Текст книги "20 лет (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
– Я не из этой реальности. Я сплю, стоит проснуться, всё исчезнет. И ты исчезнешь.
– Не исчезну, – смеётся оно. – Я тот, кто живёт в тебе. Ты дал мне жизнь, ты меня воспитал, ты меня кормил, но убить меня, уж извини, не имеешь права.
Парень прислушивается, различает вдалеке шаги. Они не похожи на человеческие. Так может ступать лишь что-то, похожее на Нечто. Затем резко всё стихает, и вдруг кто-то с силой, с яростью начинает колотить в дверь. Парень по-прежнему уверен, что спит, заставляет себя проснуться, продолжает твердить, что всё происходящее – фикция, иллюзия, скоро он проснётся в своей постели, выпьет бокал воды, выкурит пару сигарет, почистит зубы, посмотрит в окно. Но время идёт, а сон не прекращается. Нечто смеётся, стук в дверь не стихает.
– Нравится?
– Нет. Нет, нравится! – кричит парень.
– Так чего ты хотел, когда создавал всё это?
– Я создал это?
– Именно ты. То, что ты видишь вокруг – твоих рук дело. Грязно, да? Гнилостно? Мерзко? Противно? Страшно?
– Так кто ты?
– Кто я? Я – это ты.
– Ты не я. Я – это тот, кто говорит с тобой, а ты – это ты.
– Ошибаешься, – смеётся существо.
Долгое время парень ведёт диалог с тварью, съедаемый тревогой, слыша гневные удары в дверь. За это время он обращает внимание на то, что поверхность, на которой сидит, – вовсе не земля и не дощатый пол, а человеческая кожа. Кожа, вывернутая наизнанку. Также замечает в углу копну слипшихся тёмных волос, в которых роятся белые длинные черви, яму, откуда выползают всё новые и новые слизни, источая невыносимый тошнотворный запах. Разговор с Нечто длится немало. В процессе парень пытается понять, что за существо с ним говорит, каким образом оно связано с ним, с этим местом, в чём он провинился, за что попал сюда. Нечто хитро. Опасно. Парень чувствует это и приходит к тому, что если разворачивающиеся события – действительно не сон, то выбраться из этого мира у него нет возможности. Важно понять, что хочет от него эта глазастая тварь и попытаться найти компромисс, но тварь не говорит, что она хочет. Что ей нужно. Она напоминает парню значительные и незначительные события из его жизни, бьёт по совести. Этот абсурдный кошмар длится до тех пор, пока герой не приходит к осознанию того, что Нечто – его душа. Вонючая, разлагающаяся душа. А когда приходит, уже поздно. Тварь заявляет, что парень время своё упустил, отныне она будет диктовать ему правила, а не он ей. И тот ад, который он создал для неё, она создаст для него в том мире, откуда он пришёл.
Затем парень просыпается, с облегчением выдыхает, идёт чистить зубы и, посмотрев в зеркало, видит не себя, а глазастое Нечто. Парню страшно, но глаза смеются. Такова суть рассказа.
– Первая моя мысль после прочтения: "Мощно", – продолжил Марк, отвлекшись от картошки. – И сюжет, и язык. Не знаю, почему ты не поступила туда, куда хотела, но уверен, что большая часть из абитуриентов вряд ли сумела б создать что-то такое яркое. Самобытное. В хорошем смысле, разумеется. Вся литературщина, которая сейчас создаётся, рассчитана на прямое восприятие, на массы, в ней нет ни подтекста, ни глубины, ни метафоричности. Твой рассказ другого уровня. Думаю, ты и сама знаешь это, раз решилась когда-то залить его в сеть.
– Не надо преувеличивать, Марк. И да – решилась, а сейчас-то стыдно за эту писанину. Что было, то было. Я не пишу больше и не хочу к этому возвращаться.
– Действительно не хочешь? Или боишься?
– Сначала боялась, потом желание пропало. Я начала писать не тогда, когда решила поступить в литературный вуз, гораздо раньше. Это был не способ самовыражения, а скорее какого-то очищения что ли, самоанализа. Я не могла без этого. Когда накапливались эмоции, позитивные ли негативные, хотелось высказаться. Выплеснуть, разобраться, а по-другому сделать это я не умела. Всё получалось само, я родилась с этим, написание текстов не было мне в тягость. А потом что-то утратилось. Померкло. Мне по-прежнему есть, что сказать, но говорить не хочется. Никто не услышит, понимаешь? Я хотела закрыться и с какого-то мгновения перестала видеть смысл в этом занятии.
– А для себя? Ты ведь изначально не делала это для кого-то.
– Да, для себя. Я всегда писала только для себя, но однажды что-то замыкает. Ты приходишь к мысли: говори – ни говори, а толку? Всё, что в тебе есть, в тебе и останется, от этого ты не убежишь, а другие не поймут. Пустая трата времени.
– Не верю, – проговорил, спустя паузу, Марк, не сводя с меня глаз. – Не верю, что ты действительно считаешь это пустой тратой времени.
– Так и есть. При окончании школы я мечтала стать писателем. Заниматься любимым делом, печататься. Хотела нести правду, истину, быть кем-то вроде Горького, Буковски, Берроуза. Обличителем реальности. Хотя сама люблю и модернистов, и постмодернистов, но мне хотелось бороться с этой говёной реальностью, не уходя в себя. Не копаясь в себе. "Пресмыкательство" – исключение, обычно я так не писала. С метафизическими мирами у меня проблематично. Хотя сейчас смешно даже обсуждать всё это. Писатель, издательства, читатели...бред. Ирреальный, парадоксальный бред.
– Почему? Всё в твоих руках.
– Разве? Ты сам пару минут назад сказал, что нынешняя литература рассчитана на прямое восприятие, на массы. Что сейчас в моде? Женские романы о любви, детективы, чтиво для подростков, фэнтези и, возможно, триллеры. Остальное – неформат. И этот Литинститут, как я теперь понимаю, не столько учит тому, как выработать в себе писательскую жилку, сколько тому, как подстроиться под формат. Набить руку, слог и штамповать хиты продаж. Все осознают, выйди ты за рамки формата, никто не станет тебя печатать.
– Хочешь знать моё мнение?
– Хочу.
– Всё это не важно. Что в моде, что не в моде. Имеешь ли ты диплом литератора, не имеешь. Связи – те да, что-то значат. Реклама, пиар – без этого никуда, факт. Но не твой ли любимый Харуки Мураками сказал: "Если ты нашёл своего читателя – ты выживешь"? Я прочитал твой рассказ, я пришёл в восторг от того, как это написано. О чём написано. Это только начало, Кир. Что ты написала бы сегодня? Просто задумайся. Я не знаю, какие события происходили в твоей жизни, но уверен, опыта тебе не занимать. Именно это имеет значение. Талант, усердие и наличие опыта. Понимаешь? Творения однодневных жизнерадостных писак, авторов бестселлеров, звёзд Рунета, на которых издательства зарабатывают, часто без редактуры штампуя эти дешёвые по содержанию книжки, не имеют ценности. Они умрут вместе со своими создателями. Да, людям не нравятся, когда им суют под нос грязное бельё, не нравится смотреть на себя со стороны, не нравится нагружать мозг, копаться в собственном помёте, но каким-то образом ведь стали признаны и Буковски, и Берроуз. Да тот же Пелевин.
– А ты слышал что-нибудь о молодом писателе Полярном?
– Это тот, кто написал "Сказку о самоубийстве"? Ну да, видел пару раз его цитаты на литературных пабликах.
– И как тебе?
– Очередная ванильщина с расчётом на девочек от десяти до восемнадцати лет. А что, тебе нравится?
– Нет, не нравится, но иногда жалею, что я не родилась парнем – так проще манипулировать. Прочитала не так давно эту "сказку". Назвать её книгой, романом не получается. Это больше походит на набор дневниковых записей, каких-то штампованных историй, фальшивых стремлений к литературности. Читаешь и не веришь автору. Конечно, он и сам вряд ли верил в то, что писал, раз назвал это "сказкой", часто на пустых страницах встречались выражения типа: "Прочитай и забудь" или "Читатель, ещё не поздно закрыть эту книгу". Всё бы ничего, если б его творение гуляло по интернету как повесть начинающего писателя, допустим, но нет, книжки существует в печатном виде, изданные за счёт спонсоров, и люди со всей страны покупают их, заказывают, постят в социальных сетях, восхищаясь нежным писателем. А он молодец, умеет грамотно заниматься рекламой и самопиаром. Уверена, большинство читательниц влюблены не столько в прочитанное, сколько в самого парня. Молодой, романтичный, в социальных сетях призывает всех пить чай, светиться добром, показывает видео, как он кормит синичек, за репост своих записей обещает встретиться и сделать фотографии, только один момент: не со всеми, а лишь с некоторыми, которых он сам на своё усмотрение выберет. То есть если ты внешне так себе, то уж извини, сиди там себе и молча читай мою книженцию, а погуляю я с той, которая посимпатичнее, хотя и бросаюсь иногда словами, что внешность не играет никакой роли, главное – душа "и всё такое". Это поражает. Всегда, конечно, существовали и будут существовать те, кто зарабатывают успех за счёт таких вот наивных овечек, покупающихся на неприкрытую фальш, но тем не менее. Пару лет назад я прочитала роман Андрея Калинина "I", вот он действительно заслуживает и того, чтобы о нём говорили, и того, чтоб люди за деньги приобретали печатные издания. Читатели у этой книги есть, но далеко не в таком количестве. Недавно также наткнулась на "Влияние" Михаила Лапина – не менее стоящая работа, о которой мало кто знает. Оба автора – молодые парни чуть постарше Полярного. Они не продают себя искусственностью, не давят на жалость, не изобретают пиар-ходы из рода: "Репостни, а за это я с тобой встречусь". Всего этого нет. Их произведения висят на литературных сайтах, они имеют паблики с немногочисленным числом подписчиков, книги издали за свой счёт. Всё. И это правильно? Тебя станут читать только в двух случая: или если ты чистый формат, или если владеешь умением мастерской манипуляции.
– Согласен, – кивнул Марк без энтузиазма. – Я не спорю, Кир. Печальный факт времени, но взгляни на это с другой стороны. Да, те талантливые писатели не имеют сотен тысяч читателей, да, их имя не слетает с языка у каждого второго, их не постят в инстаграмах, контактах, твиттерах, о них не снимают видеоблоги. Пусть их романы прочитало несколько десятков человек, но они останутся жить. Эти истории останутся жить, даже если при жизни их не напечатает какой-нибудь популярный издатель. В этом вся суть. А дешёвая литература всегда была и будет, может, в этом и свои плюсы имеются. Не все способны понять Кафку, Сартра, Керуака, Хаксли, не всем это нужно. И наше общество, о чём мы с тобой вчера уже говорили, никогда не отличалось совершенством, но именно оно со всеми своими глубокими изъянами, грязными разводами являлось источником для размышлений, для всплеска чувств, эмоций писателей, художников, музыкантов. Не будь этих дыр, мы б не знали сейчас и понятия "искусство", не говоря о том, какие области оно в себя включает и благодаря каким людям имеет на сегодняшний день жизнь.
Я долго молчала. Слова не находились.
– У тебя хорошие задатки, Кир. Просто делай своё дело, а будущее покажет. Набей руку, выработай стиль.
– Нет никакого дела. Не думай, что после этого разговора ко мне вернётся желание писать, – отрезала я, вернувшись в реальность. – Не вернётся, Марк.
– Посмотрим. Время покажет.
На такой ноте мы вместе убрали со стола, а после начали готовиться ко сну.
21 глава
Проснулась я утром от невероятного запаха блинов. Разлепив глаза, увидела стоявшего возле плиты Марка. Одетого, с распущенными волосами.
– Сколько время?
– Половина восьмого, – ответил он, оторвавшись от сковороды.
– У меня был в холодильнике кефир?
– Нет, не было, – улыбнулся он. – У вас тут через дорогу открылся круглосуточный магазин. Ты, кстати, с чем любишь блины: с вареньем, со сгущёнкой или с шоколадной пастой?
– Со сгущёнкой, – растерянно призналась я. – Давно не ела ни блинов, ни сгущёнки.
– Я заметил.
– Спасибо тебе.
Встав с кровати, не глядя в зеркало, я расчесалась, накинув халат, сходила умыться, встретившись в мойке с тёть Инной, которая, подмывая своего ребёнка, успела с любопытством меня разглядеть. Неважно. Меня это не тронуло. Не задело. Должно быть, хотела что-то спросить, но, так или иначе, промолчала.
Блины оказались волшебными. С детства я привыкла их уплетать по бабушкиной технологии: не макать блин в пиалку, а класть его на тарелку, наливать сверху пару ложек сгущенки, сворачивать и отправлять в рот. Сгущёнка выходила из пор, таяла. Ради этого сладкого мгновения и умереть было не жалко.
– Вместе пойдём на работу? – произнесла я, глотнув горячий чай.
– А почему нет? Боишься сплетен?
– Именно. Отряд официанток меня возненавидит, узнав о наших ночёвках. Что бы под этим ни подразумевалось.
– Ты преувеличиваешь.
– Ничуть.
– Хорошо. Если хочешь, я выйду пораньше, потом подойдёшь ты.
– Это странно и не очень со стороны, но так будет правильнее.
Однако когда Марк ушёл, что-то во мне замкнуло. Не стоило так поступать. Не стоило вообще втягивать его в свою жизнь. Я в открытую пользовалась этим парнем. Мне были удобны такие отношения – да: безопасность, блины на завтрак, спагетти перед сном, разговоры, заполняющие внутреннюю пустоту, но что дальше? Сколько эта связь могла продлиться? Месяц? Два месяца? Мы не приходились друг другу ни любовниками, ни друзьями в том смысле, в каком принято считать. Я понимала, что Марк заслуживал нормальной девушки. Определённости. Взаимной заботы, взаимных ухаживаний, внимания. Могла ли я дать ему это? Нет. Я не являлась морально здоровым, адекватным человеком, способным на стабильные человеческие отношения с сексом, совместными завтраками, походами в кафешки, ежедневное приготовление ужина. Во мне скопилось слишком много изъянов, слишком многое в себе я безвозвратно похоронила. Остались ли силы на то, чтоб вскарабкаться наружу? При всём хорошем отношении Марка я не была готова полностью открыться ему. Не только морально, но и физически. Не хотела спать с ним, ходить за ручки и прочее. Не потому, что он мне не нравился как парень, нет. Скорее, не видела я просто себя в этой роли. Мне в принципе была не приятна физическая близость с кем-либо, дело заключалось не только в сексе. Даже на работе или в магазине у кассы я по возможности избегала телесных контактов. Незначительные прикосновения воспринимались так, будто в эти мгновения от меня что-то отковыривали. Что говорить о чём-то большем?
Несмотря на то, что мне не хотелось думать о будущем, планировать, рассуждать о последствиях нашей так называемой дружбы с Марком, я видела, что диалог о работе задел его. Да, это было жестоко с моей стороны – просить остаться на ночь, не беря в расчёт его личные дела, а на утро заливать нелепости о каких-то неудобствах, страхах, официантках, с которыми меня, кроме совместной работы, мало что связывало. Глупо вышло. Его реакция была мне вполне понятна. Я смотрела на гору аккуратно пожаренных блинов и ненавидела себя.
Как ни удивительно, за обедом на работе одна из девчонок села напротив меня и, чуть наклонившись, продемонстрировав эффектно открывшуюся под футболкой грудь, с нетерпением заявила:
– А кто-то прикидывается невинной простушкой.
Я замерла, оторвала глаза от тарелки с тыквенной кашей.
– Как тебе неприступный Марк? Как удалось заарканить его?
– Между нами ничего такого нет, – отрезала я, поняв, что все присутствовавшие за столом официантки проявили внимание к беседе.
– Вот только не заливай, – хихикнула Юля. – Живёте вместе, и ничего такого нет?
Не знаю, откуда произошла утечка информации, но отнекиваться было бесполезно.
– Как бы там ни было, вас это не должно касаться.
– А чего хамишь-то? Нам просто интересно. Представь себе: за всё время работы он не повёлся ни на одну зрелую тёлку, а тут ты. Такая маленькая, неприметная (не в обиду сказано), молчаливая, закрытая. Странно ведь? Причём ладно, если б Марк был каким-то лошком, которому никто не даёт, но нет. Он прекрасно знает, что каждая вторая тут была б не против.
– Это мне понятно, – кивнула я, вернувшись к гречке. – В любом случае можете быть спокойны. Мы не спим вместе.
– Что, даже не приставал ни разу? – добавил кто-то с ухмылкой.
– А смысл тогда парню и девушке ночевать вместе? – продолжала Юля. – Может, вы какие-нибудь сектанты?
– Может.
– А он раздевался при тебе?
– Нет.
– А ты перед ним?
– Нет. К чему это?
– Да просто хотим понять. Врёшь ты, или вы реально со странностями. Скажешь, что даже не хочешь его?
– Хватит, а? Вам поговорить больше не о чем? – не выдержала я.
– Значит, хочешь. Слушайте, может, Марк извращенец?
– Да забейте вы уже, – бросил кто-то.
– Кир, не обижайся, но если всё так, как ты говоришь, то ты дура. Любая другая нормальная девка давно воспользовалась б ситуацией. Напои его и дрочни. Думаешь, парню много нужно?
На этом наша дискуссия прекратилась. Я доела, убрала за собой и вернулась к работе. Ничего страшного не случилось. Мало ли, кто мог нас видеть вместе, это не играло особо значимой роли. Я знала, что если всё всплывёт, то иного расклада не будет. Знал ли Марк о гуляющих по пиццерии сплетнях? Вероятно, но виду не подал. За смену мы не разговаривали, на обеде не пересекались, но когда встречались взглядами, он улыбался. Без каких-либо намёков, просто тепло улыбался, напоминая, что рядом. Что я не одна. Зацепило, однако, меня другое. "Представь себе: за всё время работы он не повёлся ни на одну опытную тёлку, а тут ты. Такая маленькая, неприметная (не в обиду сказано), молчаливая, закрытая. Странно ведь? Причём ладно, если б Марк был каким-то лошком, которому никто не даёт, но нет. Он прекрасно знает, что каждая вторая тут была бы не против". Со стороны выходило жалкое зрелище. Жалость? Да, именно жалость. Может, он и впрямь был рядом из элементарной жалости?
Выйдя из кафе после закрытия, увидела его курящим на крыльце. Ждал меня, несмотря на смешки и косые взгляды работниц.
– Что, ребят, придёте домой, в "Монополию" будете играть? – язвительно взвизгнула Юля, расплывшись в улыбке.
Отвечать ни я, ни Марк не стали. Молча развернулись и ушли.
– Слушай, не подумай, что это я рассказал. Я знаю, что ты не хотела этих сплетен, – начал он, выбросив сигарету. – Не принимай близко к сердцу. Они поговорят и забудут.
– Мне в целом-то наплевать. Мою репутацию это никак не покоробит.
– Уверена?
– Для них я изначально была невзрачная дурнушка. А теперь невзрачная дурнушка, непонятно как и почему ночующая с классным парнем.
– Ты не дурнушка, а я не классный, а самый обыкновенный. Они ничего не знают ни обо мне, ни о тебе.
– Закроем тему?
– Да, хорошо.
– Зато теперь можем ходить на работу вместе. Прости меня за утро. Не нужно было поддаваться.
– Всё нормально, меня такой мелочью не обидишь.
Возле дома мы зашли в тот самый бюджетный круглосуточный магазин, купили по хот-догу, пару бананов, лимонный чай, свежий батон. Я не спрашивала, останется ли Марк. И так было ясно, что уходить той ночью он не собирался.
Так вот и началась наша совместная жизнь. Странно, нелогично, малопонятно. Марк сам платил за комнату, не спрашивая меня, покупал продукты, постепенно перевёз из квартиры бабушки свои вещи, ноутбук, несколько художественных и исторических книг. Мы не говорили о будущем. Временами меня и грызли сомнения, насколько всё происходящее правильно с моей стороны, но терять этого человека не хотелось. Он был последним, что держало меня на плаву. Никакой близости между нами по-прежнему не было. Спали отдельно, если одному нужно было переодеться, другой выходил из комнаты. Соседи приняли Марка с подозрением, нередко обсуждали его на кухонных посиделках, зато на работе сплетни стремительно сошли на нет. Может, между собой официантки о чём-то и судачили, но в лицо ни о чём не спрашивали. Уверенные в нашей половой связи, просто смирились и жили так, как жили до. Скажи тогда хоть одному знакомому, что мы живём вместе, но не спим, вряд ли кто-то счёл бы подобные слова за истину. В двадцать первом веке никого нельзя удивить случайным сексом, ни к чему не обязывающим сексом, сексом по дружбе, но связью без секса – это да. Что-то из ряда вон.
Мне было хорошо. Не знаю, что чувствовал Марк, но я никогда в жизни не ощущала себя настолько внутренне гармонично. Мы постоянно пили чай, постоянно о чём-то говорили, часто Марк делился своими историческими познаниями, а знал он немало. Я обожала его слушать. Каждая история имела свой характер, из каждой хотелось что-то уяснить для себя, что-то вынести. Я немного смыслила в истории, но чем более слушала Марка, тем более становилось ясно, что на деле мой уровень самый поверхностный. То, чему учили в школе (я не говорю про гуманитарный институт), не имело практически никакой взаимосвязи с реальной жизнью. Рассказы же парня-историка были наполнены цветом, запахами, порой даже вкусом, оттенками. Они несли собой жизнь. Марк знал то, чего не пишут в учебниках и не показывают в массовом кино, и оттого эти истории имели в моём восприятии ещё большую ценность.
Иногда я тоже говорила. Делилась впечатлениями по прочитанным книгам, просмотренным фильмам, услышанной музыке. Оказалось, что мы оба в восторге от "Невыносимой лёгкости бытия" Милана Кундеры, "Бродяг Дхармы" Джека Керуака, "Стеклянного зверинца" Теннеси Уильямса, "Голого завтрака" Берроуза, "Вермилиона душ" Масаки Ивана, "Чунгкингского экспресса" Вонга Карвая. И оба не выносили "Великого Гэтсби" Фитцжеральда. Марк признался, что несколько раз пытался осилить этот роман до конца, но попытки оказались бессмысленны. Дочитать его он так и не сумел, остановившись приблизительно на середине. Нам было интересно вместе. Легко, свободно. Пресытить это общение не могло теоретически из-за работы. На смене мы практически не пересекались, а если рабочие дни не совпадали, то я в свои выходные, как и раньше, проводила за книгами, а Марк занимался личными делами. Какими? Я не любопытствовала. Знала наверняка лишь то, что навещал бабушку и изредка подменял в пустующем магазине дисков какого-то институтского знакомого.
Ужин мы готовили по очереди, но при всём при этом у Марка получалось куда вкуснее, сытнее, креативнее. Он редко готовил традиционный плов, тушёную картошку, борщи или нечто подобное. Всегда выискивал необычные рецепты в интернете, экспериментировал, оригинальничал. Я стала замечать, что от такой паразитической жизни набрала прежний вес. Не располнела, а именно набрала недостающее. В один из вечеров, наблюдая за тем, как он кулинарничал, я как бы невзначай сказала, что если вдруг у него кто-то появится, необязательно скрывать это от меня, и в случае, если возникнут какие-либо неудобства в связи с нашим совместным проживанием, лучше сразу мне дать знать об этом. На что Марк обыденно улыбнулся и привычно спокойным, мягким голосом заявил:
– Пока ты не попросишь, я никуда не уйду.
В таком настроении пришёл декабрь. С резкими перепадами температур, снегопадами, гололёдами, скрипом. Благо, пальто у меня было с утеплением, так что как-никак, а перезимовать можно было. Марк настаивал на том, чтоб купить мне пуховик, но, разумеется, я была против его щедрости, потому из солидарности мне он тоже продолжал ходить в пальто. Однако вопреки возражениям, купил мне тёплый шарф, шапку, зимние ботинки. Я чувствовала себя нужной, и то было приятно. Невероятно, неописуемо приятно. То, что Марк сливал на меня всю свою зарплату, конечно, не воспринималось мною как нормальное явление, и довольна этим я не была. Меня не устраивало, что он платил за комнату, покупал мне подарки, не устраивал и тот факт, что я при всём желании не могла отблагодарить его. Хотя бы сексом, ласками. Он и не ждал это – понятно, но я отчётливо понимала, что не должна пользоваться добрым отношением этого парня, как бы ни складывались обстоятельства. Достаточно было того, что он заполнял моральную пустоту. Что говорил со мной, ждал, заботился. Но позволить финансировать себя значило нечто другое. Меня не особо соблазняла роль содержанки, а Марка – роль приживальщика, потому мы продолжали частые споры по поводу денег.
– Я не хочу быть тебе обязанной чем-то. Не хочу быть в долгу.
– Если тебя это так заботит, купишь мне на Новый год подарок и всё. Будем в расчёте.
– Так нельзя.
– А как можно? Если я буду жить за твой счёт, считаешь, так будет правильнее?
– Нет, но я предложила тебе жить вместе не из корыстных побуждений, а выглядит сейчас это именно так. Я помню, что ты хотел накопить денег и уехать из нашего днищенского города, мешать тебе не хочу.
– Кир, давай не будем продолжать? Я поступаю так, как на данный момент считаю наиболее разумным. Хочу жить сегодняшним днём, понимаешь? Уеду я или нет – это пока не ясно. Я не знаю, что будет со мной завтра. Что будет через год. Сейчас я здесь, с тобой, сегодня только это имеет значение.
Разумеется, меня трогали такие заявления, объяснения, но оттого я ощущала ещё большее чувство вины. А тем временем близился мой двадцатый день рождения. За две недели до наступления Нового года. Отмечать не было ни малейшего желания. Ни тортом, ни салатами, ни курицей. Да и Марку я бы ничего не сказала, не узнав он об этом великом событии за пару дней на работе. Спрашивал, о каком подарке я мечтаю, каким вообще вижу этот день, на что я сразу дала определённый ответ:
– Никак. Будет самый обыкновенный, посредственный день. К тому же рабочий.
– Допустим, не рабочий. Хочешь куда-нибудь сходить?
– Последнее место, где я была не в роли официантки – бар, но помнится, не очень радостно тогда всё закончилось.
– Значит, устроим всё дома.
– Что устроим?
– Праздник.
Я была категорически против празднования, однако за день до этого Татьяна, администратор в "Итальяно", доброжелательно заявила, что даёт мне отгул. Вероятно, по просьбе Марка.
– Почему? Вы ведь обычно не делаете подобных привилегий.
– Считай, что это мой тебе подарок. За исполнительность и терпение, – проворковала она тогда, натянув фальшивую улыбку.
– Ладно, спасибо.
– Отметь хорошенько. Всё-таки двадцать лет.
И что, что двадцать? И что значит "отметь хорошенько"? Каким вообще должно быть идеальное двадцатилетие? Эффектным? Ярким? Модным? Завидным? В большой компании друзей как показателя социального успеха? С ящиком алкоголя, сигаретами, кальяном, танцулями? Чтоб нахерачиться, обкуриться, проснуться утром с незнакомым человеком, пытаясь восстановить в памяти последовательность произошедшего? Или, может быть, тихим, скромным, в тёплом кругу родителей и ближайших родственников? С театральными тостами, тортом, свечками, публичным вручением подарков, пачкой фото с искусственно состроенными радостными физиономиями? Как? Не знаю. Каждому своё. Чего же хотела я? Увидеть маму и брата. Узнать, как они поживают, в каком настроении, не страдают ли от физического и морального подавления со стороны отчима. Счастливы ли.
Так или иначе желание исполнилось. Часов в восемь утра раздался голос Брайана Молко. Звонок на мой телефон вообще сам по себе был редким явлением, но когда я открыла глаза и увидела слово "Мама", то первые пару секунд колебалась, неуверенная в том, что проснулась.
– Кир, дочь, привет, – несмело, но тепло проговорила она в трубку.
– Да, привет, мам.
– С юбилеем тебя, родная. Желаю исполнения всех твоих желаний, реализации задуманных планов, женского счастья, любви. Здоровья. Искренних, верных людей рядом, понимания, надёжности. Я уверена, что однажды ты станешь самой внимательной, заботливой, ласковой матерью. Женой. Прости меня за все обиды, дочь. За то, что не давала о себе знать, за то, что не поддерживала тебя, не интересовалась твоими делами. Прости меня. Хочу всё исправить.
– Спасибо, – пролепетала я, всё ещё шокированная звонком. – Я тоже хочу вернуть всё на прежние места.
– Правда?
– Правда.
– Тогда, если у тебя нет планов на вечер, приходи к нам. Я накрою на стол, шампанское куплю. Приходи, хорошо? По-моему, твой день рождения – как нельзя лучший повод помириться. Посидим, поговорим, выпьем немного. Кирилл сюрприз тебе приготовил.
– Я приду, мам. Обязательно приду.
– Вот и хорошо, – радостно заключила она. – Ни о чём не думай. Мы ждём тебя.
– Тогда до вечера?
– До вечера, Кир.
Нажав "Отбой", я осмотрелась. Марка в комнате не было, пальто его – тоже. Никакой записки на столе, постельное бельё собрано и аккуратно сложено на стуле. Что это означало, я не знала, но и не до этого мне в те минуты было. Куда более интересовал звонок и разговор с мамой. Не верилось, что она решилась сделать шаг навстречу. Не верилось, что, спустя полгода, я снова окажусь в том мире, откуда сбежала когда-то. О последствиях и отрицательных сторонах похода домой не думала. Что хотела, то получила.
Вылезши из-под одеяла, я совершила обыденные утренние ритуалы с умыванием, расчесыванием, переодеванием, заправкой кровати и уже тогда, когда в неотпускающем смятении села пить свежезаваренный чай с сахаром, вернулся Марк. Зашёл в комнату с написанным на лице предвкушением чего-то, в руках держал далеко не миниатюрную коробку. Точёное лицо было подрумянено морозом, на вороте пальто, серой вязаной шапке, шарфе таял снег.
– Думал, ты ещё спишь.
– Как видишь, нет.
– Ну, тем лучше. Значит, скорее обрадую. Только никаких возражений, никаких "Не надо", "Зачем?", идёт?
Глядя на массивную коробку, я невольно улыбнулась.
– Попробую, но не обещаю.
Продолжая интриговать меня, Марк разулся, разделся, и когда настал момент истины, поставил коробку на стул, выудив что-то похожее на небольшой чёрный чемодан с белой ручкой.
– Кир, что бы ты ни говорила, я знаю, что такой подарок зацепит тебя за живое. Быть может, это станет началом твоей долгой, полной мыслей, слов, образов, эмоций творческой жизни. С двадцатилетием тебя. Всё, что хочу пожелать, скажет вот эта вещь. Давай скорее открывай.
Когда я взялась за ручку и сняла крышку, способность что-либо говорить и понимать пропала. То была печатная машинка. Я смотрела на неё, на Марка, не в силах произнести банальное "Спасибо". Слова пропали. Эмоции путались. Я чувствовала и сжигающее желание прикоснуться к клавишам, и страх от невозможности сформулировать мысль, и удивление, и восторг, и невероятную благодарность, и тоску, напомнившую о сметённых под ковёр мечтах.
– Что скажешь?
– Не знаю, – призналась я сдавленным голосом. – Это что-то нереальное.
– Нравится?
– Очень. Спасибо.
– Услышь себя.
– Ты действительно так хочешь, чтоб я писала?
– Ты нуждаешься в этом, я всего лишь хочу помочь.
– Не стану возражать. Потом, может быть, но не сейчас. Пока духу не хватает.
Следующие несколько часов я не расставалась с машинкой. Прежде доводилось видеть такую технику лишь в фильмах, в сладкой неге представляя, какое это блаженство – стучать по клавиатуре, видеть, как на глазах твои мысли вступают в игру, приобретают реальную форму в виде текста. Живого, дышащего текста. Казалось, что имей печатную машинку, бумагу, кофе – и всё, жизнь удалась. Пиши – не хочу. О чём угодно, просто пиши, не задумываясь.
