Текст книги "20 лет (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
– Да, зачем ты спрашиваешь? – кивнула я, подвинувшись. – Что скажешь?
– Не знаю, что тут говорить. Хорошо, что он так пишет, что не по возрасту мыслит, но меня пугает это. Он ещё ребёнок, его не должны задевать такие взрослые темы.
– Ты должна радоваться, мам. Из него получится хороший человек. В то время, как большинство людей даже в сорок лет не задумывается об этом, он пришёл к пониманию в свои восемь.
– Это похоже на тебя. Ты тоже всю жизнь рассуждала не по возрасту.
– Кирилл добрее меня, не беспокойся.
– Я не беспокоюсь. Почему ты так говоришь?
– Потому что привыкла, что ты всегда мной не довольна. Что бы я ни сделала, что бы ни сказала. Какое бы решение ни приняла.
– Это не так. Мы с тобой даже десяти предложений ещё друг другу не сказали, а всё идёт к ссоре. Почему?
Я грузно пожала плечами. Действительно, почему?
– Больно очень. Я старалась всех сделать счастливыми, хотела, чтоб у тебя был отец, чтоб Кирюшка жил в достатке, в радости, а что в результате? Он тоже не счастлив, раз пишет о мире, которого не существует. Реальность не устраивает его. Мы его не устраиваем, жизнь в этой семье не устраивает. Что мне сделать, как это исправить? Скажите мне? Как сделать так, чтоб все были довольны?
– Мам, это невозможно.
– Есть ведь счастливые семьи. Почему мы не сумели создать такую?
– Потому что все люди разные. Ты сама выбрала человека, с которым решила строить семью, что теперь-то говорить об этом?
– И что мне делать? Развестись? При таком раскладе вы с Кириллом будете благодарны мне?
– Я вижу выход только в моём отсюда уходе. Так вам будет спокойнее, и ты понимаешь это.
– Не будет, – прошептала она. От неё пахло привычными сладковатыми духами, светлые волнистые волосы спадали на плечи, она с трудом сдерживала слёзы, мне было жаль её, но обнять или взять за руку я не решилась. Мамины руки всегда были тёплыми, мне не хватало их. – Ты уйдёшь, ничего не изменится. Вероятно, ситуация даже обострится. Сейчас дядь Саша срывается на тебе, тебя не будет – станет срываться на нас. Ты для него являешься чем-то вроде отдушины, к сожалению, не в том смысле, в каком следует, на нас у него уже не хватает сил. Нужно было уехать, плевать на эти деньги.
Однако договорить тем вечером нам так и не удалось. Из прихожей послышался звук поворота ключа в замочной скважине, а в следующее мгновение с порога раздался пьяный мужской гогот.
– Кого-то привёл, – отчеканила мама, резко поднявшись с дивана. – Сил уже нет.
– Вик! – кричал отчим. – Встречай гостя.
– Здрасте, – пролепетал новоявленный.
– Здравствуйте, – поздоровалась мама, выглянув в прихожую из моей комнаты.
– Это Пашка – одноклассник бывший. Больше двадцати лет не виделись, представляешь? Вот выпили, посидели, – непрожёванными словами кидался отчим. – Накрой нам стол небольшой, а. Ладно? Помидорки открой, огурчики. Что там ещё есть? Салат какой-нибудь.
– Накрою, но не пей ты больше. Сам ведь потом с похмелья умираешь. Зарекаешься бросить.
– Как не пей? Больше двадцати лет не виделись. Брошу, Вик, но потом, сегодня случай не тот.
Пока мама копошилась на кухне, отчим решил устроить другу экскурсию по квартире. Когда по программе нарисовалась моя комната, я рассчитывала, что они пройдут мимо. Однако если бы. Дверь распахнулась, и в пространство ввалилось два мужика крупной комплекции. Оба с лысиной, оба невысокого роста, круглолицые.
– Привет, – протянул отчим тоном, мягче обычного. Такие фальшивые минуты я ненавидела более, чем минуты скандала. – А это старшая дочь. Кира. Она у нас студентка уже.
– Здрасте, – поздоровалась я, оторвавшись от книги.
– На кого учишься? – спросил гость, из оставшихся сил пытаясь принять трезвый вид, при том, что не без труда стоял на ногах, облокотившись о стену.
– На социолога.
– Хотела в Москву уехать, – продолжал управлять происходящим отчим, – не поступила. Вика за деньги хотела отправить учиться – не захотела. Она у нас благородная, справедливость ищет.
– Справедливость – это хорошо.
– О, – улыбнулся отчим, увидев вошедшего ребёнка. – А это младший. Кирилл.
– Мама сказала, там уже всё готово, – отчеканил тот, подойдя ко мне. – Можете идти есть.
– Сейчас пойдём. Иди хоть обними отца-то.
Кирилл с нежеланием в нерешительности подошёл к нему, хотел сделать всё быстро, но тот внезапно схватил ребёнка, намереваясь, вероятно, посадить себе на плечи, однако не учёл своё далёкое от адекватности состояние, в результате чего оба повалились на пол.
– Вечно ты так, – недовольно буркнул Кирилл, поднимаясь держась за голову. – Пока вы не пришли, было спокойно. Постоянно всё портишь.
– Чё ты сказал, говно?
– Что у вас происходит опять? – встряла прибежавшая мама. – Саш, идите. Ты просил стол, я накрыла. Оставь детей в покое. Идите ешьте, пейте, пока плохо не станет. Нас не трогай только.
– Да всё, понял я, что не надо было приходить. Если хотите, мы уйдём. Вон можем в гараже посидеть или на улице. Места что ли мало? Тесно вам в моём присутствии?
– Идите на кухню, говорю. Хватит мотать мне нервы.
– Ему завтра не на работу разве? – спросил Кирилл обессилено плюхнувшуюся на диван маму после того, как два друга вышли за пределы комнаты.
– На работу. Это только начало концерта.
Мама оказалась права, да мы с братом сами всё знали это. Когда отчим выпивал, у него включались три стадии поведения: начальная стадия – стадия явления абсолютной доброты и любвеобильности, средняя стадия – самый страшный период, когда после определённой по счёту рюмки в его мозге что-то переклинивало, и он слетал с катушек. Ну и последняя стадия – стадия полнейшей готовности, в говно, что говорится, в которой отчим просто падал на диван и отключался. Собственно, именно этого мы тем вечером ждали. Друг ближе часам к двенадцати попросил вызвать ему такси и, с трудом доковыляв из кухни до прихожей, каким-то удивительным образом умудрился в полусонном состоянии узнать свои кроссовки, влезть в них и покинуть нас, бросив на прощание заплетавшимся языком: "Спасибо, Вик. Приходите и вы с семьёй к нам в гости. Супруга будет рада. У нас ведь тоже сын – двенадцать лет". Спать хотелось страшно, но отчим уходить на боковую не намеревался, потому мы знали, что и нам в таком случае о сне пока ещё думать рано. Кульминации представления-то не было.
Я слышала, как его тяжёлые шаги направлялись в сторону моей комнаты. Описать тот дикий ужас, который всякий раз в такие минуты застывал во мне, невозможно. Кирилл сидел у себя, мама на кухне. Лучшим решением было б залезть под одеяло и притвориться спящей, но докопаться до меня ему даже это вряд ли б помешало.
– Почему не спишь? – пристально глядя, проговорил он, опершись о дверной косяк. – Время видела?
– Сейчас лягу, – чувствуя, как тело сковало диким напряжением, ответила я, делая вид, что увлечённо занята сборами сумки к предстоящему учебному дню. Дрожащими руками кидала тетрадки, ручки, карандаши. Всё это время отчим наблюдал за моими движениями, не спуская глаз. Я спиной ощущала, как он с ненавистью пропиливал меня им, наслаждаясь страхом, который выходил из моих поджилок, предательски витая в воздухе.
– Что, может, поговорим?
– Вы велели мне спать, я хочу пойти умыться и лечь, – отрезала я, надеясь, что удастся прошмыгнуть мимо него, но куда там. Схватив меня за предплечье, он с силой сжал его и оттянул обратно.
– Зайди.
– Что опять вам не нравится?
– Почему сразу "не нравится?". Просто хочу поговорить с тобой, нельзя? Потом иди, куда хочешь.
– О чём поговорить?
– О жизни. О тебе. Что тот парень к нам не приходит больше? Тот высокий, с длинными волосами. Как его звали-то?
– Он уехал.
– Куда?
– Учиться. В другой город.
– Бросил что ли тебя? – рассмеялось это животное, потерев между ног, вызвав новую волну отвращения.
– Мы и не встречались.
– Ну-ну. То-то же он приходил в наше отсутствие, да? Чем тут можно было заниматься наедине?
У меня не нашлось слов на эту беспардонность.
– Да ладно тебе. Найдёшь себе другого. Особо не зажимайся только, будь раскрепощённее. Мамка вон у тебя какая красивая, я когда впервые увидел её, подумал: "Не прощу ж себя, если мимо проеду". Знаешь, как мы познакомились?
– Нет.
– А надо знать такие вещи. Дай я сяду, – отодвинув меня, он тяжело опустился на диван, усадив меня рядом. От него несло водкой, потом и чрезмерно острым парфюмом. От близости этого человека, от его голоса меня мутило. Я не могла выносить его присутствия, рефлекс самозащиты включался мгновенно. Я выстраивала стену, за которую, тем не менее, он протягивал свои грязные руки. – Ехал по проспекту, смотрю девушка идёт. На шпильках, в юбке с большим разрезом, светлые волосы, невысокий рост – всё, как мне нравится. Остановился. "Девушка, давайте подвезу. Неудобно, наверно, с пакетами и на каблуках", – говорю. Она долго тушевалась, потом всё же открыла машину, закинула пакеты на заднее сиденье, сама села вперёд. Долго молчала, мялась. Смотрю: глаза на мокром месте. Непросто было разговорить её, но я не был бы собой, если б так просто упустил девушку. В общем, подвёз до дома, прощаемся, а уйти не решается.
– Не хочу я это слушать, – осекла я его, резко вскочив с дивана. – Думаете, мне интересно? Это ваши воспоминания, ваша история, какое мне дело? Плевать я хотела на то, с какими мыслями вы втирались маме в доверие.
С этими словами я вылетела из комнаты, забежав к Кириллу.
– Чего опять вы ругаетесь? – раздался недалеко мамин голос. – Снова докапываешься до детей?
– Ничего я не докапываюсь. Сидели нормально разговаривали.
– Слушай, иди спать, а. Завтра нам всем рано вставать, Саш. Давай хотя бы сегодня по-хорошему завершим день.
– Спать? Нет, спать я не хочу, а вот от кое-чего другого не отказался бы, – сладко пропел он.
Блевать хотелось.
– Во что играешь? – произнесла я громко, подсев к Кириллу за компьютерный стол.
– В "FIFA", – ответил он, не повернув головы. Брат был расстроен, что говорить. Знал, к чему шло "завершение дня".
– Нравится футбол?
– Так. На компьютере нравится.
– А сам не хотел бы стать футболистом? – продолжала я говорить, дабы не слышать разговора, доносившегося из соседней комнаты. – Ну, как Роналду, Зидан. Кто там ещё сейчас наиболее популярен?
– Мне нравится Бэйл из "Реал Мадрид". Он действительно классный, но у меня самого мало получается играть в футбол. Плюс к этому, у нас ведь даже футбольной секции в городе нет.
– Откуда ты знаешь?
– Одноклассник говорил. Он занимался раньше там, а её закрыли.
– Я не понял, – громогласно заявил отчим, резко открыв дверь. – Почему не спим? Быстро выключили компьютер и марш в постели! Услышали меня?!
– Тихо, не ори, – вмешалась мама, загородив ему проход. – Лягут.
– Прям сейчас встали и пошли! – крикнул он, с силой надавив на выключатель света.
– Я ещё портфель не собрал, – пролепетал Кирилл, встав со стула. – Включи свет.
– Чего?! А чем ты весь день занимался? Опять в игрули свои играл? Ни черта от тебя никакого толку нет – сыном ещё называется, блядь! Разобью нахер твой компьютер, может, полезным чем-то займёшься. Придурком слабоумным каким-то растет, дебилом. Вместо того, чтоб толковыми делами заниматься, сидит весь вечер тыкается.
– Перестань, – продолжала успокаивать его мама.
– Уйди! Хватит говорить, что мне делать.
– Не трогай маму! – воскликнул Кирилл, когда его так называемый отец схватил её за запястье и резко отшвырнул в сторону. Я слышала, как нехило мама стукнулась головой о стену, слышала, как она тихо пустилась в слёзы.
– Молчи! Ты сопля ещё, чтоб мне поперёк говорить, понял? Быстро разделся и залёг под одеяло.
Глядя на то, как Кирюшка, плача от жалости к маме, начал стягивать с себя спортивные штаны, футболку, носки, я стояла, скрючившись возле подоконника, с ужасом глядя на разворачивавшуюся сцену. В темноте отчим не сразу вспомнил о моём существовании.
– А ты почему ещё тут? Пошла в свою комнату!
Коснувшись плеча Кирилла, я быстро прошмыгнула мимо этого озабоченного изверга. Мама выбежала следом за мной.
– Всё нормально? – шепнула я в ванной, где мы остались вдвоём.
– Нормально. Крови нет, – ответила она, щупая затылок. – Шишка только вздулась. Пройдёт.
– Это не нормально. А если бы ты виском налетела на эту стену? Мне страшно, мам. Не за себя. За вас с Кириллом. У твоего любимого мужа с каждым годом крыша едет всё больше и больше. Надо каким-то образом влиять на это, потому что он в таком состоянии и убить запросто может.
– А как ты повлияешь? Его уже не переделать. А пытаться уйти бесполезно, ты сама недавно говорила об этом. Терпеть только, что ещё остаётся?
Той ночью мама легла спать с Кириллом. Отчим же продолжил пить до двух часов ночи, пока не вылакал ещё одну бутылку. Вырубился на кухне. Я не спала. Не могла уснуть. Если вдруг начинала проваливаться в сон, то мигом просыпалась от кажущихся шагов и звука ненавистного низкого голоса. Меня трясло. Хотелось перестать чувствовать этот дикий страх, эту дикую дрожь, хотелось кричать, молить о помощи. Но кого? К кому обратиться? Куда уйти? Кому пожаловаться? Кругом встречала пустота. Сколько ни кричи, никто не услышит. Чувствовала, что начинаю засыпать, но внезапно возникло явное ощущение чьего-то присутствия. Я была уверена, что стоило мне скинуть с головы одеяло, как увижу перед собой ехидно улыбающуюся рожу отчима. К счастью, ожидания были напрасны. Часы показывали три часа ночи, из кухни слышался его мощный храп, несколько часов до тех пор, пока он не проснётся, можно было дышать свободно. Можно, но не получалось. Пока я жила дома, страх никогда не отпускал. Иногда, возможно, становился меньше, был не так ярок, не так остёр, но он никогда не покидал полностью. Не покинул он меня и после. Это то, от чего я так и не сумела избавиться.
5 глава
Часто спрашивала себя: «Почему именно литература? Почему меня не тянуло заняться рисованием, игрой на гитаре, фортепиано? Почему я никогда не загоралась желанием начать танцевать, шить или петь?». На самом деле не знаю. Я жила литературой. Жила книгами, вымышленными мирами. Даже в детстве прогулкам и свободному времяпровождению со сверстниками предпочитала книги. Наверно, это не совсем нормально, уже тогда я подсознательно или сознательно проводила черту между собой и людьми, уже тогда замыкалась в себе, отгораживалась от мира, от реальности как таковой. Хотя...думаю, те миры, в которые я погружалась, были куда реальнее действительности. Первой книгой, потрясшей меня до глубин, книгой, которая на протяжении всей последующей жизни занимала во мне довольно значимое место – это роман Джеймса Гринвуда «Маленький оборвыш». На тот момент, когда я прочитала её, мне было девять лет. Безусловно, книга далеко не для ребёнка, не для детского восприятия, но она лежала среди прочих домашних книг, стояло лето, мне нечем было заняться. Этот небольшой роман оказал основательное значение на мою психику, дальнейший взгляд на вещи, на жизнь. Вскоре я прочитала «Детство» Горького, что также не могло не вызывать восхищения и эмоций. Эти романы до сих пор являются для меня одними из любимых, но будь я родителем, своему ребёнку б не позволила их читать в раннем возрасте. Они писались для взрослых, не для детей. «Не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в которых жил – да и по сей день живёт русский человек», – писал Горький. Подобные книги писались и после. «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева, к примеру, но всё это не то. Да и вообще мало, наверно, что способно сравниться по степени воздействия с тем, с чем мы столкнулись тогда, когда внутренний мир ещё только-только формировался, впитывая в себя, как губка, любую информацию, любое событие, впечатление. Хорошо это или плохо, не знаю. Но я уверена, что мы действительно есть то, что мы читаем.
Желание писать проснулось позже. Нет, мне нравилось это занятие и в рамках школы, литература всегда являлась для меня самым важным и желаемым уроком, я с радостью и удовольствием писала сочинения на заданные темы, однако так, чтобы взять ручку, тетрадку и сесть записать что-то для себя – это пришло несколько позже. Лет в шестнадцать. Я стала вести дневник, но это не было что-то вроде: "Сегодня пятница. День ужасный: сходила в школу, пришла домой, поела, попила, полежала, почитала. Скоро спать. Как меня все достали, как не хочу всех видеть", нет. Я выплескивала мысли, чувства, не вдаваясь в подробности своих будней. Если прочитывала ту или иную книгу, то обязательно записывала впечатления, комментарии. Вряд ли эти писульки можно именовать рецензиями, но в любом случае к этому я стремилась. Если что-то писала, то старалась сделать это на уровне, так, чтоб не стыдно было после перечитать, чтоб не возникло желания вырвать страницы, смять, хотя, конечно, старание было напрасным. Когда, спустя время, я пролистывала написанное, то именно так и поступала – вырывала страницы, комкала, отправляя их после в мусорное ведро к протухшей рыбе, плёнке от сосисок, испорченным овощам. Но при всём при этом продолжала назло себе писать. Это то, что дарило стимул, смысл существования, маломальскую веру в себя, однако провальное поступление в Литинститут напрочь убило то, откуда черпалось это желание. Я потерялась. С чего вообще решила, что писательство – это моё? Кто дал мне такую уверенность?
Существовала ли сфера, в которой я могла сгодиться? На каком поприще мне имелось место? Я не видела себя ни психологом, ни экономистом, ни учителем, ни бухгалтером, ни стоматологом. Всё это было далеко мне, чуждо, неинтересно. Даже, поступив учиться на социологический факультет, не представляла, зачем оно нужно. Из меня, запуганной, замкнутой социофобки, социальный работник был бы таким же, как пилот из акрофоба или врач из человека, теряющего сознание при виде крови. Моё поступление на этот факультет было формальным. Я вполне осознавала, что работать в сфере социума не стану ни при каких условиях, просто нужно было где-то учиться, я и училась. Вернее, намеревалась учиться, на деле же сложно было моё пребывание в Гуманитарной академии назвать учёбой. Создание осмысленного текста путём удачно подобранных слов – вот, благодаря чему я дышала, но с некоторых пор воздуха перестало хватать.
Мы сидели на последней паре по статистике, когда в кабинет вошла девушка среднего роста с тёмными гладкими волосами до плеч в короткой чёрной юбке, чёрном свитере, чёрных ботильонах на массивном каблуке. Поздоровавшись с сухой преподавательницей пенсионного возраста, прошла мимо парт, выбрав место рядом со мной. Вблизи оказалась ещё прекраснее. Идеальный профиль, высокие скулы, правильный острый подбородок, едва заметный макияж, матовая кожа персикового оттенка. Несколько минут она сидела молча, внимательно наблюдая за преподавательницей.
– Тебе интересно?
– Что? – переспросила я, не сразу сообразив смысл произнесённых слов.
– Говорю, тебе интересно слушать эту лекцию?
– Ничуть, – призналась я, бросив взгляд на своё небрежное чирканье в тетради.
– Может, уйдём?
– Уйдём? Прям посреди пары?
– А что? Думаешь, кого-то волнует твоё здесь пребывание?
– Вряд ли.
– Ну так что?
– Пойдём.
Собрав сумку, я поднялась и под удивлённый, осуждающий взгляд нудной преподавательницы, оторвавшейся от пассивного чтения, прошла за новой знакомой к выходу из аудитории.
– Меня Саша зовут, – с улыбкой протянула она в пустом коридоре.
– Кира. Приятно познакомиться.
– Взаимно. Как тебя занесло в это место?
– Банальная история – не поступила туда, куда хотела. Выбора не было, иначе говоря.
– Выбор есть всегда.
Я промолчала.
– Как смотришь на то, чтоб прогуляться со мной? Хотя бы до времени официального окончания пары, с которой мы ушли.
– Почему нет? Конечно, – с улыбкой кивнула я. Нечасто в последнее время кто-то пробуждал во мне интерес и симпатию.
– Только я ни черта не ела со вчерашнего утра, поэтому заглянем в кафешку? Я угощаю.
– Можно, но есть я не хочу, а за чай могу и сама расплатиться.
– Перестань. У меня есть деньги, я стянула тебя с пары, так что и расплачусь тоже сама. Чтоб не чувствовать себя виноватой, так сказать.
Близрасположенное кафе было вполне себе заурядным. Далёкое от креативности название, обыкновенная обстановка, типичная для частных провинциальных заведений, обычные официантки в красных фартуках, надетых поверх джинсов и футболок, и, разумеется, солидарно всему перечисленному – непримечательное меню. Мы заняли свободный столик возле окна, выходящего на пустую городскую площадь со скромной церквушкой и зданием городской думы, осмотрелись по сторонам, и, чувствуя неловкость, я принялась читать брошюру с названиями блюд.
– Выбирай, что хочешь, а я себе возьму гречку с подливой и овощным салатом. Плюс кофе.
– Если можно, я буду только кофе.
– Нельзя. В таком случае заказываю две порции гречки с салатом, идёт? Никакие отказы не принимаются. Всё, подожди меня тут.
Саша ушла к кассе, я же всё время её отсутствия, с трудом переваривала в голове происходящее. Девушка, с которой я была знакома не более пятнадцати минут, уговорила меня уйти вместе с ней с лекции, прийти в кафе и съесть за её счёт гречку с овощным салатом. Выходило, что или ей было настолько одиноко, что она от безысходности выбрала меня себе в попутчики, или здесь крылся какой-то подвох, поскольку иначе объяснить заинтересованность постороннего человека в моей сущности было нельзя. Ладно, если б я обладала яркой неординарной внешностью, или от меня исходила положительная энергетика, цепляющая окружающих за живое, это бы ещё имело логичное объяснение, так нет, ничего подобного во мне не значилось. Обычный замухрёныш астенического телосложения, среднего роста на вид лет пятнадцати с бледной кожей и блёклыми волосами русого цвета, заправленными за уши. В стандартных синих джинсах, сером свитере с горлом, синих кедах. Вытянутое лицо с впалыми щеками, под неопределённого оттенка невыразительными глазами – болезненные мешки от недосыпа, потрескавшиеся губы. На фоне стильной, ухоженной Саши я выглядела невзрачным ребёнком, оттого было вдвойне неловко.
– Выглядит съедобно, – пропела она, поставив на стол поднос с порциями горячего и белыми бокалами растворимого кофе.
– Спасибо.
– Вилки забыла, минуту.
Когда Саша вернулась, мы молча приступили к обеду. Гречка с подливой оказалась, на удивление, вкусной, но вот салат, как по мне, был слегка недосолён. Хотя, может, я придираюсь.
– Чем ты занимаешься?
– В смысле?
– В прямом. Не поверю, что ты ничем не увлекаешься, и социология – это будущее дело твоей жизни. Не волнуйся, мне можно доверять. Так что?
– Я пишу, вернее писала когда-то. Так, для себя. Рассказы, заметки. Больше походило на бред, но совсем недавно я думала, что вполне себе гожусь в писатели.
– А почему в прошедшем времени?
– Это прошло. Что-то потерялось, желание пропало. Стимул. Я планировала поступить в московский Литинститут, но провалила вступительный экзамен по творческому этюду. То ли растерялась, то ли сказались некоторые события, но вероятнее всего, не для меня всё это. Если человек не может написать работу на выбранную собою же тему, вряд ли это говорит о том, что ему есть место в среде литературы.
– Ты провалила экзамен и на почве этого сделала вывод, что писательство – это не твоё?
– Именно.
– Глупости, – хмыкнула Саша. – Подумаешь, не сумела сдать вступительный экзамен, и что? Неужели ты считаешь, что все эти выпускнички Литинститута получают дипломы и становятся великими писателями? Если ты любишь это дело, чувствуешь себя в нём, то не бросай. Что бы ни происходило в жизни. Это твоя обязанность, понимаешь? Нести свой дар. А экзамен, Господи! Ни ты первая, ни ты последняя. Вспомни, сколько величайших людей терпели поражения, но это никак не помешало им донести себя. Скорее наоборот – помогло. Выработало закалку.
– Поправка. Ты сказала: "Нести свой дар". В том-то и дело, что нет у меня никакого дара. Я просто начиталась книг и вдруг с чего-то решила, что мне тоже есть что сказать миру. Но, если честно признаться, ничего, кроме как: "Весь ваш мир – говно", мне ему сказать не хочется. Попросту нечего. Дар – это то, что разрывает человека, хлыщет из него. Он, да, в любом случае прорвётся, но когда у тебя всего лишь мечта стать писателем и какой-то малозначительный опыт по прочитанным книгам – это совершенно другое. Согласись?
– Не соглашусь. Если человек в восемнадцать лет хочет сказать, что мир – говно, я уверена в нём. И отсюда вытекает опыт не только по прочитанным книжкам, но и жизненный, что в творчестве, собственно, куда весомее. Или ты поспоришь?
– Поспорю, – кивнула я. – Если бы все люди, обладающие ярким жизненным опытом, писали книги, картины, музыку, все в мире были бы творцами. Поэтому я не считаю, что наличие опыта – главная составляющая творчества. Если нет способностей, то и все попытки пробиться на поверхность напрасны.
– Хорошо, давай я как-нибудь прочитаю что-то из твоих записей, и после мы поговорим о твоих способностях или же не-способностях?
– Ладно, – сдалась я, сделав глоток горячего кофе. – А что насчёт тебя? Почему ты тут? Почему поступила в наш филиал?
– Потому что таковы были условия отца. Если б я не пошла на них, то неизвестно, когда меня выпустили бы из дурки.
– Из дурки? – удивилась я. – Ты лежала в психбольнице?
– Ну да. Больше года, с мая только на свободе. Увидь ты меня в тот период, маловероятно, что узнала бы. Та исколотая, накаченная всяким дерьмом я и тот человек, которого ты сейчас видишь – две разные девушки. Эти твари сделали из меня овощ, я гнила, и если б вовремя не вылезла оттуда, скоро, думаю, от меня уже вообще ничего не осталось. Но, как видишь, я ещё жива. Сижу рядом с тобой, улыбаюсь, пытаюсь рассуждать. Не удалось им сломать меня.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать. Выгляжу старше?
– Немного. Как тебя занесло в дурку?
– Глупая история на самом деле.
– Наркотики?
Не знаю, почему я вдруг подумала про наркоту. Может, потому что ранее Саша упомянула об отце, о том, что он поставил ей условие, то есть психических отклонений как таковых у неё не имелось.
– Наркотики? – улыбнулась она, задержав на мне взгляд выразительных карих глаз. – Нет. Всё проще. Я после окончания школы поступила в Питер на факультет востоковедения. Жила там в студенческой общаге, завела друзей, ходила по концертам, по выставкам, наслаждалась жизнью, одним словом, искала себя. И всё бы ничего, если б не одна проблемка, которая одолевает меня с тринадцати лет. Месячные. Глупо звучит так. Извини за бестактность, Кир, но ты как? Нормально переносишь этот период?
– Никогда не жаловалась, – в непонимании пожала я плечами.
– Счастливая ты девушка. А я с того первого дня, когда они только пришли, начала проклинать свой организм. Даже пыталась в шестнадцать лет худеть до анорексии, дабы прекратить этот ежемесячный круговорот адских конвульсий, и что – без толку. Заработала гастрит, аритмию, но менструальный цикл не прекратился. И вот так вот на протяжении семи лет живу в диком страхе того дня, когда проснусь утром от диких спазмов, накрывающих впоследствии до самого вечера. Нет, не спорю, боли при месячных – это нормально, естественно, многие мои знакомые говорили, что в такие дни испытывают тяжесть внизу живота, но то, что является мне – это далеко от понимания тяжести. Когда это состояние приходит, ощущение такое, будто все твои внутренности прокручивают через мясорубку. Не знаю, почему так происходит. Я и к генекологу ходила, но что там скажут? Выписали гормональные таблетки, сказали меньше нагружать себя физически, нормально питаться, пить больше жидкости, а смысл? Какие я только специализированные таблетки не перепробовала: от самых дешёвых до самых дорогих, и воду пила бутылками – бесполезно. Единственное, что немного сбивало спазмы – анальгин. Обычно он помогал, я заранее пачками закупала его, чтоб было спокойнее, но тем вечером или попались просроченные упаковки, или подделка, или сработал закон подлости, не знаю. Я находилась в комнате одна, в полусознании от болевого шока глотала одну таблетку за другой, не помогало. Это продолжалось несколько часов до тех пор, пока я просто не отключилась. Прибежали девчонки, вызвали скорую, те обнаружили отравление, забрали меня в больницу, промыли желудок и позвонили отцу, заверив в том, что я пыталась самоубиться. Такая история. Отец, разумеется, тут же примчался отсюда в Питер, забрал мои документы из вуза, забрал меня и привёз в дурдом. Мне он не верит. Понять тоже не хочет. Если б на одном из свиданий в больнице я не потеряла сознание, вряд ли вообще забрал меня оттуда. В его глазах я деградирующая психопатка, готовая в любой момент перерезать вены.
– Он вернул тебя на условии?
– Да. Сказал, что будет полностью меня спонсировать, включая плату за съемное жильё, за питание, карманные расходы. В материальном плане ему грех жаловаться – он бизнесмен, денег ему хватает. Что требуется от меня – быть под его присмотром, учиться в местном вузе, несколько раз в неделю встречать его, кормить, поить чаем, играть роль идеальной дочки, в общем.
– Невесело. И что, он доволен?
– Вроде бы. Сложно что-то сказать. Ему наплевать на меня. Так же, как и матери, собственно.
– Они вместе?
– Нет, давно уже разведены. Моя мать – алкоголичка, закидываться начала сразу после свадьбы. Отец терпел пару лет, потом плюнул и ушёл. Второй раз женился, завёл новую семью, повторно стал отцом, я для него результат неудачного опыта.
– Мои тоже развелись вскоре после свадьбы.
– Ты живёшь с матерью?
– С матерью и отчимом. Отец умер недавно.
– Соболезную.
– Ничего, я уже переболела.
– И как тебе жизнь с отчимом? – осторожно произнесла Саша, отодвинув тонким запястьем тарелку с практически нетронутой гречкой.
– Можно не отвечать? Если начну рассказывать об этом, то не остановлюсь, – ответила я, замявшись. – Не самая приятная тема для разговора.
– Как знаешь, – кивнула она. – Хорошего, видимо, мало?
– Плохого будет побольше. Ты сказала, что училась на факультете востоковедения, – начала я, желая повернуть разговор в другое русло, – нравится культура восточных стран?
– Восток – это моя стихия. Я обожаю восточные страны, обожаю их искусство, религии, философию. Восток в духовном смысле глубиннее запада. Мечтаю когда-нибудь осесть там. Ты читала "Охоту на овец" Харуки Мураками?
– Читала, одна из любимых книг.
– Помнишь дом на Хоккайдо, где жил Крыса? Вот о таком месте я грежу. Или о доме в лесу, как в "Кафке на пляже". Где-то вдали от людей. Я не боюсь одиночества или мрака – это гораздо мне ближе, нежели люди. В семнадцать лет стала понимать, что превращаюсь в мизантропа. Я не люблю людей. Не люблю и думаю, что вполне могла бы стать террористом-смертником, но смысла в этом не вижу. Убивать одних людей и себя ради навязчивой идеи других людей? Нет, смерть во имя секты – не то, к чему я шла.
