Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Продолжал ли Климт играть на гитаре или убрал её в дальний угол – об этом фотографии умалчивали, но музыкальные предпочтения этого человека, судя по аудиозаписям, нехило так изменились. "Slipknot", Мэрилин Мэнсон, "System of a down", "Nirvana", "Korn" поменялись на "Imagine dragons", "Maroon 5", "Twenty one pilots" и кучу попсовых и трансовых исполнителей. Странно это было. Ну да, время ведь не стоит на месте. Всё течёт, всё изменяется. В видеозаписи тоже были добавлены клипы известных массовых групп, фильмы из разряда комедий, фантастики. Анализируя страницу этого человека, представлялся обычный среднестатистический парень с самыми обыкновенными стандартными запросами. С самыми стандартными вкусами, взглядами. В числе подписок на группы и страницы – "Палата N6", "Тату и эскизы", "Подслушано МИРЭА", "69 оттенков пошлости", "MDK", "Восемнадцать плюс", "Хочу тебя". Удивительно, что имея такую завидную девушку, он заходил в группы для тех, кому за восемнадцать. Осталось ли что-то от прежнего Климта?

Услышав за дверью шаги, я насторожилась.

– Чего не в кровати? – отрезал отчим, вломившись.

– Пока не хочу, я конспекты пишу.

– Вижу я, какие у тебя конспекты на экране. Выключила и залегла спать. Я жду.

– Я же никому не мешаю, – пролепетала я, глядя на маму, которая стояла за его спиной. – Сейчас допишу и лягу.

Довод не подействовал, и, пройдя через комнату, он с силой захлопнул ноутбук, взяв меня за шквырняк, стянул со стула и толкнул на диван.

– Легла, я сказал!

– Я ещё не закончила, – твердила я, однако, попытавшись подняться, снова была брошена на диван.

– Ты слов не понимаешь? Ремень взять?!

– Какой ремень, мне не пять лет! Зачем вы так?

– Чтоб слушалась. Легла, я сказал!

Я смотрела на него снизу вверх, до краёв переполненная ненавистью. Не важен мне был этот интернет, конспекты, обидно было за скотское обращение. Абсолютное равнодушие мамы, которая недавно убеждала меня, что решительно готова подать с этим человеком на развод. Нет. Она никогда не пойдёт на это. Она любила его, наивная, поэтому и позволяла делать то, что он с нами делал. Когда они вышли, я разревелась. Чувствовала себя бездейственной, безвольной вещью. Ничтожеством. Куском бесполезного дерьма. Злость душила, я мысленно проклинала отчима, знала, что если б была возможность, столкнула бы его в пропасть, ничуть не ощутив угрызений совести. Он полностью меня уничтожил. Растоптал все намёки на нормальное существование. Забил, морально забил, я чувствовала это. Порвал нашу связь с мамой, убил моё детство, и самое обидное состояло в том, что никто никогда за меня не вступился. Я не знала, что это такое – чья-то защита. Этот человек творил всё, что стукало ему в голову, и всякий раз оставался безнаказанным.

С психом поднявшись с дивана, я демонстративно прошла тяжёлыми шагами к столу, опустилась на стул, открыла ноутбук, но сигналов жизни он не подавал. Я не сразу сообразила, в чём дело. Подумала, что зарядка села, хотела включить свет в комнате и воткнуть блок питания, однако сколько в выключатель не тыкала, свет не зажигался. Тут до меня дошло – он намеренно вырубил в квартире электричество. Осознание этого факта в конец меня взбесило, где находился страх – не знаю. Я шумно раскрыла дверь, попыталась включить свет в туалет – бесполезно. Отчим появился во мраке прихожей незамедлительно.

– Ты не поняла что ли? Нормальным языком с тобой нельзя разговаривать?

– Вы совсем обнаглели! – выпалила я. – Зачем свет-то отключать? А если я в туалет хочу? В комнате обделаться?

– Обделайся! Заебала ты уже всем нервы мотать. Спать, сколько ещё раз повторить?

– Сами спите! Достали уже своими приказами! Видеть вас не могу! Вы делаете всё возможное, чтоб меня не было в этом доме.

Это заявление подлило масло в огонь. Схватив меня за шею, он надавил на горло, и только тут уже вмешалась мама.

– Перестань, Саш! Хватит! Сейчас она ляжет, отпусти.

Он меня выпустил, но освободившись из-под хватки липких, жирных пальцев, я ринулась к входной двери. Благо, замок у нас открывался быстро, и уже через секунду стояла в подъезде. Идти мне, конечно, было некуда, тем более в пижаме да босиком, поэтому до самого утра я просидела на лестнице, ни на минуту не сомкнув глаз. Какой тут сон? Сидела, долго не могла успокоиться. Ревела, тряслась, как при белой горячке. Когда стало светать, на душе полегчало. Думала, как жить дальше. Хотя желания-то жить у меня и не было уже, я не видела в своём существовании смысла, не знала, как быть дальше. Жизнь не становилась легче, проблемы только множились, оголялись, я устала бороться с этими обстоятельствами. Устала просыпаться по утрам, наперёд зная, как сложится день. Устала бояться, трястись от криков отчима. Устала видеть его налитые кровью, зверской ненавистью и голодом глаза. Что меня держало в жизни? Что удерживало от того, чтоб не броситься под поезд или не спрыгнуть с крыши? В Бога я не верила. Любимого человека рядом не было. Что меня держало? Может, Кирилл? Не знаю. Иногда казалось, что умри я, мама бы вздохнула с облегчением. Не говоря уже о её муже. Возможно, именно это не давало мне сдаться?

Часов в шесть мама вышла в подъезд, уговорила меня вернуться в квартиру, объявив, что нужно срочно поговорить и решить важный вопрос. Она, как и я, не спала – то было видно по её кругам под глазами. Налила нам чай с молоком, села напротив.

– Я подумала, может, будет лучше, если тебе снять комнату в общежитии? Будешь спокойно жить отдельно, будешь сама себе предоставлена. Иначе скандалы у нас не закончатся.

– Ты серьёзно? А как же оплата?

– Это неважно, о деньгах не думай. Комнаты в общаге – не квартиры, много за них не просят, а в плане продуктов – сколько у тебя в месяц может денег уходить? Тысячи две-три? Это уж мы как-нибудь потянем. Выкрутимся с Божьей помощью.

– А этот знает?

– Пока нет, не хочу ему сразу говорить. Сначала надо комнату найти, всё решить наверняка, уж потом можно и сказать.

– Хорошо. Я только "за", ты знаешь.

– Ну и отлично, – грустно улыбнулась она. – А пока, может, пойдёшь поспишь перед учёбой? Тебе к первой паре?

– Ко второй, – ответила я, загоревшись идеей о переезде.

– Тем более. Да и я часик попробую поспать.

На этом и решили.

Я понятия не имела, что такое жилое общежитие, но перспектива жизни без отчима затмевала все опасения, неизвестность, страхи перед этой неизвестностью. Неважны мне были условия жизни, комфорт с ванной и личным туалетом. Я хотела спокойствия, остальное роли не играло. И если б не мама, думаю, я и сама вскоре пришла бы к решению о переезде.

13 глава

Комната, которую мы нашли на «Авито», располагалась в старом доме в районе недалеко от института. Восемнадцать квадратных метров, четыре тысячи за месяц. Если сравнивать со средними ценами и метражом, то нам повезло. В этом плане, конечно, и состояние комнаты оказало значение. Удобств не было никаких. На стенах висели закопчённые полуоткленные обои с пожелтевшими разводами, пол был застелен линолеумом с прорезью посередине, куда собирался мусор, окна дребезжали от любого маломальского шума. Из мебели имелась кровать с покосившимися ножками, советский холодильник, узкий шифоньер, подвесной шкаф для посуды, складной обеденный столик, пара разных стульев и, единственное, что порадовало, – письменный стол с множеством полок под книги. В целом комната казалась уютной. Так как окно выходило на солнечную сторону, то до самого вечера было светло – эту особенность заметила и хозяйка-арендатор, которая с первой встречи вызвала во мне шквал положительных эмоций. Довольно приятная, интеллигентная, женщина лет сорока семи. Высокая, стройная, внешне чем-то напоминавшая учительницу, хотя, как она призналась, имела профессию педиатра. Комнату была вынуждена сдать из-за ипотеки на квартиру, поэтому, как выразилась: «В ближайшие годы можешь жить спокойно. Состояние комнаты, конечно, плачевно, но пока не могу позволить себе сделать ремонт. Как-нибудь уж». Я была счастлива. Хотелось верить, что в этом месте начнётся моя новая жизнь. Что тут я на сотую долю стану другой. Избавлюсь от своих страхов.

Сразу же мама отдала предоплату, в тот же день мы перевезли коробки с моими вещами, книгами и различными мелочами, полностью опустошив мою когда-то комнату. Как оказалось, в целом не так уж у меня было мало этого барахла. Заходов пришлось сделать не два и не три. Отчим, узнавший накануне о моём переезде, с издёвкой заявил: "Что, свободной жизни захотела?". Правильно. Свободной. От него свободной. Кирилл же расплакался. Эти мгновения никогда не сумею забыть. Сидел, жевал плов, а слёзы капали в тарелку. Я не хотел расставаться с ним, не хотела бросать его, но ничего другого не оставалось. Да, счастливее их семья вряд ли б стала, но одним яблоком раздора меньше. Это понимала и мама, и я. Что касается мамы – несмотря на то, что идея с переездом пошла от неё, она до последнего колебалась. В день перевозки вещей снова психовала, не находила себе места, укоряла меня в том, что я создаю неприятности ей, что она вряд ли сумеет потянуть мою самостоятельную жизнь. Парадокс, но в какую-то секунду даже обвинила меня в том, что я бросаю её своим уходом. Я не обижалась. Знала, что пройдёт время, она остынет, свыкнется. Касательно финансов, я планировала подыскать подработку, поэтому уж четыре тысячи в месяц – не самая страшная проблема. И я понимала, что мама вполне осознаёт это. Мучило её другое, именно от этого "другого" мне было жаль её, именно по этой причине я не могла обижаться на несправедливые нападки.

Не самое это приятное занятие – выселять родную дочь. И, разумеется, при хорошем раскладе, при нормальной жизни, в нормальной семье подобного бы не произошло. Это-то маму и грызло. Что скажут люди? Как это выглядит со стороны? Как мать сумела допустить такое, что муж выдворил её родную дочь? Конечно, маме было больно. Тяжело – что тут говорить. Я понимала её. Знала, что ещё несколько дней она будет плакать, винить себя, думать, где и в чём совершила ошибку, промах. Почему обстоятельства сложились именно таким образом. Сумела бы она предотвратить конфликт без чьего-то ухода из дома. В одно мне хотелось верить – что поступая так, я избавляю эту семью от лишних скандалов. Одна маленькая деталь, правда, ущемляла и выгрызала понемногу – в тот вечер, когда отчим набросился на меня и решил "заняться моим воспитанием", мама высказала ему недовольства мной, то есть она в какой-то степени сама попросила его проявить участие, так? А после всё это вылилось в то, во что вылилось. Разумеется, я уверена, мама не желала того, чтоб отчим дошёл до маразма с выключением электричества и хваткой меня за горло, но слово было сказано. В этом, возможно, и заключалась её ошибка. Не конкретно того вечера, а вообще, на протяжении всех лет.

Не должна она была наши с ней отношения обсуждать с отчимом, а отношения с ним – со мной. Так мы лишь ещё более с ним озлобились друг на друга. Но что теперь говорить?

Я не знаю, что это – идеальная семья. Существует ли вообще такая? Или опять-таки – это всего лишь образное понятие? Как выглядит идеальная семья? Как выглядят люди в ней? Да, существует какой-то стереотип, который нам рисует телевизор. Идеальная семья там – это красивые, ухоженные родители, множество дружных детей, море улыбок, смеха, роскошный дом с газоном, две машины, фото у моря. Общество переняло это формулу и с энтузиазмом стремится следовать ей. Это как алгоритм, расписание на жизнь, где существуют подпункты, а результат – смерть в окружении любящих детей в шикарном коттедже с кучей родственников, которые смотрят на тебя, покойника, и восхищаются: "Надо же, какой хороший человек умирает. Сколько он сделал для своей семьи! Всю жизнь ведь работал, дом вон отгрохал с верандой, детей выучил. Жаль, что уходит, сейчас бы жить да внукам радоваться". Да, может, и нет в этом ничего плохого. Хотела бы я, наверно, разок ощутить себя ребёнком в идеальной семье. Убедиться, что такие действительно есть, что это не картинка, не фальшь, не театр, не иллюзия. Но, увы. Вряд ли человек, сомневающийся в наличии такого, смог бы создать что-то из ничего. Из фантазии. Больше бы походило на игру в куклы, в пародию, но люди же любят играть. Любят пародировать. В такую вот пародию и попыталась сыграть когда-то мама. Итог не самый радужный, но она пыталась. Я же пытаться не хочу.

Подняв втроём все коробки, мы выпили за миниатюрным столом в общаге по два бокала чая с вафлями, обсудили произошедшее, а когда ближе к семи вечера мама с Кириллом вызвали такси и уехали, я в моральном бессилии упала на кровать. Кто-то на протяжении многих лет смеялся над нами? С появлением отчима моя жизнь превратилась в ад, но мама того не хотела. Кто-то, возможно, обвинит её, скажет, что она плохая мать, раз променяла ребёнка на мужа, раз не сумела встать на защиту дочери, не сумела взять ситуацию под свой контроль ещё тогда, когда это животное только-только поселилось с нами под одной крышей. Другие обвинят меня. Назовут неблагодарной, гулящей дочерью, которая сбежала из дома, бросила мать одну с проблемами, повисла на шее, не думает о том, как матери тяжело будет морально и финансово содержать два дома. Мнений много, но судить эту ситуацию никто не в праве. Не находясь в подобном положении, не понимая всех ужасов этого положения, никто не может брать на себя роль судьи. Ни роль адвоката, ни роль прокурора, поскольку чужая семья, как и душа, – потёмки. Так же, как невозможно сделать вывод о человеке, опираясь лишь на внешний вид, равно так же невозможно обсуждать события в чужой семье, не будучи в этом лично замешанным. Может, мы все оказались жертвами обстоятельств? В том числе и отчим?

Сколько я провалялась – не помню, но за окном заметно потемнело. Я поднялась со скрипучей кровати, включила свет. Переодела джинсы с футболкой на домашний голубой сарафан, собрала без зеркала волосы, хотя оно всё-таки имелось на двери шифоньера, после принялась разбирать коробки. Есть не хотелось, но жалко было давать пропадать маминой тушённой картошке, насилу наложенной мне в контейнер, поэтому в перерыве между разбором вещей и книг быстро перекусила. Тоска накрывала дико. Из коридора были слышны голоса соседей, визг и смех детей, ретро-музыка, доносившаяся из общей кухни. Выходить знакомиться я не жаждала, но унитаза в комнате не имелось, а естественная нужда напоминала о себе. Я терпела до последнего, пытаясь сосредоточиться на разборе коробок, но, так или иначе, спустя время, пришлось бежать в сортирную комнату.

О комнате с туалетом можно было сказать: "Атас!". Если коридор ещё мало-мальски отличался приличием, несмотря на стены с облупившейся краской, то в сортир в первые дни я не могла зайти без ощущения страха. Имелось четыре кабинки с обыкновенными дырками. Унитазов не было. Ужас состоял в почерневших массивных трубах, висевшими над этими дырами, которые при слабом освещении отбрасывали на стены громадные тени, и едкой, тошнотворной канализационной вони. Впечатление кошмара производило неподдельное. Краска со стен сходила ошмётками, листами, но, видно, никого это не трогало. Сразу же я заглянула в душ, о чём вскоре пожалела. Там дело обстояло не многим лучше. Конечно, позже я ко всему этому привыкла, вся эта обстановка стала для меня обыденной, тогда же я чувствовала спокойствие лишь за закрытой дверью.

– Привет, ты из комнаты Томы? – улыбнулась мне у кухни женщина лет тридцати пяти с собранными в косу тёмными волосами. В руках она держала маленькую жестяную кастрюлю, половник.

– Да, здравсте, – кивнула я, остановившись. – А что?

– Ничего, просто познакомиться хочу. Я Оля. Если помощь какая-нибудь понадобится, обращайся.

– Хорошо, спасибо, – улыбнулась я, поражённая проявленным гостеприимством.

– Тебя как зовут, кстати?

– Кира.

– Приятно познакомиться.

– Взаимно.

Здесь, в общаге, разворачивался другой мир. На тот момент я не понимала его, не знала людей, не могла составить объективное мнение о людях, после всё стало проясняться. Тогда же я находилась в состоянии если не в шоковом, то близком тому, но о возвращении домой не думала.

Перед сном мы созвонились с мамой.

– Без тебя стало пусто, – призналась она тихим голосом. – Как будто часть души оторвали.

– А как вообще обстановка? Как Кирилл?

– Из твоей комнаты не выходит. Сидит, смотрит в окно. С нами практически не разговаривает.

– Всё наладится, мам.

– Наладится, наверно.

– А как дядь Саша? – добавила я осторожно. – Рад?

– Он уверен, что месяц поживёшь и вернёшься. Думает, не выдержишь общажных условий.

– Значит, так и не понял?

– Нет. Никогда не поймёт. Он считает, что ты ушла за зрелой жизнью.

– Конечно. Чего от него ещё можно было ждать? Но мне всё равно теперь. Пусть говорит, что хочет. Его право.

– Как там соседи? Познакомилась с кем-нибудь? Адекватные?

– С одной только. Но, наверно, адекватные. Все в основном семейные.

– Ладно. Будем надеяться, что не зря мы всё это затеяли, да?

– Мам, мне тут лучше. Уже, исходя из этого, я скажу тебе, что не зря. Да и ты со временем привыкнешь, и Кирилл.

– Посмотрим.

Той ночью я спала с включенным светом. Кровать расстилать не стала, бросила сверху плед, подушку, накрылась пододеяльником. Боялась, что долго не сумею уснуть и снова выведу себя на разъедающие мысли, но, напротив, уснула мгновенно. Уснула крепко, не видя снов. А проснулась утром до дребезжания будильника. Встала, расчесалась, сходила умыться, ни с кем не встретившись, позавтракала несладким чаем с вафлями, переоделась в то, в чём накануне приехала, и направилась на учёбу.

Оставалась неделя до начала сессии, до начала зачётов. Не верилось, что я продержалась год в этом ненавистном институте да ещё и заработала себе репутацию не самой последней студентки. Это при том, что просто писала дома конспекты и присутствовала на лекциях, пропуская эти самые лекции мимо ушей. Наверное, мне везло. В принципе учёба в этом заведении действительно не требовала многого: главное ходи, отмечайся и выполняй требования недалёких преподов – всё. Потому в моей жизни наступила неделя стабильности. Днём я сидела на парах, потом шла в магазин, если требовалось, покупала хлеб, что-то из продуктов, готовила маленькими порциями на день или на два, пила вечерами чай: иногда одна, иногда с мамой и Кириллом; читала, смотрела фильмы. И постепенно вливалась в общажный мир. Хотя, скорее не вливалась, а становилась сторонним наблюдателем, когда на кухне мыла посуду или стояла у плиты. Вся жизнь на самом деле у людей, что длительное время живут в общаге, разворачивается именно на кухне.

С шести до десяти начиналась сходка. Совместное приготовление ужина. Меня первое время удивлял этот факт, ведь куда проще было б этим женщинам купить электрические плиты – стоят они недорого, вполне доступно для людей с постоянных заработком, однако скоро стало ясно, что вся прелесть для них заключалась именно в готовке компанией. В романтике этих типично женских бесед с радио, совместным чаепитием или за пивом. Меня никто не трогал. Спрашивали, как зовут, представлялись сами, но не все. Некоторые. Мне большего и не требовалось. Интересно было смотреть на всё взглядом постороннего. Черпать для себя что-то для чего-то. Для чего? Не знаю. Может, для сюжетов будущих рассказов? Хорошо бы, но я год ничего не писала. Каких рассказов? А рассказы могли бы получиться вполне себе приличные. Концепция точно имелась, причём личности были такие, что о многих хотелось написать в отдельности.

Самым ярким героем, персонажем этого мира являлась тёть Инна. Эту женщину сложно назвать женщиной, скорее мужеподобное существо женского рода. На вид ей было за сорок, на деле же – тридцать шесть. Довольно полная, причём бывает полнота, делающая женщину женственной, здесь же случай был прямо противоположным. Её повадки, манера говорить, походка – всё было грубым, отталкивающим. Как ни странно, она имела двух дочерей: Алину шести лет и годовалую Арину. Общение между ними происходило исключительно на повышенных тонах. Не знаю, как Алина это выдерживала, но мне искренне было жаль её. Грустно это, когда родная мать кричит несмышлённому, незрелому ребёнку: "Тварь! Если не уберёшь, я сейчас подойду и изобью тебя!". Избивать-то она, конечно, не избивала, лишь грозилась, но уже то, что произносила это, делало её не матерью, а врагом в глазах дочери. Младшую же она берегла. Да и странно было б, если б грозилась избить ребёнка, который на тот момент ни ходить, ни говорить не умел. Тормозила тёть Инну на поворотах тёть Люда. Она была ненамного старше первой, но заметно умнее и воспитаннее, поэтому нередко нерадивой мамашке и самой влетало. Вообще она напоминала курицу-наседку. Но не без петуха.

Петух имелся, такой своего рода общажный мучачос. На пару лет моложе жены, туповатый, что проявлялось уже в речи, зато с широкой, мускулистой грудью, которую всякий раз стремился продемонстрировать, щеголяя по коридору в одних трико или шортах. Самая странная пара, которую мне доводилось видеть. Мало того, что они даже внешне нелепо смотрелись вместе, так к тому же и отношения между ними были, мягко говоря, отличными от нормальных. У мужа имелась любовница, тёть Инна знала это, но она мутила с соседом – низкорослым, невзрачным Витей. Когда муж отсутствовал, Витя приходил, когда муж присутствовал – отсиживался у себя в комнате. Иногда же они все вместе пили пиво на кухне, заедая сушёной рыбой. Удивительный треугольник. Вернее, квадрат. Бывали выяснений отношений, крики, ссоры, лишь до детей никому не находилось дела.

Что касается тёть Люды – эта женщина являлась чем-то вроде сердца общажного блока. Всегда трезво смотрела на ситуацию, говорила, что думала в лоб без лицемерия, без подхалимства. В соседских ссорах выступала кем-то вроде судьи, если кого-то несправедливо обижали, заступалась, хотя на вид была довольно-таки хрупкая. Так однажды я проснулась ночью от душераздирающих криков жены, которую избивал в коридоре съехавший с катушек муж. Крики были дикими, я в страхе сидела у двери, не зная, как поступить. Кто-то должен был вмешаться в это или вызвать полицию, но все делали вид, что ничего не происходит. Ни один из живших на площадке мужиков не вышел и не вступился за женщину, лишь тёть Люда открыла дверь и ненадолго отвлекла этого психа, именно в эти минуты его избитая жена успела выбежать за двери коридора. Такое повторялось несколько раз, но, к счастью, уже скоро эта семья съехала из общаги, сдав комнату какому-то парню. Семья же самой тёть Люды состояла из неё самой и шестнадцатилетнего сына, оканчивавшего десятый класс той же школы, что когда-то окончила я.

Также на этаже проживали две молодые пары. Одна практически не выходила из комнаты, ни с кем не здоровалась, не общалась, другая же, напротив, вела себя чересчур активно. Девушку звали Алёной, парня – Стасом. Если выходили на кухню, то обязательно бесились, устраивали демонстрацию чувств путём сосания или обжиманий на подоконнике. Вместе, никого не смущаясь, ходили в душ. Я думала, что, возможно, эти двое только поженились, переживали период страсти в отношениях, однако когда, вместо Алёны, появилась другая девочка, из разговоров соседок стало ясно, что Стас – обычный педофил. Ему двадцать четыре, в то время, как его временным малолетним дурочкам – не более пятнадцати, к тому числу относилась и Алёна.

О тёть Оле рассказывать не хочется. Обычная женщина, работавшая воспитателем в детском саду. Я, конечно, воспитателей иначе представляла, но как человек она была неплохой. С соседями общалась мало. На кухню выходила только по надобности. Со мной, если встречалась, то частенько заговаривала. Спрашивала, как дела, как учёба, привыкла ли к жизни в общежитии. О ней у меня остались приятные воспоминания.

Если говорить о не очень приятных, то тут нужно затронуть аристократию, псевдоинтеллигенцию общаги, некую Софью Михайловну. Стройную, рыжеволосую даму пенсионного возраста, носившую далеко не пенсионные каблуки. Не знаю, каким образом её занесло в общагу, но этот мир не предусматаривал наличие персонажа вроде неё. Если она оказывалась за пределами комнаты, то знали об этом все. Высокий тембр голоса проникал сквозь самые толстые стены. Если же встретишь её в коридоре, то обязательно услышишь в спину замечание. То дверь не закрыла в туалет, то неправильно выключила на кухне плиту, то посуду грязную не туда поставила или не до конца закрыла кран. Вероятно, в прошлом была или учителем, или бухгалтером. К людям относилась с высокомерием. Если даже и общалась с соседями, то не без желания продемонстрировать превосходство. Никто не питал к ней тёплых чувств, но, как ни странно, беспрекословно слушали. Возраст ли тому виной, авторитет. Поразительно.

Также на площадке жил парень, о котором ходили слухи, как о наркомане. Я поняла, с наркотиками его никто не заставал, но судя по поведению, по странным людям, которые приходили и били в дверь с угрозами, у жителей сложилось о нём мнение как о наркомане. Однажды пришли мама с бабушкой, около часа в слезах стучались, просили открыть, но попытки оказались бесплодными. Дверь им так и не открыли. "Максим, открой, – рыдала бабушка. – Хотя бы ответь из-за двери. Скажи, что жив-здоров. Мы уйдём". Ни звука, ни слова в ответ им сказано не было. С этим они ушли. Буквально через неделю Максим подал признаки жизни. То ли уезжал куда-то, то ли находился в загуле. Неясно. Подобное происходило нередко. Он не выходил на связь, пропадал, а родственники вслепую причитали у комнаты.

Конечно, всё это было увидено не за неделю. Нет. Я немного забегаю вперёд. В первую же неделю лишь знакомилась со всем этим, присматривалась. И о многих соседях складывалось предвзятое поначалу мнение. Кто-то казался лучше, кто-то хуже, чем как выяснилось позже. Да, я не оказалась в замкнутом пространстве, не оказалась в тишине, о которой мечтала, всё так же, как и дома, боялась выходить за дверь комнаты, но отчим больше не мог вломиться ко мне. Я не слышала его голос, не видела зверских глаз. Отдыхала от своих ужасов, от кошмаров. Приживалась к новой обстановке. С каждым днём мамин голос становился веселее, вид – оптимистичнее. Пустота от моего отсутствия заполнялась. Чем – не знаю, но она привыкала к тому, что я больше не живу в этой семье. В семье, в которой мне с самого начала не определили место. Кирилл скучал, и я по нему скучала. Когда становилось невмоготу, смотрела "Маленького принца", вспоминала ту ночь, когда мы спали в одной постели чужой квартиры, вспоминала, как он спросил, что означает выражение: "Слова только мешают понимать друг друга". Мне не хватало брата. Не хватало наших коротких встреч. Когда же однажды я попросила маму оставить его у меня с ночевой, она без вопросов согласилась, обещалась привезти его, но позже позвонила, сказала, что отчим не позволяет. "Нечего шляться по общагам, когда дом свой есть", – заявил он тогда. Шляться по общагам – вот как для него воспринимались мамины и Кириллины визиты ко мне в гости. Шляться по общагам. Этот человек забирал у меня всё.

Я стала больше спать. Если дома сон казался мне провалом в пустоту, то теперь я проваливалась во мрак, в котором мне было хорошо. Нервная система восстанавливалась. Снов я не видела, да и не хотела их видеть. Иногда, бывало, просыпалась в слезах, абсолютно не помня, что снилось. Наверно, это к лучшему. Хотя вскоре поняла, что как далеко ты ни беги, от себя не спрячешься.

"Я смог бы тогда стать свободным, благодарным, избавленным от чувства вины прямодушным сыном, а Ты – ничем не омрачаемым, недеспотичным, полным сочувствия, довольным отцом. Но чтобы достигнуть этой цели, надо сделать все случившееся неслучившимся, то есть вычеркнуть нас обоих", – писал Кафка.

14 глава

Должно быть, это здорово – ощутить «золотые студенческие годы». Найти друзей, влиться в компанию, заполнить жизнь общением, посиделками в студенческих кухнях, клубах, попробовать покурить, напиться однажды до беспамятства, поцеловать малознакомого парня, сходить на концерт «Placebo», влюбиться. По-настоящему влюбиться – до дрожи в коленях, до слёз. Взаимно. Так, чтобы любовь за край полилась с ванилью, сахаром, банальностями, тысячами фоток, «солнышками», «зайками», ручками, звёздами. Может, нет в этом ничего сверхужасного? Может, это действительно счастье – запечатлеть поцелуй с любимым якобы человеком, залить в сеть и с удовольствием получать комплименты в виде десятков лайков, комментариев от завистливых подружек и отшитых парней, чьё самолюбие ты подбила? Да, почему ж не счастье? Легко относиться к жизни, не требуя от окружающих многого, стать не отколотым куском, а влитой частью этого «простого» мира. Почувствовать себя обычным студентом, не забивающим голову тем, что будет завтра, послезавтра, через год. Жить настоящим. Жить мгновением, секундой. Много говорить и мало думать, а если и думать, так не о том, «почему в жизни всё дерьмово?» или «где обитает справедливость?», а о каком-нибудь нашумевшем сериале, шмотках, своей мордашке и волосах.

Иногда мне до жути хотелось стать частью этой системы, но не могла. Моё студенчество не было золотым, да и долгим его тоже не назвать. Дальше первого курса я не потянула и уже вскоре после начала второй сессии написала заявление на отчисление. Глупо, может, поступила – да. Действовала на эмоциях, сгоряча, хотя и понимала последствия такого решения. Но что случилось, то случилось – произошедшее в любом случае не переиграешь. Готовое платье не перекроишь.

Тем утром я проснулась в хорошем настроении. Зачёты остались в прошлом, впереди – первый экзамен по этнографии. Предмет был интересный, и хоть преподавательница пенсионного возраста доносила его муторно и пассивно, я читала что-то дополнительно, поэтому сомнений в том, что могу завалить экзамен, не возникало. Я знала, что всё пройдёт отлично. Всё должно было пройти отлично, если бы не одно "но": моя жизнь и такое понятие, как "отлично" не сочетались. За час до выхода из дома я выпила бокал кофе, молока не было, но после просмотра фильма Джима Джармуша "Кофе и сигареты", где герои глотали голый кофеин, оно мне и не требовалось. К слову, Джим Джармуш был одним из моих любимых режиссёров. Да, он не снимал глубокие трагедии, не уходил в психоделизм – его фильмам того и не требовалось. У них своя фишка, своя особенная атмосфера. Лёгкая, с запахом табака, старого рока, естественности. Джим Джармуш показывает поэзию обыденных вещей, донося её через прозу.