Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Добравшись с прищуренными от яркого солнца глазами до института, я поднялась на второй этаж, прошла в кабинет, села за парту возле окна, достала блокнот в твёрдой тёмно – зелёной обложке и в ожидании принялась что-то чиркать. Одногруппники потягивались медленно, поэтому начало экзамена оттянулось минут на двадцать – тридцать от назначенного времени. Ольгу Григорьевну это, конечно, сразу вывело из себя, может, поэтому она и решила отыграться. Разложив на столе билеты, окинула аудиторию недовольным, язвительным взглядом, сложила на груди руки и тихо, без лишних слов опустилась на стул. Те, кто были посмелее, решительно поднялись из-за парт и прошли за вопросами, когда же я встала следом, преподавательница – маразматичка заявила, что я до экзамена не допущена. Конечно, это огрело меня как обухом по голове. Не допущена? С чего бы?

– Я тебя на лекциях практически не видела, на семинарах ты не участвовала, никакие дополнительные работы мне не сдала. У тебя даже баллов минимальных за семестр не набралось.

– Как не набралось? Я ходила, – проговорила я в недоумении.

– Ничего не знаю. Если б ходила, я бы запомнила тебя. Вон ребята, – указала она в сторону Ани и её компании, – занятия не пропускали, активно отвечали на семинарах – сейчас сидят, спокойно пишут экзамен, а тебя, извини, я не могу допустить.

– И что мне делать?

– Иди в деканат за справкой о доборе баллов.

Я кивнула и, вернувшись к парте, стремительно собрала сумку. Странно всё это было. Аня посещала занятия? Да, она отвечала, в отличие от меня, на семинарах, сдала кучу интернетовских рефератов, но на лекциях её место частенько пустовало, как и места многих других ребят, которых мне, удивительно, поставили в пример. Устраивать бунт за справедливость я не стала. Обидно было, но какой смысл качать свои пташьи права? Вряд ли в этом месте можно было кому-то что-то доказать.

Деканат располагался в соседнем корпусе, однако секретарь подошла, лишь спустя часа полтора. Я объяснила ситуацию, та с осуждением глянула на меня, сказала, что справку нужно было получать до начала экзаменационной недели, но, вопреки правилам, она готова пойти мне на уступку, сделать великое одолжение, подписав листок А5 формата и поставив на нём круглую печать нашего великого вуза.

– Я пишу задним числом, так что объяснишь преподавателю, – заметила она, испортив третью по счёту справку. – Чё ты на пары не ходила-то?

– Я ходила, меня не заметили.

– Ясно.

К тому моменту когда я со справкой вернулась в корпус, экзамен был закончен. Кабинет опустел – ни одногруппников, ни Григорьевны. Я понимала, что пролетела с экзаменом, но по опыту своей группы знала и то, что за несданный один единственный экзамен отчислить тебя никак не могут. Где-то в МГУ, СПБГУ – да, но не в нашем шлаковом институте.

– Ну что, взяла справку? – прозвенел неприязненный голос выглянувшей из-за двери кафедры преподавательницы.

– Да.

– Пойдём.

Мы вместе прошли на тесную кафедру, где помимо Григорьевны, заседала блондинистая секретарша с неподходящим её вытянутому лицу каре. Скользкая что внешне, что внутренне была женщина: лицемерная, подозрительная. За год обучения мы поцапались не раз и не два.

– Что будем делать? – спросила Ольга Григорьевна, расслабленно опустившись на диван. – Сидеть тут с тобой ещё час я не собираюсь, у меня уже встреча с человеком запланирована. Не понимаю таких студентов: вы думаете нам, преподавателям, заняться нечем? Получаем за вас копейки, работаем тут на благотворительность, можно сказать. У меня, хочешь знать, помимо вуза, ещё две работы, домой прихожу без ног, а куда деваться? Работать надо. А вы что? Поступаете сюда на халяву за родительские денежки, уровень знаний никакой, стремлений нет, лишь бы диплом получить и ладно. Мы раньше учились так учились – попробуй не подготовиться к семинару, попробуй лекцию пропустить! Хотели как можно больше знать, слова преподавателя не пропускали, в библиотеках до ночи сидели, а вы что? Кроме своих телефонов да интернета, ничего вам больше не надо.

– Вы считаете, что можете это утверждать, ничего обо мне не зная? – не выдержала я.

– А что мне надо знать? Все вы тут одинаковые. Те, кто в школе учились, те, кто усердно работали, стремились к знаниям, те уехали, поступили в другие города на бюджетные места.

– Я тоже планировала уехать. Думаете, учёба тут – это то, о чём я мечтала? Как вы вообще можете судить всех по одной планке? У людей разные обстоятельства в жизни: кому-то повезло, кому-то нет. Мне тоже многое не нравится в этом институте, но что остается-то? Вы говорите, уровень никакой, а какой уровень этого филиала, когда у нас перед входом в корпус висит баннер с ошибкой? Чего вы хотите от студентов?

– Не много ли ты себе позволяешь? – надменным голосом вмешалась секретарша. – Молчала бы.

– Почему я должна молчать, когда меня несправедливо оскорбляют?

– Никто тебя не оскорбляет, – проговорила Григорьевна. – Я говорю об общем положении дел. Вон лежит у меня стопка написанных ответов на экзаменационные вопросы твоих сокурсников, и что, думаешь, я не понимаю, что своих мыслей там ноль? Что всё списано? Всё скопировано из готовых источников информации, и по – хорошему надо бы всех отправить на пересдачу, а что тогда будет? Из года в год одно и тоже, преподавательский состав давно махнул рукой на происходящее. Наша задача – донести материал по учебному плану, выдать вам диплом, ваша задача – заплатить деньги. Всё. Взаимный обмен: у нас есть работа, у вас впоследствии (при благополучном раскладе, конечно) будет работа. Я могла бы нарисовать тебе недостающие баллы, могла бы также закрыть на всё глаза, но не выдержала, нервы сдали. Те, кто списал экзамен, они на протяжении семестра хотя бы делали вид, что им интересен предмет, вели дискуссии на семинарах, как-то выражали себя, и пусть, если это было глупо, если всё наигранно, они старались. Из них что-то да выйдет, а что выйдет из тебя? Ты будущий социолог, я слова от тебя до сегодняшнего дня не услышала. Закрыта, озлоблена, клещами мне из тебя звуки надо было тянуть?

– Это она при вас говорить боится, со мной очень красноречива, – с сарказмом добавила секретарша. – Там, где надо, язык у неё хорошо работает.

– Я ни разу ничего плохого вам не сказала.

– Тебе даже охранник однажды сделал замечание за хамское отношение.

– Ладно. Бессмысленно вести эту беседу, я опаздываю уже, – проговорила Ольга Григорьевна, поднявшись с дивана. – Что мы будем делать? Я с завтрашнего дня ухожу в отпуск. Кто у тебя будет экзамен принимать, не знаю. Приходи, узнавай в деканате. В официальную летнюю пересдачу меня в городе не будет, я смогу у тебя экзамен только осенью принять, но это уже будет проходить с комиссией из всего преподавательского состава кафедры. Зачем надо было доводить до этого?

Происходящая ситуация казалось смешной. Григорьевна стала собираться, секретарша же менторским тоном велела мне садиться писать договор о непонятном соглашении, связанным с небольшим переименованием института. Вдаваться в подробности я не стала, мне и говорить с этой женщиной меньше всего хотелось. Когда Григорьевна ушла, обстановка в помещении стала напряжённее. Я заполнила один экземпляр документа, принялась писать другой.

– Ты живёшь не по адресу прописки? – бросила секретутка, проверяя мою писанину на ошибки.

– Нет, а что?

– Не с родителями, если судить по тому, что ты сама написала?

– Не с родителями, а какое это имеет значение?

– Хорошо ты устроилась, – усмехнулась она, плюхнувшись в своё кресло, положив ногу на ногу. – Скорее взрослой жизни захотелось? Убежала из дома, а родители пусть тащат?

– Вы ничего не знаете, чтоб делать такие выводы.

– Не знаю, но ты за год показала себя. Никого за людей не считаешь – ни одногруппников, ни преподавателей, ни родителей, как видно. Как ты обращаешься, так и с тобой будут. Ни с кем не здороваешься, никого не слушаешь, огрызаешься – немного ты добьёшься в жизни с таким характером. Думаешь, все тебе чем-то должны? Чё пришла тогда сюда учиться, если всё не устривает?

– Разве в ваши обязанности входит заниматься моим воспитанием?

– Не пререкайся со мной, поняла? Я тебе не мама.

– И слава Богу, – вырвалось у меня. – Сами себе противоречите.

– Пошла отсюда! – взорвалась она. – Совсем совесть потеряла! Соплячка такая будет мне тут ещё хамить!

С психом смяв документ, который так и не успела заполнить, я схватила сумку и быстрыми шагами вылетела с кафедры. Бесило буквально всё: и это слепящее солнце, и однообразные, приевшиеся до тошноты улицы, и люди, с любопытством друг друга разглядывавшие. Я шла и думала: "Зачем мне всё это нужно?!". Стоит ли псевдодиплом из этой шараги затраты сил, времени, денег? Знаний нам не дали никаких, прочитать лекцию из учебника или распечатать тему из интернета я могу тоже. Условий для нормального обучения не было создано ни моральных, ни материальных. С середины осени и до лета мы сидели в аудиториях, не снимая от холода курток. Сидели, тряслись, но строчили под диктовку очередную никому не нужную информацию. Зачем? Чтоб впоследствии выслушать обвинения? Я перестала понимать, с какой целью пришла в этот вуз. Да, за дипломом. За дипломом социолога. Не абсурдно ли? Антисоциальный человек собирается получить диплом социолога. Что за бред? Что за маразм? Кому нужен этот диплом? Мне? Нет, я в нём не нуждалась. Маме? Разве что ей.

В голове не укладывалось, как заведение, при входе в которое уже почти год как висел цветастый плакат: "С Днём рождения любимый город" (дословно, дознаково, я бы сказала), может именовать себя институтом. Местом, куда люди формально шли за получением знаний, за высшим образованием. О каком высшем образовании речь? Не хочу сказать, что меня настолько задели слова секретутки и Григорьевны. Это всё, разумеется, тронуло, но я вдруг проснулась, разула глаза, посмотрела на всю эту фикцию, фарс глазами объективности. Понятия не имела, сколько мне суждено прожить в мире, но убить впустую три года жизни, какой бы она ни была, в этом гнилом, безликом изнутри и снаружи месте, образно напоминающем институт, – последнее, чего я желала. С самого начала прекрасно осознавала, что никогда не стану работать социологом, не моё это. Зачем нужно было начинать – не знаю. Глупая. Просто глупая и всё.

Сидела в непримечательном старом парке с полусломанными скамейками, смотрела по сторонам, не понимая, куда несла меня жизнь. Если всё произошедшее за девятнадцать лет текло по чьему-то сценарию, то чего ждать дальше? Какого поворота? Какого сюрприза? Напряжение набирало обороты, всё куда-то летело, стремительно летело, двигалось к какой-то решительной точке, к какой же конкретно – непонятно. Может, всему виной являлась я сама? Ухватилась бы за хвост судьбы и раскрутила его так, как нужно. Или слилась с происходящим, поддалась обстоятельствам. Какой смысл идти против системы? Даже мысленно? Какой смысл искать эту чёртовую, образную справедливость? Нет её. В который раз убеждалась в этом. Несправедливость шла со мной с рождения, сам факт моего прихода в мир не подчинялся этой самой справедливости. Что тогда всё это?

Очевидно, скажи я маме о том, что собираюсь забрать документы из инстиута, сразу же выкупаюсь в её непонимании, обиде, обвинениях в безрассудстве, в безответственности, неблагодарности. Как так? Уйти после целого года обучения? Свернуть с прямого пути на обочину? Мама придёт в ярость, я знала. Равно как и то, что простить она мне этого не сможет ни при каких условиях, обстоятельствах. Деньги-то были заплачены. Да, мне было жаль потраченных средств, но ещё более было жаль той суммы, которую предстояло выкинуть в пустоту за это НЕДОобучение, останься я в институте до последнего. Нет, нужно было решаться. Нужно было брать жизнь в руки, думать, чего я действительно хочу и как к этому прийти. Я устала подчиняться обстоятельствам, которые ничего хорошего не обещали. Продолжи я и дальше барахтаться в них, то просто-напросто утону – это осознавала отчётливо.

С этими нерадужными мыслями я до вечера в компании "Radiohead" в наушниках бродила по городу, смотрела на людей, к которым не питала симпатии, искала ответы. Подсказки. Прошёл ровно год с момента смерти отца. Ровно год с момента окончания школы. То было второе лето, в котором я чувствовала себя чужой. И физически, и духовно. Я вообще никогда не питала слабости и страсти к летнему сезону. Не любила палящее солнце, потные ладони, девочек в суперкоротких шортах, шумные ночные компании в парках, обгорелые спины, красные носы, потные подмышки. В этом плане осень была мне ближе, в ней я сливалась с обстановкой. Лето же выжигало. Может, все проблемы, что сваливались на меня с его приходом, случались из-за взаимной нелюбви?

Добравшись до общаги, я сразу переоделась из прилипших к телу голубых джинсов и белой футболки в домашнее и сквозь голоса соседей, плача ребёнка и звуков лившегося из кухни надоевшего шансона направилась в душ. Душ был отвратительным: потолок обваливался, стены крошились и ко всему этому были покрыты слоем липкой грязи и чужих волос, из лунки несло дерьмом – вряд ли кто-то по доброй воле стал бы мыться в таких условиях, но деваться было некуда. Я привыкала. Тот факт, что до меня под этим самым душом уже кто-то мылся, брился и совершал свои личные дела, не особо смущал. Не особо вызывал отвращение. Людям нужно как-то выживать, и понятно, что ни у кого не возникнет желания драить этот пол, стены, прочищать забившуюся клочьями волос решетчатую лунку. Отчим думал, испугаюсь, прибегу домой плакаться, проситься обратно, ан нет. Не испугалась и не побежала. Весь этот общажный срач, антикомфорт устраивали куда больше, нежели жизнь с ним в пределах одной квартиры. Я не собиралась обратно. Точно не тогда, когда ощутила, каково это – существовать отдельно от него.

Часам к восьми позвонила мама. Стала спрашивать о том, как прошёл день, как дела, как экзамен. Скрывать было бесполезно, я выпалила всё так, как есть. Рассказала о недостающих баллах, о не самой приятной дискуссии с Ольгой Григорьевной, о конфликте с секретаршей. Мама, как и следовало ожидать, тут же бросилась в панику.

– И что? – тараторила она с волнением в трубку. – Ты так и не сдала?

– Нет. Что я поделаю, если меня не допустили? – без сил пролепетала я, с намотанным на голове полотенцем глядя в окно.

– Надо было постараться найти общий язык с преподавателем, а не припираться. Сама себе наделала проблем. Когда теперь пересдача?

– Официально осенью, но это уже не имеет значения.

– Как это не имеет? Тебя же не отчислят?

– Мам, я решила сама уйти. Завтра пойду в деканат, напишу заявление об уходе. Я не могу так больше.

– Что значит "решила уйти"?! – взорвалась мама. – Собралась бросить учёбу?

– Если это ещё можно было бы назвать учёбой.

– Неважно. Ты хочешь отчислиться?

– Да, хочу, мам. Я не вижу смысла гнить в этом недовузе. Надоело это пофигительское отношение преподавателей, надоело ощущать себя ущербной, надоело тупо просиживать время, которое можно было пустить на что-то действительно нужное, что-то полезное. Ради чего? Ради корки, которая потом будет стоять в серванте? Кому нужен этот чёртов диплом?

– Как это "кому?"? А ничего, что я из кожи лезла, чтоб оплатить год твоего "просиживания"? Для тебя это ничего не значит? Не ты работала, не ты тащила на себе семью, работу, не ты возвращалась домой без задних ног от усталости. Ты ни разу не попыталась войти в моё положение, а теперь говоришь, что хочешь уйти?

Я молчала. Не знала, что говорить. По-своему мама была права.

– В общем, я сейчас звоню на кафедру, договариваюсь о твоей пересдаче, если ты сама не в силах это сделать. Как преподавательницу зовут?

– Мам, не надо! Пожалуйста, не вмешивайся в это, я всё равно не стану пересдавать.

– Станешь! Ещё как станешь, поняла меня?! – бросила она в крике. – Хватит думать только о себе! Послушала бы меня год назад, всё сложилось бы иначе, так нет же – ты у нас самая умная, тебе мнение мамы до лампочки. Я предлагала тебе поехать туда, куда хотела, ты отказалась. Чего теперь ныть? Это было твоё решение, слышишь? Никто тебя силой в этот "недовуз" не засовывал, ты по собственной воле пошла в него учиться. Забыла наш разговор?

– В сотый раз об одном и том же.

– Я просто хочу, чтоб ты осознала, что ответственность за происходящее лежит на тебе, поэтому не жалуйся. В общем, не хочу ругаться, – более спокойно добавила она. – Не руби с плеча, ладно? Ну подумаешь – не учат, подумаешь – трата времени, но это далеко не бессмысленно, Кир. Куда ты сунешься без образования? Тут с дипломом-то люди найти работу не могут, что уж говорить о тех, у кого его нет? Уйдёшь ты сейчас, и что будешь делать? Чем займёшься? Я не смогу тебе всю жизнь помогать, тянуть тебя на себе, ты знаешь. У меня Кирилл растет, ему тоже нужно учиться. Подумай хорошенько, ладно? Я прекрасно понимаю, как тебе непросто, как обидно, но и ты пойми меня. Я не с неба эти сорок тысяч взяла, мне каждая копейка через кровь достаётся. Если ты считаешь, что вправе плюнуть на пройденный год, то ты плюёшь и на меня, и на всё, что я для тебя делаю. Один раз в жизни вспомни о семье, послушай маму. Я зла тебе не желаю.

– Я знаю это.

– Когда у тебя по расписанию следующий экзамен?

– Через два дня.

– Хорошо. Завтра воскресенье? Утром я к тебе заеду и в нормальной обстановке поговорим.

– Ладно.

– Всё, тогда до завтра. Спокойной ночи.

– И вам. Кириллу привет.

На этом мы простились. Я знала, что не передумаю. Обратного пути не было. В её глазах своим заявлением об уходе я бросала плевок, но что мне оставалось? Как следовало поступить? С объективной точки зрения, разумеется, бросить институт способен лишь крайне безответственный, нерадивый, юродивый человек, в голове которого пусто. Это сложившееся в обществе мнение. Неважно, что человек, допустим, решил уйти в другую сферу, нашёл себя в ином деле или просто потерял смысл в обучении того, что ему не нужно, не интересно. Да и что значит: "Не интересно?". Разве в выработанной, устоявшейся системе есть место для выбора? Нет. Интересно тебе, не интересно – то никого не волнует. Важно получить диплом. Неважно какой, главное – получить. Иметь статус выпускника высшего учебного заведения. Большинство моих одноклассников поступили и уехали в большие города, но было ли им интересно то, чему они учились? Если и да, то единицам, поскольку практически все поступали не с великими мечтами на будущее о добрых докторах, великих учёных, властных политиках или же мудрых профессорах – нет. Тут говорили практичные планы. Престиж. Статус. Востребованность. Самомнение. Меня не гложила зависть или что-то подобное, напротив – я была бесконечно рада, что все эти люди претворили планы в жизнь, что сумели вырваться из нашей дыры, сумели изначально взять собственную судьбу под контроль. Они старались, они намеренно шли к этому. Мне же этот путь оказался не по силам, и уж сидела бы теперь да не рыпалась – так, наверно, было б разумно, но в этом-то и заключается трагедия времени. Люди привыкли сидеть и не рыпаться. Конечно, это не значит, что, по моей логике, всем надо разом бросить учёбу, нудную, постылую работу, семью, нет. Просто мы перестали задавать себе вопросы о том, чего действительно хотим.

Чего хотела я? Всё того же.

Когда утром следующего дня мама приехала, я только поднялась с кровати, так как в потоке новых, спонтанно пришедших мыслей уснуть удалось лишь под утро. Пока заправляла постель, она по-хозяйски налила нам чай, достала из пакета свежие сливочные пряники.

– Ну что? Подумала? – вид у неё был замученный.

– Подумала, – кивнула я, сев за стол. – Я хочу попробовать заново поступить в Литинститут.

Это заявление мама встретила с усмешкой на губах. В глазах запрыгали огоньки иронии.

– Ты считаешь это разумным решением?

– А почему нет? Ты настолько в меня не веришь?

– Когда ты в последний раз писала?

– Какое это имеет знаечние? Я хочу вернуться к этому делу – это единственное, что приносило мне удовольствие.

– Ведёшь себя, как ребёнок, – отрезала мама, напрягшись. – Мечешься из стороны в сторону, сама не знаешь, чего хочешь. Может, хватит уже летать в облаках? Я верила в тебя год назад, а толку? Отучишься опять на первом курсе в Литинституте, а потом скажешь: "Достало, не вижу смысла продолжать", стоит ли оно того? Так и будешь всю жизнь прыгать?

– Почему "прыгать"? Я действительно много думала ночью и поняла, что не должна хоронить мечту. Иначе не вижу никакого смысла в дальнейшем. Пожалуйста, поверь в меня, мам. Мне непросто было прийти к такому решению, и страшно ничуть не меньше, чем в прошлом году, но тем не менее хочу рискнуть. Хотя бы ради того, чтоб проверить, моё это всё-таки или нет.

– Кир, хватит, а? Ты абсолютно не взрослеешь, рассуждаешь на уровне тринадцати – четырнадцати лет. Моё – не моё. А если поймёшь, что не твоё? В музыку подашься? В рисование? В медицину? Что за бред? Хочешь писать – пиши для себя, никто тебе этого не запрещает, но скакать-то зачем? Закончи уж тут как-нибудь, потом делай, что хочешь. Езжай, куда хочешь. В прошлом году я грезила, чтоб ты училась в Литинституте, ты же пошла по другому пути, и вот они – последствия твоего выбора. Считаешь себя взрослым человеком, так и будь добра, поступай по-взрослому. Учись нести ответственность за то, что делаешь. Что говоришь. Ты не маленькая уже, я не могу всю жизнь идти тебе на уступки.

– О каких уступках ты говоришь?

– О каких? Ты с детства поступала так, как хочешь, никого не беря в счёт. Ни с кем не считаясь.

– Серьёзно? Что, например? – проговорила я резко, замерев с бокалом горячего, невозможно горького от крепкости чая в руках. – Что я делала, мам? По-моему, всё наоборот – никто никогда не спрашивал моё мнение. Единственный раз, когда я поступила так, как хотела – когда отказалась ехать учиться за почти сто пятьдесят тысяч в год. А знаешь, почему? Потому что знала, что вы потом всю оставшуюся жизнь будете попрекать меня с твоим дядь Сашей этими деньгами. Всю жизнь будете припоминать, сколько вы для меня сделали и скольким я вам обязана. Мне надоела эта зависимость. Надоела, понимаешь?!

– Разве я когда-нибудь тебя чем-то попрекала? Зачем ты так говоришь?

– Мам, ладно, с этим всё понятно. Что ещё я делала ни с кем не считаясь?

– Например, твой уход из дома.

– Разве не ты мне это предложила?

– Да, я, но это было на эмоциях. Предложила сгоряча.

– Ты слышишь себя? Что значит "сгоряча", мам?

– То и значит. Ты ушла, не подумав о том, каково мне будет. Да, так проще – уйти, убежать от проблем, как отец. Думаешь, мне не нужна твоя помощь? Поддержка? А Кирилл...как он плакал первые дни. Тебе разве было дело до этого? Ушла и ладно. Да даже когда ты ещё жила дома, видела, как я изматываюсь на работе, как разрываюсь на части между плитой, тряпкой и вами всеми, хоть раз бы сказала: "Мам, давай я сегодня приготовлю ужин. Иди отдохни" – фиг вам, называется. Уйдёшь сутра, придёшь под ночь, а мама пусть носится, как заведённая.

– Ты прекрасно знаешь, почему мне не хотелось возвращаться домой, – проговорила я, чувствуя, склизкий ком в горле. – Почему не хотелось ни убираться, ни готовить. Я шла домой так, будто возвращалась в спёртую метровую камеру, а ты говоришь об ужине? Я впервые за долгое время дышу без страха, мам, не вздрагиваю по ночам от шагов за дверью, ты совершенно не представляешь, каково мне жилось. Совершенно. Да, всё видела, всё знала, участвовала в наших с ним скандалах, но он тебе муж, а мне кто? Я большую часть прожитого времени слышу унижения от чужого мне, постороннего человека, каково это? Ты когда-нибудь думала обо мне? Почему, когда он пришёл жить к нам, ты не спросила, хочу ли я этого?

– Ты тогда была маленькая, – прошептала мама, глядя на меня широко распахнутыми глазами. – Отец бросил нас, мне нелегко было одной. Разве я могла наперёд знать, как всё сложится дальше?

– Не могла, но когда видела его хамское отношение ко мне, почему ты не заступалась? Почему позволяла ему оскорблять меня? Обращаться по-скотски?

– Он пытался воспитывать тебя.

– Воспитывать? С какой стати? Кто он мне, чтоб воспитывать?

– Мы жили за его счёт, Кир. Много ли ты получала от отца?

– Немного, но он никогда не позволял себе назвать меня говном, тварью или ещё чем-то подобным. Отец ничего мне не дал материально, мам, но я не держу на него обиды. Он остался в моей памяти близким человеком. Всегда пытался понять меня, понять, чем я живу, чем дышу. Интересовался моими увлечениями, взглядами.

– Конечно, – усмехнулась мама дрожащим голосом. Я видела, что ещё немного – и она разревётся, но мне тоже было больно. – Папа хороший, я плохая. Папа бросил нас, променял на бутылку, а в результате виновата я. Кто ж ещё? Ты помнишь, как мы жили после его ухода? Как считали копейки? Помнишь, как заходили в магазин, как ты стояла у витрины, слёзно упрашивала купить то мороженое, то чупа-чупс, то шоколадку какую-нибудь, а у меня в кошельке денег было только на хлеб самый дешёвый да на суп быстрого приготовления? Помнишь это? Или как ты пришла из садика в слезах после утренника, когда тебя не поставили в танец, потому что платья не было? Ходила в обносках, во всём изношенном, перешитом. Забыла всё это? В чём ты меня сейчас упрекаешь? В том, что я хотела для нас хорошей жизни? Хотела, чтоб у тебя был отец, чтоб ты не отличалась от ровесников, не плакала в магазине, не ходила в застиранном дранье? Да, не всё у нас идеально, но где ты встретишь идеальную семью?

– Мам, а ты, наверно, забыла, что говорила полгода назад? Когда собиралась подавать на развод?

– У всех бывают чёрные полосы.

– Чёрные полосы? В таком случае у нас уже тринадцать лет как сплошная чёрная полоса. Ты абсолютно не понимаешь, в какое ставишь меня положение – когда у вас в личных отношениях всё плохо, когда твой дядя Саша швыряет тебя за волосы от одной стене к другой, ты жалуешься, говоришь, как устала, как было б хорошо уйти, когда же налаживается – хочешь, чтоб у всех всё резко стало хорошо. Так не бывает. Почему, когда ты решила вернуться домой, ты не поинтересовалась, а хотим ли этого мы с Кириллом? Ты сказала, что нельзя просто так взять и разбить семью после стольких лет брака. А какую семью, мам? Нет у нас никакой семьи. Нет и никогда не было. Были только твои попытки создать её да дешёвые иллюзии, всё. Вы никогда не считали меня за человека. Вы могли спокойно заниматься по ночам своими брачными обязанностями, не думая, что в нескольких метрах от вас спала я. Вернее, делала вид, что спала. Вряд ли в такой обстановке можно было уснуть – я лежала, заткнув уши. Это называется детством? Семьёй? Спасибо вам в таком случае, мам. Я до сих пор с отвращением всё это вспоминаю, и ты можешь говорить, что я бросила тебя? Ушла и ладно? Что я всегда поступаю так, как хочу, ни с кем не считаясь? Зачем ты вообще родила меня? Ни ты, ни отец не ждали моего прихода в этот мир. Я была бы куда более благодарна тебе, если б ты сделала аборт.

Мама с написанном на лице ужасом молча разревелась. Я понимала, что наговорила лишнее, что позже пожалею о сказанном, но нервы и эмоции брали своё. Какое-то время мы сидели в полнейшей тишине, разбавляемой детскими криками из коридора, не глядя друг на друга. Расстояние между нами стало ещё больше, чем когда-либо. Я ненавидела себя за проявленную жестокость, но то, что рвёт изнутри, находясь под замком, всё равно рано или поздно вылезет наружу. Так случилось и в этот раз. Любой энергии нужен выход. Спустя минут десять, мама вытерла слёзы, неторопливо поднялась из-за стола, взяла с кровати свою чёрную сумку и, лишь обувшись в белые босоножки на невысоком каблуке, подняла на меня красные глаза. Что в них читалось, я не понимала. То ли чувство вины, то ли холод, то ли просто шок.

– Я услышала тебя, Кир, – заговорила она хриплым голосом. – Прости меня за всё. Я хотела быть тебе хорошей матерью, хотела, чтоб ты была счастлива. Прости, что не получилось. Больше я в твою жизнь лезть не стану. Живи так, как считаешь правильным. Нужным. Пусть у тебя всё будет хорошо. Семья, которой тебе самой не хватило, любящие дети, муж, который никогда не изменит, не поднимет руку. Не думай, что я когда-то жалела о твоём рождении, что это было ошибкой. Ты была желанным ребёнком, я всегда любила тебя, – тут мама снова пустилась в слёзы. Когда чуть успокоилась, продолжила. – Ошибкой было то, что мы с тобой мало говорили. Слушая я тебя больше, думаю, мы бы не пришли к такому итогу. Да, ты права, нет у нас никакой семьи, никогда не было, были только дешёвые иллюзии. Прости меня, я знаю, что виновата. Мне с этим жить, а ты будь счастлива. Это большее, о чём я могу мечтать для тебя.

С этими словами она вышла, закрыв за собой дверь. Я же на дрожащих ногах встала из-за стола, опустилась на пол, и, согнувшись пополам, в бессилии разревелась. В окно светило горячее солнце, в коридоре смеялись дети, а я лежала, кусала в кровь губы, давясь разъедающими солью слезами. Нужно было подойти и обнять маму, не дать ей уйти, нужно было сказать, что я люблю её, ценю, что мне будет плохо без неё, что весь гнев, вся злость, с которой я говорила, были адресованы не ей, а отчиму. Она ушла в слезах, уверенная в том, что я всю жизнь её ненавидела и чувствовала от неё это же. Понятно, что для матери нет ничего болезненнее, чем услышать такое от ребёнка. Может, это было ещё одной причиной, по которой я не хотела иметь детей, заранее зная, что никогда не смогу подарить ни одному существу полноценной жизни. Не в моих это возможностях.

Провалялась я так до вечера. Когда в комнате стало темнеть, вся опухшая, зарёванная, встала с пола, умылась водой из кувшина, расстелила кровать и снова легла. Глаза толком не открывались, губы, покрывшиеся грубой коркой, болели, в висках пульсировало. Всё, чего мне тогда хотелось, – как можно скорее уснуть. Отключиться от мыслей, переживаний, забыть о случившемся и просто уснуть.

15 глава

Не знаю, несут ли в реальном мире какое-то значение наши абстрактные ночные видения, но, проснувшись утром в диком, непередаваемом словами ужасе, я долго не могла прийти в себя. Снилось, будто стою одна в каком-то поле, срезаю подсолнухи. Небо ясное-ясное, солнце печёт, поблизости ни души. Я же продолжаю срезать и выковыривать крупные семечки. Сколько это продолжается – неясно. Собрав полный рюкзак, выхожу на дорогу и иду по направлению к реке. Зачем мне туда – неизвестно, но не чувствую ни страха, ни волнения, ни жути. Мне будто бы даже нравится в происходящем. Однако у реки мелькает фигура человека. Лица не видно, образ размазанный. Слышно только, как душераздирающе пищат котята, я останавливаюсь, непонимающе смотрю вдаль, видя, как странный персонаж опускает в воду черный пакет, после чего звук резко прекращается. Ясно, что котята утонули. Разворачиваясь, что есть мочи бегу в противоположном направлении, глаза стекленеют от увиденного, я бегу, спотыкаюсь, но обернувшись на секунду назад, понимаю, что человек, свидетельницей утопления котят которого я стала, несётся за мной. Мне страшно, я сворачиваю в поле, бегу дальше, падаю в подсолнухи и, притихнув, осознаю, что остаться незамеченной – моё единственное спасение.