Текст книги "20 лет (СИ)"
Автор книги: Екатерина Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
При этих словах мама насторожилась.
– Правда? – произнесла тёть Наташа, явно удивившись, но при этом неожиданно прокомментировала. – Среди молодёжи прогрессивные взгляды – это классно, ничего странного. Ты в принципе против религии или интересуешься какими-то другими идеями? Чем-то вроде буддизм, индуизма?
– Для меня каждая религия – определённая философия. Мне что-то нравится и из христианства, и из буддизма, нравится мировоззрение даосов, но ни к какой из этих групп я не отношусь.
– Почему? Ущемляет свободу?
– Наверное.
– Может, ты у нас в секту попала? – улыбнулся отчим. – Как бы в скором будущем ислам не начала проповедовать.
– А чего ты шутишь, Саш? – продолжала говорить тёть Наташа. – Я отлично понимаю девчонку, в её возрасте, когда училась в институте, у меня тоже были сомнения касательно религии, церкви. Тоже много не хотела принимать, интересовалась другими взглядами. Ничего катастрофичного в этом нет. Террористкой она точно не станет. Если человек стремится развиваться, узнавать для себя новое, задаёт вопросы – это не плохо. Это хорошо. Именно такие люди, скажу я тебе, дают жизнь искусству и науке.
Около получаса мы ели, тёть Наташа с мужем Игорем рассказывали о своём ресторане, в целом о жизни за границей. Большую часть я прослушала, так как когда находилась рядом с отчимом, выбивалась из происходящего, всецело отдаваясь напряжению. Кирилл выпил чай с ватрушкой и ушёл в комнату, мне же вот так встать и уйти что-то не позволяло. Снова собственная беспомощностью, бесхребетность. Страх. Поэтому медленно глотая чай, я продолжала что-то жевать, чем-то забивать рот, дабы не привлекать внимания. Ужин набрал обороты тогда, когда отчим отстранился от беседы, замолчал минут на семь, а после залпом опустошил очередную рюмку, закрыл ладонью лицо и тихо заплакал.
Мы втроём не понимали, что происходит.
– Перепил, – объяснила мама. Подобное, видимо, не было впервые. – Саш, иди ляг. Отдохнёшь немного, вздремнёшь – полегче станет. Без остановки ведь заливаешься.
Он молчал, на слова не реагировал. Мне было неловко. Видеть слабости того, кто проявлял себя лишь как деспотичный тиран, неприятно. Я привыкла относиться к этому человеку с ненавистью, не хотелось купиться на это минутное помешательство. Но только встала из-за стола и хотела уйти, как он запинаясь заговорил:
– Кир, сядь, – переглянувшись с ним, я села. – Всё ещё обижаешься на меня?
– Перестань. К чему эти пьяные разговоры? – убирая со стола, взволнованно отрезала мама. – Обижается, не обижается – всё давно замяли и забыли. Зачем ворошить?
– Я сейчас не с тобой разговариваю, а с дочерью твоей. Ну, обижаешься?
– Нет, – промычала я, чувствуя забытую тряску. Всё, чего мне в те минуты хотелось – оказаться как можно дальше от этого человека.
– Я вижу, что обижаешься, – пролепетал он, вытерев слезу. – Думаешь, я седой толстокожий упырь? Не понимаю, как непросто тебе пришлось? Думаешь, не помню, как ты ревела? Как закрывалась в комнате? Как видеть меня не хотела? Может, и кажусь я куском говна, но что-то человеческое во мне осталось, оттого и пью. Чтоб забыться, совесть заглушить. Знаю, что много ошибок сделал в жизни, знаю, что людям многим жизнь подпортил, а что поделать? Такой вот хуёвый человек. Гнилой, жестокий. Подлый. Не держи на меня зла, Кир, я виноват. Этот груз навсегда со мной, но и будь возможность всё исправить – я б не смог. Не сумел, потому что обстоятельства так сложились. Плохой я муж, плохой отец. Не смог установить нормальные отношения с собственными детьми, как мог что-то дать чужому ребёнку? Такому, как я, вообще не надо плодиться, не надо брать на себя ответственность за чужую жизнь, но как уж вышло. Поздно давать заднюю. Иногда хочется застрелиться – настолько душит собственная блядская жизнь, не понимаю, кому польза от моего существования, а руки на себя наложить, как папка твой, слабо. В этом деле я трус. Просыпаешься изо дня, а смысла в этом, какой-то ценности – ноль. Сын меня терпеть не может, старшие дети считают предателем, ты – тем, кто испортил жизнь, детство. Да так всё это и есть. А что мне делать?
Тут он снова закрыл лицо, встал из-за стола и, шатаясь, направился в спальню. Бросив: "Скоро вернусь", – мама ушла за ним. Тёть Наташа с Игорем находились в замешательстве, молча переглядывались, не задавая вопросов. Когда в сложившейся тихой, давящей обстановке сидеть стало невыносимо, я тоже ушла из кухни, заглянув в комнату к Кириллу, занявшего себя очередной компьютерной игрой. Я не хотела думать о том, что сказал отец брата, желая скорее абстрагироваться от услышанных слов, но, разумеется, мысли-то не переставали рождаться. Да и как им не рождаться? Я знала этого человека всю жизнь лишь таким, каким он позволял себе быть в нашей семье. Слабым, расклеенным, уязвимым сложно было его вообразить, не говоря уже об "увидеть". Проснулись ли во мне чувства жалости, сострадания, понимания? Не знаю. Смятение – да, неожиданность, удивление, шок, недоумение. Слишком глубоко сидели обиды, чтоб так запросто за один вечер отпустить их, отпустить всё то, что я несла в себе на протяжении бесконечно долгих лет.
С Кириллом мы просидели около часа. Он играл, по ходу рассказывал мне, в чём состоит суть игры, что из себя представляет главный герой, какие у него цели. Меня, по большому счёту, не особенно радовало его увлечение виртуальной реальностью, но что ему оставалось? Он бежал от того, что видел в существующей действительности так же, как я зарывалась в книги.
– Кирилл, тебя мама зовёт, – тихо постучав в дверь, произнесла тёть Наташа. – Отвлечёшься?
– Мама? Хорошо.
Когда брат вышел из комнаты, эта молодая, красивая женщина нерешительно прошла в комнату, опустившись рядом со мной на диван. Я старалась не смотреть на неё, теребя в ладонях рукав серого свитера, но не выходило. То, как потрясающе она выглядела, не переставало поражать. Фигура, как у модели, – высокая, ни грамма лишнего веса, тонкие запястья, тонкая талия, стройные бёдра. Качественно окрашенные в платиновый блонд волосы, стриженные в форме "пикси". Идеальный макияж без излишеств, элегантные укороченные бежевые брюки, белоснежная рубашка. С трудом верилось, что эта девушка, которой я дала бы не более тридцати лет, приходилась ровесницей маме. Она не была измученной, не была страдалицей, внешний вид этого человека демонстрировал лишь самодостаточность, лёгкость, счастье, любовь к жизни, к себе. И, конечно, это прекрасно. Я мечтала видеть маму такой, но сценарий не перепишешь.
– Честно признаться, давно я не встречала таких девушек, как ты, – слегка оживившись, заговорила сестра отчима.
– Каких "таких"?
– Нестандартно мыслящих. Наполненных духовно.
– Вряд ли меня можно назвать наполненной.
– Говорю, что увидела. Ты прекрасная девушка, Кир. Я искренне восхищена твоим бесстрашием перед системой, правда. Мама рассказала мне о твоей ситуации со здешним институтом, не жалеешь?
– Ничуть. Какой смысл впустую убивать годы, заранее зная, что это не имеет смысла?
– Согласна, образование у нас оставляет желать лучшего. Ну а чем планируешь заниматься в жизни?
– Пока не знаю, – призналась я, растерявшись. – Время покажет. На данный момент я запуталась и в себе, и в обстоятельствах. Будь что будет, пока у меня не получается разобраться.
– Довольно-таки отчаянная позиция. Я хорошо понимаю тебя, двадцать лет – непростой возраст, переломный, я бы сказала. Ценности рушатся, открываются глаза на реальные вещи, во всём видится фальшь, искусственность. Бизнес. Это неприятно, не спорю. Мне тоже было тяжело в своё время, а время в девяностые, как ты понимаешь, разворачивалось непростое. Хотелось всем что-то доказывать, отстаивать права, позиции, хотелось бороться за правду, за справедливость, никто не понимал. Никто не слышал, – улыбнулась она. – Я постоянно конфликтовала с родными, с друзьями, с преподавателями в институте. Готова была умереть за свои взгляды, за идеи, противоречащие общественным приоритетам, нормам, но только страдала от этого: несколько раз меня едва не отчислили из вуза, друзья стали избегать встреч, родители считали помешанной. Таких людей не любят, не принимают, и как ты ни кричи, как ни топай ногами, положения дел это не изменит.
Я была искренне удивлена.
– Как же вы справились?
– Осознала однажды, что бесполезно стучать в закрытые двери. Тот, кто не хочет слушать, никогда тебя не услышит. Не помогут ни аргументы, ни факты. Постепенно перестала воевать. Поняла, что хочу жить, хочу чувствовать, заниматься любимыми делами, хочу увидеть мир, в конце концов, а моя односторонняя борьба подводила лишь к скользкому, опасному краю. Могу сказать точно, что если б я тогда не опомнилась, вряд ли бы так сейчас сидела и разговаривала с тобой. Что-то нехорошее точно б произошло. Не хочу сказать, что нужно отказываться от своего мировоззрения, от ценностей в пользу общества – нет. Никто не запрещает человеку иметь мнение по тому или иному вопросу, просто не стоит нарываться на открытую провокацию.
– То есть вы стали частью системы, оставшись при тех взглядах, какие имели в двадцать лет?
– Частью системы? Сложно сказать. Да и взгляды за последующие двадцать лет постоянно менялись. Конечно, некоторые принципы остались навсегда. Поменялось отношение к религии, к искусству, к людям, к определённым жизненным ситуациям, поменялись вкусы, предпочтения. Но при этом я не могу сказать, что где-то потеряла себя, понимаешь? Я не предала свои идеалы, не нарушила данные себе обещания, не переступила через совесть. Со стороны, может быть, так оно и казалось, на деле же я просто молча жила так, как хотела. Так, как считала нужным для себя, для воплощения желаний, целей.
Я не улавливала логики.
– Почему же вы сказали, что прогрессивные взгляды среди молодёжи – это классно, если сейчас утверждаете, что борьба против системы – путь в никуда?
Она улыбнулась.
– Понимаешь, тут всё зависит от того, насколько ценна тебе твоя жизнь. Насколько она нужна тебе вообще. Я восхищаюсь людьми, которые шли на казнь за правду, которые умирали за свои убеждения, не молчали, бросали вызов обществу. Для меня с подросткового возраста смелые, мятежные личности были примером, авторитетом, я видела себя такой же воинственной, бесстрашной, хотела драм, считала, что трагически умереть молодой – это геройство, подвиг. Но когда действительно столкнулась с опасностью, когда рядом не оказалось никого, когда сидела и ревела в безысходности, поняла, что разом могу потерять всё. Вот тогда что-то во мне дрогнуло. Скажем, желание жить перевесило желание умереть. У меня имелись мечты, планы, я посчитала, что глупо отказываться от возможности быть счастливой из-за того, что мир вокруг несовершенен. Почему общество должно быть помехой? То, что ты не согласна с происходящим – это здорово, Кир. Очень здорово. Не примитивно рассуждающие люди, как я уже сказала, позволяют обществу прогрессировать. Не хочу подавить тебя, внушить свою философию, просто ты напомнила мне себя в молодости, поэтому я прониклась, расчувствовалась. Если тебе хочется отстаивать позиции, почему б не сделать это посредством творчества? Эффект будет куда приятнее, к тебе потянутся близкие по духу люди, возможно, для кого-то ты станешь поддержкой, помощью. Согласись, это лучше, чем зациклиться на непонимании со стороны, на изъянах окружающих, впоследствии замкнуться в себе и до конца жизни тихо просидеть на дне своего колодца, боясь показать головы?
– Наверное, – кивнула я, задумавшись.
– Извини, если я чрезмерно навязчива, но разве тебя устраивает работа официантки?
– Как это может нравиться? Конечно, нет, а куда меня возьмут работать в этом городе без образования?
– Вот об "этом городе" я и хотела сказать. Вика как бы по секрету сказала, что твой молодой человек закончил учёбу, тоже работает. А что, собственно, вас тут держит? Город же вымирающий. Молодым людям тут по большому счёту делать нечего.
– Если честно, молодого человека-то ничто не держит, а меня – мама. Сами видите, какая у нас "безупречная" семья. Мне жалко, страшно оставлять её без моральной поддержки. Жалко Кирилла. Конечно, уехать хочется, но не сейчас
– Почему б не поговорить с мамой об этом? Думаешь, она не поймёт тебя?
– Да нет. Поймёт. Мама и сама хочет, чтоб мы уехали, чтоб я нашла своё дело, чтоб почувствовала, наконец, светлую сторону жизни, а как её бросить?
– Послушай, знаю по себе: чем дольше будешь оттягивать, тем меньше останется возможностей. Дело твоё, но мой тебе совет – не бойся быть счастливой. Ничего преступного в этом нет. А что касается твоей мамы, она мудрая женщина, я уверена, куда приятнее ей будет знать, что у тебя всё хорошо, что ты наслаждаешься жизнью, а не тяготишься ею. Разве нет?
– Может быть. Я немного поражена.
– Чем же?
– Никогда не встречала родственную душу женского пола более, чем на двадцать лет, старше меня.
Тёть Наташа, которую даже мысленно было странновато называть тётей, ласково улыбнулась.
– А я давно так не ностальгировала.
– Можно задать вам один вопрос?
– Конечно.
– Вы сказали, с возрастом изменилось ваше отношение к религии. Это значит, что вы всё же приняли православие?
– Не совсем. Я не православный человек, не хожу в церковь, не знаю молитв, не отношусь серьёзно к Библии, в плане происхождения человечества мне более близки научные идеи, но при всём при этом верю в высший разум, в некую высшую силу. Как она называется, как выглядит – не знаю, но верю, что нечто такое космическое, необъяснимое существует. А что касается православия и отношения к нему – да, отличное управление массой посредством союза церкви и политики, но в стране, где большая часть населения существует в нищете, в страданиях, в отчаянии, чем ещё людям спасаться, как не слепой верой в давно кем-то придуманного всепрощающего, милосердного Бога? Я говорю именно о той несчастной категории, которая действительно верит, а не лицемерно покупает прощение у церкви. Поэтому в этом плане я стала понимать, что лучше слепая ложь, чем обличительная голая правда. Можно мне тоже задать последний вопрос?
– Да.
– Сильно тебя отчим обидел?
– Глубоко.
– Такой он человек. С ним всегда было сложно найти общий язык. В личных делах никто друг другу не советчик, но если позволишь, кое-каким опытом поделюсь.
– Конечно.
– У меня тоже сложились непростые отношения с отцом. Мы постоянно конфликтовали, он был чистой воды человек советских взглядов, считал меня психически нездоровой, в любой удобной ситуации старался задеть, чем-то обидеть, оскорбить, морально подавить. Порой даже возникали мысли, что я родилась не от него, поэтому он на протяжении всего детства и подросткового периода таким способом возмещал злость, мстил маме. Возможно, именно это рано родило во мне бунтарское настроение. В общем, не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что я тоже обижалась на него, тяжело давались встречи уже после ухода из дома, после замужества. Отношение изменилось, когда у него обнаружился рак, причём болезнь быстро прогрессировала, он ушёл буквально за пару месяцев. Что я тогда почувствовала? По сути, учитывая всю накопившуюся ненависть, учитывая то, что я не ощущала родства с этим человеком, не должна была что-либо глубокое испытать, но меня пробила жалость. Я неделю ревела после похорон. Знаешь почему? Не потому, что сожалела о несказанном. Нет. Просто когда рак съедал отца, когда он из крупного, полноватого, здорового мужика превратился в высохший труп, душа показала своё лицо. Я осознала, что он невероятно слабый и при всей своей жестокости ранимый. Да, имел кучу пороков, гнили, кучу страхов, комплексов, чтоб как-то это скрыть, чем-то компенсировать, бросался на окружающих, получая в ответ заслуженную агрессию. Я всю жизнь хотела, чтоб он был другим, всё жизнь мысленно сравнивала его с идеальными отцами, но можно ли требовать от человека того, чего он, в сущности, не может дать? Он не умел любить, не умел выражать чувства иначе, хотел быть авторитетным отцом, не понимая, как. В этом заключалась его трагедия. Он не был счастлив. Да, портил жизнь другим, но радости-то от этого не получал. Равно в такой же степени страдал, как и те, кому доставлял страдания. Когда я это осознала, обиды прошли. Не сразу, конечно, но прошли. Если раньше при упоминании об отце, во мне просыпались воспоминания о том, как он в диком рёве кричал, как порой хватал за волосы, то после случившегося в мыслях образовывался белый лист. Я знала, что у меня был отец, в своём роде, может быть, даже неплохой, сложного внутреннего уклада – да, но он был. И тот опыт, который я получила, благодаря ему, в любом случае не пошёл мне во вред. Что б между нами ни происходило, всё осталось в прошлом, и, может быть, не скажи он мне однажды: "Чего ты можешь-то добиться в жизни?", я не стала бы той, кем являюсь, поскольку всегда стремилась доказать ему, что чего-то да стою.
– Я поняла вас.
– Вот и хорошо, – снова улыбнулась она. – Приятно было поговорить с тобой. Надеюсь, немного оказалась тебе полезной.
– Более чем.
После этих слов мы вернулись в кухню, где мама в компании Кирилла убрала со стола, вымыла посуду. Отчим, к счастью, тем вечером не проснулся. Позвав из зала Игоря, мы вчетвером выпили по бокалу чая с "Наполеоном" и остатками куличей с яйцами. Праздник завершился мирно, и разошлись мы в самых положительных чувствах.
28 глава
«Чем дольше будешь оттягивать, тем меньше останется возможностей», – после разговора с родственницей отчима я долго не могла выбросить из головы эти слова. «Не бойся быть счастливой», – сказала она. Быть может, я действительно боялась выбраться из той ямы, в которую упала под давлением обстоятельств? Да, так было проще: сидеть на дне и кричать о том, какой нелепый, несовершенный, неправильный внешний мир, но я не делала ничего, что способно было исправить ситуацию. Я отчётливо понимала, что оттягивать переезд не то, что бессмысленно, это глупо. Неразумно. Трусливо с моей стороны. Я гнила в родном городе, ненавидела его, ненавидела уклад этой жалко пресной провинциальной жизни, это тупое смирение. Покорность. Вероятно, на тот момент при всей окутавшей, осевшей апатии всё ещё дорожила своей жизнью, не до конца была она мне безразлична. Я не хотела стухнуть, превратиться в кусок падали, но тот посредственный уклад жизни, в котором мы с Марком барахтались, не вёл никуда, кроме как в ещё более глубокую и затхлую пропасть. Окружающие люди, привитые годами ценности, эстетика серых, убогих пейзажей, образ существования – бесило всё, я травилась собственным ядом, ясно осознавая, что оставить всё так, как есть – значит позволить себе полнейшее разложение, по пути которого я уже делала твёрдые, размашистые шаги. И не наступление мая, не появление зелёных красок нисколько этого факта не меняло.
– Ты был прав, – заявила я Марку, возвращаясь однажды по проспекту домой после пятнадцатичасового, пустого рабочего дня. – Я созрела для того, чтоб сесть в поезд и уехать. Так дальше нельзя.
Первые несколько секунд он осмысливал услышанное, но, поняв суть произнесённых слов, озарился в улыбке. Оживился. Спросил, что поспособствовало такому решению, когда я намерена сделать это, в какой город возьмём билеты, когда сообщим хозяйке комнаты, что съезжаем. Касательно "куда", для меня не было иных вариантов. Если уезжать, так только в Питер. В город меланхолии, литературы, живописи, музыки, потрясающей архитектуры. Скромной интеллигенции – стереотип, да, но мне хотелось верить в этот стереотип. Марк, разумеется, не возражал, Питер являлся его давней мечтой. В результате длительных обсуждений мы пришли к тому, что, так как до окончания месяца оставалось чуть более двух недель, в ближайшие дни свозим Бусинку на ветобследование, на прививки, заранее возьмём билеты на одно из последних чисел, доживём это время в общаге, соберёмся в спокойной обстановке, дадим свыкнуться с новостью родным, перевезём различные бытовые мелочи вроде посуды по домам, получим зарплату и мирно уедем. Я загорелась, погасила сомнения. Той ночью мы проговорили с Марком до утра, в приятном возбуждении я выпросила у него несколько сигарет, которые выкурила с успехом, запивая вкус табака кофе. На фоне играли "Сплин", "Placebo", несколько песен из репертуара Земфиры, "Агата Кристи", любимые отцом "Наутилус Помпилус". Пару раз Марк ставил на повтор Крылья, Бесконечность, Выхода нет, Пластмассовая жизнь, Предисловие, Сердцебиение, Twenty years, Space monkey, Special K, Meds. Мыслями мы уже находились далеко от общаги, далеко затягивающей чёрной дыры, от событий, которыми были окружены.
Новая жизнь. Новые люди. Новые впечатления. Я была воодушевлена равно настолько, насколько была заряжена жаждой жизни в период окончания школы, когда думалось, что все мечты осуществимы – достаточно верить, и всё будет. И пусть, что тогда не совершилось, не оправдалось, не вышло – неважно. На этот раз, я знала точно, всё получится. На этот раз моя жизнь не зависела от экзаменов, от конкурса, от баллов. От везения, в конце концов. Рядом был Марк, я верила в него, доверилась и себе, своему внутреннему чутью, ориентиру, который с энтузиазмом шептал, что всё правильно, всё повернулось туда, куда давно должно было. У нас имелись накопленные деньги, опыт какой-никакой, способности какие-никакие и искреннее желание направить, наконец, всё это в нужное русло.
Как и ожидалось, мама, узнав о купленных билетах в Питер, на мгновение впала в ступор, всплакнула, но вскоре со словами: "Да, давно надо было сделать это. Вы молодцы. Я рада, дочь!" заулыбалась, закивала. Расстроилась ли? Расстроилась. Не сказала, но то было видно. Я понимала её, разумеется, не осуждала. Волнительно было – да. Беспокойно – да. Жалко – да. Когда она промочила глаза, я находилась в шаге от того, чтоб всё отменить, но насколько правильно было продолжать возвращаться туда, откуда бежала? Так не могло длиться вечно. Мне было тяжело видеть отчима (особенно после случившейся откровенной пасхальной сцены), тяжело было видеть обречённо несчастные мамины глаза. Она вполне осознанно выбрала себе жизнь, уходила – вернулась, и при всей любви к ней у меня не осталось желания по-прежнему быть жертвой неудачных отношений. Я жалела её как человека, как женщину, как маму, но пути у нас были разные, и если и возможно было теоретически хотя бы их объединить, то мама ещё тогда, когда впервые привела второго будущего мужа в дом, отказалась от этого. Видя её страдания, я страдала тоже, но она не стремилась что-либо изменить, так должна ли была я оставаться второстепенной героиней этого затянувшегося сериала только потому, что его главные герои не хотели прекращать сниматься? На этот вопрос я ответила для себя: "Нет".
Приготовления к отъезду начались незамедлительно и продуктивно. Я вдруг резко ощутила себя живой. Вернувшейся к жизни после длительной болезни. Даже пустая беготня с тарелками в кафе и встречи с малопонятными мне девочками-официантками стали не то, чтоб за удовольствие, но, по крайней мере, не в тягость. В выходные же от работы дни я разбирала шкафы с одеждой, с книгами, с посудой. С собой было решено везти по минимуму, поэтому основная часть имевшегося у меня добра отправлялась в коробки, подписанные как "Домой к маме". Конечно, жаль было запаковывать книги, но смысл везти их с собой? Неизвестно, как быстро мы найдём жильё, что будет да как. Оставила лишь "Охоту на овец", "Норвежский лес" Харуки Мураками, "Хлеб с ветчиной" Буковски и "Невыносимую лёгкость бытия" Милана Кундеры. Ветеринарный вопрос с Бусинкой мы тоже решили без проблем. Всё гладко и плавно текло по направлению к счастливому развитию событий, ощущение от происходящего не могло не быть радостным. Будоражащим. Я спала и видела улицы Питера, выставки, музеи, интересных творческих людей, концерты. Волнение, нетерпение, предвкушение затапливали, чувствовала себя ребёнком, ожидающего важный праздник.
Да и Марк был встряхнут не менее, особенно с уже имеющимися билетами на руках, где чёткими буквами значились и дата, и время прибытия поезда, и номер вагона, и номер плацкарта. Мы находились в крупном душевном подъёме, повлиять на который, казалось, ничто не в силах: ни слова родных, ни отчим, ни работа, ни какие-либо природные явления. Да и как? Да и что? Билеты куплены, вещи собраны. Самое главное – решение принято. Поворачивать назад я не собиралась. Мяться, сомневаться, отступать. Впереди ждала неизвестность, никто не давал гарантий того, что всё сложится благополучно. Что город и люди оправдают ожидания, что я сумею стать счастливой и не сделать несчастным Марка, что мы вообще останемся рядом, что я найду своё место, что не пожалею, но мне хотелось жить. Мне хотелось проснуться, вылезти из раковины, открыть для себя мир, впустить и плохое, и хорошее, хотелось набраться опыта. Благодаря Марку, я начала делать медленные шаги, благодаря разговору с тёть Наташей, прибавила скорость, глупо было останавливаться. "Мы едем" – эти слова я твердила себе каждое утро, каждый вечер. Прощай, общага. Прощай, взаимно нелюбимая малая родина. Прощай, тёть Инна. Прощай, отчим. Всё будет хорошо. Всё получится. Я не обязана все годы реветь в подушку, внушая себе мысли о том, что жизнь ничего не стоит. Она имеет ценность – в любом случае, тогда я ощутила в этом уверенность.
Однако у режиссёра жизни имелись иные планы на мой счёт. Не знаю, как бы всё сложилось, уехав мы на месяц, на неделю пораньше, но случилось так, как случилось. Судьба? Очередное стечение обстоятельств? Чья-то насмешка? Случайность? Не знаю. За пару дней до отъезда, когда уже практически была опустошена комната в общаге, когда чемоданы стояли чуть ли не на пороге, я в бодром, радужном настроении решила вечером зайти к маме с Кириллом. Долгожданное майское тепло, в воздухе пахло поздно цветущей сиренью, приближением жаркого лета. Мгновениями даже ловила себя на том, что не так уж плох этот город, эти люди, что спешили после отработанного на заводах и в офисах времени в магазины за хлебом, курицей, рыбой, дабы поужинать в кругу семьи и посвятить остаток вечера просмотру телевизионных программ. Не они были ужасны в своих низких потребностях и желаниях, ужасна была система, что сделала их такими. Они не противились, жили, так, как умели, и по-своему были счастливы.
Отстояв в супермаркете очередь, я сложила купленные вафельные конфеты, бананы и мандарины в пакет, в том же позитивном духе добралась до нужного двора, нужного дома, нужной квартиры, но когда мама замученная, затравленная открыла дверь, настроение ушло в никуда.
– Что случилось?
– Да вон опять пьяный, – взяв протянутый пакет с гостинцами, ответила она, кивнув в сторону кухни. – Не могу уже. А ты что не предупредила, что придёшь?
– Сюрприз хотела сделать, думала, он на рыбалке сегодня. Собирался же вроде?
– Собирался, но какая тут рыбалка? Вчера весь день пил, сегодня с утра похмеляется.
– В честь чего?
– Ему повод нужен что ли? Каждый день – праздник. Захотел – напился, ничто не останавливает. Проходи в зал. Я пока чайник поставлю.
– А Кирилл где?
– На роликах в соседнем дворе с другом катается.
Пожалев о том, что пришла, я, молясь не стать объектом внимания отчима, незаметно прошла в свою когда-то комнату, куда вернулись коробки с книгами и неносимыми вещами. Выглядело это зрелище грустновато. Подойдя к окну, я смотрела вниз, надеясь поймать взглядом Кирилла, но, кроме чужих детей, гуляющих с молодыми мамочками, в зоне доступности никого не было. Не верилось, что ровно год назад я ушла из этой квартиры, дав слово не возвращаться, но так или иначе вновь стояла в этой комнате, где проревела не одну ночь. Среди части своих вещей. Странные одолевали чувства чего-то безысходного, необратимого. Не знаю, чем это являлось, но предчувствие того, что это место меня так просто не отпустит, вспыхнуло ярко и болезненно. Представление о том, как мы с Марком едем в вагоне поезда, попивая чай с печеньем, показалось до слёз смешным, фальшивым, образом не из мира реальности.
– Дочь, идём, – окликнула мама, заглянув в комнату.
– Может, тут попьём?
– А где тут? Идём, иначе дядь Саша сюда приползёт.
Почувствовав смешанный запах самогона, кабачковой икры, котлет и перегара я нерешительно вошла в кухню. На столе был срач. На столешнице – срач. На плите – самогонный аппарат.
– Здрасте.
– Привет, – растянулся он в улыбке. Зрачки затуманенные, стеклянные. В обвисших красных щеках, лоснящихся от пота, виделось нечто обрюзглое, откровенно противное. Обмяклые круглые плечи, покрытые густой растительностью, короткая жилистая шея со складками, остатки майонеза на полураскрытых губах, наголо выбритый череп – весь его вид напоминал давно забродившее, склизкое на ощупь тесто. С тем кислым запахом, пузырчатостью, клейкостью, вязкостью, коснувшись которого, долго не отмыть руки.
– Что, уезжаете? – с кривой ухмылкой, процедил он, икая.
– Да, – кивнула я, устроившись за столом рядом с мамой.
– Думаешь, большой город – другая жизнь?
– Саш, не лезь. Сиди чай пей, – отрезала мама, не выдержав.
– Чё ты постоянно рот мне затыкаешь? Я с дочерью твоей поговорить не могу?
– На трезвую голову говорить надо, не в таком виде.
– А какой у меня вид?
– Как у алкоголика последнего. Отца мне моего напоминаешь, детей бы постеснялся.
– Ну уж не загибай. "Как у алкоголика". Я не каждый день пью.
– Уж почти каждый. Три дня пьёшь, три дня отлёживаешься. Понимаю, в праздник можно выпить, в выходной день вечером посидеть, но если беспричинно упиваться своим самогоном, кто ты? Не алкоголик? Кириллу в школу утром, ты скандалы на ночь глядя закатываешь. Сын тоже убежит скоро из дома. Все убежим. Я больше не могу так, Саш. Надо что-то решать.
– Что ты собираешься решать? Нормально мы живём. Все так живут.
– Нормально – это когда все довольны и счастливы, а не только ты, понимаешь?
– Ещё скажи, что ты не счастлива. Чё тебе постоянно не хватает?
Я не хотела присутствовать при этой перепалке.
– Чего мне не хватает? – дрогнувшим голосом, вскрикнула мама. – Я хочу спокойной, мирной жизни. Без выяснения отношений, без твоих постоянных подозрений, упрёков. Без пьянок, без вот этой бадьи со спиртом! Хочу уважения к себе. К детям. Кира ушла, я не хочу вслед за ней точно так же потерять и Кирилла, а к этому всё идёт. Дети не хотят приходить домой, понимаешь? Твой родной сын готов до вечера сидеть в школе на продлёнке, у одноклассников в гостях лишь бы не слышать ор отца. Это нормально, ты считаешь? Это нормально, когда он боится выйти на кухню, если ты тут?
