Текст книги "20 лет (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
– Всё, успокойся. Не истери.
– Не понимаю её. Всё для неё делаю, стараюсь, как могу, и это благодарность? Так ты меня любишь, дочь, да? Почему ты не можешь один единственный раз сделать так, как я тебя прошу?
С этими словами они отошли от двери. Ужин тем вечером так и не удался. Сколько я просидела в туалете, понятия не имею. Когда решила, наконец, выйти, в квартире стояла тишина. Ботинки гостя по-прежнему покоились на коврике, чёрная кожаная куртка висела на крючке. Дверь в зал была заперта, и, пройдя в кухню, я обнаружила тарелку с для меня оставленной порцией. Есть мне не хотелось, поэтому, взяв с подоконниками книжки, снова закрылась в туалете, где и уснула. А проснувшись на утро от маминого голоса, не без страха показала себя. Посторонних дома уже не находилось. Ну, как посторонних – спустя время, посторонней стала я.
– Как это называется? – твердила мама, облокотившись о стену. – Зачем ты так сделала? – я снова не могла ничего сказать. – Кир, я с кем разговариваю? Отвечай мне! Дядя Саша не понравился тебе?
– Нет.
– Нет? Ты знаешь, что вчерашний ужин был приготовлен на его деньги? Не на папины. Отец вон даже подарок тебе не сделал на день рождения.
Здесь я расплакалась. Ну да, отец ничего мне не подарил, и что? Мне не нужны были подарки, и новая Барби, невинно выглядывавшая из коробки, тоже не была нужна.
– Всё, не реви. Умывайся, собираться надо.
После этого неудачного знакомства дядь Саша стал наведываться к нам практически каждый день, пару раз оставался с ночевой, а одним вечером пришёл со спортивной сумкой и с тех пор остался навсегда. Вот тогда-то я резко повзрослела. Первое время он, разумеется, старался купить меня шоколадками, куклами, киндер-сюрпризами, но я не была из тех детей, которые ведутся на подачки. И здесь говорила не столько ревность, сколько что-то другое, а что – тогда я не могла найти этому объяснения. Его общество было мне неприятно. Всякий раз, когда он приходил и натягивал при виде меня на лицо фальшивую улыбку, я чувствовала себя лишней. В его планах я таковой и являлась. Кому нужен чужой ребёнок? Тут свои-то дети не особенно нужны, что говорить о посторонних? Но это ладно. Меня напрягало, что он ходил по квартире в трусах, не нравился его наглый смех, похабные шутки, бесило, когда он лез с поцелуями и лапаньем к маме, демонстративно забывая о моём существовании. Когда смотрел по ночам порнушку, я, ребёнок, который на тот момент не был просвещён в вопросах о сексе, тем не менее, лежала, накрывшись с головой одеялом, заткнув уши, чтоб лишь не слышать противные воздыхания, издаваемые людьми из телевизора. Тошно становится, когда бужу в мыслях эти воспоминания. Но всё это было, и от себя не убежишь.
Мама уцепилась за это животное, уцепилась, как тонущая. Последствия детских травм? Она не могла быть одна, нуждалась в зависимости от кого-либо, а эта бесцеремонная, невежественная тварь всего-навсего оказалась рядом. Что ему, в свою очередь, надо было от слабой женщины? Тут всё просто – некуда податься. Этот человек, которому на тот момент подходил тридцатый год, тоже был разведён. От первого брака имел двух детей, причём второй родился уже после развода. Наверно, тот факт, что человек, разведясь, продолжает жить с бывшей женой и спать с ней при этом, о многом говорит. А тут мама подвернулась – отличная жертва с детскими комплексами, на которую раз поднадави – всю жизнь будешь выжимать. Так и образовалась наша семья. Вернее, их семья. Я в ней пребывала лишь формально.
С каждым месяцем совместной жизни отчим, тогда ещё правда не официально отчим, всё более открывал своё истинное лицо. Уже через полгода шоколадки и куклы сменились на крик и хамство. Он считал, что таким образом воспитывал меня. Дала ли ему это право мама? Да, она не лезла в наши препирательства. А если и вмешивалась, то я оказывалась крайней. Как и на протяжении всей жизни, в принципе. Винить маму нельзя, наверно. Во всей этой ситуации она оказалась такой же жертвой, как и я. Мечтала быть счастливой, хотела семью, хотела быть любимой. Кто знал, каковыми окажутся последствия?
А годы летели. Она и отчим жили гражданским браком, я всё более зарывалась в себе, отдалялась от мамы. Отец – он, конечно, интересовался делами дома, пару раз лично встречался с этим дядь Сашей, когда приезжал за мной, забирая на выходные, но что я могла сказать? Что мне не нравится жить с чужим человеком, что он обижает меня? Во-первых, я не хотела быть виновницей родительской ссоры, а во-вторых, маме-то было хорошо. У неё появилась поддержка, при финансовой помощи отчима сумела выучиться в техникуме на бухгалтера и, наконец, сменить тряпку с ведром на нормальное рабочее место. Мои жалобы никому не были интересны. Может, отец и догадывался, что не всё гладко, но, вероятно, чувствовал вину за собой за то, что оставил меня когда-то, и, думаю, не считал допустимым лезть в дела уже не своей семьи. Может, в этом тоже заключалась некая стабильность? Да, наверное. В конце концов, я привыкла. Понимала, что от меня ничего не зависит, потому не высовывалась. Хотя, даже тогда мне попадало.
Через пару лет мама снова залетела. Этой беременности никто не был рад: ни она сама, ни дядь Саша, у которого на стороне имелась малолетняя любовница. Снова всё пошло не по плану, но куда деваться? Пришлось родить, тут уж отчим соизволил официально оформить брак с мамой. Мальчик родился крупным, полнейшая копия своего отца, назвали Кириллом. Это, конечно, мне здорово польстило. Кира и Кирилл – я была довольна. Искренне полюбила брата, несмотря на девятилетний возраст, стирала его пелёнки, распашонки, меняла горшки, нянчилась. Своим рождением он зажёг пусть тусклый, но всё же свет, которого мы прежде были лишены. Мама какое-то время пребывала на крайней ступени счастья. Отчим – где-то между низом и серединой. Куда большую радость, большее удовлетворение ему принесла покупка квартиры. Хрущёвку, доставшуюся от отца, они с мамой продали, понабирали денег в долг у знакомых и за бесценок взяли трёхкомнатное крупногабаритное жилье умершего старика, не имевшего ни родственников, ни друзей. Тут, разумеется, не обошлось без ментовских связей отчима. За счёт них-то он в люди и выбился.
Идеальная со стороны семья. Мало кто знал, что происходило за закрытыми дверями этой семьи. Однако это о прошлом. В настоящем дела обстояли не лучше.
– Как всё прошло? – без особого интереса спросила мама, встретив меня на пороге в голубом халате, осветлённые волосы её были собраны пластмассовой заколкой.
– Искусственно. Не хочу сейчас говорить об этом.
– Хороший тебе отец подарочек сделал в связи с окончанием школы.
– Мам, не надо.
– Что не надо? Я понимаю, что он пропил всю соображалку, но задумался бы о тебе немного. Знал ведь, что у дочери вступительные экзамены сейчас, ответственный момент в жизни. Вместо поддержки, снова бросил плевок. Как всю жизнь был эгоистом, таким и умер.
– Ничего он не бросал. Давай не будем об этом?
– Как не будем? Ты из-за него пропустила экзамен. Экзамен, понимаешь? Из-за его прихоти. Ни маршрутку, ни контрольную. Если пролетишь мимо института, вина за это будет целиком и полностью лежать на твоём папаше, который вечно думал только о себе.
– Ты прекрасно знаешь, что везде, где есть вступительные испытания, выделяются резервные дни для пересдачи. Поеду и сдам в другой день, не делай из этого трагедии.
– Как знаешь, – бросила мама. – Есть будешь?
– Нет, я не голодная.
Умывшись в ванной, я заглянула к Кирюшке, застав его, как обычно, за компьютером, поздоровалась и прошла в свою комнату. Стянула с себя джинсы, голубую футболку, надела домашние шорты, майку. Нашла в коробке со старым хламом кассетный плеер и до утра провалялась в постели, слушая Крылья «Наутилус Помпилус». Слёз уже не было, наверное, всё, что можно было выплакать в тот день, я выплакала. Распухшие глаза болели, в висках стучало, но уснуть той ночью мне не удалось. Ощущала себя опустошённым сосудом. Истлевшим куском дерьма. Всё, чего хотелось, – забыться. Раствориться в пространстве, почувствовать себя невесомостью. Чем-то далёким от понимания своей жизни. От понимания себя. Я хотела убежать, но возможностей не было.
Утром, спустя несколько дней, перед тем, как уйти на работу, мама зашла ко мне.
– Готова?
– Готова, – кивнула я, поднявшись с дивана. – После обеда поеду.
– Деньги на холодильнике, перекуси чем-нибудь перед отъездом. Когда а то там ещё поешь.
– Ладно.
– Ну всё, тогда до завтра? Удачи тебе, – добавила она и, чуть помявшись, ласково обняла меня. – Всё будет хорошо, не переживай. Помни, что от этого экзамена многое зависит. Вспомни, какой тяжёлый был этот год. Как ты упорно, старательно шла к своей цели. Сколько ночей не спала, сколько денег мы отдали репетиторам. Искренне хочу, дочь, чтоб всё это оправдалось. Верь в свои способности, и всё получится.
– Спасибо за поддержку, мам.
С написанными на лице сомнениями она покинула комнату. Мама беспокоилась о моём будущем. Когда я в начале одиннадцатого класса заявила, что хочу попробовать поступить в московский Литературный институт имени Горького, мама длительное время не комментировала это заявление. Она знала, что я пишу время от времени и с книжками с детства не расставалась, но лично с моим творчеством не была знакома. То ли её это мало интересовало, то ли она считала это занятие несерьёзной забавой, то ли смелости не находилось на то, чтобы подойти ко мне и попросить дать почитать что-то из написанного. Не знаю. Но когда однажды за ужином она выпалила: "Кир, надо пробовать. Если ты хочешь этого, я поддержу тебя", я с удивлением осознала, что мы не так уж с ней далеки друг от друга. На протяжении всего года я жила надеждами на эту казавшуюся осуществимой мечту. Я знала, что мои работы не самые плохие, причем вполне неплохо владела и русским языком, и литературой, плюс ко всему моральная родительская поддержка – я искренне верила, что с окончанием школы события в моей жизни резко сменят позиции. Москва как город не привлекал меня, однако то было не важно, важно место, о котором я грезила, творческие люди, возможности. А самое главное – я жаждала просто сбежать из дома, уйти из семьи, другими словами. Перестать видеть отчима, ловить на себе его пристальный, ненавистный взгляд, слышать постоянные упрёки и оскорбления.
Жила этим миражом. С воодушевлением ждала лета, выпускного, поступления. И отчим, несомненно, тоже этого ждал. Надеялся, что я уеду, а он вздохнёт с облегчением, освободив домашнее пространство от чужого, постороннего человека. Как писал Кафка в одном из писем к Фелиции: "По сути, согласие в семье нарушается только мною, причём год от года всё более злостно" – именно так было и в нашей семье. Я являлась зерном большинства конфликтов. Ненамеренно, конечно, так выходило. Отчим срывал на мне гнев, цеплялся к незначительным вещам, выставляя меня в далеко не радужном свете, и мама с Кириллом, разумеется, оказывались втянутыми в эти скандалы. В детстве меня обижало, что самый близкий по сути мне человек никогда не вступался за меня, позже, когда мама стала замечать неправоту мужа, напротив, я уже просила её не вмешиваться, поскольку то лишь усугубляло положение дел, обостряло неприязнь и агрессию отчима по отношению ко мне. И так она металась из стороны в сторону, не зная, чью позицию принять. Кирилл же и вовсе закрывался в комнате, в слезах затыкал уши. Однажды он попытался встать на мою защиту, за что получил от папаши незаслуженную порку ремнём.
Понятно, что продолжаться так не могло. И мама, что говорить, тоже ждала моего переселения. Она любила меня, но видела, как все мы мучились, барахтаясь в этом тигеле, единственным выходом из которого было моё поступление в вуз другого города. Именно поэтому эмоционально переживала мой пропуск второго вступительного экзамена. Мама понимала, что если я останусь дома ещё на четыре года, что-то произойдёт. Кульминация не минуема в любом конфликте, а наш был настолько назревшим, что стоило кинуть спичку, как всё обещало сгореть, оставив лишь угли да пепел, я тоже осознавала это. Однако судьба сыграла шутку.
После двухчасовой дороги на автобусе, к вечеру я приехала в Москву. Добралась до Тверского бульвара, забежала в магазин, купив вишнёвый йогурт и яблоко, а ночь провела в бюджетной гостинице. Всё ещё пребывала в потерянном состоянии после похорон, но, вопреки всем и всему, в силах своих была уверена. Творческий экзамен пугал менее экзамена по русскому языку, менее экзамена по литературе. Ещё тогда, когда я только надумала поступать в это место, ознакомившись на сайтах и пабликах социальных сетей с информацией об институте, узнала, что творческий этюд – это полнейшая возможность абитуриента выразить себя, ничем не ограниченно проявить писательские способности. Поступающим предоставлялось в среднем около пятнадцати тем, ты выбираешь ту, что тебе ближе, и, применяя имеющуюся эрудицию, воображение, литературные умения, приступаешь к действию. Что страшного? Да ничего абсолютно. Если бы не одно "но" – нельзя быть настолько наивной и самонадеянной, какой оказалась я.
Из предложенных тем я выбрала тему "Современный Раскольников", так как обожала творчество Достоевского, а "Преступление и наказание" перечитывала не единожды, но в противовес ожиданиям, экзамен завалила. Почему? Наверно, потому, что не для меня, было это заведение. На протяжении всех часов, выделенных на написание, я извела стопку черновиков, долго не могла сформировать подходящее вступление, путалась в мыслях, то и дело возвращалась к воспоминаниям об отце, не могла сосредоточиться, писала, тут же зачёркивала, понимая, какая это всё ересь, смотрела на увлечённых парней и девушек, ловила себя на том, что лучшим решением будет подняться, сдать пустую работу и с позором уйти, но, несмотря на совершенное отчаяние, с трудом выжала из себя короткий текст, заранее зная, что получу мизерные баллы, сдала работу и с чувством провала покинула институт. Приезжать на творческое собеседование, которое также считалось последним важным этапом экзаменов, смысла не было.
До вечера бродила по городу, осознавая, что учиться мне в Москве не суждено, думала, как быть дальше, понимала, каким счастьем обрушится эта новость на домашних, но что делать? Ждать ещё год, нигде не учась, а после повторить попытку? Такой вариант отпадал сразу. Путь, который открывался – филиал Гуманитарной академии в родном городе, куда я подавала в июне документы на факультет социологии – так, на всякий случай, только вот случай оказался не "всякий". Ничего другого конкретно на тот момент в том положении, в каком я находилась, не оставалось. Понадеявшись на Литинститут, не думала всерьёз ни о каком другом нормальном вузе, а надо было. Надо было понимать, что не способны твои мечты разом начать сбываться, когда на протяжении всей жизни терпели крушение. Не бывает так. Да и кто ты вообще такая? Обычная девушка, начитавшаяся книжек и вдруг решившая, что тоже может писать. Для себя, может, и можешь, но единственную возможность, где ты могла доказать это людям, ты попросту просрала.
Маму моя новость подкосила. Она списывала вину на отца, в крике бросала, что если б он не удавился в день перед экзаменом, всё сложилось бы иначе. Что именно из-за него я не сумела взять себя в руки, собраться с мыслями и достойно написать работу, твердила, что он все прожитые годы портил нам существование и даже смертью своей его испоганил. После наступила стадия уговоров поехать учиться за деньги.
– Почему ты так легко отказываешься от мечты? Весь год шла к этому. Не на тебе будет висеть оплата, на мне.
– Поэтому я и ни за что не поеду, мам. Зачем? Чтоб вы меня потом всю жизнь попрекали этими деньгами? Нет уж, спасибо. Я хотела своими силами поступить, понимаешь? Своими, не за сто – сто пятьдесят тысяч. Если не получилось так, то никак не надо. Я не хочу купленного диплома.
– А тут в местной академии он будет не купленным? У тебя платная специальность, внебюджет тоже.
– Внебюджет, но здесь цена приемлемая. Будь моя воля, я бы и тут не стала учиться, но разве ты позволишь?
– Год болтаться, нигде не учась? Как любая нормальная мать, конечно, нет.
– Ну и вот. Можете выгнать меня, можете посадить в машину и увезти, но сама я в Москву не поеду.
– А живя тут, ты не будешь от нас зависеть?
– Не настолько.
– С тобой невозможно разговаривать. Дело твоё, конечно, я не спорю. Твоя жизнь, ты в праве поступать так, как хочешь, но потом не ной мне, не жалуйся. Не говори, как тебе тут всё насточертело, как мы тебя достали.
– Если я так и говорила, то ты знаешь, кому конкретно адресовывались эти слова. Тебя и Кирилла это никак не касается.
– Не имеет значения. Я тебя предупредила.
Обидно было. Я потеряла отца, мечту, надежду на то, что всё способно измениться. Не хотела висеть на маме, доить её, знала, что она одна не потянет сумму в более, чем сто тысяч в год, а отчим-то, конечно, платить за меня не намеревался. О чём речь? Если в одиннадцать лет он заявил, что я говно, не заслужившее рубля, то нужны ли дополнительные слова? Да даже если б он из желания не видеть меня предложил свою помощь, принять её было бы последним, что я сделала. Как этот человек отреагировал на моё не поступление? Так, как от него и следовало ожидать – факту, что я никуда не съезжаю, безусловно, расстроился, но торжеству, злорадству, какие читались в его глазах, расстройство явно уступало. "Ну, бездарная тварь, – наверняка думал он, – убедилась, что ничего не стоишь? Какая тебе Москва, дура, ты бы тут как-нибудь ещё сумела отучиться". Его же собственные дети от первого брака особенно много не просили от жизни – дочь выучилась на менеджера, работала в банке, сын доучивался на механика. Разумеется, было б абсурдно, если б он оплачивал моё обучение в Москве. В этой жизни подобный расклад событий был не возможен.
Не знаю, кто стоял у руля моей судьбы, но он направлял меня в пропасть. Я чувствовала, что летела туда. На тот момент, конечно, не представляла, во что всё это выльется, но что ничего хорошего происходящее не сулит – то было ясно наверняка. Подбадривал лишь Кирилл. Когда он узнал, что я никуда не уезжаю, искренне обрадовался, признался, что не хотел расставаться со мной, что без меня ему было бы одиноко. "Ты вкуснее всех делаешь гренки, – сказал он как-то, лёжа под одним со мной одеялом. – А ещё ты самая лучшая писательница. Я знаю это, и когда-нибудь весь мир узнает". Той ночью я обняла его крепко и, слушая детское сопение, долго вытирала слёзы. Из жалости? Наверное. Или от безысходности. А может, от любви к этому самому родному мне человеку. Глядя на него, я видела точную копию отчима – те же дымчатого цвета глаза, рыжеватые волосы, та же чуть размашистая походка, большие ладони, но не любить этого ребёнка не могла. Пусть внешне он и был похож на отца, внутренний мир его был особенным. Кирюшка рос добрым, нежадным, честным, не по годам развитым ребёнком, стремящимся отстаивать свою правду. С годами его характер изменился. Но тогда я держалась за брата. Он один дарил радость, пусть то было тихо, скромно, но именно в этом заключалась некая гармония, длившаяся недолго, но всё же длившаяся. Я хотела, чтоб Кирилл был счастлив, но он не был. К сожалению, не был. Из-за меня ли, из-за того ли, что родился не в той семье – никто никогда не скажет.
3 глава
Филиал Гуманитарной академии при всём профессиональном пиаре оказался обыкновенной шарагой. Я, собственно, ничего другого не ждала, но даже при таком не особенно позитивном настрое оказалась под немалым впечатлением. Первое, что меня поразило – контингент поступивших. Видно, дела академии были настолько плачевными, что брали абсолютно всех, кто подавал документы: не важно, какие у абитуриента баллы, не важно, что ему нафиг не нужна ни психология, ни педагогика, кому интересно, что он вообще далеко не гуманитарий? Второе, что тоже не могло не задеть – некомпетентность преподавателей. Да и сложно было назвать их работу преподаванием. Сухая, абсолютно статичная читка лекций. Может, я, конечно, чего-то не понимаю, но не так мне представлялся педагог высшего учебного заведения. Нам не старались привить заинтересованность в предмете, зато ясно демонстрировали острую незаинтересованность в нас. И вообще нужно, вероятно, быть гением, чтоб умудряться вести и философию, и психологию, и основы права, и экономическую теорию разом. А третье, что в конец убило – восторженные песни декана о том, что местная Гуманитарная академия – величайшее учебное заведение, в прошлом году прошедшее аккредитацию. Как? Каким образом оно прошло аккредитацию? У нас тысячи подобных учреждений по всем городам страны с припиской «Филиал», на полном праве выдающие дипломы. Кому? Каким образом? Это мало кого волнует, но работа-то всем ведь нужна. Обыкновенный бизнес.
Вот так вот мои мечты о Литературном институте сменились полнейшим разочарованием пафосно звучащей Гуманитарной академией, причём разочарования начались с первого учебного дня, когда мы с одногруппниками в числе из девятнадцати человек стояли возле кабинета истории в ожидании преподавателя. Аня, как звали девушку с тёмными густыми волосами, розовыми губками, в розовом приталенном платье, решила завести со мной знакомство.
– Чего такая кислая?
– Да так, настроение не очень.
– Я Аня, если что. Что-то случилось?
– Кира. Нет, ничего не случилось, но, думаю, я не самый интересный для тебя собеседник.
– Ой, ладно выёбываться, – хихикнула она. Моё нежелание беседы не смутило её. – Ты сразу после школы?
– В смысле?
– Ну, имею в виду, ты летом одиннадцатый класс закончила?
– Да, а что?
– Так, просто спрашиваю. А я после технаря тут. Выучилась на бухгалтера да думаю: "Дай-ка ещё четыре годика повишу у родителей на шее". И диплом о вышке всё-таки престижнее технарьского. У меня сестра старшая заканчивала эту академию, говорит, что учёба тут – сплошная лафа. Преподам насрать на студентов так же, как студентам насрать на преподов. Экзамены можно купить, зачёты тоже. Она у меня на пары-то практически не ходила, и что ты думаешь? Вполне успешно выпустилась.
– Весело, – в недоумении протянула я, перестав обращать внимание на бьющий по слезным железам сладкий запах парфюма, исходивший от новой знакомой.
– А ты что хотела? Зато можно жить в своё удовольствие, занимаясь тем, чем нравится, или тем, чем нужно. Юлька у меня вон уже с первого курса работать начала. А вообще об этом месте много чего интересного говорят. Например, есть легенда, что работал тут один мужик, политологию вёл, ему около сороковника было. На экзаменах он заваливал парней, а после назначал им дополнительные занятия у себя дома. Понятно, что там были за занятия – заставлял студентов дрочить ему.
Мне стало тошно. Не известно, являлись ли россказни этой сомнительной девушки правдой, но слушать их мне не хотелось.
– Кстати, я сначала подумала, что ты школьница – младше своих лет выглядишь, – не унималась она, болтая с подоконника красивыми ножками в белых безвкусных босоножках.
– Буду считать, что это комплимент.
– Комплимент. У тебя с пищеварением проблемы что ли? Чего такая худая – то?
– Конституция. Гены.
– Гены? Мне бы твои гены, – рассмеялась она. – Мамка худая?
– И мама, и отец.
– Повезло. А у меня в семье жирухи все, вот и приходится диету держать, спортом заниматься. Парень есть-то?
– Нет.
– А что так?
– Ну вот так. Он ведь не рыбка, которую можно купить в магазине и запустить в свой аквариум.
– Верно. А я недавно со своим рассталась. Достал меня своей ревностью. Все переписки мои читал, куда бы я ни пошла, везде за мной тащился. Соберёмся с девчонками посидеть в кафешке – нет ведь, и туда припрётся. Маразматик, блин.
– Может, потерять тебя боялся?
– Ясно, что боялся, но не преследовать же, – хмыкнула она недовольно, надув губки. – Да и вообще он хлюпик безвольный какой-то, не знаю, как я могла когда-то влюбиться в него. Представляешь, спалил как-то во "В контакте" довольно откровенный диалог с другим парнем, и, вместо того, чтоб наехать на меня, проявить мужество, обиженно вышел из комнаты и после даже не припомнил мне это. Ни разу.
Я молча смотрела на новую знакомую, слов не находилось. Было неприятно.
– Хотя, плюсы, конечно, у него тоже имелись. В сексе он был классный, такие вещи вытворял, что вспоминать стыдно.
К счастью, продолжить рассказ о постельных сценах Ане не удалось, так как у кабинета, наконец, нарисовалась немолодая, стандартизированная преподавательница. Довольно полная, низкого роста, неприметное лицо, неприметный голос. Неудачно осветлённые волосы с отливом желтизны смешно контрастировали с неумело подведёнными глазами, красная помада на губах заметно размазалась. Сложно было поверить, что эта женщина приходилась преподавателем истории, а не кассиром в продуктовом магазине.
Начало пары было скомканным. Как назло, Аня плюхнулась за одну со мной парту, и всё то время, пока Нина Викторовна приходила в себя после тяжёлой для её комплекции нагрузки в виде четвёртого этажа, эта розовая сладкая девочка не закрывала свой красиво нарисованный, невоспитанный рот.
– Глянь на её платье, у меня мамка таким полы моет, – ухмылялась она, подперев ладонью маленький острый подбородок. – Видимо, зарплата тут не ахти.
Безумно хотелось сказать, что её трикотажное розовое платье не лучше преподавательского и вместе с босоножками смотрелось дико нелепо, но на тот момент я ещё обладала терпением и сдержанностью в проявлении эмоций.
– Капец. Свинью напоминает. И она-то типа кандидат исторических наук? В таком случае я доктор философских.
Бросив взгляд на соседку, я поймала себя на том, что в таком сравнении даже Нина Викторовна с жёлтой копной волос куда более походила на историка, нежели Аня на человека, смыслящего в философии. И да, нужно сказать, что она была далеко не красавица. Маленькие глазки, кривоватый нос, неправильный подбородок, к тому же, судя по всему, вкусом эту девушку тоже обделили, но зато она имела высокий уровень беспардонности и соблазнительную, с мужской точки зрения, фигуру. Даже если это было результатом частых "трень", как модно сегодня выражаться в мире подобных девушек.
– Скукотища адская. Лучше б я дома осталась, поспала лишние два часа, чем смотреть на это убожество.
– Так не смотри.
– Не смотреть? А чё делать?
– Встань и уйди. Сама ведь сказала, что твоя сестра большую часть пар пропустила, но успешно выпустилась.
– Да, но я уж не настолько бестактная, чтоб свалить с первой же лекции, – улыбнулась она, чем ввела меня в ступор. Не настолько бестактная? Человек, который первой встречной рассказывает о том, как кто-то там кому-то дрочил, и как ей стыдно вспоминать о неприличном сексе с бывшем парнем, считает себя не очень-то бестактным?
– У тебя точно ничего не случилось? Ты какая-то...злая что ли, – повернувшись ко мне, прошептала она, выдержав недолгую паузу.
– Я не злая, просто действительно не расположена к разговорам. Уж извини.
– Да ничего. У всех бывает. Ты, кстати, чем занимаешься в свободное время?
– Читаю, – ответила я, немного растерявшись. – Музыку слушаю.
– Сегодня вечером тоже будешь читать? – с ухмылкой добавила она.
– Наверно, а что?
– Может, соберём народ и посидим где-нибудь? Познакомимся внутри группы ближе, выпьем.
– Идея, может, неплохая, но меня сразу можно слить. Денег нет на посиделки.
– Блин, обидно.
– Но ты всё равно предложи. Думаю, мало кто откажется.
Через несколько минут Нина Викторовна в аляпистом платье наконец-то начала лекцию. Слушать её было куда более нудное занятие, чем наблюдать за тем, как она вытирала с лица пот. Нет, я любила историю, любила читать что-то дополнительно, помимо учебников, но скупая диктовка, стремительное чирканье в тетради, когда ты даже сообразить не успеваешь, о чём идёт речь, – такое изучение истории было, как минимум, странным. Даже в школе, где гуманитарным предметам учители практически не уделяли должного внимания, я шла на уроки с удовольствием. Здесь же, в Гуманитарной академии, об удовольствии не слышали. С трудом досидев до конца второй пары, мы с группой вымученные и совершенно уставшие направились на лекцию по психологии.
Преподавательницу – психологичку звали Мариной Андреевной. Эта приятная на вид молодая, улыбчивая женщина произвела несколько более выгодное впечатление, но опять-таки заинтересованности в предмете не пробудилось нисколько. Вообще я возлагала высокие ожидания на пары по психологии, а что на выходе? Снова скучнейшая диктовка лекций, первая из которых называлась "Возникновение психологии как науки. Основные отрасли психологии". Ну да, допустим, это введение в предмет, я понимала, надеясь, что в дальнейшем нас ожидают какие-то тренинги, семинары, дискуссии – что-то, с помощью чего мы могли бы на практике познакомиться с этой наукой, что-то вынести для себя в жизнь, но нет. Семинары заключались в подготовке рефератов и их публичном представлении, то есть, опять же, в самой банальной зачитке, поскольку выучить такой объём материала было невозможно. Да от нас того и не ждали. Может, сами студенты превратили данное учебное заведение в шарагу, может, преподаватели, может государство, которому выгоден подобный расклад. Потому и контроля нет. Да и кому нужен этот контроль? Всем на руку существующее положение дел: преподаватели, если их можно таковыми назвать, получают деньги, студенты – образование, даже если и формально. Дерьмовый круговорот, из которого Россия вряд ли когда-то выберется. В этой стране сейчас мало кому нужны мозги.
К концу учебного дня наша группа действительно при инициативе Ани и пары ребят направилась в бар. Я же побрела в одиночестве гулять по городу. Возвращаться домой желания не было. Шагала, слушая через наушники "Placebo", смотрела на улицы, с которыми когда-то мечтала проститься. Прошла мимо школы, вспомнив недавний последний звонок, выпускной. В груди щемило. А как не щемить? Я не являлась в школе очень уж общительным человеком, и тех, с кем у меня были доверительные отношения, пересчитать можно по пальцам, но эти люди были. Были. Я чувствовала их поддержку, их участие в моей жизни, своим присутствием в которой они немного да скрашивали нерадостные домашние будни. А что после? Ничего. Ничего, кроме пустой дыры и бессилия от невозможности заполнить её. Но я держалась. Что ещё оставалось? Названивать бывшим одноклассникам и плакаться, жаловаться, как мне плохо? Как паршиво от осознания собственной никчёмности? Собственной слабости и тупизма, по вине которых я не сумела поступить туда, куда хотела, и начать новую жизнь? Никому это не интересно. Все те люди, которых мне не хватало, ушли в будущее, я же осталась в прошлом. В моей жизни ничего не менялось, кроме утреннего маршрута и появления ощущения полнейшего тупика. После неудачного экзамена, разочаровавшись в себе, я потеряла и желание писать. Появился страх, коего прежде не было, и то, что могло стать моим спасением, стало ещё одним поводом для принятия факта того, что моя жизнь, по сути, не содержала в себе ни малейшего смысла. Я не знала, куда меня несло и несло ли вообще. Скорее просто барахталась на месте, понимая, что доплыть до берега уже не сумею, но и тонуть всё ещё не хотелось. Что-то держало.
