Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Всё, перестань, – пролепетал отчим, вероятно, с трудом переваривая сказанные слова. Мама пустилась в слёзы? – Чё ты ревёшь, блядь, а? Не капай мне на нервы. Успокойся.

К счастью, в квартире раздался звонок, вытерев слёзы, мама направилась в прихожую, я за ней. Меня начинало трясти, и даже появление брата не сумело повлиять на происходящее. Увидев меня, Кирилл, как всегда, просиял в тёплых чувствах, снял ролики и, бросив взгляд на отца, потянул меня к себе в комнату.

– Как у тебя дела? Научился кататься? – стараясь не подавать беспокойного вида, проговорила я, глядя на спортивно сложённого брата. Я искренне желала ему счастливое, беспечное существование, но, как ни грустно, видно, такие дети заранее обречены.

– Хорошо. Кататься научился, но у Рустика всё равно круче получается. Он уже второй год на роликах.

– Рустик – это тот твой одноклассник, к которому ты зимой на день рождения ходил?

– Да. Он живёт тут недалеко. Я часто в гости к нему захожу.

– А чем он увлекается? Чем занимается?

– Да как и все: в "Майнкрафт" на компе играет, в "гташку", видео смотрит на ютубе, по выходным в бассейн ходит. Кстати, мы тут хотим создать свой видеоблог. Хотим делать онлайн-трансляции по играм.

– Онлайн-трансляции?

– Ну да, стримы.

– А зачем, Кирюш? Разве есть какая-то польза с этих стримов?

– Ну как, – смущённо улыбнулся он, включив компьютер. – Чтоб подписчики были. Известные видеоблогеры много на этом зарабатывают.

– А чем бы ты вообще хотел в будущем заниматься?

– Наверно, этим и хотел бы. Пока не знаю.

Чуть позже мама принесла нам фруктов.

– Это Кира купила? Спасибо! Давно хотел мандарины.

– Кушай.

– А ты больше не хочешь быть писательницей? – произнёс Кирилл, закинув в рот дольку, когда мама вышла из комнаты.

– Скорее всего хочу, – растерявшись, промычала я. – Когда-нибудь, может, получится. Кто знает.

– Должно получиться. Ты же умная, много читаешь.

– Насчёт "умная" можно поспорить, а вообще для того, чтоб в современном мире стать писателем, этого мало. Нужно везение, знакомства. Реклама.

– Если я стану видеоблогером, то сделаю тебе рекламу. Ну и смотри, допустим, ты напишешь книгу. Её прочитают твои знакомые, они расскажут об этом своим знакомым, те – своим, и так о тебе узнают.

– Если б всё было так просто.

– О, забыл сказать – у Рустика кошка окатилась. Ты слышала название такой породы "Мейн кун", Кир? Тёть Марина каждого котёнка за тридцать тысяч продаёт, представляешь? Хотя они очень напоминают твою Бусинку, только крупные.

– А на что родители Руслана потратят деньги с продажи?

– Если всех продадут, то поменяют электрический камин в квартире.

Я печально улыбнулась. Совсем скоро Кирилл осознает абсурд существующего положения дел, и тогда его путь стремительно разойдётся с путём Рустика и его семьи.

Пока мы общались, мама продолжала собачиться на кухне с отчимом. Сначала в мирной форме, но вскоре тона повысились. Я не хотела ни слышать, ни знать, ни возвращаться в прошлое, но ничем хорошим тот вечер не обещал обернуться. Обстановка накалялась. Всё, как прежде.

– Ты ж как была шлюхой ебучей, такой и осталась. Из-за кого ты год назад на квартиру съезжала? Нехуй мне мозги компостировать и из себя святошу строить. Ты обычная блядь. Семью она хочет! Ебаться ты хочешь, а не семью, только я мешаю. Да будь твоя воля – перед каждым вторым бы ноги раздвигала по молодости. Если б не я, ты б давно на панель встала. А сейчас, видите ли, её нихуя ничего не устраивает. Хочет, чтоб было по-другому.

Напрягшись, Кирилл быстро взял со стола капельные наушники, воткнул в уши. Запустил на компьютере игру. Я не знала, что делать: переждать извержение лавы и уйти или же подняться с места и тихо уйти сразу? Второй вариант, конечно, был проще, но уйти, оставив маму с отчимом в таком состоянии – правильно ли? Нет, не могла. Несмотря на то, что подобная ссора стала в этом доме обычным явлением, я беспокоилась и, как и всякий раз раньше, со страхом и ужасом ждала чего-то.

– Развод она захотела! Хуй тебе, а не развод, а попробуешь подать – ни с чем останешься, поняла меня? Ни сына никогда не увидишь, ни квартиры не получишь. Я тебя выебу так, что уж нихуя ничего не захочется.

– Так и выеби, чего тянешь?! Я знаю, что можешь, знаю, что жить ты мне не дашь, куда б ни бежала, а смысл? Тебе легче станет от этого? Ты все годы режешь меня, все годы издеваешься, я терплю. Терплю, знаешь почему? Потому что деваться некуда. Говоришь: "Шлюха", так чего не уходишь-то от шлюхи? Давно бы разошлись, и ты спокойно без меня жил, и я бы зажила нормально. Нет у нас будущего, пока мы вместе. Нет. Я устала. Перед детьми стыдно, перед соседями стыдно, перед родственниками твоими стыдно. Не понимаю, за что я заслужила такое отношение? – обессиленно задыхалась в истерике мама. – Всю жизнь подо всех подстраивалась, пыталась всем угодить. Всю жизнь закрывала глаза на твои измены, на унижения, всю жизнь прощала. Ради чего? Ради чего, Саш?! Что я хорошего за свою жизнь видела?! Отец все годы бухал, мать избивал, меня избивал. Как я не хотела повторения такой истории, не хотела, чтоб мои дети страдали так же, как я когда-то. А что в результате? Ты ничего не оставил от нашей семьи. Я боюсь тебя, дети тебя боятся, никаких других чувств нет, понимаешь? Зачем так жить? Кому от этого хорошо?

– Закройся, сука, а? Хватит пиздеть.

– Я из-за тебя дочь потеряла, – продолжала мама. – Думаешь, не вижу, сколько обиды в её глазах? Сколько осуждения? Ты испортил мою жизнь, её жизнь, портишь жизнь Кириллу.

– Твоей дочери испортил жизнь не я, а ты. Ты позволяла ей больше положенного, ты закрывала глаза на то, как она на всех нас хуй клала. Ты закрыла глаза, когда она ушла из дома и стала трахаться с уебком отмороженным. Подожди ещё – обрюхатит он её и бросит. В этом тоже я буду виноват?

– Бессовестный! Не ты ли прощения недавно просил? Сидел тут плакал, каялся. Всё ведь знаешь, всё понимаешь, а признать боишься.

В это мгновение раздался звук бьющейся посуды, мама закричала. Я в панике вылетела из комнаты. Отчим прижал маму к столешнице, схватив за шею, на моё появление никак не отреагировал, продолжая сдавливать горло. Меня трясло. Я ничего не понимала, не соображала, чувствовала лишь, как пульсирует в груди сердце, как в конвульсиях трясутся руки. Видя задыхающуюся маму, кинулась с кулаками на это чудовище, крупными руками он отшвырнул меня, бросив: "Скройся отсюда, сучка". Звонить в полицию? Звать соседей? Мысли путались. Действуя на рефлексах, я схватила со стола открытую бутылку с самогоном и, не думая ни о чём, со всей дури замахнулась на отчима. По сторонам полетели осколки. Мама съежилась. Происходящее напоминало сон, фильм, я не понимала, в какой реальности нахожусь. Отчим разжал руки, потеряв равновесие, попытался нащупать опору, но, вместо опоры, схватил пустоту и тяжёлой массой повалился на пол, уронив телом табуретку, на которой пару секунд назад сидел и матерился. Из разбитой головы густой струёй сочилась тёмная кровь. Всё случилось за секунды три-четыре, но те секунды оказались длиннее всей прожитой мной жизни.

– Ты что сделала?! – завизжала мама. – Что ты сделала?!

Я наблюдала за тем, как она упала к отчиму, как стала трясущими руками щупать пульс, мало соображая, что к чему.

– Сердце остановилось! Пульс не прощупывается! – кричала мама, обезумев. – Телефон! Кирилл быстро мне сюда телефон!

Я не знаю, как долго брат находился в кухне, помню лишь его полные шока, испуга, ужаса, непонимания глаза. Дрожь по телу.

– Ты убила его, – ревела мама. – Убила ведь. Проклятая семья! Проклятая жизнь! Ненавижу всё это! Ненавижу!

Принеся маме телефон, Кирилл закрылся в комнате, я не могла произнести ни слова. В те минуты меня будто выключили. Голова кружилась, в ушах заложило, перед глазами потемнело, поплыло, ноги подкосились. Скорая приехала быстро. Осмотрев, так сказать, пострадавшего, врач сделал заявление, подробности которого я, хоть и сидела при этом рядом, не различала, но реакция мамы говорила яснее любых слов. Схватившись за сердце, она не переставала реветь. Врач о чём-то спросил у неё, она кивнула, после чего опустилась на стул, уронила лицо в ладони и, содрогаясь всем телом, в голос продолжала реветь. Я всё ещё спала. Сознание стало возвращаться лишь к приезду полиции. Запах крови, перемешанный с запахом спирта, ударил в нос, к горлу подступила тошнота. За пару минут до этого мама в панике и в слезах шепнула мне на ухо, что возьмёт всё на себя.

– Соседи знали о скандалах, о том, что он распускал руки, у меня малолетний ребёнок, так что оправдают. Не смей выложить правду, сделай так, как я прошу. Кирилл ничего не скажет.

Не знаю, как в те минуты мама вообще могла рассуждать об этом, но её слова подействовали. Вот тут-то я осознала суть произошедшего. Осознала, что отчим больше не поднимется с пола. Он умер. Умер от моей руки. Я убила его, испугавшись за маму. Тело этого изверга забирают на экспертизу, а нас везут в участок. И это не сон, не моё разыгравшееся воображение. Всё произошло наяву.

Хэппи-энд свершился. Привет, Питер! Привет, счастливая жизнь! Привет, мир! Привет, новая счастливая жизнь! Мой разум отказывался принимать данную правду. Я не верила, что героями случившегося действительно стали не люди из телевизора, не люди из газеты, а мы. Что я действительно разбила голову человеку, от которого бежала. Что если б в то мгновение я не была рядом, что если б в тот тёплый майский вечер не пришла в гости к родным людям, на его месте оказалась бы мама. Что ближе к ночи мне позвонили бы из полиции и холодным голосом сообщили, что человек, который принёс нас с Кириллом в эту реальность, задушен. В автомобиле со спёртым воздухом меня бросило в холод, я смотрела на рыдающую маму, на брата с застывшим кошмаром в глазах, изо всех сил желая пустить слёзы, но глаза оставались сухими. Я онемела. Морально застыла. Ничего не осталось. Ни сил, ни эмоций, ни чувств. Пустошь.

Допрос прошёл, как в тумане. Когда полноватый следователь с пухлыми пальцами сухим отработанным тоном твердил: "Где ты была на момент совершения убийства? Что слышала? Что видела?" и так далее, я с трудом выуживала из заблокированной памяти фрагменты разговора, оскорбления в мамин адрес, но на вопрос о моём местонахождении после продолжительных колебаний сказала, что была в комнате брата. Когда вбежала в кухню, отчим уже лежал без сознания. Не знаю, зачем решила подыграть маме, может, на фоне стресса всерьёз поверила в эту легенду, но что касается Кирилла – Кирилл действительно ничего не сказал. Он вообще с того дня перестал разговаривать. Видел ли, что не мама, а я разбила голову его отцу, нет ли – этого не раскрыл никому. Долго следователь просидел с ним, долго пытался вывести на разговор, но после бесполезных попыток заявил, что у ребёнка шок.

Что далее? Нас отпустили. Меня и Кирюшку, вернув изъятые при аресте ключи и телефон. Маму оставили в участке. По её настоятельной просьбе сотрудник полиции должен был отвезти Кирилла к крёстной матери – близкой маминой подруге. Понятно, что оставить его со мной было невозможным после случившегося. Я сама находилась в неадекватном состоянии, недоверие мамы являлось оправданным. Перед прощанием она, более – менее успокоившись, коснувшись наших рук, шепнула: "Всё будет хорошо". Верила ли в это сама? Вряд ли. Я точно не верила. Выйдя на улицу, глядя на то, как запуганного брата сажают в служебную машину, увозят, долго стояла на крыльце, держась за перила, окрашенные синей, местами слезшей краской, жадно глотая пыльный весенний воздух, которого вдруг резко показалось мало.

Привет, реальность! Твоя взяла.

29 глава

Не помню, как добралась до общаги, как оказалась в опустевшей комнате с чемоданами, как доползла до кровати, но так или иначе на несколько часов я в прямом смысле вырубилась. Снилось одно и то же: отчим, его крики, домашние разборки, слёзы мамы. В одном из снов я вернулась вечером домой с учёбы, закрылась в комнате. От меня пахло сигаретами, но страх как таковой отсутствовал, а зря. Дядь Саша унюхал.

– Я не понял, – взревел он в крике, пристально глядя на меня желчными глазами, раскрыв дверь в комнату. – Успела надушиться?

– А что вы имеете против? – не понимала я. – Мне двадцать лет, не пять. Забыли, что мама с моего возраста начала курить? Что вы сейчас мне можете предъявить?

Здесь прибежала разъярённая, раздражённая мама и, с осуждением глядя на меня, отрезала:

– Дорогая моя, вообще-то, когда я начала курить, я уже была матерью.

– Вот именно, мам! Ты уже была матерью и при этом курила.

– А ну закрыла рот, не смей матери перечить, говно! – кричал отчим. – Ещё раз придёшь домой с таким запахом, возьму ремень и всю задницу тебе в кровь изобью, поняла?

В другом сне он носом об пол стучал Бусинку, после кошки добирался до мамы. Несколько раз подсознание рисовало не выдуманные, а пережитые сцены из прошлого. Все они были однотипны, во всех мелькал отчим, его бранные слова, оскорбления, унижения, мой адский страх, непонимание, обида. Открыв в ужасе глаза, я долго лежала, пытаясь осознать, действительно ли то, что произошло пару часов назад, мне не приснилось. Действительно ли я стала убийцей. Действительно ли маму арестовали, а Кирилла увезли к чужим людям. Действительно тот изверг, который приходил ко мне в кошмарах, то чудовище, сделавшее мою реальную жизнь кошмаром, никогда не встанет, никогда не сможет причинить никому из нашей семьи вреда. Когда остатки сна выветрились, и сознание вернулось, стало тошно. С одной стороны, с души отлегло. Ощущение того, что камень, тянувший на протяжении долгих лет нас на дно, вдруг подарил свободу, оказалось вовсе не тягостным. Мысль о том, что отчима больше нет, что он в морге, что он не задушил маму, а отпустил всех нас, была не горькой. Нет. Его смерть после всего пережитого, испытанного, выплаканного не могла стать как факт трагедией для меня. Я не могла поверить в это – да. Не могла до конца осознать, что сердце этого деспота, называвшего меня и Кирилла говном, тварями, гнидами, суками, а маму – шлюхой ебучей, остановилось. Не выходило. По-прежнему казалось, что пройдёт неделя, две, я приду навестить маму с братом, а это стокилограммовое тело будет сидеть на кухне с рюмкой в руках, вожделенно улыбаться, жуя котлеты с майонезом, бросаться грязными словами, доводя маму до истерики. То, что этого больше не произойдёт, что-то во мне отказывалось принимать. Ступор. Недоумение, граничащее с тихой болезненной радостью.

И, возможно, всё хорошо, если б не другая сторона случившегося. Я убийца? Сама эта мысль казалась дикой. Однако, поднявшись с кровати, включив свет и оглядев себя с головы до ног, ощутила, как вновь в животе замутило, как подкосились ноги. Мгновенно память нарисовала то, что случилось не просто фрагментами, а посекундно. И прерывистое дыхание мамы, и вздувшиеся жилы на шее отчима, и его липкие, вымазанные кетчупом пальцы, и заляпанная бутылка из-под водки "Хаски", край этикетки которой был сорван. Пятна запёкшейся крови на моих синих джинсах, на футболке в сине-белую полоску являлись не просто доказательством произошедшего убийства, я осознавала, что никогда не сумею смыть с себя эту кровь. Сколько б лет ни прошло, сколько б людей ни повстречалось. То, что случилось тем вечером, не исправить ни временем, ни обстоятельствами, ни какими-либо утешениями, оправданиями. Я убила человека. Да – скота, да – изверга, портившего жизни окружающим, да – тирана, ставшего стеной между мной и мамой. Но его убил не кто-то, а я. Возможно ли? Возможно ли то, что маму арестовали? Возможно ли, учитывая, что во многих подобных случаях непреднамеренных бытовых убийств женщин не оправдывают, а сажают, маму оправдают? Возможно ли, что ей дадут реальный срок, приговорив к отбыванию его на зоне среди педофилов, насильников, маньяков и прочих моральных уродов?

В тряске я стянула с себя одежду, ещё раз оглядела, не осталось ли нигде более крови, выключила свет, в нижнем белье легла в постель, не зная, куда себя деть. Тело показалось чужим, незнакомым. Что действительно произошло? Что делать? Как быть? К кому обратиться за помощью? Кому рассказать? Меня колотило, я чувствовала мороз по коже, но при этом простынь вмиг стала мокрой от пота. Какой вокруг мир? Какая реальность? Может, я всё придумала? Может, не было ни убийства, ни встречи с мамой, ни бутылки? Может, у меня давно поехала крыша? Где та грань, отделяющая существенное от иллюзорного? Ледяное, мокрое тело колотило, в голову лезли непонятные образы, ужас, застывший на лице Кирилла, крик мамы стоял в ушах, звук бьющегося стекла. Я с головой накрылась одеялом, но при этом чувство было такое, будто в комнате находился кто-то ещё. Не Бусинка, человек. Кто-то, кто обо всём знал, всё видел. Кто был в курсе того, что под кроватью лежала одежда, запачканная кровью.

Я лежала, вздрагивала от шорохов. Засыпала, видела короткие сны с теми же кошмарными сюжетами, просыпалась. В одном сне меня выбросило в детство. Мне года четыре. Мы стоим с мамой на многолюдной площади у множества киосков, она что-то покупает, я смотрю на витрины. Десятки лиц проходят мимо, сменяют друг друга, десятки голосов, смех, детские визги. Вдруг я теряю маму из виду. Озираюсь по сторонам, её не видно. Пытаюсь кричать, крик не доносится. Люди смотрят на меня, кто-то улыбается, кто-то перешёптывается, а родного человека нет. Я пробираюсь сквозь толпу вперёд, иду, зная, что где-то должен быть конец, но, вместо этого конца, оказываюсь там, откуда пришла. И вновь те же голоса, те же люди, среди которых я одна. Никто не спешит подать руку, никто не слышит. Все смотрят и проходят мимо.

Проснулась от громкого стука в дверь. Сбросив с влажной головы одеяло, услышала:

– Кир, открой. Что случилось? Ты же дома, открывай.

Спросонья в голове пронеслось: "Они всё узнали", но вскоре разум вернулся, напомнив, что это Марк. Что, вероятно, я оставила ключи в замке, отчего он не может открыть и попасть в комнату.

В полубредовом состоянии нащупала ногами пол, встала с кровати, прошла по комнате, зажгла свет, повернула этот ключ. Увидев меня, Марк опешил.

– Ты заболела?

Я молчала. Сил что-либо говорить не было.

– Кир?

Глядя в пол, я доползла до постели, легла, уткнувшись носом к стене.

Могу представить его реакцию, но, как ни странно, выпытывать объяснения Марк не стал. Я не слышала, как он ел, переодевался, не знаю, во сколько лёг. Сама же спала неспокойно. По-прежнему снились кошмары. Несколько раз Марк будил меня, в испуге твердя: "Всё хорошо, я тут. Слышишь? Всё хорошо, ты со мной. Никто не пропал". Один раз я проснулась в слезах. Снился Кирилл. Как будто я прихожу со школы домой, разуваюсь, спрашиваю, есть ли кто, никто не отвечает. Прохожу в кухню, оттуда в зал – кругом всё сияет блеском и чистотой, как после недавней уборки. На секунду останавливаюсь, слышу, что в комнате кто-то плачет. Захожу – там брат. Сидит, забившись под стол, содрогаясь, всхлипывает. На мои удивлённые вопросы ничего не говорит. За дверью раздаётся голос отчима.

– Вернулась? – спрашивает он. Я молчу. – Вернулась, спрашиваю?

– Да, – говорю.

– Не отвечай ему, – шепчет Кирилл.

– Почему?

– Нужно прятаться. Нельзя, чтоб он тебя увидел.

Я не понимаю.

Тут отчим открывает дверь и с издёвкой, наслаждаясь моим страхом, выжидающе смотрит исподлобья, как это часто бывало в действительности.

– Почему не отвечаешь сразу, когда я задаю вопросы? С кем я разговариваю?

Медленными, широкими шагами проходит в комнату, заглядывает под стол.

– А ты чё плачешь?

Кирилл молчит, продолжая плакать.

– Вот теперь мы с вами заживём, – смеётся отчим. – Вот теперь я возьмусь за ваше воспитание.

Нутро поднывает, я чувствую: что-то произошло. Когда он достаёт из карманов спортивных штанов руки, у меня едва не останавливается сердце. Сгустки крови. Я пячусь назад, отчим, продолжая улыбаться, идёт на меня, но вдруг останавливается и начинает не просто смеяться, а ржать. Громко, противно. Резко развернувшись, я направляюсь к ванной комнате, открываю дверь, а там мама. Лежит голая в ванной, от лица и до пальцев ног исполосованная собственной бритвой. Ничего более болезненного, я ни до, ни после не испытывала. Проснувшись, ревела долго. Марк, разумеется, проснулся тоже. Успокаивал меня, что-то шептал. Таким образом мы и встретили утро следующего дня.

Открыв оттёкшие глаза, первое, что я увидела – растерянно смотревшего на меня парня. Понятно, после такой ночи я должна была что-то сказать, а не получалось. Организм, как и ночью, продолжало ломать.

– Я быстро на работу за зарплатой и сразу вернусь.

Я кивнула.

Перед тем, как уйти, Марк дал мне несколько таблеток, кипячённой воды.

Понятия не имею, что это были за таблетки. Должно быть, антибиотики. Что-то, подавляющее жар, успокаивающее. Выпив микстурную смесь, снова провалилась в сон. Спала до вечера. Проснулась, наверно, ночью, так как в комнате приглушённо горел свет, Марк, устроившись за столом, подперев подбородок ладонью, что-то читал.

– Как себя чувствуешь? – прошептал он, оторвавшись от книги. – Выпьем таблетки?

Я проигнорировала его. Первым делом мне нужно было сходить в сортир. Как? Понятия не имела? С трудом найдя силы встать с кровати, прошла к шкафу, нащупала халат. Голова кружилась, тело ломало, лицо горело. Наблюдая за тем, как я медленно совала ноги в тапочки, Марк поднялся со стула, обулся в свои, взял меня за руку и вместе со мной вышел. К счастью, в коридоре нам никто не встретился. Вероятно, было часов двенадцать – одиннадцать ночи. Оставив меня у кабинки, Марк отошёл к окну, но из туалета не вышел. Я чувствовала себя унизительно, но сил на то, чтоб протестовать, настаивать, попросить его уйти, не нашлось.

После мы вернулись в комнату, меня всё-таки напоили таблетками, вытерли с тела пот. И снова в одном нижнем белье я легла на кровать. Проспала всю ночь, весь следующий день. Конечно, часто просыпаясь в бреду, часто в слезах или от слов Марка, твердившего слова успокоения. Кошмары не прекращались. Что происходило с мамой, с Кириллом страшно было знать. Отпустили ли маму до суда, вернулись ли они домой, заговорил ли брат – ничего не было ясно. Несколько раз снилось, будто мама звонит мне и радостным голосом щебечет в трубку, что всё хорошо. Отчим пришёл в себя, её отпустили. Кирилл счастливый зовёт меня в гости. Просыпаясь в такие мгновения, я ревела. Сколько прошло времени? Какое сейчас число? Я потерялась во времени, в пространстве. Марк продолжал поить меня капсулами, уверенный в том, что я схватила какой-то мощный вирус, и в какой-то степени так оно и было, только вирус назывался "Отчим". Вирус, который сидел в моей жизни с шести лет, и даже его смерть не сумела меня вылечить.

– Какой сегодня день? – глотая таблетки, процедила я севшим голосом. В комнате стоял полумрак, из коридора доносились знакомые голоса.

– Двадцать девятое мая, – ответил Марк, заваривая мне чай. Билеты в Питер были у нас на тридцатое. – Лучше себя чувствуешь?

– Немного. Я двое суток проспала?

– Да. Хочешь, что-нибудь лёгкое тебе приготовлю? Голодная?

– Да нет. Меня всё ещё мутит.

Сделав в постели в сидячем положении несколько глотков кисловатого чая, я снова легла. Спать более не хотелось, но слабость не отпускала.

– Мне кто-нибудь звонил?

– Минут тридцать назад незнакомый номер. Я не стал брать.

– А кто-нибудь из родных?

Марк сделал отрицательный жест.

– Можешь дать телефон?

Незнакомые номера звонили мне редко. В связи со случившимися событиями понятно было, что звонок непростой. Нужно было связаться с этими людьми. Нажав кнопку вызова, я с ноющим сердцем ждала ответа. Трубку взяла женщина, представилась тёть Риммой, женой брата отчима, сказала, что завтра похороны, поэтому, если есть желание "проститься с усопшим", то меня будут ждать по определённому адресу. Адрес она, соответственно, продиктовала. Попрощавшись с ней, первое, о чём я подумала – о маме. Если похороны устраивают родственники дядь Саши, значит ли это, что мама в противовес ожиданиям переведена в СИЗО? Или же её выпустили, но само собой разумеется, что после произошедшего доверить похороны якобы убийце недозволительно? Несмотря на то, что она является умершему женой, пусть и несчастной? Пусть не менее пострадавшей?

Марк видел изменения на моём покосившемся лице. Осторожно поинтересовался, кто звонил, на что я махнула рукой, сказав: "Ничего важного. Дальняя родственница". Так сразу предъявить ему правду не могла. Марк многое обо мне знал из того, чего не знали другие, но такие вещи никаким боком не входят в категорию не то, чтоб "нормального", да даже просто допустимого. Я понимала, что нужно будет рассказать, что это будет непросто, но всё позже. В те минуты тревожно было за другое. Недолго думая, я набрала маму, однако всё, что услышала в трубку: "Абонент не отвечает или временно недоступен". Набрала Кирилла, оператор на автоответчике пробубнил то же самое. Номера маминой подруги, к которой определили брата, я не знала. С кем можно было связаться? Что делать? Позвонить в участок? Позвонила. Там постоянно было занято.

– Кир, что произошло? Скажи мне, я в любом случае поддержу тебя. Ты знаешь.

– Не теперь, Марк.

– Ты не веришь мне?

– Верю, но сейчас не в этом дело.

Более мы в тот вечер не говорили. Я по-прежнему валялась в постели. Не спала, но лежала, думала. Через пару часов лёг и Марк, постелив себе, как не так давно, на полу. Жар у меня действительно прошёл, температура нормализовалась. Голова перестала кружиться, лишь побаливала, по-прежнему тошнило. Мысли лезли разные, но главный вопрос, который осел на пересечении сознания и подсознания – действительно ли я убийца? Фактически – да, а на деле? Могла ли поступить иначе? Хотела ли смерти? Если б удар пришёлся не в висок, а выше или ниже, если б всё обошлось несерьёзной травмой, ощутила бы я облегчение? Всё путалось, всё мешалось. Ненависть к отчиму захлёстывала. То, что удар оказался судьбоносным – случайность? Случайность или как мы привыкли говорить: "Судьба"? Кому было б лучше, если б он выжил? Полежал бы пару дней в постели с перевязанным черепом, а что далее? Исправился бы? Или, может, мама осознала бы всю трагедию своего положения и, вопреки всему, подала на развод? Возможно ли это? Разумеется, нет. Нет, люди не меняются. Они продолжили бы жить, ругаться, пока подобная история не повторилась – это в лучшем случае. А в худшем – человек, которого мне суждено звать отчимом, почувствовав удар бутылкой, разжал бы руки и в ярости бросился на меня. Мама кинулась б в защиту, и, вероятно, в такой ситуации он бы тем вечером всех нас сам и перебил. Так правильнее? Заслуживал ли он жизни при всём, что сделал за многие годы? Кто виноват? Кого судить? И кто так называемый судья?

Я не говорю о Боге и таком понятии как грех. Понятно, что, исходя из христианских догматов, душа отчима освободилась, очистилась, все его пороки убийством я взяла на себя, и в результате он попадает в рай к ангелам и праведникам, а я в свою очередь – протоптала себе путь в ад, но ко всему этому должна искупить вину с точки зрения закона. Я не христианка, поэтому такое рассуждение для меня – не более, чем нелогичная идея, согласно которой я должна была стоять и смотреть на то, как задыхается мама, через пару дней блаженно проводить её в мир иной, а отчима простить. Простить, отпустить, полюбить. Не знаю, как правильно, но точно не так. Имеет ли человек право на убийство другого человека? Все будут кричать: "Нет! Никто не вправе решать, кому жить, а кому умереть", но я не верю, что кто-то способен стоять и смотреть, как насилуют, вешают, режут или расстреливают его близкого. Не верю. Незапачканная спасённая собственная душа имеет более весомую ценность, чем спасённый человек, которого ты любишь? Нет.

Я не хотела убивать отчима, так вышло. В глубине души, конечно, желала ему смерти, но тогда, когда замахивалась первым попавшимся под руку тяжёлым предметом, хотела одного – лишь бы он оставил маму живой. О последствиях удара в той ситуации сложно было рассуждать. И при всём кошмаре случившегося я осознала, что нисколько не жалею о своём поступке. Существующее положение дел – единственно верное, не считая того факта, что арестованной оказалась не я, а мама. Это, разумеется, ошибка. Но даже если отмотать время назад, даже если наперёд знать, чем обернётся мой удар, нечего было менять.

Часов в семь утра я встала, сняла с кровати пропитавшееся потом постельное бельё, застелила чистое, оделась и, взяв полотенце, направилась мыться. К моему возвращению Марк тоже не спал. Лежал на левом боку на матрасе, что-то щёлкал в телефоне. Вопрос, который сразу задал:

– Как самочувствие?

– Лучше намного.

– Что будем делать? Сегодня тридцатое.

– Я помню, – кивнула я, повесив полотенце на спинку стула.

– Сдаю билеты и звоню хозяйке комнаты?

– Извини.

– Так и не скажешь, что произошло?

– Иногда лучше чего-то не знать.

– Неважно, как лучше. Я не хочу, чтоб ты снова ушла в себя. Скажи мне, я пойму.

Некоторое время помедлив, я открыла дверцу шифоньера, достала скомканные джинсы с футболкой. Положила на матрас, сама села на стул.

– Что это?

– Смотри.

Развернув это и рассмотрев, он с недоумением задержал на мне взгляд.

– Откуда кровь?

– В тот вечер, когда ты последний день работал, я пошла к маме. Без предупреждения, без предварительного звонка. Встретила она меня безрадостно, сказала, что отчим пьёт второй день, нервы ей мотает. Мы посидели, попили чай, потом я ушла в комнату к Кириллу, мама осталась в кухне. Они ругались, он, как обычно оскорблял её, материл, ну а через пару минут я услышала крик, вбегаю в кухню, а там отчим её душит. В общем, не зная, что делать, я схватила бутылку и с размаха разбила ему голову. Он упал. Кровь натекла. Приехала скорая, врач сказал, что ничем помочь не может. Мгновенная смерть. Приехала полиция, нас забрали в участок, на допросе мама взяла ответственность на себя, меня и Кирилла отпустили.

Марк смотрел округлившимися глазами, долго ничего не говорил.

– Вот такой конец.

– А где сейчас мама с Кириллом? – спустя пару минут, встревоженным, севшим голосом проговорил он.

– Не знаю. Звоню – ни один не доступен. В тот вечер Кирилла отвезли к крёстной, а больше мне ничего не известно. Сейчас поеду в участок.

– Я не верю. Это какой-то бред, Кир. Не верю просто.

– В семьях, как наша, другого финала не бывает. Рано или поздно такое должно было произойти. Чья-то кровь в любом случае б пролилась. Ты сам это видел.