня?
– Обижаюсь? Нет. Что было, то было. Я не живу прошлым. Всё изменилось, мы изменились, смысл держать обиду за то, чего не переиграть?
– Если ты говоришь это искренне, я рад. Но даже если вдруг что, не держи зла, Кир. Я знаю, что виноват.
Я снова молчала.
– Ты повзрослела.
– Разве?
– Да. Смотришь иначе. Более закрыто, более холодно что ли, но тебя это не портит. Наоборот.
– Не очень удачный комплимент.
– Да это и не комплимент. Просто констатирую факт, – сказав это, Климт достал пачку "Winston", зажигалку.
– Можно мне тоже?
– Ты куришь? – изумлённо отрезал он, глянув на меня с недоверием.
– Не курю системно, но в качестве исключения – да.
– А говорила, что никогда не поддашься искушению.
– Время всё меняет. Не брать в рот сигареты – не единственный принцип, который я предала. В двадцать лет человек не такой сильный, как в семнадцать. Что-то внутри с возрастом ломается.
– Согласен. Время многое меняет, но ты по-прежнему точно изъясняешься.
Остановившись, мы закурили. Я изо всех сил сдерживала кашель, но кого пыталась-то обмануть? Сделав пару затяжек, лёгкие дали обратный толчок, вылившийся в предательское доханье. Климт улыбнулся.
– Существует категория девушек, которым курить не стоит.
– Почему? – глухо произнесла я, выбросив сигарету в сугроб.
– Потому что не идёт им это. Портится поэтический облик.
– А если его изначально не было?
– Тогда бы я это не сказал.
– Ты приехал на каникулы?
– Да. Через две недели обратно.
– Как тебе Москва?
– Грязная, – ответил он с явным пренебрежением. – Шумная, забитая, аляпистая. Возможностей, конечно, много, а смысла в них не видишь. Попадая в большой город, перестаёшь знать цену и понятиям, и вещам, и людям. Жизнь в такой обстановке напоминает что-то вроде постоянного карнавала: все танцуют, всем весело, а выключи музыку, убери искусственно намешанные краски – ничего не останется. Сплошной маскарад и липовые маски.
– Почему ты не собрал группу?
– Потому что дурак. Думал, поживу какое-то время беспечной студенческой жизнью, наберусь сил, вдохновения, улучшу технику, но постепенно стал всё меньше и меньше брать в руки гитару, навыки стали пропадать, пальцы деревенеть. А когда такое происходит, начинаешь бояться что-либо делать, начинаешь ненавидеть себя, чувствовать, что предал себя, искать оправдание, искать то, в чём можно забыться. То, что хотя бы на время заполняет пустоту внутри.
– И что?
– Встречи с друзьями, алкоголь, секс, Лера.
– Ты по-прежнему с ней?
– Да, по-прежнему с ней. Хотя не раз расставались.
– Любишь её?
– Скорее люблю, чем нет. В любом случае я привязан к ней, мне не безразлична её жизнь. Я чувствую, что несу ответственность за неё, хотя знаю, что она достойна намного большего, чем я могу ей дать.
Резкий февральский ветер бил по лицу, по рукам, холод брал беспощадно и решительно. Тусклый свет старого фонаря слабо освещал пустой двор спального района, в котором мы оказались. Всё происходящее казалось невозможным, сладко-горьким, далёким ледяным сном, всё больше и больше уволакивавшим в недосягаемый, нереальный мир.
– А что насчёт тебя? – спросил Климт, пустив изо рта густые клубы дыма. – У тебя кто-то есть?
– Да, – призналась я, с неожиданной для себя нежностью вспомнив о Марке. – Есть. Уже пару месяцев живём вместе.
– Серьёзно?
– Да. Удивлён?
– Если честно, не то слово.
– Почему?
– Можно не отвечать? Не хочу сказать то, о чём пожалею после.
– Как знаешь.
Заявление о сожительстве укололо его – то было видно, но говорило здесь задетое самолюбие, не больше. Мне от всей души хотелось сделать Климту так же больно, как сделал когда-то мне он, но ни физически, ни морально прав и возможностей на то у меня давно уже не было.
– Хороший парень?
– Я бы сказала, идеальный. Причём во всех отношениях.
– Рад за тебя. Уверен точно, что плохого ты б не выбрала, и почему-то кажется, что он старше. Я прав?
– Прав.
– Двадцать пять?
– Двадцать два.
– Какой-нибудь художник?
– Нет, историк.
– В очках и с бородой?
– Ни в очках, ни с бородой. Заканчивай. Не хочу говорить об этом.
– Ладно, – кивнул он, спрятав руки в карманы. – Знаешь, что сейчас вспомнилось?
– Ну?
– Как мечтали съездить на концерт Мэнсона когда-то, помнишь? Какую ты песню у него любила? Evidence?
– Да. Но давно Мэнсона не слушаю, интересы и вкусы меняются.
– Что слушаешь теперь?
– "Cплин", "Placebo", "Radiohead".
– А я, не поверишь, подсел на рэп. Трэп. Электронику.
– Издеваешься?
– Да нет, серьёзно. Ходил на пару концертов, брал автографы. Я тоже давно не тот, кем был. Это пугает. А до сих пор закрываю иногда глаза и слышу, как стучит по карнизу проливной дождь, на фоне играет Lonely day «System of a down». Помню момент, когда я поссорился с предками, ушёл ночью из дома. Жутко хотелось курить, а денег на сигареты не было, и я сидел в парке, читал сообщение от тебя, а в голове всё крутилось: «Пошёл бы заложил телефон в ломбард, но как ты уснёшь-то без меня?». Столько воды утекло с тех пор.
– Трагедия в том, что мы мечтали быть счастливыми. Думали: "Повзрослеем – всё будет", а не всё в жизни так просто.
– Почему?
– Не знаю. Если б знала, была бы счастлива.
Возле незнакомого подъезда Климт остановился. Я тряслась от холода. Климт тоже был одет в пальто цвета хаки далеко не по февральской погоде. В какой-то безысходности мы стояли, смотрели друг на друга, не понимая происходящего. Странный был вечер, в котором слились прошлое и настоящее, радость и боль от чего-то утраченного, безвозвратно потерянного и вечно далёкого.
– Кир, как думаешь, могло бы у нас сложиться иначе?
– Возможно, – отрезала я, предательски севшим голосом.
– Почему не сложилось?
– Потому что в таком случае это была бы не драма, а мелодрама, а ни я, ни ты никогда их не любили.
– Значит, будет нам что рассказать в автобиографии, – криво улыбнувшись, заметил он. – Такое ощущение, будто уснул, а теперь сплю и смотрю неприятный, затянутый сон, из которого невозможно выбраться. Состояние обречённости, а что не так? Фиг его знает. Вроде всё нормально: девушка есть, друзья, живу в большом городе, пусть с трудом, но держусь в институте, в семье никаких проблем, а что-то продолжает выгрызать изнутри. Не такой я представлял себе зрелость. Что мы потеряли?
– Наверно, ощущение свободы. Интерес к жизни. Искренность. Повзрослели, увидели другую сторону жизни. Ту, что не понять в семнадцать лет, когда кажется, что все мечты осуществимы и каждый человек в силах изменить мир. Нет, его не изменить. И мечты сбываются крайне редко, а, поняв это, задаёшься вопросом: "Зачем тогда я живу?", не находишь ответа и обыкновенно плывёшь по течению. Слепо подчиняешься обязательствам, обстоятельствам. Не делаешь остановок, на ходу придумывая цель. Отпускаешь мечты, вместе с ними теряешь себя. Того человека, который когда-то верил, что миром правят не секс, деньги и власть, а честность. Справедливость, доброта, любовь. Порядочность. Что люди по природе своей не жестокие, не корыстные, не лживые, что положительных качеств в нас больше, что всё вокруг цветное и значительное. Ан нет. Мир бесцветный, мы бесцветные. И как ты сказал, "все танцуют, всем весело, а выключи музыку, убери искусственно намешанные краски – ничего не останется. Сплошной маскарад и липовые маски". К этому мы пришли.
Какое-то время Климт ничего не говорил, молча ковыряя ботинком снег. Я тоже молчала. Что тут добавить?
– Ладно. Проводить тебя?
– Нет, я дойду. Не хочу, чтоб нас кто-то увидел вместе.
– Вот как? – вздёрнув бровью, хмыкнул он. – Окей. Наверно, это правильно.
– Тебе ведь тоже не нужны лишние проблемы.
– Не нужны, я понял тебя. Только можно просьбу одну? Напоследок, так сказать.
– Пожалуйста.
– Если в тебе осталась тяга к литературе, пиши. Неважно, хорошо ли, плохо ли. Пиши всё, что чувствуешь, всё, что видишь, всё, что знаешь и помнишь. Напиши роман или повесть (не знаю, какое более правильное название этому дать), одним словом, прозу, в которой всё, о чём мы мечтали, станет возможным. Пусть это будет история о том, где мы – по-прежнему мы, с тем внутренним огнём, светом, с искренностью в глазах, в сердце. Кто знает, вдруг мысли материальны. Может, не всё бренно и бессмысленно, и, даже если музыка перестанет играть, что-то останется на поверхности.
– Я услышала тебя, Климт.
– Ну всё, – улыбнулся он, высунув руки из карманов. – Прости меня ещё раз. Когда-нибудь обязательно встретимся.
– Может быть, – добавила я, не в силах смотреть на него.
– Будь счастлива, – с этими словами когда-то близкий мне человек, вопреки всяческим ожиданиям, крепко прижал меня к себе. "Перехватило дыхание", "ушла земля из-под ног", "тело сковала дрожь", "время замерло" – избитые выражения, означающие волнительную радость, в данной ситуации не были уместны. Уткнувшись носом в чёрный вязаный шарф, насквозь пропитанный родным запахом, я поймала себя на том, что сумела переболеть этим человеком, однако он по-прежнему делал мне больно. И, разумеется, "когда-нибудь обязательно встретимся" имело другой смысл: "Сегодня наша встреча будет последней". И я, и Климт абсолютно это понимали, потому ли или по случайному, непреднамеренному стечению обстоятельств, простившись тем февральским вечером, больше мы друг друга не видели.
26 глава
Зима того года далась мне как никогда тяжело. Зима в российской провинции – само по себе страшное дело. Короткие дни, бесконечно долгие, морозные ночи, безликая коробочная архитектура на фоне серо-пустого неба, массивных полутораметровых сугробов и гололедицы, местами переходящей в грязное месиво. Не удивительно, что в таких условиях, в окружении убогих, печальных пейзажей люди поголовно спиваются, озлобляются, сходят с ума. Как иначе-то? Полгода зимы при отсутствии каких-либо красок, эмоций, смысла как такового, интересной деятельности, финансового и социального благополучия редкого человека не введут в состояние неудовлетворённости, тяжести, отчаяния, опустошённости, в осознание бренности бытия. Хотя сказать – скажет не каждый. Мы привыкли существовать от лета до весны, восполняя пробелы алкоголем, домашними скандалами, неинтересной работой по двенадцать часов в день, бессмысленной суетой, беготнёй и отсутствием вопросов, считая, что всё так, как должно быть.
Я же перестала видеть причины в своём утреннем пробуждении. И вроде бы всё шло стабильно неплохо – общение с мамой нормализовалось, Марк по-прежнему был рядом, привычные дни в роли официантки, я не голодала – здоровые завтраки, ужины стали обыденны, но ощущение тревоги при всех положительных моментах меньше не становилось. Я не понимала, куда иду, зачем иду. И иду ли вообще. Может, опускаюсь? Может, двигаюсь не в том направлении? Не с той скоростью? Не с теми мыслями? Что касается писанины, то, как резко желание "творить" накрыло меня, так же резко оно улетучилось, оставив после себя десяток исписанных листов, проигравших утроившемуся опустошению и злости на себя. Недоумению перед ситуацией и дикому смятению, дикому ступору вкупе с вопросом: "Как так?". Хотелось уснуть и не проснуться. Исчезнуть. Убежать. Утро. День. Вечер. Ночь. Утро. День. Вечер. Ночь. Я ненавидела каждый новый день.
После встречи с Климтом стала ловить себя на том, что охладеваю ко всему тому, что ранее трогало. Пробуждало чувства, эмоции, будь то книги, фильмы, музыка. Ничего. Читая что-либо, я не могла сконцентрировать внимание, пролистывала страницы либо не понимая, о чём, собственно, идёт речь, либо осознавая, насколько меня не волнует, не интересует сказанное тем или иным автором. То же касалось фильмов. Музыки. Словно перестал работать механизм, приводивший когда-то в действие сердце, душу. Я абсолютно ничего не ощущала, кроме сосущей ядовитой скуки и полнейшего безразличия ко всему, к чему прикасалась. Временами накатывало моральное бессилие, проявляясь в беспричинном рёве, упрямом молчании, моментально сменяющимися вспышками раздражения. Спасало лишь общение с кошками, не дававшее возможности опустить руки, не дававшее возможности резко и бесповоротно свихнуться. Я была в ответе за этих бродяжек, и при всём внутреннем холоде бросить их совесть не позволяла. По-прежнему каждый день шла к определённому подъезду, звала, накладывала на вырванный из исписанной тетради лист сухой корм или перемешанные с макаронами сосиски, наливала молоко.
Иногда, идя по улице или лёжа ночью в кровати, спрашивала себя: "Сколько ещё так будет продолжаться?". Нужно что-то делать. Искать пути решения этого внутреннего дискомфорта, а что я могла? Пару раз Марк предлагал уехать.
– Чего оттягивать? На первое время денег хватит, а дальше устроимся.
– И куда поедем?
– Куда захочешь. В Питер, в Москву, на юг. Абсолютно всё равно. Тебе нужна смена обстановки, сама видишь.
– Не сейчас.
– Почему?
– Во-первых, у нас за комнату оплачено на месяц вперёд, во-вторых, мама. У отчима снова сносит крышу, не хочу вот так вот бросить их с Кириллом. Конечно, моё присутствие ничем не поможет, но, по крайней мере, если что-то случится, я буду рядом. Буду знать, где они, что с ними.
– Однажды ты уже пожалела, что не уехала.
– Да, но тогда была другая ситуация.
– Хочешь сказать, пока не время?
– Именно.
На этом обычно наша дискуссия на тему отъезда прекращалась. Марк молча наблюдал за тем, как во мне что-то гнило и разлагалось: когда я ревела – пытался успокоить, когда раздражалась и срывалась на истерические выпады, какие-либо нелестные обвинения в его адрес – уходил, оставляя меня наедине с собой. После я, конечно, просила прощения, убеждала, что этот негатив, который из меня сочился, предназначался вовсе не ему. Марк просто оказывался рядом, был под рукой, так сказать. Не припомню ни одного раза, когда бы он затаил смертельную обиду, разозлился, взбесился. Это поражало. Не знаю, что его всё это долгое время держало возле меня, но уходить он не торопился. Ни тогда, когда я самолично собрала в спортивную сумку его вещи, заявив, что мне не нужен опекун, ни тогда, когда рассказала о Климте и о том, что в ту февральскую субботу я отправилась на вечер встреч выпускников с определённой целью. С определённой надеждой, которая всего-навсего не оправдалась.
– Почему никак не реагируешь? – бросила я тогда, не зная, как расценить его каменное спокойствие.
– А как я должен отреагировать?
– Как? Послать меня, назвав шлюхой, собрать вещи и уйти.
– Ты этого хочешь?
– Нет.
– Ну а чего тогда?
– То есть тебе этот поступок не кажется подлым? Мы живём с тобой вместе, ты кормишь меня, заботишься обо мне, оплачиваешь проживание, а я, ничего не давая в ответ, в тайне иду на встречу с человеком, к которому когда-то питала чувства. Это нормально?
– Но всё же прошло?
– Прошло, но не в этом суть. При другом раскладе я могла бы встретить тебя той ночью с работы не одна, заявив, что ты уже в этой комнате лишний. Понимаешь?
– Кир, хватит. Какая разница, как было бы. Ты не осталась с тем одноклассником, ты не выгнала меня той ночью, остальное роли не играет.
– Тебе не обидно?
Он не ответил, без слов взял сигареты, сунул ноги в тапки и вышел в коридор. Я ненавидела себя. Конечно, Марку было обидно. Конечно, моё жестокое откровение не могло не ранить, но ни одного упрёка при всём при этом я не услышала. Ни до, ни после. Я не понимала, что с этим человеком не так: или он родился святым, или обладал нечеловеческим терпением. Наверно, с моей стороны было правильнее настоять на его уходе, поскольку я не заслуживала рядом с собой такого человека, как Марк, а он не заслуживал тех событий, тех отрицательных эмоций, которые я дарила своим присутствием. Не стоило подпитывать эти "недоотношения", не стоило ждать лучшего момента. Этот момент не настал бы и теоретически. Изначально всё было неправильно, неправильно продолжалось и закончиться могло лишь таким образом, никак не хэппи-эндом. Но так или иначе выгнать Марка я не могла, а он не мог уйти. Может, чувствовал за меня ответственность, может, действительно был влюблён, в чём мне до сих пор страшно себе признаться. Не знаю. Ясно понимала я только то, что можно обмануть кого угодно, кроме себя, а внутренний голос кричал, что тянуться вечно так не может. Что-то должно случиться в моей жизни, некая кульминация, которая подвела бы все эти странные, зависящие друг от друга события к логической развязке.
Ну а пока эта кульминация не случилась, я продолжала медленно сходить изнутри с ума, временами доводя себя до крайностей. Самый странный, неожиданный поступок выкинула в конце месяца. Тем днём я, в отличие от Марка, не работала, поэтому, сходив вечером покормить кошек, зашла в супермаркет, купила кое-что из продуктов, вернувшись в общагу, приготовила запечённую в духовке рыбу с картошкой, заправив всё это соевым соусом. Выглядела моя стряпня достаточно эстетично, к тому же пахла аппетитно и вполне съедобно. До возвращения Марка оставалось пару часов, занять себя было нечем (по крайней мере, ничего конкретного не хотелось), и долгие два часа я тупо во мраке комнаты сидела с Бусинкой на подоконнике, глядя в бессмысленное никуда. На улице мело, люди поблизости не мелькали, не проезжали и автомобили. Метель, холод, безысходность. Из коридора доносился истеричный крик тёть Инны, а мне было всё равно, как когда-то, он более не нервировал. Совершенно. Я привыкла к этим звукам, привыкла к этому высокому голосу с неправильным произношением, ставшему частью моей жизни, частью будничных вечеров. Ласковая, степенная кошка, снегопад за окном, темнота, соседские возгласы. В этой суетно-спокойной атмосфере я впервые всерьёз задумалась о том, что мешает нам с Марком быть не просто сожителями, а парой. Что не даёт наши отношения (я не говорю о любви) назвать полноценными, нормальными отношениями между парнем и девушкой. Как ни удивительно, ответ был примитивен – отсутствие секса.
Само это слово не вызывало ничего, кроме неприязни, дискомфорта, отвращения. Секс, похоть, сношение, вожделение, порно – для меня эти слова имели единое значение, единый смысл, какими эпитетами, поэтизмами и сантиментами их ни надели. Моё сознание категорически не принимало данную формулу любви. Данную суть любви. Романтично? Сентиментально? Трогательно? Ничуть. В десятом классе мы поспорили на этой почве с Климтом, но прошло три года. Изменилось многое, только не это. Я по-прежнему оставалась противницей физической близости такого рода. Однако, сидя той ночью у окна, поймала себя на мысли о том, что изредка, но всё же случались моменты, когда после того, как мы с Марком желали друг другу спокойной ночи, и он выключал свет, снимая в темноте футболку, оставаясь в серых спортивных штанах, что-то во мне ёкало. Чем это являлось? Возбуждением? Смущением? Не знаю. Подобные вспышки были мимолётны, я не успевала заострить на них внимание, подвести под определённые понятия, раздув до "нечто". Это "нечто" просто случалось и всё.
А что, если я действительно хотела Марка? Возможно ли это? Да и что значит "хотела"? Хотела прижаться к его раздетому телу? Хотела поцелуев и объятий? Хотела быть оттраханной? Я не понимала. Не хотела понимать и принимать подобную правду. Марк нравился мне как личность, как парень. Потерять его было страшно, но и становиться полностью прирученной не казалось правильным. Я боялась проникнуться к этому человеку каким-то великим чувством, поскольку знала наверняка, что в скором времени что-то в любом случае нас разлучит. Готовить себе заранее очередную дыру в душе не представлялось разумным, мне было удобно ни к чему не обязывающее сожительство, основанное не на страсти, чувственности, ласке, ревности, а на поддержке, какой-то рациональности, дружбе. Такая почва надёжнее, нежели та, которую то заливает, то выжигает, но всё-таки мы с Марком жили вместе несколько месяцев, спали в метре друг от друга, и только в ту ночь я всерьёз вдруг осознала, насколько этот факт нелогичен.
Когда ближе к часу ночи в коридоре хлопнула железная дверь, и послышались его негромкие, уверенные шаги, моё нутро предательски напряглось.
– Ты чего в темноте? – несколько испуганно произнёс он, включив с порога свет. – Всё нормально?
– Да, – кивнула я, щурясь. – Привет.
– Привет.
– Тебя не замело?
– Не совсем, как видишь. Вкусно пахнет.
– Это рыба. Запечённая.
Услышав о рыбе, Марк расплылся в счастливой улыбке. Пока он раздевался, разувался, пока ходил мыть руки, я накрыла на стол, поставила кипятиться чайник. Ничего особенного не произошло, но я впервые за время совместного провождения испытывала волнение. Вернувшись из мойки, Марк снял свитер, надел чёрную футболку, идеально сидевшую на нём вместе с зауженными джинсами. Тёмные гладкие волосы оставил распущенными, заправив мешающиеся пряди за уши. За столом я практически ничего не говорила, всего пару раз оторвала глаза от тарелки. Появилось непривычное смущение, стеснение, а, сталкиваясь взглядом с Марком, убеждалась в том, что желание, которого я остерегалась, которое в принципе презирала, вышло из-под замка и вступило в полную силу.
– Чем занималась сегодня?
– Как и всегда. Ничем примечательным.
– Как у мамы дела? Созванивались?
Марк всячески пытался разговорить меня, но напрямую вопросами вроде: "Что не так?" не атаковал, так как подобные уходы в себя стали для меня обыденным делом, поэтому очередную неразговорчивость воспринял, как участившееся за последний месяц плохое настроение. Его настроение при этом подкосилось тоже.
Закончив с холодной рыбой, мы молча выпили по бокалу сладкого чая, убрали со стола, и пока Марк по своему настоянию мыл на кухне посуду, я сходила умыться, переоделась в пижаму, расчесалась. Лицо горело. Да и не только лицо, собственно, и это отнюдь не было приятным ощущением. В те мгновения я не питала к себе ничего, кроме разочарования, злости и непонимания. Может, конечно, накрутила себя. Может, сработало самовнушение. Какое-то помутнее на фоне психического расстройства. Кто теперь разберёт? Я физически испытывала тягу к Марку, притяжение, как не скажут в женских романах – отрицать это было глупо, но и что с этим делать, как контролировать, не имела понятия.
Зарывшись в одеяло и уткнувшись носом к стене, слушала Love is Blindness Джека Вайта, когда почувствовала нерешительное прикосновение. Повернувшись и различив в темноте стоявший рядом с кроватью силуэт Марка, разумеется, в связи с недавними мыслями, вздрогнула, резко выдернув из ушей наушники.
– Слышишь меня?
– Теперь да.
– Говорю, спокойной ночи.
– Спокойной.
Подоткнув мне у ног одеяло, он опустился на свой матрас, стянул футболку, поставил на телефоне будильник. Ещё раз бросил взгляд в мою сторону и, поглаживая пришедшую к нему Бусинку, размеренно улёгся на правый бок. Я в смятении выключила музыку, и уже скоро комнату залила жуткая тишина, разбавляло которую лишь равномерное кошачье мурчание. Прошло десять минут, двадцать минут. Тридцать. Час. Полтора часа. Уснуть не выходило, однако Марк, несмотря на моё ёрзанье, в какой-то момент засопел. Бусинка, перестав мурлыкать и топтаться на подушке, прыгнула на подоконник, где долгое время умывалась, после чего сладко свернулась клубком. Я же выбивалась из этой сонной идиллии. Когда лежать стало совсем невмоготу, поднялась с кровати, налила в темноте воды из чайника. Сделала несколько глотков, сидя на краю жёсткого, узкого матраса. Как это назвать? Чем? Тупым недержанием? Животным возбуждением? Адским любопытством? Жаждой новых ощущений? Чем ни назови, а природное начало во мне закричало в полную мощь. Не знаю, где произошла утечка, но то логическое продолжение совместного проживания, которого я опасалась допустить, полностью затмило мне мысли. Я хотела Марка. Примитивный, не безобидный вывод. Секс был естественен в той ситуации, в какой мы осознанно оказались, но не естественен для той меня, где я всё ещё была я.
– Ты чего не спишь? – заворочавшись, прошептал Марк. – Кир?
– Не могу уснуть, – призналась я.
– А сколько время?
– Около трёх.
– И ты всё это время сидишь? Может, тебе чай с мелиссой выпить? Мне помогало в своё время.
Я промолчала.
– Так что? Заверить?
– Чай? Нет, спасибо, не нужно. Это не поможет, тут проблема в другом.
– В чём? – Марк, ничего не понимая, потёр глаза, принял сидячее положение. – Что за проблема?
Как о таком сказать?
– Не думай об этом. Извини, что побеспокоила, – с этими словами я стремительно поднялась и залезла на кровать, накрывшись с головой одеялом. Так прошло минут семь-восемь. Стало нечем дышать.
– Марк?
– Да?
– Не спишь?
– Теперь тоже не могу.
– Прости.
– Перестань. Не ты меня разбудила, я сам проснулся.
– Ты можешь выспаться до обеда сегодня. Не обязательно вставать в восемь утра.
– Если получится.
– Можно кое-что спросить?
– Конечно.
Я долго не решалась.
– Ну? Что ты хотела?
– Мне не совсем удобно.
– В смысле? Что такое?
В этом ставшем родным голосе послышалось нечто тревожное. Марк, судя по всему, напрягся.
– С тобой что-то не так сегодня или мне показалось?
– Не показалось.
– Что случилось?
– Ты мог бы увидеть во мне девушку?
– Увидеть в тебе девушку? – улыбнувшись, переспросил он. – А, по-твоему, кого я в тебе вижу? Парня?
– Ты не понял меня.
– Поверь, отлично понял.
Я снова умолкла.
– Почему ты спросила?
– Не бери в голову. Просто ночной бред.
– Ладно.
– Спокойной ночи.
– Спокойной. Если в ближайшее время не сможешь уснуть, буди меня.
Примерно через полчаса дыхание Марка вновь стало глубоким, медленным. А я по-прежнему лежала с открытыми глазами, благодаря судьбу за то, что мне не надо было вставать утром на работу. Я, конечно, частенько выходила на смену не в самом бодром состоянии, но когда часы показывают четыре часа утра, а в семь тебе уже собираться, учитывая, что сна ни в одном глазу – перспектива далеко не радужная. Был, правда, однажды случай, когда я полночи проревела, проснулась утром – глаза опухшие. Счастье, что Галя не отказала тогда и вышла за меня, но регулярно надеяться на кого-то не входило в список моих привычек, поэтому благодарила природное начало за то, что это "нежданная страсть" не накрыла меня в ответственный момент. Хотя, не стоило торопиться делать выводы.
