Текст книги "20 лет (СИ)"

Автор книги: Екатерина Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Ближе к часу мы вместе сходили вымыть посуду, выпили по бокалу кофе, на пару минут Марк вышел в подъезд покурить, а вскоре ушёл. Снова я оказалась в своём изолированном, замкнутом пространстве из четырёх стен, выход откуда существовал лишь формально.

19 глава

С Климтом меня связал школьный КВН. Стоял конец декабря, нам было по семнадцать, середина десятого класса. Тут, разумеется, имело место и предвкушение каникул, и блёстки, мишура, подарки, поздравления, весь этот предновогодний пафос. За неделю до праздника мы с классом стали задерживаться после уроков на так называемые репетиции. В первый раз три часа времени ограничились бессмысленными дискуссиями, на следующем же сборе начался рабочий процесс. У нас не было ни сценария, ни плана, идеи рождались в сумасшедшей импровизации из малейшего образа, песни, символа. Репетировали до победного – когда расходились, в школе не оставалось ни учеников со второй смены, ни учителей, дороги, залитые приглушённым светом фонарей и подтаявшим снегом, смешанным с грязным песком, были подморожены, автобусы практически не ходили. В один из таких вечеров мы с Климтом и открылись случайно друг другу.

В компании из человек тринадцати отыграли пару миниатюр, с диким страданием и причитаниями выучили что-то, похожее на танец. Смешно, спустя время, вспоминать все эти нелепости, но тогда мне было хорошо. Я являлась частью чего-то. Пусть не столь важного, не столь, как выяснилось, крепкого, но была не одна. При всей загруженности, расходиться никому не хотелось, поэтому мы сидели в кабинете, обсуждали малозначительные мелочи повседневных ученических будней, мало-помалу поигрывали в "Мафию" с имитированными картами. Именно тогда впервые увидели Климта с гитарой, послушали несколько песен в его виртуозном исполнении и пришли к убеждению, что он талант. Не просто мальчик, подвывающий под три аккорда, а человек, который уже был профессионалом в свои семнадцать. Он владел чувством музыки, цепляющим за живое вокалом, гитара являлась продолжением его сущности – конечно, все напророчили, что этого человека ждёт яркое музыкальное будущее. Да и он сам желал такое развитие событий. Фанател по Кобейну, Джеку Вайту, Мэнсону. Эти люди были в его глазах не просто личностями, заслуживающими уважения, почестей и восторга, он мечтал стать кем-то, похожим на одного из них. Да и тогда уже, наверно, был похож.

До репетиций мы практически не общались. На уроках сидели в разных концах кабинета, на переменах мне было с кем поговорить, Климту – тоже. Здоровались – да, прощались иногда – да. Пару раз он спрашивал у меня домашнее задание – посредственные отношения двух людей, вынужденных учиться в одном классе, не более. А тем вечером что-то изменилось. То ли вспыхнуло, то ли проявилось, но так или иначе интерес к друг другу проснулся именно тогда. Я вышла в коридор ответить на звонок, он вышел следом. Пока я говорила, Климт слушал музыку, потом загородил проход и с улыбкой сказал, что раскусил меня – в этом раунде я мафия. Подкат? Прикол? Вернувшись в кабинет, мы продолжили играть, и со стороны мало что изменилось во мне, в Климте, но все каникулы мы просидели в популярной тогда ещё "аське", разговаривая о хард-роке, писателях – битниках, фильмах Гаспара Ноэ, живописи, планах на будущее. А выйдя с каникул, сели за одну парту. Одноклассники, как обычно бывает, первое время похихикали, но, спустя недели две, интрига пропала, и внимание к нам уменьшилось. Всё это произошло настолько естественно, что в какой-то момент я перестала понимать, как жила ранее без общения с этим парнем, без его музыки, постоянных философских рассуждений и острого юмора.

То, что я влюблена, стало мне ясно не сразу, а когда такие мысли и стояли у порога сознания, я закрывала дверь. Проще было не думать об этом, положиться на время и плыть по течению. Нас связывали общие интересы, увлечения, взгляды на жизнь. Никогда не иссякали темы для разговоров, никогда не наскучивали друг другу. До лета общение ограничивалось школой и виртуальным миром, лето же мы провели вместе. Гуляли, слушали музыку, сидели в недорогой кафешке. Климт познакомил меня с мамой, представил как подругу, одноклассницу, хотя у неё на мой счёт сложилось своё мнение. Не хочется сравнивать его с отдушиной, тленом, каким-нибудь личным раем, выражаясь в сентиментальной манере. Он просто был тем, с кем я могла быть собой, не включая защитную реакцию, не притворяясь, не раздражаясь. Кому могла полностью открыться.

Много осталось памятных моментов. Был случай, когда мы сидели вечером в парке, разговаривали о Маяковском и Лиле Брик. Я утверждала, что, только познав безответные чувства, мрак одиночества, храня внутри недосягаемый образ, поэт может родить какой-то шедевр, Климт же пытался меня убедить в обратном, твердя, что лишь взаимность способна дать истинное вдохновение.

– Как же прикосновения? Запах волос? Тепло рук, тепло губ. Секс, опять же.

– При чём тут секс? Вообще неуместно, – взбесилась тогда я. – Сомневаюсь, что "Лиличка" была написана после трёхчасовой скачки в постели. Также стихи Ахматовой, Мережковского. Евтушенко, Бродского, Цветаевой. Я молчу про Лермонтова, Блока, Фета, Есенина. Не очень их стихи вяжутся с сексом.

– Ты не поняла меня. Я не имею в виду, что вот ты перепихнулся и на крыльях помчался штамповать шедевры. Нет. Я просто хочу сказать, что тактильные ощущения занимают в любой сфере творчества значительное место. И потом, если ты любишь человека, то секс не будет восприниматься как инстинктивная ебля, согласись? Для тебя это будет чем-то высоким. Чем-то воодушевляющим, чем-то всегда новым, желанным. Именно "желанным". Я не говорю здесь о похоти, это другое.

– По любви или нет – в моём восприятии секс при любом раскладе не более, чем инстинктивное сношение: дополнение или основная часть. Ничего поэтичного в нём точно не может быть. В кино – возможно. В хороших книгах – возможно, но никак не в жизни. Здесь поэзия и секс – понятия, не пересекающиеся.

– Серьёзно так считаешь? – с едкой ухмылкой добавил Климт.

– Серьёзно.

– Будь проще.

– Я просто высказала своё мнение.

– Ты иногда, как танк. Напираешь напролом.

– В смысле, напираю? Да, я ненавижу разговоры о сексе, а ещё больше – когда ему пытаются дать сентиментальное объяснение.

– Это не сентиментальное объяснение. Если следовать твоей логике, все отношения между людьми завязываются на уровне похоти, не более.

– А разве в какой-то степени это не так?

– Это абсолютно не так. Да, не спорю, многие заводят знакомства с противоположным полом с целью перетрахаться и разбежаться, но это не всегда так и не со всеми. Ты категорична. И мы вообще, по-моему, не с этого начали разговор. Ты прицепилась к одному слову и пытаешься спровоцировать ссору, чтоб снова остаться правой.

– Ты считаешь, я хочу поссориться?

– Абсолютно.

– Ладно.

– Ладно? Заканчивай конючить, а.

Тут я встала и, ничего не сказав, быстрыми шагами направилась к выходу из парка. Климт как сидел, так и остался сидеть. Утром он позвонил, попросил выйти в подъезд и первое, что сказал: "Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг". Конечно, мы помирились, но остались каждый при своём мнении. Такие случаи ссор, расхождений во взглядах случались, но случались редко. Переживала я их тяжело, хотя и чувствовала, что всё это глупо и не стоил ни один наш спор всех тех ярких, тёплых моментов, в которых мы были чем-то единым, понимая друг друга без слов, без знаков, без намёков.

Климт купил меня своей искренностью. Он и пытался выглядеть в глазах окружающих скептически настроенным, пассивным, равнодушным нигилистом, презирающим материальные ценности, социальные нормы, заключающиеся в ложных идолах и понятиях о "правильности", сохранялась в этом человеке неподдельная искренность. Не стану называть это наивностью, то было чем-то другим. Но при всём при этом он лишь хотел протестовать, хотел плевать на общественные рамки, обязательства, а в конечном счёте принял то, от чего бежал. Воспитанное в нём "ты должен" оказалось сильнее "хочу". Родители его, в отличие от моих, выросли не в деревне, получили высшее образование: мама преподавала в школе химию, отец – историю. Понятно, что и будущее единственного сына они давно спланировали, и музыке, творческому безумию, материальной и моральной неустойчивости в нём не выделялось мест. Мне нравилось то, что Климт яро отстаивал свободу выбора, нравилось, что при всём давлении он не хотел становиться похожим на родителей. Говорил, что они спят, в них не осталось ничего живого, лишь понятия о социальном статусе, престиже, обязательствах и искусственно созданных рамках приличия. Они существовали не внутри семьи. То, какую оболочку приобретала их семья со стороны, имело более весомую ценность.

Удивительно, как у таких консервативных, чопорных, статичных людей, не позволяющих себе проявлений чувственных слабостей, вырос настолько эмоциональный, взбалмошный, далёкий от стандарта сын. Климт остался во мне именно таким: слегка уязвимым, прямолинейным, любящим поговорить, помолчать, где-то чрезмерно вспыльчивым, где-то не по ситуации мягким, с постоянной сменой настроения, но при всём при этом он был романтиком. Романтиком с низким прокуренным голосом. В попытках родить в памяти внешний образ перед глазами встаёт удлинённое лицо со впалыми щеками, светлые, спадающие на лицо чуть волнистые волосы, тяжёлые надбровные дуги с едва заметными бровями, не пропорциональная росту худоба, сутуловатая походка, массивные чёрные ботинки с металлическими клёпками. Он постоянно курил, в период творческого тупика, кризиса рисовал малопонятные психоделические рисунки в блокноте. Как говорил, "выуживая идеи из подсознания", и, надо признать, данный способ работал и работал неплохо. Художественными способностями Климт не блистал, но мотивы сюрреализма, стремительное движение мыслей в его дилетантских работах присутствовали, что, может, куда важнее, чем навыки и техника воплощения. Теперь, конечно, всё это уже не имеет значения.

Когда я узнала о том, что он с кем-то переспал, а вскоре завёл с этим "кем-то" отношения, что-то во мне умерло. Вдаваться в подробности того периода мало хочется, скажу лишь, что все казавшиеся плюсы Климта резко переросли в минусы. Откуда-то вылез пафос, искусственная игра в несчастного философа, в лирического героя, в отстранённый от всех и всего талант. Патетика о свободолюбии, разрушительной бессмертной любви типа той, что была между Сидом Вишесом и Ненси или же Куртом Кобейном и Кортни Лав, песни о поиске себя, истины, о дешевизне социальных ценностей и прочие сентиментальности юного мальчика оказались не более плоского фальшивого бреда. Секс по пьяни, крашеная блондинка-экономистка, технический вуз, кафедра ядерной физики, отрезанные по стандарту волосы, показные селфи для социальных сетей – вот реальная цена его запредельно возвышенным речам. Никакой романтики тут и в помине не было.

Я хотела переболеть той историей. Когда не видишь человека долгое время, он перестаёт казаться реальным, и всё, что вас когда-то связывало, воспринимается как что-то иллюзорное, придуманное. Черты лица постепенно стираются, оставляя силуэт, голос коверкается, моменты, вырванные из жизни, видятся как нечто приснившееся – ты помнишь фрагменты сна, незначительные детали, но восстановить в памяти всю последовательность событий не удаётся. Да и не нужно это никому. Получается, что есть событие "1", событие "2", "3", "4" и так далее, перемешанные в голове, ты лишь достаёшь по возможности где-то "8", где-то "11", где-то "16", которые в нарушенном порядке дают сбой. Всё – сплошные парадоксы.

После нежданного ночного визита Марка мы не виделись больше недели. Когда я вышла на смену, узнала, что он на больничном. Сначала меня это сообщение не тронуло, напротив – не хотелось никаких сплетен, шёпотов и стёба со стороны официанток, но, спустя пару дней, начала понимать, что скучаю. Всё обстояло как прежде: беготня с подносами, невежественные клиенты, пристальные взгляды Татьяны, пошловатые разговоры девчонок за обедом, обсуждение Игоря. Ничего не менялось, кроме того, что мне стало не хватать человека, случайно ворвавшегося в моё жалкое, безликое существование. Марк не звонил, не писал. Продукты, что он купил, я практически не использовала. Стоять у плиты ради себя не было смысла, а поделиться было не с кем. Разве что с кошками. Я по-прежнему ходила в свободные дни подкармливала их, выслушивая агрессивные, хамские реплики жильцов дома, по-прежнему чувствовала себя беспомощной тварью, оставляя ни с чем этих замёрзших бродяг, с надеждой бежавших за мной до светофора. Сколько раз хотелось поддаться слабости, внутренним крикам, но тут же приходило осознание, что гуманнее не делать этого. Как сказал Экзюпери: "Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать". Умножать страдания и разочарования этих брошенных животных мне не хотелось.

Был однажды случай, когда, проходя мимо одного из многоквартирных домов, я застала не самую приятную картину. Мальчишка лет семи-восьми в спустившейся на глаза зелёной шапке стоял возле подъезда с портфелем за спиной, отпрашивался у матери погулять, возле его ног вилась очередная брошенка.

– Об меня кошка трётся, – заметил он с улыбкой.

– Замёрзла что ли? – заявляет мать менторским тоном.

– Может быть.

– Бомжиха, наверно. Не трогай.

Сказать, что я была удивлена – ничего не сказать. Как ты ни принимай грязь реальности, когда происходит что-то, никак не укладывающееся в голове, отключить чувства не получается. Я не понимала, откуда во взрослых людях столько злости. Откуда столько ненависти, чопорности, бессердечия. Почему нет ни грамма сострадания. А потом вопят на всю страну: "Деградация общества! Дети – живодёры, садисты! Расчленили кошку, утопили щенка, выкололи глаза котёнку! Принять меры!". По всем каналам устроят дебаты, шумиху – театр отдыхает. А что на деле? Когда разукрашенная нерадивая мамашка говорит своему ребёнку, что кошка – бомжиха, не надо трогать её, о чём тут можно рассуждать? Кого тут нужно судить? Мы привыкли жить так. Мы же люди, людям, видно, природой положено быть тварями. Живём тварями, плодим тварей – вот такой вот незамысловатый круговорот.

О "плодим". Девчонки однажды на обеде разговорились о детях, о замужестве, о смысле всего этого. В дискуссии участвовало несколько человек.

– Я хочу замуж, хочу семейной жизни с борщами, детскими воплями, погремушками, распашонками, сказками на ночь. Вы только представьте, насколько это божественное ощущение – держать выношенного тобою ребёнка. Видеть в нём отражение себя, мужа, наблюдать за тем, как малыш меняется, как он растёт, развивается. Как меняется его взгляд, осознанность приходит. Ты смотришь на него и понимаешь – да, это моё. Ничто с этим ощущением не сравнится, – мечтательно ворковала одна, уплетая приготовленный тёть Мариной плов. – Я созрела до всего этого, а вот Макс у меня всё ещё боится ответственности. Ему дети не нужны, он и о женитьбе-то не хочет думать. Говорит, что надо пожить для себя.

– Ну правильно, твоему Максу сколько? – вмешалась тёть Ира.

– Как и мне, двадцать три.

– Двадцать три! В вашем поколении двадцатитрёхлетний парень – сопляк ещё. Им в этом возрасте не о детях думается, а о том, что у тебя под трусами.

– Может, он пользуется тобой? – предположила вторая. – Если б любил, почему б не жениться?

– Нет, я чувствую, что любит, что без меня он не сможет, но вся причина именно в детях. Понятно, что если решим пожениться, родители отгрохают нам шикарную свадьбу, следовательно, через год-другой будут ждать внуков. Ему это не надо, а я хочу.

– Так найди зрелого одинокого папика, – раздался ещё чей-то голос, сопровождаемый хихиканьем.

– Машка, ты прям женщина – женщина. Я понимаю твоего Санька. Мне, например, сейчас тоже пелёнки-распашонки не нужны. Я осознаю, что должна родить, тем более я люблю детей, но всё это не ранее тридцатника. Пока же хочу вдоволь насладиться свободной жизнью, вкусным сексом без всех этих обязательств и ограничений, хочу тратиться только на собственные прихоти, не отказывая себе ради какой-нибудь детской смеси, каши или, не знаю, сандалей, чепчиков. Когда, если не сейчас? Нет, в моём восприятии родить в двадцать три – это ад. Спроси вон у Ксюшки. Эта бедолажка уже в шестнадцать стала мамой.

– И что, разве она не счастлива? Дочь у неё красавица, любимый муж, причём вышла замуж по любви.

– Не по любви, а по залёту. Со стороны, может, и счастлива. В пятнадцать лет ей уже квартиру в ипотеку взяли, муж бизнесом занимается, то есть она всегда при деньгах, работает тут явно не от нужды, как многие. Шмоток – до фига, косметики – до фига. С воспитанием ребёнка матери с обеих сторон помогают, она спокойно выучилась в технаре и, случись что, запросто пойдёт работать по специальности. Бухгалтер с голой задницей точно никогда не останется. Но ты никогда не говорила с ней по пьяни?

– Не говорила, а при чём тут это?

– Мы с ней как-то напились после смены, и она выложила, насколько "счастлива". Муж изменяет, часто домой не приходит ночевать, у неё тоже любовник, в одну из ночей муж спалил переписку "в контаче", избил её на глазах у ребёнка. А любовник – парень двадцатилетний из Питера, на нефтяника учится. То, что она замужем и что уже в шестнадцать мамашей стала, он не знает, приехать всё хочет, забрать её с собой. Думает, она нищая несчастная овечка из неблагополучной семьи, жалеет её. А она, говорит, смотрит на девушек-студенток, своих ровесниц, завидует. Завидует этой беспечности, свободе, несвязанности. Себя ощущает старой тёткой на их фоне. Муж в постели стал противен, имитировать постоянно вынуждена, а потом саму себя пальцами ублажать, представляя другого. Вот тебе и всё счастье. В ребёнка вкладывается, но призналась, что иногда ненависть берёт и порой хочется всё бросить и уйти. Дочь, видно, чувствует это, растёт забитой, развивается медленно, мало разговаривает. Зато по выходным приходится ходить по родителям, играть роль идеальной во всех отношениях семьи. Не особо позавидуешь, да?

– Да уж. Не особо.

– Вот так. Так что не торопись особо с материнством.

– Это разные ситуации. Мне уже не шестнадцать, Юль. Мне двадцать три. Я выучилась, живу отдельно от родителей, мне уже по возрасту положена какая-то определённость. Нужно что-то менять, нужно во что-то вкладывать энергию. Ребёнок – это единственное, в чём вообще есть смысл. У меня в семье что мама, что бабушка, что тётки – все в двадцать три стали матерями. Я вполне осознаю, какая ответственность под этим подразумевается.

– Ну смотри, твоё дело. Тёть Ир, вы во сколько родили?

– В девятнадцать, – буркнула та. – Только папашка сразу, как узнал о ребёнке, сделал "от ворот поворот". Пришлось самой сына всю жизнь со дна вытаскивать. Но ничё. Крепкий, здоровый парень вырос, жалел меня всегда, поддерживал. Когда женился после армии, предлагал к ним с женой переехать, я отказалась. Так и сказала ему: "Не хочу слышать по ночам стоны Лерки. Вот родите мне внука, там посмотрим, а пока живите в своё удовольствие. Мешать я вам не стану". Правда, он выпивает частенько, но это можно простить. Руку на жену не поднимает, не дебоширит, работает с утра до ночи, в выходные шабашит – и то хорошо.

– Никогда не жалели, что в девятнадцать родили?

– А что жалеть? Раз так получилось, значит, Бог велел. Грязи немало на меня, конечно, вылилось тогда от знакомых, от соседей, от родственников, но мне-то что до этого? Я счастлива была.

– А если б была возможность наперёд знать, как всё сложится, переспали бы вы с тем парнем? С отцом сына.

– Переспала бы и не раз, – рассмеялась она. – И сейчас бы переспала.

– Ирин, хватит, а? – вмешалась тёть Марина. – Работать надо.

Тёть Ира ушла, но напарницы мои продолжили.

– Кир, а ты что молчишь?

– А что мне говорить? – пролепетала я, привыкшая к подобным обсуждениям.

– Что думаешь о материнстве. Хочешь замуж?

– Нет, не хочу.

– Что так? – ухмыльнулась Юля. – А детей?

– Не хочу.

– Мы не про "сейчас", а вообще, – заметила Маша.

– Я поняла вас.

– То есть ни через пять лет, ни через десять?

– Я не вижу себя в этой роли. И потом, не хочется быть виной чьих-то страданий.

Добавлять они ничего не стали, пару раз переглянулись, поулыбались и продолжили общаться между собой. Я же опустошила тарелку и, отдав её посудомойщице, вернулась в зал. Как ни крути, но это было куда более сносно, чем слушать типично девичьи разговоры на кухне. Пока носила подносы с посудой, вспомнила об Ане, той самой Ане с социального факультета. Как она? Родила ли? Не развелась? Может, действительно так проще? Перепихнуться под действием гормонов, залететь, с мало заметным животом влезть в свадебное платье, притвориться невинной девственницей, а спустя семь месяцев, родить. Долг выполнен, смысл жизни найден, дальше – будь что будет. Повезёт с мужем – играй роль идеальной жены и матери, не повезёт – найди любовника, но на людях всё равно играй роль идеальной жены и матери. Я многое переставала понимать в жизни. Очень многое.

Так неспешно тянулся октябрь. Мама на связь не выходила, я тоже не делала шаги к примирению, единственное – пару раз списывались с Кириллом. С его слов, в их семье царил покой и гармония, но бесы отчима иногда всё же напоминали о себе. Ни видеть, ни вспоминать его психозы мне не хотелось – этого хватало во сне. Обо мне он говорил (тоже по словам Кирилла), что я мастерски добилась того, чего хотела, ушла ради вседозволенности и бурной жизни, предупреждал маму, что той скоро грозит стать бабушкой. Родила а то ведь такую легкомысленную, безответственную дочь с шлюханскими наклонностями.

Что касается Марка, следующая наша встреча произошла снова так же внезапно и незапланированно. У меня был выходной, на часах – около девяти вечера, я с только что вымытыми волосами, в махровом халате, в шерстяных носках, надетых поверх чёрных колготок, лежала, читала. Когда зазвонил телефон, с непривычки вздрогнула, но трубку взяла.

– Привет. Я возле твоего дома, можно зайти?

– Да, конечно, – кивнула я, ожидая услышать нечто подобное. – Ты выздоровел?

– Отвечу, когда впустишь.

Общага гуляла. Всем коридором на общей кухне отмечался день рождения старшей дочери тёть Инны. Из колонок ноутбука играло что-то из ретро, соседские дети счастливо носились с конфетами, бананами, коробочными соками. Сквозь музыку слышался громкий заливной смех, пьяная мужская брань, возгласы, выкрики, детский плач. Веселье в полном своём проявлении. Встретив Марка на лестничной площадке, я предательски расплылась в улыбке.

– Жених что ли, Кир? – шоркая тапками, хмыкнула мать именинницы из-за спины. – Здрасте.

– Здрасте, – кивнул непонимающе Марк, проходя в коридор.

– Алин, хватит хернёй заниматься! – рявкнула она в другую сторону с тарелкой пюре в руках. – Иди Аришу возьми и покорми её в комнате, а потом спать, поняла меня?

Та что-то недовольно буркнула и, взяв тарелку, нехотя поплелась в сторону ярко розового велосипеда, где и сидела та самая лохматая Ариша, грызя молча то ли грушу, то ли яблоко. Тёть Инна с постриженными под горшок тёмными густыми волосами, в обтягивающих лишние килограммы цветастых трикотажных бриджах, выцветшей майке, стоптанных бледных резиновых тапочках чувствовала себя всемогущей. Но больше она вызывала жалость на самом деле. Такую искреннюю человеческую жалость, граничащую с ярой неприязнью.

– Общажная вечеринка? – разуваясь, спросил Марк в комнате.

– Что-то типа того. Проходил мимо?

– Относительно мимо, – улыбнулся он, расстегивая пальто. – Чем занималась?

– Читала. Ты слышал что-нибудь о человеке с именем Алекс Анатоль?

– Алекс Анатоль? Какой-то американский писатель русского происхождения?

– Можно и так сказать. Это практикующий русский даос, который стал основоположником первого даосского храма в Америке.

– Сенсей?

– Ну да. И для среднестатистического западного человека он выпустил что-то типа справочника по даосизму, где общедоступным языком объясняет смысл этого учения.

– Ты увлекаешься даосизмом?

– Не то, чтобы увлекаюсь, но заинтересовалась когда-то – это да. Можно сразу кое-что уточнить?

– Пожалуйста.

– Ты верующий?

– В контексте православия? – я кивнула. – Нет. Скорее отношусь ко всем видам религии как к определённым концепциях.

– Наверно, не самый лучший момент – говорить об этом на пороге. Чай? Кофе?

– Чай, если можно.

Повесив пальто, Марк прошёл вглубь комнаты, ласково погладил нежившуюся на пледе Бусинку. Вид его был действительно здоровым, свежим, как всегда, радушным. Пока я заваривала чай, он стоял, опершись об облезлый подоконник, не спуская с меня глаз. В серой толстовке с капюшоном, чёрных, потёртых в области колен джинсах. Тёмные волосы, как и в прежние наши встречи, были собраны. О том, почему он пришёл, я не думала. Мало понимала суть нашей связи, суть вот таких ночных посиделок, но мне было хорошо, а остальное теряло значение.

За чаем со сладкими крекерами Марк попросил зачитать наиболее задевшие меня отрывки из книги.

– Я не очень читаю вслух.

– Это неважно.

– А что важно?

– Важно то, что мне хочется больше понимать тебя.

– Ладно. С любого места?

– С абсолютно любого.

Взяв с кровати ноутбук, подняв его на обеденный стол, я открыла свернутый вордовский файл, пробежала глазами по выделенным абзацам. Мыслей, которые тронули меня, оказалось немало.

– Например, вот. "Универсальная любовь – самое абсурдное понятие в коллекции идей искусственной любви; это причудливая догма, лежащая в основе многих значительных вероучений. В этой системе измерений Земля станет намного лучше, превратится в мир без войн и конфликтов, если только все человечество возьмет и воспримет идею универсальной любви. Все это замечательно в теории, но, к сожалению, не имеет ничего общего с реальностью. Разве возможно любить целый мир, населенный миллиардами чужих людей? Насколько естественно любить людей, совершенно незнакомых вам? Любовь основывается на субъективных личных чувствах, выражаемых по отношению к небольшой группе избранных людей. Любовь – это личное и частное. Любовь – это чувство, которое невозможно распространить на весь мир. Таким образом, универсальная, вселенская или всеобщая любовь – это абстрактное понятие, удобная ширма, скрывающая подлинные эмоции. Такую искусственную любовь легко скрывать, ибо это ложная эмоция, не затрагивающая сердца. Это же самоочевидно: чем больше кто-то защищает универсальную любовь, тем ненадежней его дружба. Искусственная любовь и любовь естественная не могут сосуществовать – между поборником универсальной любви и другом, способным на подлость, или ненадежным партнером можно поставить знак равенства. Проповедники универсальной любви ищут способы распространить на других свою неспособность выражать естественную любовь. Или, хуже того, их шарада универсальной любви скорей является преднамеренной, предназначенной для манипуляции другими людьми для личной мгновенной выгоды манипуляторов", – я пролистала дальше. – "Как это возможно, что христиане на всех углах расхваливают Десять Заповедей, когда на протяжении многих веков они не перестают убивать друг друга? Когда кто-то нападет на доброго христианина, как может он во исполнение библейских заповедей подставлять другую щеку только для того, чтобы получить по ней еще и еще раз? Как может получиться так, что человек всю жизнь работает изо всех сил и добросовестно платит налоги только для того, чтобы на склоне лет оказаться позабытым-позаброшенным в доме престарелых? Подобные неувязки между ценностями социума под названием "человечность" и "справедливость" и грубой реальностью жизни вызывают путаницу и заблуждения. Когда такие ошибочные ожидания не получают подтверждения в реальном мире, это напоминает использование неточной дорожной карты. Ясное видение реальности невозможно, а жизненное странствие наталкивается на серьезные препятствия".

– Он обличает христианство?

– Христианство – как одна наиболее мощная составляющая западного общества, он же обличает его в целом. Допустим вот: "Образы, используемые в рекламе в средствах массовой информации, наполняющие проповеди священнослужителей различных конфессий и повсюду рассыпанные в речах политиков, характеризуют успешного человека как трудолюбивого карьериста, обремененного большой семьей. Человек, который добился для себя возможности жить скромно, мало работая и имея в своем распоряжении море свободного времени, никогда не будет представлен в качестве образца для подражания. Ни в коем случае! "Успешный человек" работает по 18 часов в сутки, растит пятерых детей и никогда не берет отпуск. И даже начав очень много зарабатывать, он не станет работать меньше. Ведь ему надо купить еще один дом и самую новую модель "порше" – знаки успеха, которые позволят ему только надежней закрепиться на высотах культа потребления. Общество выстроило такую систему, где успех не дает людям избавиться от своих оков. Лао-цзы завершил свое описание заката Дао напоминанием о том, что лицемерие рождает хаос. Он установил, что образы, используемые обществом не во благо, обесценивают слова и служат питательной средой для заблуждений. Например, слово "друг" постоянно звучит в нынешнем обществе, однако подлинная дружба утрачена, ее заменили поверхностные связи. А религиозные организации проповедуют "универсальную любовь" в обществе, где истинная любовь, даже внутри отдельной семьи, – редкий гость. О мужчине судят больше по его авто, чем по проявлениям его характера. Человека встречают по одежке. Вегетарианцы носят кожаную обувь. Люди общаются не лично, посредством электронной почты. Политики лепечут ложь и произносят демагогические речи в видеороликах. Все сводится к образам и дешевым словам, позволяя лицемерию расцветать. Этот разрыв между реальностью и передаваемой информацией обманом заставляет ум принять все, что "звучит красиво"", – Марк, внимательно глядя на меня, ждал продолжения. – "Даос должен научиться определять ценности социума и игнорировать их. Он должен постоянно ставить под вопрос свои потребности и желания. Он учится задавать себе насущные вопросы. Действительно ли мне нужен дом больших размеров? Действительно ли мне нужна машина лучше, чем та, что есть сейчас? Стоит ли более оплачиваемая работа дополнительных стрессов? Действительно ли большая семья – залог счастья? Такая честная оценка делает даоса подлинным философом. Он не приемлет традиций общества, но вместо этого решает, как его желания соответствуют его личному представлению о благополучии. На протяжении всей истории приобретение материальных предметов, обозначавших достижение определенного социального статуса, являлось неизменно совершаемой глупостью человечества. C древних времен демонстрация материального достатка с целью произвести впечатление на окружающих служит доказательством ограниченности человеческой личности". "Независимо от причин агрессивности человеческой природы, необходимо понимать, что Дао – это отражение жизни, а жизнь не всегда безмятежна. Поэтому даос, стремящийся видеть вещи такими, каковы они в действительности, должен признать и темную сторону человеческой природы. Мир, наполненный людьми, которые умеют только любить, – невозможный вариант, потому что такой фантастический мир существует только в мечтах и в художественной литературе или же в изолированном пространстве отдаленного монастыря". На самом деле выдержек, которые меня задели, гораздо больше, – нерешительно закрыв ноутбук, проговорила я, вернувшись к чаю, – но нет смысла всё это перечитывать. В конечном счёте, этот Алекс Анатоль приходит к выводу: или выбирай свой путь, открой глаза на фальшь и действуй исходя из личных интересов, или стань одним из массы и живи так, как требуется верхушками государства. "Даже если весь мир болен и погряз в неупорядоченности, это не значит, что даос должен присоединиться к этой вакханалии безумия" – вот эта фраза железно въелась в сознание и, наверно, наиболее полно отражает всю суть даосизма.