Текст книги "20 лет (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
Всё было б просто, живя мы в мире кино, в мире сериалов, мелодрам, романов. Но реальность далеко не так наивна, не способна она подчиниться сентиментальности. Поэтому, вместо того, чтоб поддержать беседу и в ответ на слова Марка о том, что "...тебя понять не получается", попытаться ему помочь в этом, начав с искренностью и с зародившемся доверием рассказывать о себе, я тупо разревелась. Да, и эту сцену, конечно, можно было бы рассмотреть с мыльной стороны: я плачу, Марк бросается в утешения, в эти мгновения между нами рождается духовная связь, вступает в силу химия, а далее всё по вышеописанному плану. Но нет, реальное дерьмо не обманешь.
Марк не сразу сообразил, что я плачу – ночью многое не попадает в поле зрения, на то и приглушённый, интимный свет. Я же глотала соль, чувствуя, как противно потекло и из носа. Когда Марк понял что к чему, разумеется, стремительно посыпались вопросы: "Что случилось?", "Что я не так сказал?", "Что не так сделал?". Как я должна была ответить? "Извини, у меня нервный срыв"? Слова были излишни. Сквозь туман слёз я поднялась с места, взяла с вешалки пальто, сумку и направилась к выходу. Марк вышел за мной. Мы заняли ближайшую скамейку, и всё то время, что я продолжала реветь, он, молча наблюдая за этим не самым приятным, сопливым зрелищем, сидел рядом. Редко я позволяла себе слёзы в присутствии кого-то, а даже если такое и случалось, то те люди так или иначе были мне близки, я могла им открыться. С Марком всё вышло странно. Наверно, не стоило соглашаться на поход в бар, я отчётливо осознавала, что с таким паршивым настроением не заводят знакомств. В результате этот человек стал свидетелем моей истерики. Безмолвной истерики. Сидеть ветреной осенней ночью на мокрой лавке возле бара и вытирать сопли под прицелом внимательного взгляда растерявшегося, шокированного происходящим парня – явно не то, о чём мечтает нормальная девушка.
Теперь, спустя время говоря о тех мгновениях, улавливаешь в памяти множество деталей: прилипший кусок грязи на ботинке, использованная прокладка, выпавшая из переполненной урны, край пальто с разошедшимися гнилыми нитками, сорванный заусенец, выбившаяся прядь из гладко собранных на затылке волос Марка, небольшой, едва заметный шрам у него над бровью, запах свежей краски с уже запачканного бордюра.
– Что ты любишь? – произнесла я, успокоившись. Глаза жутко болели, слипались. Кожа на лице горела.
– В каком смысле?
– В самом буквальном.
– Что люблю? – тихо переспросил Марк. – Запах краски вот этот люблю. Люблю фильмы Тарковского и Лео Каракса.
– А ещё?
– Люблю наблюдать за тлением сигареты. "Radiohead" люблю, "Placebo". Горячий кофе без молока, сухари из горчичного батона, кислые яблоки. Люблю мягкие потрёпанные книги, старые фотографии, картины Малкома Липке, Широ Касаматсу. Кафку с его абсурдом.
Говорил он медленно. Делая паузы.
– Продолжай.
– Историю древнейших цивилизаций люблю. Тарелки ярких цветов, хруст исписанных тетрадей. Мантры индийские.
– А что не любишь?
– Не люблю зашторенные окна. Шоколад, маринады различные, печенье с кокосовой стружкой. Хемингуэйя не люблю, Толстого, Дидро. Живопись итальянскую, излишний языковой пафос в литературе. Телевизоры. Селфи.
– Жалеешь, что пригласил меня?
– Ничуть.
– Можно просьбу?
– Конечно. Любую.
– Проведёшь со мной эту ночь?
Марк окинул меня недоумевающим взглядом.
– Не секс. Просто совместная ночь у меня дома.
– Ты уверена, что хочешь?
– Хочу, – бросила я сдавленным от ветра голосом, спрятав руки в карманы. – Пожалуйста. Там есть книги, правда вонь из коридора и вообще условия не самые комфортные, но, думаю, как-нибудь до утра можно это пережить. Ты ведь хотел узнать меня ближе.
– Хотел.
– А сейчас?
– Сейчас хочу ещё больше.
– Так что?
– Идём. Только я не совсем понимаю.
– Чего?
– Твоих намерений.
– Нет никаких намерений.
– А что есть?
– Боязнь услышать внутренний голос.
– Я понял, – кивнул он, поднявшись с лавки. – Пойдём.
18 глава
К двадцатому году жизни я поняла, что понятие о справедливости – это утопичный фарс. Фикция. Парадокс. Нет её в этой реальности. Нет и быть не может. Как говорит пафосный на слове Оскар Уайльд в «Портрете Дориана Грея»: «В реальном мире фактов грешники не наказываются, праведники не вознаграждаются. Сильному сопутствует успех, слабого постигает неудача. Вот и все». При всей моей неприязни к личности Уайльда и его творчеству это есть истина, которую не опровергнешь. Бессмысленно роптать на судьбу и в слезах призывать к действию справедливость. Она не наступит ни сегодня, ни завтра. Кричи, рви на себе волосы, упивайся молитвами, но как терпели неудачники поражения, так и будут терпеть, как уходили от закона и гнета совести педофилы, садисты и тому подобные разложившиеся моральные уроды, так и будут уходить. Не стоит ждать «лучших времён». Они не настанут. Не стоит ждать чудодейственной руки, которая, явившись однажды, наведёт в обществе порядок. Не будет такого. Все внушаемые с детства сентиментальные проповеди о том, что добро побеждает зло, что добродетельное поведение ведёт к счастью и гармонии, а за ложь, лицемерие и клевету каждому воздастся – смешные сопли. Брешь. В реальной жизни всё прямо противоположно. И вовсе не количество праведных дел, чистая совесть и уровень интеллекта определит твою судьбу, нет. Мерилом служат другие показатели: наглость, связи и везение. Всё достаточно легко и просто.
Странный это возраст – девятнадцать – двадцать лет. Один шаг, а всё уже иначе. Ты вдруг перестаёшь смотреть на окружающие вещи через призму привитых образов, нелепых надежд, желаний, верований, устоев. Вся эта шелуха падает, а внутри оказывается пусто, ничего нет. Только ты сам и страхи внутренние. Мечты уже не воспринимаются как что-то, к чему ты в силах прийти. Далёкое мерцание – да, вся эта патетика, разбавленная сиропом романтики, эмпиризма, юношеского максимализма, хороша, но рано или поздно вспышка тухнет, а со дна всплывает всё то дерьмо, которое ты не хотел принимать, но принимаешь. Выбора-то особо нет. Высокие когда-то в сознании понятия уже не кажутся столь высокими, у всего появляются иные значения, характеристики. Цены. Ну или приходит полнейшее обесценивание всем тем вещам, которыми дорожил когда-то.
Ты, может, продолжаешь искать что-то, за что можно зацепиться, искать себя, некий высший разум, скрытый подтекст во всём происходящем, а натыкаешься на исцарапанную кем-то до тебя стену, спёртый запах и оставленную кучу говна. Тебя тошнит. Бытие давит аллегорической "невыносимой лёгкостью", хочешь бежать, сил нет. Да и далеко ли убежишь от себя? Рвёт-то не физически. Морально. Разочарованием, потерянными идеалами, утраченными надеждами, утраченным смыслом. Приходит обезвоживание. Противное, гнетущее опустошение с едким послевкусием гнили. Тут уж ни паста зубная не поможет, ни вода, ни жвачка, разит не из ротового отверстия. Из нутра. Из твоего прогнившего, затхлого нутра.
Не замечаешь ни природы, ни погоды. Перестаёшь верить в искренность, в справедливость, в дружбу, в верность, в любовь, в преданность. Слова красивые – да, но в том вся и суть: то есть всего лишь слова. На деле эти понятия не вписываются в рамки реальности, не для этого они мира. Не ясно одно: чего ради нам с детства прививают ложные истины? Куда со всем этим после идти? Сначала, конечно, ты всё это ищешь, не находишь, начинаешь задавать вопросы, начинаешь задумываться, а почему так? Почему? Почему добрые поступки расцениваются как глупость, борьба за справедливость как проявление наглости и эгоизма, а честностью твоей давно подтёрлись и смыли вместе со всем остальным дерьмом. Внутренний мир? Кому в этой искусственной среде есть до него дело? Неважно, какой ты внутри, важно – какой снаружи. Какого успеха достиг, сколько так называемых друзей имеешь, сколько фото, которые демонстрируют всё это. Вот что действительно важно. Остальное – так, мусор. Как и ты сам.
И вот когда осознание этого приходит, когда ты снимаешь с глаз очки, тут-то и происходит самое страшное. Разочаровываешься. Высыхаешь. Черствеешь. Озлобляешься. Отстраняешься. Прячешься. А в результате смиряешься.
В моей жизни всегда хватало проблем. Разница состояла лишь в их характере и в масштабности. В силу семейных обстоятельств, я взрослела быстрее положенного, однако до окончания школы что-то во мне ещё оставалось. Вера в счастливое, свободное от отчима и домашних кошмаров будущее, вера в людей, в себя. Что после? А после ничего. То, куда меня вскоре выбросило, – не нереализованные планы. Пустой колодец, стремительно наполнившийся водой. Всё чаще и уже всерьёз хотелось поддаться этой силе – плюнуть на всё, послать мир к чертям, наглотаться таблеток и захлебнуться собственным опорожнением. Если б так случилось, думаю, никто из моих родных и знакомых особенно не удивился б известию о смерти. Она была бы естественна, как и смерть отца. Когда это желание накрывало по полной, я уговаривала себя перетерпеть. Хотя бы до завтра, до послезавтра, а там уже отпускало. Сути в продолжении существования я не видела, но каким-то образом умудрялась находить в себе силы просыпаться, выходить из дома, что-то делать, о чём-то думать, заполнять мысли важными и неважными вещами, приятными и неприятными образами, знаками.
Той ночью мы добирались с Марком до общаги молча, изредка бросая в сторону друг друга неопределённые взгляды. Да и что можно было сказать в такой ситуации? "Извини, чем займёмся, как придём?"? Или: "Какая ужасная погода"? Неловко было – да. Марк вполне мог бы развернуться, назвать меня неуравновешенной маразматичкой, мог попрощаться со мной ещё в баре, когда я на его глазах начала реветь. Но нет. Он остался. Остался, несмотря ни на истерику, ни на погоду, ни на время. Чем это было? Жалостью? Невозможностью отказать? Любопытством? Интересом? Я не хотела об этом размышлять. Смысл? Чем бы ни являлось его согласие, оно не было корыстным. Возможно, сама по себе сложившаяся ситуация могла показаться нелогичной, с каким-то подвохом, с запахом неправдоподобия, но она не была фальшью. Ничуть. Меня душило изнутри, а Марк был тем, кто заметил это – вот и всё. Что-то произошло, отчего я позволила ему увидеть свои слабости. Глупо было б после этого вскочить и с криком заявить: "Забудь об этом! Не надо лезть в мою жизнь! Я одна, мне никто не нужен". Да, я была одна, но до боли нуждалась в ком-то. В ком-то, кто хотя бы на время вытащил бы меня из вырытой обстоятельствами ямы.
Поднявшись на третий этаж, в коридоре столкнулись с соседом – гладко побритым мужем тёть Инны. Тот, как обычно, шоркая тапками, с пачкой сигарет в руках шёл в сортир. Увидев нас, в наглую ухмыльнулся. Невзрачная малолетняя Кира привела на ночь взрослого парня – неплохая тема для судаченья на досуге. Всегда ведь нужна пища для сплетен – то единственное, благодаря чему мы, люди или подобие таковых, всё ещё говорим друг с другом. Возле двери Марк замешкался.
– Здесь, разуться?
– Нет, в комнате.
По ту сторону коридора нас тихим мурчанием встретила Бусинка. Она была не из тех кошек, которые ластятся о ноги и дают о себе знать громким мяуканьем, поэтому когда включился свет, довольно мурлыча в сторонке, она с интересом смотрела на нашего первого гостя, не решаясь подойти ближе. Что касается Марка, он тут же улыбнулся в ответ, принявшись развязывать шнурки на чёрных стильных ботинках.
– Очень милое место.
– Издеваешься? – буркнула я, поймав глазами стоявший на холодильнике невымытый бокал с разводами от чая, замоченную с предыдущей ночи сковороду из-под яичницы, крошки на столе, фоном чему служили закопчённые обои с разводами. – Вряд ли такой срач может показаться милым.
– Нет никакого срача.
– Не жалеешь, что согласился прийти?
– Ничуть.
Разувшись, я заглянула в холодильник. Кроме банки вишнёвого варенья, ещё летом привезённого мамой, кетчупа, жидкого кошачьего корма, просроченного пакета молока и пачки дешёвого сливочного масла, ничего не было. Я молча взяла пакет с кормом, вывалила в миску, засомневавшись в правильности решения предложить Марку прийти в этот гадюшник. Он производил впечатление человека аккуратного, воспитанного интеллигентными, обеспеченными родителями. А кто я? И где находилась я? Не глупо ли всё это было?
– Извини, но могу предложить только чай. Если хочешь, с вареньем.
– Да, было б неплохо, – кивнул он, сняв пальто. – Я люблю варенье.
В те минуты, пока я ходила на кухню налить воды в чайник, прихватив грязную посуду, пока чайник кипятился, Марк, сидя на кровати, наглаживал Бусинку. Мы не разговаривали. Я не знала, с чего начать, Марк же, наверно, боялся показаться нетактичным. Когда вода в чайнике закипела, я налила в маленькую пиалу варенье, заварила чай с ягодными добавками. Какое-то время мы продолжали молчать. Хлебали горячий чай за неудобным, миниатюрным столом, я чувствовала на себе внимательный взгляд, сама же смотрела в бокал.
– Знаешь, что пришло сейчас ум? – произнёс Марк, слегка улыбнувшись.
– Ну? – подняв глаза, пролепетала я, чувствуя, что обожгла губы.
– Строчки из песни "Агаты Кристи": "Ещё совсем чуть-чуть. Немного поболит, и вскоре всё само пройдёт".
– Красиво. Мне никогда не нравилась эту группа.
– Я тоже не особый фанат, но есть у них песни, которые трогают.
Здесь мы снова замолчали.
– Давно тут живёшь, Кир? – более осторожно спросил Марк.
– С июня.
– Привыкла?
– Привыкла. Даже полюбила это место. Странно, да?
– Почему "странно"? Вовсе нет. Мне тоже тут нравится. Я не из мажорного круга, меня не испугаешь отсутствием евроремонта и личного унитаза. Это всё второстепенно. Самое главное в другом.
– В чём же?
– В том, насколько тебе внутренне комфортно в окружающей обстановке. Насколько чувствуешь себя раскрепощённо, защищённо. Сковывает ли тебя что-то или нет, напрягает ли.
– Ты живёшь с родителями?
– Нет, с бабушкой. Наличие родителей у меня формально, они есть и были только биологически.
– То есть?
– Отец вероятнее всего знать – не знает о моём существовании, а мать сразу, как родила, сбагрила меня бабушке и укатила в неизвестном направлении заниматься личной жизнью. Где она сейчас, что с ней – понятия не имею. Знаю её только по фотографиям.
– Извини.
– Не извиняйся. Это далеко не "та рана, которую нельзя бередить". Старая история с избитым сюжетом. Много ли в нашей стране счастливых полноценных семей? И потом, мне и с бабушкой жилось неплохо, духовно и морально она дала мне куда больше, чем могла бы дать мать.
– На самом деле я в небольшом шоке, – призналась я, ощущая полнейшее расположение сидевшего напротив парня. – Ты не производишь впечатление человека, обделённого вниманием родителей. Наоборот. Глядя на тебя, я была уверена, что ты единственный любимый сын в семье, у которого идеальные доверительные отношения и с матерью, и с отцом. Полное взаимопонимание с совместными завтраками, ужинами, субботними и воскресными культурно-развлекательными программами, походами к родственникам, ежегодными выездами в отпуск.
– Американский стандарт? – улыбнулся Марк.
– Что-то типа того.
– Американская мечта абстрактна. Рад, что не оправдал твоих ожиданий. Ты сейчас улыбаешься.
– Просто в какой-то степени я тоже рада этим неоправданным ожиданиям. Не из каких-то корыстных побуждений или зависти, обиды. Как лучше сказать-то? Когда ты пригласил меня в бар, когда мы сидели и пили кофе в окружении богатеньких студентов, я ощущала себя чем-то вроде прилипшего куска какой-то дряни к дорогому ботинку престижного бренда. И вообще сам факт, что ты и я пришли вместе в бар, что ты и я сидели рядом, казался абсурдом. Не самой удачной комедией. Чем-то противоестественным. Противозаконным.
– А что теперь?
– Теперь? Сейчас ты не кажешься мне таким далёким, – проговорила я, поглаживая устроившуюся на коленях Бусинку. – Сейчас я поняла, что ты такой же земной человек, у которого не всё в жизни так, как на картинке.
– То есть у тебя всё-таки родилась небольшая капля доверия ко мне?
– Ну да, что-то родилось.
Я вполне понимала, что история о детстве с бабушкой, о матери – кукушке могла быть чистой брехнёй, хорошей манипуляцией с целью втиснуться в доверие, а смысл этой брехни? Существовало в Марке что-то такое, что внушало искренность так же, как было в Саше. Конечно, всё ещё не укладывалось в голове, чем и как я могла заинтересовать этого парня. Вокруг Марка крутились десятки "топовых" девушек от семнадцати до двадцати пяти лет, готовые лично затащить его к себе в постель, но при всём при этом той ночью он сидел со мной в обшарпанной общажной комнате напротив кошачьего горшка, пил чай вприкуску с вареньем и ничуть не вызывал сомнительные чувства.
– Значит, ты историк? – то ли спросила, то ли констатировала я.
– Историк.
– Для себя или хочешь реализоваться в этом?
– Пока не знаю. Я пошёл учиться в эту сферу по той единственной причине, что меня действительно с детства увлекали исторические книги, фильмы, нравилось копаться в документалистике, сопоставлять информацию из разных источников и делать собственные выводы. То, кем буду после окончания института и куда пойду с этим дипломом, я не задумывался. Сначала казалось, что впереди огромное количество времени, которое само расставит всё по местам, но когда время стало утекать, то перестал понимать, куда двигаться дальше. Собственно, сейчас в этой точке неизвестности и неопределённости я и нахожусь. Работаю, откладываю по возможности. Гнить в нашей дыре мало хочется, планирую годом раньше – годом позже уехать отсюда. Пока же просто живу, пытаюсь понять, прочувствовать окружение, обстановку так называемой "взрослой жизни". Работа барменом – не то, о чём я мечтал, но конкретно сейчас мне это нужно. Во многих смыслах.
– Почему-то я вижу тебя преподавателем в каком-нибудь престижном гуманитарном вузе.
– Преподавателем? Нет, это не моё.
– Почему? Студенты бы уважали тебя. Именно таких историков сегодня не хватает.
– Каких "таких"?
– Молодых. Увлечённых. Нестандартных.
– Нет, я не особо силён в педагогике, – отмахнулся Марк. – И вообще слишком объёмный выходит диалог обо мне. Хочу услышать что-то в ответ.
– Чем я занимаюсь?
Он кивнул.
– Ну, тут особо нечего рассказывать. Окончила школу, попробовала поступить в Литинститут Горького, пролетела. Осталась здесь, год просидела в нашей местной гуманитарной академии на социологическом, не сдала летнюю сессию, забрала документы и вот я тут.
– В Литинститут? Ты пишешь?
– Писала когда-то, но это закрытая тема. Не хочу об этом ни вспоминать, ни говорить. Всё в прошлом, в настоящем есть только вот эта комната и работа официантки.
– Почему не попробовала поступить снова?
– Может, испугалась. А может, наконец, приняла правила реальности. В любом случае мне это больше не надо.
– Нет?
– Нет.
– Ладно. Если не хочешь говорить об этом, не будем. Я выйду в подъезд покурить?
– Конечно.
Оставшись наедине с собой, я смотрела на пустой белый бокал, на чёрное пальто Марка, висевшее у входа, ощущала в воздухе свежий аромат мужского парфюма и мало верила в эту странную действительность. Как так вышло, что я оказалась в третьем часу ночи в компании чужого, практически незнакомого мне парня? Судьба? Предначертанное чем-то высшим обстоятельство? Случайность? Случайность. Единственное разумное объяснение.
Когда Марк вернулся, то первое, что он спросил:
– Может, ещё по бокалу чая?
– Да, я тоже хотела предложить, – кивнула я, поднявшись за чайником.
– Комната у тебя уютная, но вот в подъезде дно. Там сейчас компания отмороженных малолеток сидит, клей нюхает. Как ты возвращаешься одна с работы?
– Первое время жутковато было, потом привыкла. Как видишь, пока жива – здорова.
– В таких местах лучше долго не задерживаться. Не самое хорошее место для жизни молодой девушки.
– А для кого хорошее? Разве существует категория людей, заслуживающая жизни в таком месте?
– Нет, – негромко проговорил он, вернувшись к столу, – но я имел в виду, что тебе тут не безопасно.
– Как раз наоборот. Здесь я в безопасности.
Марк хотел что-то добавить, но решил, наверно, не давить, поэтому перевёл разговор в другое русло.
– Хорошо. Обещаешь ответить на один вопрос, Кир?
– Смотря на какой. Что-то провокационное?
– В какой-то степени. Ты недавно спросила о том, что я люблю. А что любишь ты?
На этот раз в замешательстве оказалась я. Давно никто не интересовался тем, что я люблю.
– Если не хочешь, не отвечай.
– Да нет, почему же? – пролепетала я, разлив кипяток по бокалам. – Мне нравится находиться в тишине. Хотя музыку я люблю не меньше: тех же "Placebo", "Radiohead", "Сплин", "Black lab". "Archive". А тишина – да, она не как музыка. В ней вообще ничего нет, но тем она и хороша – невозможностью в каком-то смысле. Ещё люблю параллельные миры Харуки Мураками с их одиночеством, психоделикой, котами, потерями. Волшебной, светлой грустью. В этом смысле в литературе для меня нет ничего близко похожего. Не знаю, чем конкретным подкупают книги этого писателя, но что-то такое на уровне метафизики точно есть.
– А знаешь, что подкупает в тебе? – произнёс Марк, нарушив мою затянувшуюся паузу. – Естественность. Банально звучит, но что есть, то есть. Я читал пару книг Харуки Мураками и абсолютно понимаю, чем он тебя цепляет. Да, он один из самых покупаемых авторов сегодня, но не каждый его принимает и вообще способен принять именно для себя, не для понтов.
– А ты? Что насчёт тебя?
– Я ничего не имею против, но мне ближе другая литература. Что-то более конкретное, наверно.
Я видела, что Марка клонило в сон. Помнила и о том, что утром ему нужно было сутра выходить на смену, поэтому, допив чай, расстелила кровать. Себе бросила на пол плед, вторую подушку. Однако спать на полу той ночью мне не пришлось. Место на полу, вопреки моим возражениям, занял Марк, накрывшись своим пальто. Раздеваться мы, разумеется, не стали. Я выключила свет, не сговариваясь, мы поставили будильники и легли в том, в чём были. В тёмной комнате я не видела ни лица Марка, ни того, в какой позе он лежал. Был лишь едва различимый глазом силуэт, образ чьего-то присутствия, что в принципе-то являлось парадоксом.
– Ты ещё не спишь? – прошептала я, лёжа на боку в скрюченном положении. Джинсы стягивали, свитер то и дело задирался, никогда не думала, что спать в одежде настолько паршиво.
– Нет, а что?
– Чисто теоретически. Если бы я попросила тебя переспать со мной, ты бы согласился? В качестве антидепрессанта.
– Чисто теоретически?
– Ну да.
– Нет, я бы не смог. Да и ты не попросила б о таком.
– Ты ведь не девственник?
– Зачем тебе это?
– Интересно.
– Не девственник.
– Есть какая-то причина, по которой ты отшиваешь вешающихся на тебя смазливых девочек?
– Вешающихся? Это слишком громко сказано.
– А всё же?
– Если ты имеешь в виду кого-то из наших официанток, то такой типаж девушек не в моём вкусе. Они фальшивые. Фальшивые, стереотипные. Штампованные.
– Разве не о таких парни думают перед сном? Многие из них текут при виде тебя.
– Текут? – рассмеялся он. – Ладно. Меня это не особо трогает. Я понимаю, куда ты клонишь, но не думай, что каждый парень – озабоченный дегенерат, смотрящий на противоположный пол, как на мясо.
– Спокойной ночи.
– Тёплых снов.
Следующая встреча с Марком не заставила себя долго ждать. Утром он не стал меня будить, ушёл тихо. Когда я проснулась, плед и подушка лежали аккуратно сложенными на стуле. В какой-то миг создалось впечатление, что всё произошедшее я сама себе придумала. Не было ни кофе в баре, ни моего рёва, ни совместной ночёвки. Просто сон, оказавшийся чересчур правдоподобным. Однако на столе стояло два бокала, в комнате витал мужской запах, следовательно, я всё ещё не слетела с катушек. Шизофрения была близка, но не настолько. Встав с кровати, я переоделась в тёплый махровый халат, собрала волосы, постель. Насыпала Бусинке сухой корм, поставила кипятиться чайник. Энтузиазма, как и желания жить, по-прежнему не появилось. На протяжении всего дня я то валялась в кровати с книгой, в сотый раз перечитывая "Я-нет" Лоренцо Ликальци, то пила пустой горячий чай, то смотрела в окно, то слушала музыку, стараясь заглушить вопли соседей. Собственно, всё, как обычно. Ничего нового, ничего интересного или сверхъестественного. Ближе к вечеру сходила покормить уличных кошек, налив в бутылку воды, вырезав донья из-под коробок для молока, сварив макароны, перемешанные с сухим кормом. Замёрзшие бродяги ждали. На прощание снова бежали за мной до перекрёстка. Каждый раз бросая их там, я чувствовала себя тварью-матерью, оставляющей детей на произвол судьбы. Знала, что им нужен дом, нужно тепло, нужна забота – они ждали от меня этого, а что я могла? И от осознания этого бессилия, постоянной зависимости от кого-то, от чего-то, что-то продолжало выгрызать изнутри. Не совесть, с ней было всё в порядке. То являлось чем-то другим, чему я не могла дать ни названия, ни объяснения. Как часто говорила когда-то бабушка: "Душа плачет", наверно, с какого-то момента жизни моя душа не переставала реветь.
Около одиннадцати ночи на телефоне раздался звонок. Не знаю, откуда Марк взял мой номер, но, так или иначе, звонил он. Спросил, не сплю ли я, и без всяких предисловий и отступлений предупредил, что минут через пятнадцать будет у меня.
– Впустишь?
Я была растеряна. Как ещё следовало реагировать?
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Почему?
– Мы не так уж давно виделись.
– И что? Просто скажи: "Можно я приду или нет?".
– Хорошо, приходи.
Пришёл он с пакетом продуктов. Накупил яблок, бананов, апельсинов, помидор, огурцов, картошки, лука, моркови, чеснока, куриные грудки, несколько банок консервированной кукурузы, фасоли, крабовые палочки, маринованную скумбрию, конфеты, пряники, печенье, вафли, пакет молока. Килограммовый пломбир, овсяные хлопья, крупы, подсолнечное масло, хлеб, кофе, томатную пасту. Кошачий корм.
– Что это?
– Мой аванс. Хочешь, я что-нибудь приготовлю? У меня неплохо получается.
– Слушай, я не просила о материальной помощи. В чьей-то жалости я не нуждаюсь.
– Кир, не надо. Да, может, эта ситуация не очень со стороны выглядит, но я покупал для тебя, поэтому забирать не стану. Считай, что это благодарность за прошлую ночь.
– За ночь, проведённую на полу?
– Неважно. Мне было хорошо – это главное.
– Допустим. Во что мне как-то не очень верится. Оставишь ты сейчас здесь эту гору продуктов в качестве благодарности, а есть я не буду. Всё это тупо впустую испортится.
– Пусть испортится. Я принёс, а уж есть или не есть – решать тебе. Если позволишь, я приготовлю что-нибудь сейчас.
– В двенадцатом часу ночи?
– Это недолго.
– Не знаю, зачем я соглашаюсь, но если тебе так уж хочется, хорошо. Готовь.
Марк без слов кивнул, снял пальто шарф, оставшись в тех же чёрных джинсах, свитер с горлом был переодет на джинсовую рубашку. Выходит, заходил утром домой перед работой. Пока я сидела и наблюдала за происходящим, он разложил покупки по полкам холодильника, конфеты выложил в миниатюрную плетённую корзинку, "Китекет" с хлопьями, крупы и сладости определил в настенный шкаф к хлебнице. Затем достал сковороду, кастрюлю, доску для резки и, закатав рукава, начал что-то делать.
– Ты же не вегетарианка?
– Нет.
– Просто уточнил.
– Зачем тебе это?
– Зачем я пришёл и готовлю?
– Зачем тебе захотелось попасть в этот не самый приятный мир, в котором я нахожусь?
– Я уже говорил. Ты мне нравишься, – просто ответил он, подняв на меня серьёзные глаза. – Этого мало?
– Мало в это верю. Вокруг красивые, позитивные девушки с лёгким взглядом на жизнь. На людей, на себя, а ты сейчас находишься в этой сраной общаге и готовишь то ли ужин, то ли обед для забитой, изолированной от общества официантки, практически ничего при этом о ней не зная, кроме того, что из неё прёт негатив и непонятные страхи.
– Из тебя не прёт негатив. Ты не забитая и не изолированная от общества. Что-то с тобой происходит – да, это я вижу, но давить и выпрашивать не стану. Может, когда-нибудь расскажешь сама. И меня с детства привлекали сложные люди, такие, которые не сразу открываются, не сразу подпускают к себе. То, что легко, лежит на поверхности.
– А я на дне? В твоём представлении?
– На дне. В хорошем смысле. И потом, ты ведь сама попросила вчера меня остаться с тобой.
– Да. За это спасибо, – сдавленным голосом добавила я. – Может, музыку включить?
– Как хочешь, я никогда не против музыки.
Открыв ноутбук, я зашла в интернет, и уже скоро по комнате разлилась Гни свою линию «Сплин». Звук из слабых динамиков был, конечно, так себе, но всё ничего. Давно я не слушала музыку в компании кого-то. Да и не находилось никого рядом, чтоб такое осуществить. Марк умело нарезал курицу, вымытые им на кухне лук, чеснок, морковь. Обжарил всё это на недавно купленной мною с рук электрической плиты, добавил томатную пасту, кетчуп, сливочное масло, перец, соль, и пока мясо с овощами тушилось под крышкой, на соседней комфорке отварил спагетти, воду слил в ведро для мытья пола, предварительно спросив одобрения. Запах в комнате стоял невероятный. Как я ни пыталась отрицать, аппетит во мне пробудился жуткий. Когда основное блюдо было готов, Марк нарезал салат из помидор и огурцов, добавил туда зелени, немного чеснока, заправил подсолнечным маслом. Мне было неловко. При нормальном раскладе всё это должна была бы сделать я, не Марк, но моя жизнь давно вышла за рамки «нормальности».
– Всё ещё не хочешь есть? – спросил он с улыбкой, нарезав хлеб.
– Хочу, – призналась я. – На самом деле очень хочу.
Приготовленное этим парнем выглядело волшебно. Он сам накрыл на стол, поставил греться чайник. Мне оставалось лишь невольно воспользоваться его заботой.
– Где ты научился готовить?
– Дома. У меня бабушка повар, до сих пор работает кулинаром в столовой на центральной площади, так что приобщился к процессу.
– Круто это, наверно?
– Уметь готовить?
– Нет, иметь бабушку – повара.
– Иметь бабушку вообще круто, – улыбнулся Марк, наблюдая за тем, как я стремительно уплетала его тушёную курицу. – Вкусно?
– Невероятно. Спасибо.
– Не за что. Мне это в удовольствие.
– Давно не встречала добрых людей.
– Я не добрый. Дело в тебе. Рядом с тобой не страшно открыться, не страшно быть собой. Хочется делать что-то тёплое, положительное. Для большинства людей я закрытая книга, мало кто видит меня с такой стороны.
– Действительно?
– Действительно.
Меня продолжала поражать и цеплять искренность Марка. Вторую ночь мне было спокойно. Не хотелось выть, не хотелось зарыться с головой за плинтус, не хотелось перемотать ночь, дабы исключить возможность ночных кошмаров. Этот парень позволял забыть о том, от чего я бежала. Да, он не спрашивал, не выпытывал о том, как я оказалась в общаге. Что там со мной происходит. Где родители, где хотя бы кто-то. Ничего подобного не было. Рассказывал о себе, но не ждал взамен ответной реакции. Подсознательно – возможно, но давления с его стороны я не ощущала. Разве что смутил этот нежданный ночной визит, но как ни отрицай, как ни пытайся обмануть себя, я была рада вновь увидеть его в этой комнате. Вновь почувствовать запах чьего-то присутствия, почувствовать себя живой.
